Холодный ветер режет мне лицо, но это для меня хорошо, я немного остываю, потом перехожу на шаг и останавливаюсь в конце концов как вкопанный, больше нечем дышать. Рядом со мной остановились Андрюшка и Юрка. Им тоже нечем дышать.
— Ну, больной, и бегать ты здоров! — хрипит Андрюшка. Нырненко вообще молчит, дышит, как паровоз, пар валит у всех нас изо рта: холодно, свежо и замечательно! Народу на улице совсем мало, один-два человека: все работают, остальные учатся.
Мы остановились рядом с моим домом, с той стороны, где нет входа, там тянется большой газон и растут высокие — до неба — деревья. Хотя сейчас поздняя осень, тополя ещё не опали, почерневшие от холода листья дрожат на ветру и развеваются, как пиратские флаги.
— Что делать будем? — спрашивает Юрка и смотрит вверх. — Кажется, скоро дождь будет.
Андрюшка достаёт из кармана парашютиста на резинке и пускает его на газоне. Я против, чтобы пускали на газоне, но он не слушает, потом даёт нам с Юркой.
Юрка запустил три раза удачно, а у меня на второй раз парашютист сорвался и залетел в чью-то открытую форточку на первом этаже.
— Это нам не задавали! — сердито сказал мне Андрюшка и кивнул на форточку.
— Я что, нарочно, по-твоему?
— Нарочно не нарочно, а доставай. У меня один такой. Я его хотел Перепёлкиной подарить.
— Ах, Перепёлкиной! Подарить?.. Ну ладно!..
Я начинаю карабкаться на стену, надеюсь, что всё-таки кто-нибудь меня остановит, может, какие-нибудь прохожие или Юрка…
Юрка шепчет:
— А может, не надо? Лучше постучаться в дверь. Позвониться.
— Какая это квартира? — быстро спрашивает Андрюшка.
Я не знаю. Пока разберёшься в нашем доме, где какая квартира, умереть два раза можно.
— Ну вот. Ничего ты не знаешь! — говорит мне Андрюшка. — С тобой свяжешься — сам не рад будешь! Всегда так.
— Постучи в окно, — снова советует Юрка и подсаживает меня, обнимает за ноги. — Попроси. Извинись. Скажи: нечаянно!
Я так и делаю, но никто из окошка не отзывается. Никто не выглядывает ни из этого окна, ни из соседних окон. Глухо! Наверное, все на работе. Юрка роняет меня. Я валюсь в кусты шиповника: ну и колючий, чёрт!
— Может, до вечера это дело оставим? — предлагает Нырненко и с мольбой смотрит на Андрюшку. Но у Андрюшки глаза холодные, словно кубики льда из холодильника.
— Мне сейчас надо. Я сам полезу! Вот уж действительно трусы!
Ну уж нет! Этого он от меня не дождётся. Знаю я его. Потом шагу не даст ступить, всё вспоминать будет, как я струсил и не полез за его парашютистом. Всем растрезвонит, какой я нехороший человек: всегда в кусты прячусь. Знаем, было!
— Становись! — говорю Юрке. — Держи крепче, а не как сейчас. Я всё-таки бьющийся.
Юрка знает, что делать. Он всегда у нас работает низовым акробатом. Залезаю ему на спину, он начинает выпрямляться, теперь я уже стою у него на плечах. Дотягиваюсь до форточки, заглядываю внутрь и никого в комнате не вижу. Парашютиста тоже не видать.
— Может, не надо, ребята? — стонет внизу Нырненко — видно, тяжело ему приходится.
Откровенно говоря, лезть в чужую квартиру, тем более через форточку, мне самому не хочется. А как обратно?
— Струсил, так и признайся! — говорит мне Андрюшка. — А ну уйди! — Он начинает меня сталкивать, поднимается возня.
Нас с Юркой не так-то легко победить. Мы в школе так натренировались, что наша лошадь (игра называется «люди-лошади») считается чемпионской даже среди шестых классов.
В конце концов он сталкивает Андрюшку на землю, тот летит, а я хватаюсь руками за фрамугу, становлюсь на карниз и заползаю в форточку: неплохая тренировка перед тоннелем.
И тут прямо в форточке я начинаю дико хохотать. Они таращатся на меня снизу и ничего не понимают, а мне смешно стало, потому что я вспомнил клоуна по телевизору — они там дом строили, а он всё время в форточку вместо двери лазил.