Невозможный Кукушкин

БЕСПОРЯДКИ НА ЮКАТЕ

Славка, Ешмыш и Тюнь-Тюнь вместе с огромным рисованным солнцем вошли в спящий и тёмный город Ботон, крича: «Домой, домой!» По дороге солнце стало вдруг греться. Грелось, грелось и вдруг прожгло чуприк и вывалилось из него, и повисло прямо в воздухе — в том мрачном и унылом пространстве, которое называлось на Юкате воздухом.

— Смотри-смотри, что оно делает, — закричал Тюнь-Тюнь, — оно убегает от нас! Лови, лови его!

— Оно убегает, чтобы не обжечь, — разумно предположил Славка. — Но, честное слово, я не знал, что простое рисованное солнце может так греть и катиться.

Солнце на миг закатило лукавые глазки и зашептало сверху:

— Неправильно говоришь. Я не просто рисованное солнце. Я твоё солнце. Ты подарил меня своим друзьям, и я буду светить, пока твой собственный свет не кончится.

— Смотри-ка, говорящее солнце, — удивился Кукушкин. — Такое бывает?

— У нас на Юкате такое иногда бывает, необъяснимое, — радостно засмеялся Тюнь-Тюнь и затряс зелёными листиками — они у него выросли на ивовых прутиках. — Смотри, это, наверно, тоже от солнца… Я так часто мечтал стать живым, но никому никогда не говорил об этом. Думал — будут смеяться. Ведь неживым, ненастоящим быть проще. Правда, Ешмыш?

— Правда. Мы в своих полётах и скитаниях в космосе столько повидали настоящего, что всегда хотели, чтобы и у нас оно было. Спасибо вам, друг, что вы не обманули нас. Как только я увидел вас в вашей научной лаборатории, я сразу поверил, что вы — единственный, кто нам нужен.

— Понимаешь, Ешмыш, это не научная лаборатория была… а, сказать честно, обыкновенная труба. Я в ней спрятался от неприятностей. У меня кругом сплошные неприятности: двоечник, хулиган, теперь ещё стал неродным сыном, потом грохнул ногой аквариум… Сначала хотел просто спрятаться, и всё, а потом стал наблюдать, потом тебя увидел.

— Оббижжяетте. Вы не можете быть таким, как рассказали, не верю, — сказал Ешмыш.

— И я не верю, — подхватил Тюнь-Тюнь. — А что такое аквариум?

— Я правду сказал. Может, единственный раз в жизни, а вы мне теперь не верите.

— И всё равно не верим, — заупрямился Тюнь-Тюнь и опять спросил: — А что такое ваш аквариум, который вы грохнули?

— Ну и не верьте. Я, конечно, постараюсь быть, каким вы меня видите, хотя это и трудно. Но я всегда буду вас вспоминать и думать… Аквариум — это где рыбы плавают в доме.

— Рыбы плавают? — переспросил Тюнь-Тюнь. — А не можете ли вы…

— Да отстань ты от него, пожалуйста, — нахмурился Ешмыш. — Он и так подарил нам солнце. Рыбы, наверное, тоже от солнца?

— Рыбы? Нет, не от солнца. Они — холодные. Отчего — не знаю. Мы не проходили. Рыбоведения у нас ещё не было.

Пока они так беседовали на главной площади Ботона, их незаметно окружили толпы козерогов.

Мирные козероги проснулись от яркого света и сначала подумали, что началась война с соседней планетой. Но для войны не хватало грохота. В испуге они ждали, когда же он раздастся. Но его всё не было и не было, хотя свет и не пропадал. Тогда они все повысовывались из маленьких своих домишек — у каждого был свой кубик — и стали переговариваться, узнавать, что случилось. Никто не мог ничего объяснить разумно.

Говорили только, что свет перевернулся: раньше он где-то лежал на другом, тёмном боку, а теперь повернулся к ним светлым.

Сидеть в кубиках при таком свете не хотелось, и вот все козероги выбежали на главную площадь города.

Когда Ешмыш увидел в сборе всё население города, он захотел, чтобы все узнали правду.

— Вы подождите меня здесь, — сказал он Славке и Тюнь-Тюню, а сам прыгнул высоко-высоко и повис рядом с солнцем.

— Вот видите, это — солнце! — сказал он всему козерожьему народу. — Оно осветило всю Юкату, и мы теперь можем видеть, что живём не совсем верно. Не поём песен, не читаем сказки, полностью и неразумно подчиняемся доктору Чрефу. Этот человек, этот Слава Кукушкин, помог нам зажечь над Юкатой свет. Он нарисовал нам осень. И наверное, сможет развести у нас рыб.

Козероги слушали Ешмыша с удовольствием: впервые с ними так хорошо говорили и всё им объясняли, да не кто-нибудь из простых, а знаменитый звездолётчик Ешмыш.

— Он дымится — в испуге закричал один маленький козерог, и все увидели, как от Ешмыша пошёл дым, запахло палёным.

— Я знаю, что сгорю, — печально сказал Ешмыш. — Мне это было написано на роду доктором Чрефом. Я понял это, как только Кукушкин нарисовал солнце. Но дело не во мне. Слушайте, все козероги, и перестаньте быть стадом. Поднимите головы и смотрите на солнце. Оно вам всё скажет… Домой, домой…

И Ешмыша не стало.

— Он сгорел?! Зачем он сгорел? Он был такой удивительный, — тихо зашелестел лепестками и листьями Тюнь-Тюнь.

— Из-за меня он сгорел. Это я виноват. Я во всём один виноват. И больше никто не виноват, — так же тихо зашептал Кукушкин и заплакал. — Ну зачем я нарисовал ему солнце?

— Вот и я тебя спрашиваю, человек Кукушкин: зачем ты повесил этот яркий фонарь над нашей планетой? Зачем ты вмешался в нашу жизнь? — раздался за спиной у Славки голос Геллы.

Славка резко обернулся и увидел перед собой Геллу — всего лишь маленькую козерогскую девочку, рядом с ней верхом на остророге сидел кто-то непохожий на всех и подмигивал ему серебристо-чёрным глазом и спрашивал: «Домой? Домой?»

Неслышным шагом вступили на площадь несметные полчища остальных остророгов. Вид у них был грозный. Но солнце светило и светило, становилось лениво и тепло, глаза сами закрывались, а руки-ноги наливались тяжестью. И остророги тихо легли — им было уютно, как никогда в жизни.

Кукушкин взял Тюнь-Тюня за руку — ивовую веточку, покрытую маленькими листиками — и посмотрел на Геллу.

— Гелла Грозоветка, — сказал он, выделяя каждое слово, — мы с моим другом — мусорщиком космоса Тюнь-Тюнем — сейчас потеряли Ешмыша. Он сгорел у всех на глазах, потому что был самый лучший. Неужели ты ничего не поняла? Неужели ты будешь жить, как раньше? Твой отец, доктор Чреф, всю жизнь мучил этот народ. А сейчас народ хочет справедливости и солнца. Он хочет осени и рыб. Правда, Тюнь-Тюнь?

— Правда.

— Тюнь-Тюнь, к твоему сведению, не весь народ. Народ, ты хочешь справедливости, осени, солнца и рыб? Спрашиваю у тебя об этом, хотя не знаю, что это такое.

Козерогский народ дружно ответил, что хочет.

Гелла Грозоветка развела руками.

— Я не могу разговаривать с этим народом. Он уже не наш, этот народ. Его нам подменили. Может быть, уничтожить его и завести себе новый? Папа, ты спишь? Проснись, папа. Ты проспишь всё на свете.

— На свете? А может быть, на свету? — спросил доктор Чреф и открыл задремавший свой глаз. — Я так и предполагал, что ты не справишься. Ты всего-навсего дочь молнии. Тебя, Гелла, хватает лишь на мгновение. А управлять Юкатой — на это уходят года. Уничтожить народ — проще всего, но кто поручится, что новый народ будет лучше старого?! Нет! Зло, которое обрушилось на нашу планету, — это один-единственный человек, невозможный Кукушкин! Долой Кукушкина! — вскричал доктор, спрыгнул с остророга и захромал и запрыгал на одной ноге прямо к ним.

— Домой, домой, — прошептал Тюнь-Тюнь.

Доктор Чреф оттолкнул Тюнь-Тюня так неожиданно и сильно, что в руках у Славки остался ивовый прутик в зелёных листьях.

Тюнь-Тюнь слабо вскрикнул.

— Что ты делаешь, злодей?! — закричал Кукушкин. — Я тебе это припомню!

Все замерли, вся площадь съёжилась от страха: что он говорит, как он смеет не бояться и всё помнить?! Все они всю жизнь только и делали, что боялись и всё забывали.

— Он ничего не боится, — упавшим голосом сказала Гелла и заломила руки. Она заломила руки, палочки треснули — её не стало.

— Гелла, — позвал Кукушкин. — Куда ты? Всё-таки ты не ослепительно злая, как могла бы…

— Она сломалась из-за тебя! — в ярости закричал доктор Чреф. — Ты такой невозможный Кукушкин, что совсем ничего не понимаешь. Козероги, пригвоздите его к Юкате! Остророги, проткните его!

Но никто не шелохнулся. Солнце висело над ними, заливая их теплом. Вдобавок какое-то невиданное маленькое существо металось возле Кукушкина, лаяло и не давало никому подойти к нему.

— Такой глупый человек перевернул всю Юкату, — застонал доктор. — Я не могу его убить — он ничего не боится. Мне остаётся одно — заморозить его. Гелла оставила мне свой холод. Я запущу его обратно. Он разморозится где-нибудь далеко от нас, и никогда ни одного Кукушкина мы и близко не подпустим к Юкате.

И не успел Славка опомниться, как почувствовал оцепенение, холод медленно стал проникать в него. И, замерзая, или впадая в состояние анабиоза, он всё-таки успел крепко прижать к себе ивовый прутик с зелёными листьями, оставшийся от Тюнь-Тюня, и не выпускал его до самого конца…