Невидимое зло - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Майкл Ридпат (21) #21

21

То, что женщина, сидевшая напротив Кальдера, была дочерью Корнелиуса ван Зейла, бросалось в глаза. Тот же высокий рост, такая же квадратная челюсть и проницательные голубые глаза под характерными бровями. У нее тоже были широкие плечи, но худощавое и мускулистое тело, скорее угловатое, чем женственно-округлое. На ней были джинсы в обтяжку и легкий свитер, светлые волосы коротко подстрижены, в ушах по три маленькие золотые сережки. Кальдер прикинул, что ей должно быть около сорока, но не будь у нее морщинок вокруг глаз, она выглядела бы намного моложе.

Они сидели в ресторане на набережной Виктории и Альфреда — огромном комплексе причалов, магазинов, ресторанов, яхт и рыболовных судов. Пристань перед ними бурлила: туристы и жители Кейптауна, в основном белые, пытались успеть насладиться солнцем в конце осени. Из раскрытых окон доносилась громкая музыка, создавая странную смесь из церковного пения, саксофона и четырех электрогитар, на которых играли парни в шотландских килтах. Вся эта какофония обрушивалась на толпу зевак. На заднем плане высились башни из стекла и бетона делового центра города, а за ними — Столовая гора: длинная и высокая серая стена, светлая в лучах солнца, на которой на высоте три тысячи футов над городом покоилось таинственное плато.

Кальдер впервые увидел ее с борта самолета, когда оторвал взгляд от завтрака: огромные очертания в утреннем синем небе, поднимающиеся, как остров, из бескрайнего одеяла облаков, из которого вдалеке на востоке высовывались острые вершины других гор. Когда самолет подлетел ближе, стало видно, как облака наезжают на гору и закручиваются вокруг нее, подобно волнам, разбивающимся о скалистый берег. Но теперь, семь часов спустя, облака исчезли, оставив после себя только ярко-синее небо и мерцающую гору.

Чувствуя тяжесть в голове — предыдущей ночью поспать удавалось урывками, — Кальдер сосредоточился на меню, стараясь определиться с выбором: пирог с мясом газели или страусиное мясо. В конце концов он решил попробовать пирог. Зан выбрала пасту.

— Так вы единственная из ван Зейлов, кто продолжает жить в Южной Африке? — спросил Кальдер.

— Да, — подтвердила Зан. Ее южноафриканский акцент был гораздо сильнее, чем у других детей Корнелиуса. — Мне здесь нравится, особенно в Кейптауне. Вы должны признать, что это чудесный город.

— Не идет ни в какое сравнение с Лондоном посреди зимы, — согласился Кальдер.

— Я знаю. Я прожила там год, и такие долгие ночи навевали на меня уныние. И еще то, что там все ходят в черном — в такой серой стране это просто ужасно. Предполагалось, что я там буду учиться в Лондонской школе экономики, но все мое время уходило в основном на борьбу. После первого года я не стала продолжать и уехала в Мозамбик, где пробыла какое-то время. Все это было замечательно, но после победы и прихода к власти Манделы я решила вернуться домой. В конце концов, мы и боролись за то, чтобы Южная Африка стала свободной.

— А чем вы занимаетесь сейчас? Чем-то связанным с политикой?

— Вот уж нет. После 1994 года я потеряла интерес к политике. Пусть теперь другие решают, что дальше делать со страной. Я получила наследство после смерти матери и занялась вложениями в недвижимость. Так я познакомилась с Питом, вышла за него замуж. Теперь я провинциальная домохозяйка с двумя детьми и очень счастлива.

— Вы считаете, что ваш отец совершил ошибку, уехав из Южной Африки?

Зан взглянула на него:

— Да, я так считаю. Он всегда столько говорил о том, как важна для него эта страна, а потом передумал. Я знаю, что Марта этим тоже была недовольна. — Она вздохнула. — Боюсь, что после ее смерти я потеряла связь с родственниками. Говорят, что такие события либо сплачивают семью еще больше, либо, наоборот, разъединяют. Наверное, в моем случае случилось последнее. Время от времени мы перезваниваемся с Эдвином, я встречалась с Тоддом и Ким, когда они приезжали сюда после свадьбы, но с отцом мы отношений не поддерживаем.

— А кто, по-вашему, убил Марту? — спросил Кальдер.

— Вы имеете в виду, не считаю ли я, что ее убил отец? — Зан устремила на Кальдера испытующий взгляд голубых глаз.

Кальдер выдержал его и пожал плечами.

Она немного расслабилась.

— Все эти годы я не раз задавала себе этот вопрос. Полиция утверждала, что это были повстанцы АНК. Разумеется, в те дни полиции никто не верил, но исключать такую возможность все-таки нельзя. Повстанцы часто проникали через заповедники вроде Купугани на западе Крюгер-парка, а потом смешивались с местным населением и терялись в городах и деревнях. Обычно они вели себя тихо и старались не привлекать никакого внимания: весь смысл был в том, чтобы попасть в страну незамеченными. Я наводила справки, когда на следующий год оказалась в Мозамбике, но об убийстве Марты никто ничего не знал. Это могли быть и браконьеры — их тогда было очень много. Тодд считает, что эту версию придумали для отвода глаз. Может, и так. А может, ее убила тайная полиция. А может… — она помедлила, — может, это был и мой отец. Вы ведь приехали, чтобы выяснить именно это, верно?

Кальдер кивнул:

— Я стараюсь быть объективным. Кто-то пытался убить Тодда и меня, кто-то превратил мою сестру в калеку…

— Я слышала об этом, — заметила Зан. — Мне искренне жаль.

Кальдер быстро улыбнулся:

— Кто-то пытается помешать Тодду или мне выяснить, что случилось с Мартой. И — да — ваш отец входит в список подозреваемых.

Зан нахмурилась:

— Мы с отцом очень давно не общались, но все равно трудно представить, что за смертью Марты стоит он, не говоря уже о покушении на Тодда.

— Вы жили в их доме, когда ее убили. Я так понимаю, что их брак в этот период переживал не лучшие времена?

— Верно. Часть той зимы я прожила в «Хондехуке», хотя за пару дней до смерти Марты улетела в Лондон. Но ответ на ваш вопрос — да, атмосфера в доме была ужасной. Отчасти это было связано с решением отца закрыть «Кейп дейли мейл». Марта была категорически против. Я считаю, что у одного из них, а может, у обоих, была связь на стороне.

— Правда? И у кого?

— Я не знаю, — ответила Зан. — В то время я не хотела об этом думать и стремилась иметь хорошие отношения с обоими. Дело в том, что во время учебы в университете я отдалилась от них. Я была настроена на порядок радикальнее, думаю, во мне говорило чувство протеста, свойственное молодежи. Но когда убили моего дядю, я поняла, что отношения с матерью испортились окончательно, и отец с Мартой остались единственными близкими мне людьми. Я очень волновалась за их безопасность, если начнется революция и воцарится насилие. Мне хотелось навести мосты. — Она замолчала и, закусив губу, отвернулась, устремив взгляд на гору. Когда она снова посмотрела на Кальдера, в ее глазах блестели слезы. — Думаю, что мне удалось. Марта мне очень нравилась. Она оказалась замечательной мачехой, когда я была маленькой, и стала мне совсем как мать, даже ближе родной матери, но я сама оттолкнула ее, когда подросла. Я очень рада, что ту зиму перед ее смертью мы провели вместе.

— Мне жаль, что я заставил вас ворошить прошлое, — мягко сказал Кальдер.

— Да нет, все в порядке, — отозвалась Зан. — Кто-то должен был это сделать. Отец не будет, а Тодд попытался, и сами видите, что получилось.

— А не было ли кого-нибудь, что желал Марте смерти? Ненавидел ее?

— Моя мать ненавидела Марту, — отозвалась Зан. — Но это понятно. Она не могла ей простить, что та увела у нее мужа. И злилась, что после развода газетный бизнес остался у отца. Деньги на его приобретение дал мой дед, отец мамы. — Зан заметила, что Кальдер хочет задать другой вопрос, но не решается. — Но я сильно сомневаюсь, что моя мать причастна к убийству. Если бы Марту убили, проломив ей голову бутылкой из-под джина, то тогда — возможно. Моя мать почти всегда была навеселе. Она точно не смогла бы убить своими руками и была слишком неорганизованной, чтобы спланировать убийство. Сейчас ее уже нет в живых, поэтому спросить у нее нельзя.

— Извините.

Зан покачала головой:

— Отчасти я этому даже рада. С каждым годом она становилась все хуже и хуже. — Зан провела рукой по коротким светлым волосам, будто стараясь прогнать воспоминания о своей матери. — Однако вернемся к вашему первому вопросу. Это вполне могла быть тайная полиция. Хотя Марта всегда была настроена против апартеида, она никогда не принимала участия в каких-нибудь политических акциях. Думаю, что она просто не хотела ставить отца в неловкое положение, осложнять ему жизнь. Однако в конце она несколько раз спрашивала меня, можно ли ей пойти со мной на марш протеста. Она была на похоронах сына нашей служанки. В то время это было политической акцией. И потом она дружила с Либби Вайсман.

— Либби Вайсман?

— Они вместе входили в правление благотворительного Проекта по ликвидации безграмотности в Гугулету. Либби Вайсман читала лекции в Университете Кейптауна и отличалась радикальными убеждениями. В то время она, возможно, уже была членом Коммунистической партии, во всяком случае, потом она им была точно. Она заняла пост младшего министра в первом правительстве после апартеида. Марта вполне могла в чем-то ей помогать, что наверняка не понравилось бы тайной полиции. Я даже помню, как однажды к ней приходили два полицейских и советовали быть разборчивее в выборе друзей.

— А вы не знаете, где сейчас Либби Вайсман?

— Понятия не имею. Но она была достаточно известна несколько лет назад. Наверное, найти ее будет нетрудно.

— А у вас самой были неприятности с тайной полицией? — поинтересовался Кальдер.

Зан улыбнулась:

— Несколько ночей, проведенных в тюрьме, когда я училась в Йоханнесбурге. Но я не участвовала ни в чем особо серьезном, пока не уехала в Лондон.

— И Мозамбик?

— И Мозамбик.

Кальдер задумался, что могло стоять за этим «особо серьезным» в Мозамбике. Даже сейчас в тренированности и отличной форме Зан сомневаться не приходилось.

— Вы по-прежнему плаваете?

— Да. А почему вы спрашиваете?

— Мне говорили, что в свое время вы плавали на уровне олимпийских чемпионов. И сейчас выглядите прекрасно.

— Я плаваю. Бегаю. Занимаюсь триатлоном. Сейчас готовлюсь к марафону «Комрадс» в Дурбане, который состоится через пару недель. Восемьдесят девять километров.

— Господи! И вы все это время бежите?

Зан улыбнулась:

— Конечно. Я старею, но с годами в скорости теряю мало, особенно на длинных дистанциях.

Кальдер, обычно гордившийся своей физической формой, почувствовал себя полной развалиной и занялся остатками пирога с мясом газели. Официантка забрала пустые тарелки и принесла кофе. Солнце ярко светило на толпы людей, крутившихся возле причалов. Хотя зловещие и мрачные времена апартеида остались в прошлом, темнокожие лица в толпе встречались редко.

— Похоже, никто так и не знает, зачем Марта отправилась в Купугани в тот злосчастный уик-энд, — сказал Кальдер.

— Вы правы, это загадка. Я помню, как она сказала, что собирается туда поехать, потому что хочет побыть в одиночестве. Когда я была маленькой, мы ездили в заповедник Мала-Мала. Он хорошо известен и даже знаменит, и я знаю, что Марте там очень нравилось. Но о Купугани я раньше даже не слышала. Наверное, ей порекомендовал кто-то из друзей.

— Еще одна странность, которую никто объяснить не может, — заметил Кальдер. — Я знаю, что Тодд уже задавал этот вопрос, и все же: вы когда-нибудь видели, что Марта ведет дневник?

— Нет, не видела. И никогда не слышала о «Лагербонде».

— Ну хорошо. А есть кто-нибудь, у кого я могу об этом спросить?

Зан задумчиво потерла пальцем сережки.

— Наверное, в этом я смогу помочь. Национальная разведывательная служба была создана путем слияния сил безопасности старого режима и соответствующих подразделений АНК. Как это было возможно, у меня до сих пор в голове не укладывается. Очень много документов, буквально тонны бумаг по деятельности сил безопасности, было уничтожено в начале 1990-х годов. Не знаю, сохранилось ли что-нибудь о «Лагербонде». Может, какие-то материалы есть в архивах АНК. Я могу навести справки у пары друзей, работающих там, которых хорошо знаю еще со времен нашей совместной борьбы.

— Пожалуйста, дайте мне знать, что они скажут. — Кальдер написал номер своего мобильного. — Если удастся с ними связаться в те несколько дней, пока я еще пробуду здесь, будет просто здорово.

— Я попробую, — сказала Зан и взглянула на часы: — Мне уже пора — нужно забрать детей из школы. Знаете, вам будет нелегко что-нибудь узнать. Тогда в стране совершалось много преступлений, и здесь научились забывать. Иначе у нас просто не было бы будущего.

— Я знаю. Но я полон решимости. Для меня это не экскурс в историю — речь идет о сегодняшнем дне, о том, что случилось с Тоддом и моей сестрой. Кем бы ни были люди, поднявшие на них руку, я их найду.

— Надеюсь, вам это удастся, — сказала Зан.

Сэнди смахнула хлебные крошки с документов, лежавших перед ней. Сейчас было три часа, и она съела то, что должно было быть обедом, но из-за разницы во времени, ее организм был полностью дезориентирован. Она прилетела в Хитроу ночным рейсом из Нью-Йорка и должна вернуться завтра вечером обратно после важной встречи с клиентом.

Она уже в третий раз читала один и тот же параграф, но строчки расплывались, и ей никак не удавалось уловить смысл. Одно из тех заумных и нескладно составленных юридических предложений, где расстояние на странице между подлежащим, сказуемым и дополнением измерялось дюймами по вертикали. Но на самом деле причиной, мешавшей ей сосредоточиться, была мысль о предстоящей после обеда встрече со старшим лондонским партнером.

Она так и не пришла к окончательному выводу — то ли ей самой забрать прошение о переводе в лондонский офис, то ли оставить все как есть и рассчитывать, что они сами ее не возьмут. Она не сомневалась, что на отношениях с Алексом можно поставить крест, и удивлялась своей глупости, что могла думать иначе. Но какой же дурой она будет выглядеть в глазах этого старшего партнера, если скажет: мол, извините, это была ошибка, у меня нет в Англии никакого любимого. Разве можно быть настолько безответственной?

Она почувствовала, как в ней закипает злость. Черт бы его побрал!

За одним из соседних столов зазвонил телефон, и к ней подошла секретарша.

— На проходной ждет некая миссис ван Зейл и просит с вами встречи.

— Ван Зейл? Как Корнелиус ван Зейл? — Все газеты писали о борьбе за обладание «Таймс», и Сэнди следила за ней с интересом.

Секретарша пожала плечами.

— Хорошо. Скажите ей, что я сейчас спущусь.

Сэнди взяла жакет, висевший на стуле, прошла в туалет, чтобы посмотреть в зеркале, как она выглядит, и направилась к лифтам. Клерк в приемной кивнул ей на пару стройных ног — лицо и плечи скрывались за раскрытыми страницами «Таймс».

— Миссис ван Зейл? — На лице Сэнди появилась вежливая улыбка.

Газета опустилась. Сэнди понадобилось всего лишь мгновение, чтобы узнать темные вьющиеся волосы, бледное лицо и выразительные глаза.

— Вы!

Ким нервно улыбнулась и поднялась.

— Привет, Сэнди.

Сэнди не могла прийти в себя.

— Вы — та, кто я думаю?

— Наверное.

— И какого черта вам здесь надо?

— Я хочу поговорить с вами. Об Алексе.

— Вы, должно быть, сошли с ума!

— Подождите! Пожалуйста! Ради Алекса.

Сэнди остановилась.

— Ради Алекса? А почему я, собственно, должна что-то делать ради Алекса?

— Хорошо. Ради себя.

— А что вы можете мне сообщить для меня важного?

— Послушайте, я представляю, как вы злитесь, — быстро проговорила Ким. — Я знаю, что сама вела бы себя в подобной ситуации именно так. Однако сначала выслушайте меня, а потом можете уйти. Пожалуйста.

Сэнди заколебалась. Эта женщина выглядела искренней, взволнованной и даже честной. Она пожала плечами.

— Здесь за углом есть кофейня. Пойдемте туда.

Они быстро вышли из офиса «Трелони-Стюарт» и оказались на улице.

— Ваша секретарша в Нью-Йорке сказала, что вы пробудете здесь всего пару дней, — заговорила Ким. — Когда вы возвращаетесь?

Сэнди демонстративно промолчала, не желая поддерживать светскую беседу. Они быстро прошли в кофейню, обе заказали кофе латте с обезжиренным молоком и устроились за столиком.

— Ладно, — произнесла наконец Сэнди. — Говорите.

— Алекс был совершенно разбит и не находил себе места после того, как вы нас застали тем вечером.

Сэнди пожала плечами. Высокая, с короткими светлыми волосами, выраженными скулами и ясными голубыми глазами, она, если хотела, могла выглядеть холодной. А сейчас она этого очень хотела.

— Мы дружим с Алексом очень давно, еще с университета, он очень хороший друг, и только тогда вечером один-единственный раз это случилось, и мы с ним… — Она замялась, пытаясь подобрать подходящий эвфемизм.

— Трахнулись? — подсказала Сэнди.

— Да, именно. Больше такого не было. Я знаю, что Алекс больше всего на свете хочет вас увидеть. Поэтому я и пришла попросить дать ему шанс.

— Это он вас прислал?

— Господи, нет! Ему очень стыдно. Мне стыдно. Но я очень хорошо к нему отношусь и не хочу, чтобы из-за меня у него сломалась жизнь. Мы разговаривали о вас, он рассказывал, как дорожит вами. Он считал, что вы потеряли к нему интерес, но, наверное, ошибался, иначе вы бы не появились у него дома так неожиданно.

— Тогда, возможно, он и ошибался, но точно не сейчас!

— Пожалуйста, дайте ему шанс. Сейчас он в Южной Африке, но когда вернется, позвоните ему.

Сэнди с бесстрастным лицом изучающе разглядывала Ким.

— Вы сказали, что вас зовут миссис ван Зейл?

— Да, — подтвердила Ким, опуская глаза.

— Вы имеете отношение к Корнелиусу ван Зейлу?

— Он мой свекор.

— Понятно. А где был ваш муж, когда вы с Алексом кувыркались на траве?

Ким опустила глаза и что-то промямлила.

— Извините, я не расслышала.

Ким подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза.

— В больнице. — Ее голос дрожал.

— Вы шутите? — переспросила Сэнди, не в силах скрыть презрение в голосе.

Ким пыталась выдержать ее взгляд, но подбородок задрожал, и по щеке скатилась слеза. Не говоря ни слова, она вытерла глаза кулаком, всхлипнула и бросилась к выходу.

Сэнди молча проводила ее взглядом.

Бентон обвел взглядом небольшой стол для заседаний. Одним из плюсов должности руководителя лондонского отделения «Блумфилд-Вайс» было то, что ему полагался большой письменный стол, кожаные диван и кресла, кабинет с видом на Броудгейт-серкл и собственный стол для заседаний. Ему удалось убедить Дауэра сделать звонок отсюда и не терять время на дорогу до офиса «Инвестмент бенкинг». Но на самом деле это не было вопросом удобства. Речь шла о статусе и о том, кто контролирует сделку, то есть гораздо более существенных аспектах. У них были плохие новости для Корнелиуса ван Зейла, и Дауэр хотел, чтобы сообщил о них Бентон. Трус и к тому же глупец! Роль Бентона от этого только станет значительнее. И вот Бентон, Дауэр и два их помощника расположились вокруг телефона с громкой связью.

Бентон набрал номер в кабинет Корнелиуса на набережной Мадейра. После официального объявления о предложении купить «Таймс» Корнелиус перевел свою штаб-квартиру в Доклендс, где располагался офис «Гералд».

— Доброе утро, Корнелиус, — поздоровался Бентон. — Как идут дела?

— У меня все в порядке, Бентон. — Голос Корнелиуса был громким, ясным и нетерпеливым. — Есть новости?

— У меня здесь Энди Дауэр и пара его помощников, — сказал Бентон. — Мы только что получили новости от «Гурней Крохайм». В «Лекстон медиа» поступило новое предложение.

— Вот черт! — не сдержался Корнелиус. — От Гилла?

— Да. Восемьсот семьдесят пять миллионов. Деньгами.

— Черт, черт, черт! Ты же сам говорил, что Гиллу больше негде достать деньги.

— Похоже, мы ошиблись, — ответил Бентон.

— И совет директоров «Лекстон медиа» будет рекомендовать именно их?

— Как выразился «Гурней Крохайм», это более чем вероятно.

— И что это значит?

— Это значит, что если мы собираемся повысить цену, то это надо сделать прямо сейчас.

— Черт! Вы можете ко мне приехать?

— Уже в пути, — ответил Бентон.

На такси они добрались за двадцать минут. Они с трудом разместились в пассажирской зоне, причем длинные ноги Бентона упирались в бедро сидевшего на откидном сиденье помощника.

— Мы можем увеличить финансирование? — спросил Бентон.

— Это очень сложно, — ответил Дауэр. — Вчера мне звонили ребята, которые занимаются рынками ценных бумаг. Они совсем не уверены, что им удастся провернуть сделку на триста миллионов, о которых шла речь сначала. Что уж говорить о более крупной!

— Как? Ты же сам говорил, что рынок бросовых облигаций начал расти.

— Так и было. Но на прошлой неделе «Матзин индастриз» объявили дефолт, а это большое потрясение. Люди напуганы. К лету будут выпущены облигации уже по новым проектам на несколько миллиардов. Наши ребята сомневаются, что инвесторы сейчас готовы вкладываться.

— Я вообще не понимаю, как вы работаете, — сказал Бентон. — Две недели назад вы заверяли клиента, что рынок сейчас на подъеме. Теперь вы меняете свое мнение на противоположное. Вы не можете сегодня говорить клиенту одно, а завтра другое, особенно если он, опираясь на ваши слова, строит свои планы.

— Рынок не стоит на месте, Бентон, — возразил Дауэр. — Ты же сам достаточно на нем покрутился, чтобы это знать.

— Меняется не рынок, а ваша готовность взять на себя риск, — заявил Бентон. — Один несчастный дефолт — и все бросились врассыпную. Эмитенты бросовых облигаций рискуют и подставляются все время, поэтому и платят такие высокие проценты. Но наступает время, когда «Блумфилд-Вайс» должен проявить себя и подставить плечо. Сейчас как раз тот самый случай.

— Бентон, ты же сам знаешь, что решать будем не мы с тобой, а Комиссия по подписке.[31]

Бентон не ответил и перевел взгляд на небоскреб Канари-Уорф, который постоянно увеличивался в размерах по мере приближения к Доклендс.

Проблема действительно была. Одобрение Комиссии по подписке было необходимо, чтобы «Блумфилд-Вайс» предоставил «Зейл ньюс» новое гарантийное письмо об увеличении краткосрочного кредита до появления основного финансирования. В комиссию входили финансовые директора отделов продаж и торговли, а также верхушка управленцев. Они не одобрят предоставление кредита, пока не будут уверены, что его погасят в течение нескольких месяцев за счет успешной продажи бросовых облигаций. Обычно комиссию не смущали рискованные операции, но, если рынок бросовых облигаций сейчас выглядит слишком неустойчивым, они могут и отказать.

Все было предельно просто: если Корнелиус не увеличит цену, то сделка точно сорвется — ни больше ни меньше. Этого Бентон допустить не мог. Возглавляя Лондонское отделение уже несколько лет, он не участвовал непосредственно в банковском инвестировании и крупных сделках, а значит, и не получал крупных бонусов. У него была солидная зарплата, но образ жизни, к которому он и его семья привыкли в неродном для него Лондоне, требовал больших расходов и значительных премиальных. Последние несколько лет он был вынужден постоянно залезать в долги, чтобы оплачивать счета, но вечно так продолжаться не могло. Ему нужен был крупный бонус, а такая солидная сделка, как покупка «Таймс», его гарантировала.

В прошлом ему удавалось добиваться успеха благодаря изворотливости и связям, но корпоративный мир стал гораздо агрессивнее и прямолинейнее, и теперь этого уже было недостаточно. Горькая истина заключалась в том, что успеха добивались те инвестиционные банкиры, которые умели заставить клиента заплатить максимум. Именно их гонорары были высокими, а бонусы крупными. Бентон намеревался стать одним из них. И пусть Дауэр катится к черту!

Такси остановилось у стеклянного здания «Гералд», и банкиров быстро провели на этаж, где размещаюсь руководство. Через минуту они оказались в кабинете председателя правления. На стенах были развешаны дорогие произведения американского современного искусства, а также полотна с видами на Темзу, купол «Миллениум» и пейзажи со сверкающим смешением архитектурных стилей в Доклендс.

На краю большого стола для заседаний стоял раскрытый ноутбук, за которым сидел измученный Эдвин, обложившийся кипами бумаг. Корнелиус нервно расхаживал по кабинету.

— Присаживайтесь, джентльмены, — пригласил он. Бентон с коллегами заняли места, но Корнелиус остался стоять. — Мы должны решить, стоит ли повышать цену. От других потенциальных покупателей ничего не слышно?

— Ничего, — подтвердил Дауэр. — Мы знаем, что представители «Телеграф» встречались с Лекстоном, но их заявка наверняка будет передана в Комиссию по конкуренции, а у Лекстона нет времени ждать. Для немцев и ирландца цена уже стала слишком высокой. Значит, остаемся только мы и Гилл.

— Я не собираюсь уступать этому ублюдку, — заявил Корнелиус.

— Я так понимаю, что у вас нет других источников для дополнительного финансирования? — поинтересовался Дауэр.

Корнелиус покачал головой:

— Нет. Во всяком случае, ничего существенного. — Он скривился. — Я не такой, как некоторые другие владельцы газет. Все, что у меня есть, я вложил в эту сделку. Нет никаких тайных счетов в Швейцарии или на Карибах.

— Я не это имел в виду, — смутился Дауэр.

— Если даже и не это, то поинтересоваться стоило, верно, Бентон? Я знаю, что Эдвин хотел бы иметь заначку на черный день, разве не так, Эдвин?

Тот промолчал.

— Но нет, если мы поднимаем цену, то деньги придется занимать, — продолжал Корнелиус.

Бентон открыл рот, чтобы что-то сказать, но его опередил Дауэр:

— Может возникнуть проблема…

— Мы подумали, что… — попытался перехватить инициативу Бентон, но Корнелиус поднял руку, призывая обоих к молчанию.

— Проблема? — переспросил он, глядя Дауэру в глаза.

Дауэр нервно сглотнул слюну.

— Рынок бросовых облигаций восстанавливается не так быстро, как мы ожидали. На прошлой неделе был крупный дефолт, и уверенность инвесторов пошатнулась.

— Подождите! — Корнелиус наклонился через стол, опираясь всей тяжестью тела на руки и выставив вперед челюсть. — Вы совсем недавно заверили меня, что сможете без проблем предоставить ссуду на триста миллионов.

— Я предупреждал, что это будет непросто.

— Но вы дали мне гарантийное письмо!

— Я знаю. — На лбу и шее Дауэра выступила испарина, отчего кожа неестественно заблестела. — Мы взяли на себя обязательство профинансировать сделку в размере восьмисот пятидесяти миллионов. Но мы не можем увеличить эту сумму.

— Предполагаемые доходы едва покрывают расходы и выплаты по процентам при цене восемьсот пятьдесят, — заметил Эдвин, подняв голову от бумаг. — Если мы существенно поднимем цену, все просто рухнет.

Корнелиус перевел взгляд на Эдвина и долго его не отводил. Хотя Эдвин и Дауэр избегали смотреть друг на друга, было ясно, что они на одной стороне. Цифры говорили сами за себя.

За столом воцарилось молчание. Корнелиус нахмурился и посмотрел на Бентона:

— А ты что думаешь?

Бентон ответил не сразу. Нужно сделать все правильно. Он был рад, что пока ему не представилась возможность высказаться. Это означало, что за ним оставалось последнее слово. Он посмотрел Корнелиусу в глаза.

— При цене девятьсот миллионов сделка имеет смысл?

— Доходы не покроют выплат по обслуживанию такого долга, — отозвался Эдвин.

Бентон поднял брови и посмотрел на Корнелиуса.

Тот сел, надел на нос очки-«половинки», вытащил из бумаг Эдвина таблицу и начал ее изучать. Вскоре он бросил ее на стол.

— Я знаю, как тщательно ты работал с цифрами и все просчитал, Эдвин, и я знаю, что они показывают. Обычно я являюсь противником любой переплаты. Но «Таймс» — это уникальный актив. И под нашим руководством он станет только дороже. Через несколько лет он будет стоить больше миллиарда, намного больше. Мы рискнули с «Гералд», помнишь? И все получилось. У меня есть чувство, — он взглянул на сына и продолжил, — нет, больше чем чувство — уверенность, что здесь точно такой же случай. Поэтому, Бентон, мой ответ — да, сделка имеет смысл.

— Тогда мы ее тоже поддержим.

— Подожди, Бентон, — вмешался Дауэр. — Сначала мы должны обсудить это с руководством.

Бентон не обратил на него никакого внимания и повернулся к Корнелиусу:

— Даю вам слово.

Эдвин добрался до своего кабинета и с грохотом бросил на стол пачку бумаг. На этот раз отец зашел слишком далеко. Конечно, его дипломированные помощники с навыками делового администрирования могли изменить вводные о возможных тиражах, расценках на рекламу, сокращении издержек и подогнать цифры: один процент там, два процента здесь, и на бумаге цифры могли сойтись, но никак не в реальной жизни. В реальной жизни от банкротства могло уберечь только чудо, если Корнелиусу удастся его совершить, став владельцем газеты. В принципе Эдвин не исключал такой возможности. Но вероятнее было другое: недостаток притока денег от бизнеса для выплат обязательств по процентам не только обрушит «Таймс», но и потянет за собой весь холдинг «Зейл ньюс».

Если, конечно, раньше это не сделает его невестка со своим проклятым Алексом.

Этого Эдвин допустить не мог. Он считал, что за последние годы стал для компании незаменимым. Корнелиус не мог оставаться главой «Зейл ньюс» вечно — хотя из него по-прежнему била энергия, ему было уже семьдесят два года. Тодд самоустранился, когда решил стать учителем, а в своем нынешнем состоянии тем более не представлял опасности. Через несколько лет «Зейл ньюс» полностью перейдет под контроль Эдвина.

Если опять-таки Корнелиус не успеет разорить холдинг этой авантюрой.

Зазвонил телефон. Это был Джефф Халл — его прикормленный журналист.

— Как вчера вел себя начальник полиции? — поинтересовался Халл.

— Очень вежливо и подчеркнуто уважительно, — ответил Эдвин. — Было видно, что его подручную так и подмывало задать пару вопросов, но он ей не позволил.

— А что я говорил? Больше всего на свете полицейский боится скандала, связанного с педофилией.

Эдвин улыбнулся:

— Ты был прав. Завтра я переведу на твой счет премию.

— Мне кажется, тебе захочется увеличить ее размер.

— Почему?

— У меня есть для тебя еще кое-что, Эдвин. — Голос Халла дрожал от нетерпения. — Находясь в Норфолке, я решил покопаться еще кое в чем, порасспросил персонал и узнал, что у твоего брата есть маленький секрет.

— Продолжай.

— Некая молодая и очень красивая американка по имени Донна провела несколько дней возле больницы. Она пробиралась в плату Тодда, когда уезжала его жена. Она назвалась коллегой, но у медсестер большие сомнения, что их связывали чисто деловые отношения, особенно после того, как Ким ее застала и та улетучилась. Больше они ее не видели. Я навел справки в школе Тодда в Нью-Гемпшире. Некая мисс Донна Снайдер работает там учителем, преподает искусство.

— Это действительно интересно!

— Я знал, что тебе понравится. Не знаю, как ты сможешь использовать эту информацию, но не сомневаюсь, что найдешь способ. И можешь рассчитывать на мое благоразумие.

— Отличная работа, Джефф.

— Никаких проблем. Но не забудь увеличить премию, ладно?

— Обязательно, — пообещал Эдвин. — Так держать!

Он повесил трубку и обдумал эту новость. Появился неплохой рычаг воздействия. Вопрос только в том, как эффективнее его применить. Размышлял он недолго. Вызвав в кабинет пару помощников, Эдвин усадил их за работу с цифрами, чтобы подогнать прогнозы под нужные, после покинул офис и взял такси.

Он нашел Ким там, где и рассчитывал, — у постели Тодда. Его перевезли в шикарную частную больницу, и теперь он лежал в отдельной палате с телевизором, креслами, цветами и красивыми занавесками, хотя разные трубки и оборудование показались Эдвину такими же, как и в больнице Норфолка. Тодд спал. Ким сидела возле него, глядя в пустоту покрасневшими глазами.

Услышав, как вошел Эдвин, она подняла глаза и выдавила из себя подобие вежливой улыбки.

— Как он? — спросил Эдвин.

— Получше, — едва слышно отозвалась Ким. — Понимает гораздо лучше. Но очень много спит.

— Это хорошо. Мы можем поговорить?

Ким показала на кресло.

— Нет, не здесь.

— Он спит, — сказала Ким.

— Думаю, что нам лучше поговорить в другом месте.

Ким пожала плечами и вышла с ним из палаты. Они устроились в небольшом зале ожидания в конце коридора.

— Я знаю о Донне Снайдер, — сообщил Эдвин.

Ким покачала головой, скорее покорно, чем со злостью:

— Меня это не удивляет.

— Насколько я понимаю, Алекс Кальдер сейчас в Южной Африке, копается в обстоятельствах смерти Марты.

— И?..

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему?

— Сейчас «Зейл ньюс» находится в очень щекотливом положении. Кальдер может все осложнить еще больше. Чтобы все сорвать, многого не потребуется.

В глазах Ким вспыхнул злой огонек.

— А почему ты так боишься, что он узнает?

— Мне нечего скрывать, — заявил Эдвин. — Но время сейчас самое неподходящее. Мне кажется, тебе надо позвонить ему и попросить вернуться в Англию.

— Я этого не сделаю. Кто-то едва не убил Тодда, кто-то превратил сестру Алекса в калеку. Ответ на вопрос, кто именно, можно найти только в Южной Африке.

— А полиция знает насчет Донны Снайдер?

— Вряд ли. А почему это должно их интересовать?

— Полагаю, по многим причинам. Видишь ли, нам задавали очень много вопросов о тебе и о том, сколько ты унаследуешь в случае смерти Тодда.

— Меня тоже об этом спрашивали, — отозвалась Ким. — Но это обычные вопросы. Вряд они действительно подозревали меня.

— Тогда — нет, — сказал Эдвин. — Поскольку не знали, что Тодд тебе изменял.

— Это ничего не меняет! — с презрением воскликнула Ким.

— Как сказать! — не унимался Эдвин. И вдруг его осенило: — А как насчет тебя и Алекса Кальдера?

— Что насчет нас? — переспросила Ким, невольно покрываясь густой краской.

Эдвин улыбнулся:

— Вот-вот. В то время как муж лежит в больнице…

— Между мной и Алексом ничего нет! — заявила Ким, повышая голос.

— Я только прошу тебя связаться с Алексом и попросить его вернуться.