Невозможный Кукушкин

ДОМА. ВЕЧЕР. КАК ОБЫЧНО И НЕ СОВСЕМ

Дома мама сказала:

— А у меня есть хорошие новости. Только не знаю, как вы отнесётесь к ним.

— Почему не знаешь? — удивилась Марьяна, а он промолчал нарочно.

— Ты почему такой хмурый? Что-нибудь случилось?

Мама тут же помчалась к домашнему химическому шкафу, подёргала цепь, погладила замок, убедилась, что всё на месте, и сразу успокоилась.

— Слава богу. А если когда-нибудь этот несчастный шкаф уберётся из нашей квартиры, я, кажется, стану самой счастливой на свете.

— Но отец хранит там самые нужные ему вещества. Он химик, как ты не понимаешь. Он в комнате для этого и вытяжку сделал.

— Все нормальные химики на работе работают.

— Что ж, по-твоему, отец ненормальный?

— Я этого не говорила.

— Этого, Славик, мама не говорила. Мамочка, а я гладила День. Хочу кошку.

— Хочу собаку, — сказал он.

— А я хочу самолёт! — сказала мама.

После маминого самолёта расхотелось разговаривать.

— Ты говорила — у тебя новости, — напомнил он. — Какие?

— По общественной линии. Меня наградили путёвкой Ташкент — Бухара — Самарканд. Самолётом. Целых три дня. Я там никогда не была. Не знаю, что делать. Вот папа придёт — и решим.

Будь этот вечер похожим на остальные вечера, он пропустил бы всё мимо ушей, его это мало интересовало. Но сейчас он подумал: путёвкой наградили его мать, ничего себе! Значит, её уважают. Ему-то нипочём бесплатный билет в театр не дадут. Да и за деньги теперь не берут, потому что у него в ТЮЗе йодистый крахмал в кармане взорвался, шуму было — на всю школу!

Мать у него плановиком работает. Что это за работа, он плохо представляет, неинтересно ему — и всё! Но, между прочим, мать на заводе пропагандист. Рассказывает рабочим про международное положение. Рабочие ей каждую осень и весну цветы дарят…

Кажется, такой же вечер был у них дома в прошлом году. Ну да! Тогда маму наградили путёвкой в Пушкинские горы, но она из-за него не поехала, потому что надо было идти в милицию, в детскую комнату…

Ну почему, почему всё так плохо? Ведь мог же он получить по сочинению хотя бы двойку, так нет же — обязательно единицу! Может, не говорить про единицу и три двойки? А то у матери настроение испортится, опять никуда не поедет. Вот вернётся из поездки, тогда и признаться… Может, к тому времени как раз исправится все.

Нет, почему всё-таки так тяжело сегодня? Верно говорит Пчёлка: всё дело в тяжести! Земная тяжесть тяжела, слишком давит. Вот бы на Луну смотаться — уж там бы скакал, парил! Парить хочется, чтобы жить легко и просто. А здесь почему-то уже не выходит…

Вот бы на другой планете очутиться! Уж там бы легче было. Там людей нет. Другие существа. Будешь единственным человеком — какой есть, такой и есть, спасибо за это. Никто не скажет: «Невозможный Кукушкин!». На другой планете и требования к тебе другие. А что?! Нырненко говорит, что, например, в нашей школе требования завышены. Стоит перейти из нашей школы в другую, как сразу же становишься отличником. Автоматически!

Ну зачем другая планета?! Зачем к ним лететь, к инопланетянам? Пусть лучше они сюда прилетят… Блюдце, летающее блюдце… неужели ты только показалось?

— Слава, почему не отвечаешь? Я пять минут надрываюсь: ужинать!

Славка оглянулся по сторонам — один в комнате, лежит на диване, читает журнал «Пионер».

Ничего себе, увлёкся мыслями! Так вообще свихнуться можно.

Пошёл на кухню, а там Марьяна и мама в одинаковых передниках.

— Ты сегодня какой-то странный, Слава. Не случилось ли чего-нибудь в школе?

Может, признаться и сказать залпом и про единицу, и про три двойки, и про вызов родителей? Всё-таки будет полегче. Ему-то полегче, а маме? Никуда она тогда не полетит, это уж точно… Нет он всё-таки не эгоист!

— У меня всё в ажуре! Думаешь, вру? Честно, не вру!

— Сколько раз я тебя просила: говори красивым русским языком. Просила?

— Угу!

Красивый русский язык — мамина слабость. Когда-то она мечтала в университете учиться, но закончила экономический институт, а слабость к языку осталась. Самые её любимые передачи по радио «Любителям русского языка». И тогда — чтоб дома тихо было!

Только сели чинно ужинать — мать ужасно любит хорошие манеры, — как раз пришёл отец. Когда он приходит домой, чинной обстановке не бывать. Отец объясняет это просто: у него цыганская кровь, прадед был цыганом, и не просто цыганом, а цыганом-конокрадом. Ничего себе предки!

Мама спросила:

— А почему ты без шапки? На улице минус шесть.

— Извини, пожалуйста, я шапку потерял! Я вообще буду теперь без шапки ходить, как Славка.

— Что?! — вскричала мама. — Когда он ходил без шапки?

— Я никогда не ходил без шапки, — быстро сказал Славка и на всякий случай подмигнул Марьяне.

— Славик только сегодня и вчера и потом ходил без шапки. И больше никогда, — поддержала его Марьяна.

Мама это мимо ушей пропустила, а отцу сказала:

— Эх ты, сорок лет прожил, а растяпой остался!

Оказывается, отцу уже сорок лет. Ого, какой старикан! Раньше как-то не обращал внимания, что голова у него седая… ого, какая седая! И лоб большой. Наверное, он всё-таки умный, отец. Он химиком работает в каком-то институте, а чего там химичит, не рассказывает. Всё пишет, пишет. Статьи какие-то. Их печатают в журналах… целая стопка его журналов и шесть книг. Вот сдать бы их в макулатуру, — может, наберётся на «Баскервильскую собаку». А почему он такой рассеянный? Взрослым всё можно — шапку потерять! А детей за это… Потеряй шапку — крику на неделю…

— Я тебя спрашиваю: как дела? — откуда-то издалека послышался отцовский голос. Ничего хорошего этот голос не предвещал.

Кое-как выдавил из себя:

— Полный порядок!

Всё-таки врать тяжело — настоящая пытка. А ну как попросят дневник? Там ещё, помимо всего прочего, вызов к директору…

На этот раз отец почему-то поверил на слово и даже обрадовался:

— Вот и молодец! Я всегда, в конце концов, в тебя верил, хотя виду не показывал.

Ох, отравиться бы этими кислыми щами! Ну чего отец раньше молчал, что верит… в человека? Что ему стоило сказать эти слова вчера? Вся жизнь у человека, может по-другому бы пошла…

— А мамочка на самолёте полетит… — вдруг вспомнила Марьяна.

— Это ещё что? — непритворно удивился отец.

Мама только рукой махнула, мол, никуда она не полетит, потому что расстроилась: опять шапку потерял! Во что его завтра одевать? Но отец умел разговаривать с мамой, как надо. Скоро она про злополучную шапку забыла и рассказала всё подробно.

— Никуда ты не полетишь! — осадил её отец.

— Почему? — удивилась мама. Она раньше, вообще говоря, не надеялась из дома улететь, но вдруг заупрямилась: — Это по общественной линии. Меня выдвинули, и я не имею права отказаться.

— Но у тебя семья. Дети!

— С детьми ты побудешь!

Началась всегдашняя перепалка — кто кого воспитывает, и кто кого не воспитывает, и что от такого воспитания вполне может вырасти… крокодил.

Марьяна, которая вздремнула под их перепалку прямо за столом, услыхав про крокодила, открыла глаза.

— Какой это крокодил?

Она чуть не заплакала, потому что вспомнила, что заснула без сказки, — ей всегда на ночь сказку рассказывали.

Родители поспорили, кто ей будет сказку рассказывать, и в конце концов — так он и знал! — поручили рассказывать ему. Кому это — «ему»? Это — я! Мне! А всё потому, что я у них есть. Но они этого не понимают. Не ценят. А что бы они без меня вообще делали?

Конечно, пойду и уложу Марьяну. Уж лучше она, чем уроки. Ура, есть уважительная причина! Завтра так и скажу: «Весь вечер провозился с сестрёнкой, потому ничего и не выучил». До чего же приятно говорить правду!

Как назло, Марьяна разгулялась, и никакими сказками её было не усыпить, она требовала ещё и ещё. Я совсем выбился из сил. Тогда решил придумать для неё что-нибудь страшное, чтоб хоть смеяться перестала. Начал загробным голосом:

— Однажды, не помню, в каком году это было, на нашу Землю опустились пришельцы с неведомой звезды… как её? Ну, скажем, Дальдиванна. И один человек, который ждал их всю жизнь, по имени… ну скажем, Ярослав, по фамилии, скажем, Кукушкин… встретил их один на один в чистом поле…

— А где я тогда была? — спросила радостно Марьяна и подпрыгнула на кровати.

Пришлось теперь рассказывать и про Марьяну, только после этого она опять улеглась. Причём она не давала разгуляться моей фантазии, вмешивалась в историю и даже потребовала сделать пришельцев похожими на морских свинок и маленьких крокодильчиков, но только чтобы они были резиновые, с выпученными глазами и свистели. Всё так и сделал. Продолжал рассказывать, какими одинокими были пришельцы у нас на Земле, где никто не понимал их космического языка и принимали их только за сплошных морских свинок.

Тут Марьяна не выдержала и заплакала. Она плакала и говорила, пускай они обязательно приходят к нам домой, мы вымоем им лапки и дадим компоту. И тогда грустные пришельцы развеселятся. И сама Марьяша развеселится вместе с ними. И действительно, скоро она так развеселилась, что пришлось вмешаться маме. Мама прогнала меня, но со свинками и Марьяшей воевала больше двух часов.

Когда мама наконец вышла на свет, голова у неё была перетянута платком. Видно, досталось ей. Значит, теперь достанется мне.

Я, не долго думая, схватил со стола газету и стал её читать. Ничего себе, у них, у капиталистов, бензина нету! Теперь они без него попляшут!

Мама рухнула на стул и слабым голосом сказала:

— Вот что, мой хороший! В следующий раз лучше медведю помогай, только не мне. Господи, хоть бы кто посуду в этом доме догадался вымыть. Почему всегда я?

— Послушай, — перебил её отец и сделал на стуле зарядку «руки — вверх, ноги — в сторону», — мы тут со Славкой как мужчины прикинули и решили…

Тут он подмигнул мне. Откровенно говоря, мы с ним как мужчины битый час молчали, каждый занимался, чем хотел.

— Так вот, — продолжал отец, — мы с Ярославом решили, что я полечу в Азию вместе с тобой, — мне тоже хочется Бухару и Самарканд посмотреть!

У мамы на лице изобразился самый настоящий протест, но отца не так-то легко сбить с толку:

— Кстати, по последним научным данным, дела у нашего сына в школе улучшились. Волноваться особенно нечего.

— Так ли это? — засомневалась мама. Как всегда, она была права.

Отец рассердился:

— Ты что, человеку не веришь? Он же человек, пойми!

Наверное, мама поняла это с большим трудом или совсем не поняла, потому что ответа не последовало.

— Я как думаю, — продолжал отец, — Ярослав теперь у нас человек надёжный! — Ну и далось ему это слово! — Марьяна здорова. У неё — детский сад, у него — школа. Что они, три дня без нас не проживут? Но чтобы ты не волновалась, для страховки попрошу помощи у Гуслевичей.

— Ну конечно. Передоверяй сына студентам, раз сам не можешь воспитать как следует!

И пошло, и поехало. Вдруг мама как будто подумала о чём-то, у неё это бывает, и сказала:

— Ну что ж, и полетим! А почему бы нам не полететь?

Вот мама уже и привыкла к мысли, что они с отцом могут на три дня бросить нас на попечение Гуслевичей. До чего же повезло! Три дня свободы…

Скоро мои родители только и говорили о том, как они полетят в Ташкент и что они там увидят. Папа снял с полки том энциклопедии и погрузился в чтение, его уже интересовали только достопримечательности Востока.

Если они и вправду улетят на три дня и оставят нас с Гуслевичами, то я… тоже смогу махнуть куда-нибудь… Уж со Стасом и Ниной я как-нибудь справлюсь. Это вам не родители. Только бы родители улетать не раздумали! А вдруг переругаются к завтрашнему утру? Что бы такое сделать, чтобы у мамы укрепить хорошее, радостное настроение?.. С трудом, но я всё-таки придумал.

— Мама, — сказал я, — давай я посуду вымою. Ты же смотри, как устала!

От неожиданности мама уронила на пол последнюю грязную ложку. Я поднял эту ложку и торжественно завершил мытьё посуды.

Мама уселась напротив меня и не сводила с меня глаз.

— Теперь я и сама вижу, — обратилась она к отцу, — что ты всё-таки прав. Наш сын изменился к лучшему. Раньше он и ложки бы не вымыл.

Мама чуть не заплакала, а мне от её слов стало грустно. Как бы я хотел измениться на самом деле, но этому не бывать никогда. Наверное, я родился под чёрной звездой — и всё у меня происходит совсем не так, как у людей.