Нина

Глава 10

Выйдя из дома, Нина с удивлением обнаружила, что вокруг ничего не изменилось. Так же, как и всегда, светило солнце, и проносились коптящие машины, и толкались покупатели в магазине. И никто ее не спрашивал ни о чем. Никому не было дела до ее горя. Раньше чужое равнодушие могло бы обидеть ее, но сейчас она даже была благодарна этим людям. Никто не приставал к ней, не бередил душу. И даже когда старушка в очереди обозвала ее сонной тетерей, Нина не обиделась, не разозлилась, а, наоборот, извинилась так искренне, словно каялась в смертном грехе.

Когда она вернулась домой с продуктами, Петька сидел у телевизора.

- Мам, дядю Ваню показывают! И папу!

"Какого еще дядю Ваню?" - заторможенно подумала Нина, переливая молоко из пакета в кастрюльку для кипячения. Но голос, донесшийся из комнаты, заставил ее сразу все вспомнить.

На экране красовался Иван Бобровский, в строгом костюме, при галстуке, в тонких очках. Он уже не был похож на криминального репортера. Весь его вид, и голос, и жесты, - все говорило об основательности и добропорядочности.

- …в задачи журналиста не входит осуждение. В мои задачи входит только подача информации. А судить уже будете вы.

Нина увидела на экране телевизора свои любимые семейные фотографии. Лучшие моменты их жизни. Их свадьба. С Петькой у роддома. На лыжах в лесу…

Голос Ивана звучал проникновенно:

- Таким он был раньше… веселым и честным парнем. Жена любила его, сын обожал. Почему он предал их, их любовь? Ведь то, чем занимался знаменитый киллер по прозвищу Ветер, прямо противоположно любви.

Нина кинулась к шкафу, достала альбомы с фотографиями, лихорадочно перелистала - и обнаружила несколько опустевших страниц. "Вор, - подумала она почти равнодушно. - Он просто вор. Забрался в мою квартиру. Украл мои вещи. Мелкий грязный воришка".

А Бобровский продолжал вещать:

- В итоге его карьера закончилась вот так: бесславно и позорно. У кого осталась о нем добрая память? У его сослуживцев - офицеров-десантников? У его семьи, жены и ребенка, которые ничего не знали о том, чем занимается их муж и отец? Или может, у семей расстрелянных и взорванных им людей?

Нина переключила телевизор на другой канал. Петька спросил:

- Ты не хочешь смотреть про папу? Что сказал дядя Иван? Папа скоро приедет?

- Нет. Он уехал от нас навсегда. Хочешь молока?

- Давай, - Петька спрыгнул с кресла. - А как уезжают навсегда? Туда какой самолет летит? С большими-большими крыльями, да?

Поставив кастрюльку с молоком на плиту, Нина обнаружила, что в коробке кончились спички. Беспомощно оглядываясь, она увидела свою сумочку. Там должна быть зажигалка. Вот она, на самом дне. А это что за бумажка? Чего только не найдешь в дамской сумочке.

На сложенном листке она увидела телефонный номер и надпись, сделанную незнакомым почерком - "Иван".

Если бы не эта бумажка, Нина смогла бы просто вычеркнуть Бобровского из своей жизни, как уже вычеркнула Пестрову со своим агентством. Но четкие, жирные цифры и важная подпись смотрели на нее нагло, с вызовом.

И Нина приняла вызов.

Она набрала номер и услышала, как Иван говорит кому-то рядом с собой:

- …Извините, важный звонок. Да, слушаю, Бобровский.

- Это Нина. Ты просил позвонить. Я хочу знать, как ты…

- Кто это? А, это ты. Мне сейчас некогда. У меня важные гости. Позвони мне примерно так через неделю, через две.

- Иван, нам надо поговорить. Срочно.

- Это тебе срочно надо, а у меня есть дела поважнее. Сама понимаешь, новая должность, целая армия персонала, миллион разных заморочек. Через недельку созвонимся.

Он первым положил трубку, и Нина еще с минуту слушала короткие гудки. Новая должность? Пошел на повышение? А вчера еще плакался, что его вот-вот пинком под зад вышвырнут с телестудии?

Что же такого сделал журналист Бобровский, чтобы поправить свои дела?

Он снял репортаж о задержании знаменитого киллера. Да, он так и сказал - "знаменитый киллер".

Журналист Иван Бобровский оказался в нужное время в нужном месте, вот и все. Теперь он будет процветать, и его самодовольная физиономия будет каждый день маячить на экране.

Неужели все так просто? Обычное везение, случайность? Почему везет именно таким, как Бобровский? Почему именно он был вместе с группой захвата, когда она набросилась на Сашу?

И вдруг Нина с болезненной ясностью снова вспомнила всю эту жуткую картину - разгромленный дом, чужие люди роются в ее вещах, и Иван Бобровский в бронежилете, с микрофоном стоит перед камерой и софитами. Она задала себе вопрос, который почему-то до сих пор не приходил на ум - а откуда группа захвата знала, где находится Саша?

Ведь никто на свете не знал о его новом адресе.

Никто, кроме Ивана Бобровского.

Она почувствовала себя так, словно после блужданий в темных коридорах вдруг попала в ярко освещенный зал. Теперь ей все было ясно, и она знала, что надо делать.

Нина сняла закипевшее молока с огня и перелила его в глиняный кувшинчик, привезенный из деревни.

- Сынок, хочешь поехать к бабушке? Прямо сейчас, хочешь?

- К бабушке? Поехали!

"Вольво" Нина нашла там же, где и оставила в тот вечер, когда встречала Сашу из Питера. Машина стояла в тупике, под липой. Нина стряхнула листья с капота, протерла запыленное стекло. Словно чувствуя настроение хозяйки, двигатель не капризничал, как обычно по утрам, и послушно завелся.

Первым делом Нина заехала в свой банк.

Войдя в операционный зал, она подошла к свободному окошку, протянула документы. За стеклом сидел клерк, который всегда обслуживал ее. Обычно они обменивались парой фраз о разных пустяках. Но сегодня он не узнал Нину. Во всяком случае, он старался не поднимать глаз от бумаг.

- Я хочу снять все деньги с моего счета.

- Вы хотите закрыть счет?

- Нет, - ответила Нина, вспомнив о недавних съемках. - В этом месяце еще должны быть довольно серьезные поступления.

- Очень хорошо. Тогда мы оставим необходимый минимум. Прошу вас заполнить…

Клерк протянул ей бумаги. Нина отошла к столику, гадая, почему этот паренек так старательно делает вид, что не узнает ее. Наверно, он тоже смотрит телевизор, догадалась она. Наверно, он тоже верит Бобровскому.

Закупив традиционных городских гостинцев и заправив "вольво", Нина вернулась домой. Чтобы собрать Петьку в деревню, ей не понадобилось слишком много времени, но она все же дождалась вечера, и выехала на Волгоградское шоссе, когда поток транспорта немного поредел.

Обычно она ездила в деревню на поезде, но сейчас ей была противна сама мысль о том, что надо идти на вокзал, толкаться у кассы, а потом еще ехать вместе с чужими людьми, слушать их разговоры и ловить на себе их взгляды… Нет, только не это. Уж лучше лететь по ночному шоссе, навстречу слепящим фарам, и слушать тихое радио.

Уже за Каширой Петька заснул на заднем сиденье. Он легко переносил дорогу, только много ворочался во сне, и приходилось все время останавливаться, чтобы его укутывать.

После очередной такой остановки Нина снова включила приемник. Сейчас на этой волне шел выпуск новостей. Нина потянулась к настройке, чтобы поискать музыку, но, услышав, что говорят об убийстве депутата Дерюгина, передумала. Теперь ей хотелось знать все, что касалось этих событий.

"…А как вы оцениваете действия милиции? Ведь никогда еще такие дела не раскрывались с такой стремительностью", - говорил ведущий, обращаясь к своему невидимому собеседнику.

"Как юрист я должен отметить, что рано называть это дело раскрытым. Да, водитель и телохранитель опознали того, кто стрелял в них и в депутата. Да, убийца установлен. Но для всех нас, для общества в целом, гораздо важнее установить заказчика преступления. Киллер является всего лишь инструментом. А в чьих руках был этот инструмент? Кто стоял за спиной убийцы? Вот главный вопрос, на который должно ответить следствие".

"А не кажется ли вам, что с гибелью киллера следствие зайдет в тупик?"

"Это вопрос компетентности следственной группы и ее заинтересованности в результатах. Но я должен напомнить, что, как правило, непосредственных исполнителей заказного убийства ликвидируют сами заказчики. В данном случае тот факт, что киллер был застрелен при задержании, представляется мне весьма многозначительным. Вполне возможно, что некоторые следы этого преступления могли привести в круги, близкие…"

"Вы слушали интервью известного адвоката Михаила Гельмана по поводу нашумевшего убийства в Петербурге, - ведущий быстро перебил незаконченную фразу. - А теперь - о погоде…"

До сих пор у Нины еще оставалась надежда, что все случившееся - чья-то чудовищная ошибка. Ужасная, непоправимая, но - ошибка. Ее Саша не мог быть убийцей. Его подставили, оклеветали. И его уничтожили, чтобы он не смог оправдаться.

Но вот сейчас она сама слышала, что раненные во время покушения водитель и телохранитель смогли опознать убийцу. В это трудно поверить. Сколько раз Нина видела в кино, как действуют настоящие киллеры! Они надевают парики, накладные усы и бороды, они полностью меняют свой облик. Как же их можно опознать, да еще после смерти?

Нет, никому нельзя верить, решила она в который раз. Верить можно только тому, что ты видела собственными глазами. Именно поэтому ни один адвокат в мире не сможет оправдать Ивана Бобровского перед ее судом. Потому что она сама, своими собственными глазами видела, как он привел в ее дом тех, кто убил ее мужа и разрушил всю ее жизнь.

Ночь пролетела незаметно, и в первых лучах рассвета Нина увидела зеленые купола и белые стены церквушки, стоявшей на холме, за которым она свернула к родной деревне. Вот и крыша материнского дома, краснеющая между кронами старых яблонь.

По деревенской улочке навстречу Нине двигалось пестрое стадо. Мычание коров и звон бубенчиков разбудили Петьку, и он приподнялся, выглядывая в окно.

- Смотри, мам, вон Клякса! А вон бабушка!

Нина увидела мать, и сердце ее сжалось от любви и жалости. Мама, в телогрейке, накинутой поверх ночной сорочки, стояла на крыльце и, приложив ладонь к щеке, разглядывала подъезжающую машину. Наконец, узнав дочку за рулем, она спустилась с крыльца и заторопилась, открывая ворота, чтобы пропустить "вольво" во двор. Но Нина остановилась у плетня.

- Приехали! Хорошие мои! - плача, приговаривала мама, обнимая то Нину, то Петьку. - Устали в дороге, пошли скорее в дом! Я как знала, тесто поставила, пирожков сейчас напечем.

- С вишней? - сонно спросил Петька.

- Да с чем захочешь, с тем и напечем! Родненькие вы мои…

Нина поставила чемодан посреди комнаты, огляделась и подтащила его к печке. Она знала, что Петька будет спать здесь, а не в мягкой кровати. Кровать - это городское баловство, а здесь, в деревне, он имел право занимать все темное и теплое, пахучее пространство на русской печи. И этим правом он моментально воспользовался. Забрался наверх, повозился немного и уже через минуту засопел, заснув под своим любимым лоскутным одеялом.

Пока мама собирала завтрак, Нина сидела над раскрытым чемоданом, перебирая и прикладывая к лицу детские рубашки и носочки. Ей хотелось запомнить и унести с собой этот запах…

- Мама, здесь все его вещи. Разберешься сама. Вот деньги.

Мама перекрестилась, увидев толстые пачки, которые Нина выложила перед ней.

- Батюшки… дочка! Куда же мне столько?

- Я уезжаю. Петя должен жить у тебя. Я хочу, чтобы вам хватило.

- Да нам куда столько! Много ли нам надо! Здесь же не Москва, все свое.

- Я уезжаю надолго. Может быть, на год. Или даже на несколько лет.

Нина села на лавку, усадила мать рядом и, продолжая держать ее за руки, повторила:

- Надолго, мама. Ты же понимаешь, мне сейчас надо уехать.

Мать согласно кивнула.

- Да, я понимаю. Ты не беспокойся, Петеньке тут хорошо будет. А остаться не можешь? Отдохнула бы на молочке, на огурчиках, на картошечке своей, а?

Нина прижала к щеке морщинистую мамину руку, поцеловала ее и решительно поднялась. Мама выбежала за ней на крыльцо, причитая вполголоса:

- Доченька, доченька моя родная! Ниночка! Не уезжай! Оставайся! Мы проживем! Плюнь ты на них, оставь, они все злые, их Бог накажет! А мы проживем! Останься здесь! Тебя здесь все любят, все хорошим словом поминают!

- Я не могу. Я должна… понимаешь? Я Саше должна.

Мать, качая головой, удерживала Нину.

- Ниночка… не уезжай… Господь все видит! У тебя же сынок, а если со мной что… Ну хотя бы завтра… хотя бы завтра уедешь!

- Завтра будет поздно, мама. Мне пора. Береги себя.

Она сбежала к машине и уехала, не оглядываясь.

Проезжая мимо церкви, Нина вспомнила мамины слова. Господь все видит. Бог их накажет.

Она почувствовала смутную тревогу. На какой-то миг Нина усомнилась. Имеет ли она право сделать то, что задумала? Вспомнились ей и слова материнской молитвы. В детстве каждое утро Нина сквозь сон слышала, как мама читает "…и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим…", но сейчас она особенно остро поняла смысл этих слов: Бог простит наши прегрешения, если мы простим согрешивших против нас.

Но Нина не могла простить.

Когда-то мама пыталась приучить ее к молитве. Но пионерка и комсомолка Нина Силакова не хотела присоединяться к тем старушкам в черных платочках, что по воскресеньям брели изо всех окрестных сел к их Знаменской церкви. Мама не сердилась. Посмеиваясь, она говорила, что ей придется молиться, как многостаночнице, вместо всех своих родственников, крещеных, но маловерных. "Помолись, мама, помолись за меня, - думала Нина, глядя, как в зеркале поблескивает крест над зеленым куполом. - И верь, что Бог накажет всех наших врагов. Он накажет, но это будет нескоро. А я не могу ждать".