Ночные бродяги

15

Так они ехали до самой ночи. Епископ так ничего и не сказал — он молчал всю дорогу, просто сидел, изредка посматривая на трех ласок. Мать-куница со своими малышами вышла на станции со смешным названием «Попрыгайнаоднойлапе». Нюх и Грязнуля вышли в коридор размять лапы. Ни тот ни другой не привыкли сидеть так долго на одном месте и без всякого дела. А к Плаксе тут же обратился ласка-торговец. Он поклонился и спросил, не интересуется ли Плакса игрой на окарине. Вид у торговца был какой-то затравленный. Казалось, он не спал уже целый месяц — глаза у него были красные, а лапы дрожали. Плакса про себя подумал, что бедняга, должно быть, не слишком преуспел в торговле.

— Окарина? — переспросил Плакса, выглянув в окно, — там уже темнело. — А что это такое? — Ему вдруг показалось, что баул продавца битком набит этими самыми таинственными окаринами, о которых он не имеет никакого представления.

Дрожа, как лист на ветру, торговец уставился на Плаксу с безумной надеждой в глазах. Плакса подумал даже, что в этом взгляде есть что-то ненормальное: наверное, этому продавцу его работа явно не подходит, и ее нужно менять как можно скорее.

А продавец прохрипел:

— Окарина — это такой музыкальный инструмент. Похоже, что у тебя есть музыкальный слух. Ты умеешь играть?

— Во что?

— Не во что, а на чем — на каком-нибудь музыкальном инструменте.

— Я умею свистеть в два когтя. Получается очень громко, — похвастался Плакса.

— Отлично. Прекрасно. — Торговец бухнул на пол свой дорожный сундук. — Так как насчет окарины? Они сейчас в моде. Все играют на окаринах.

С этими словами он открыл баул и вытащил оттуда странный музыкальный инструмент. Он был сделан из необожженной глины и больше всего походил на грубо сделанный глиняный горшок. Ласка объяснил Плаксе, что нужно дуть в трубку, а пальцами нажимать на дырочки, расположенные в нижней части глиняного горшка. Торговец сыграл несколько нот, а потом, опасливо оглядевшись, отнял инструмент от губ. Он, казалось, чего-то ждет, но, обнаружив, что ничего не произошло, он снова повернулся к Плаксе и продолжил:

— На нем играть очень легко. А научиться можно просто мгновенно. Еще две недели назад я не мог сыграть ни единой ноты. Как только начнешь играть, сразу научишься.

— Правда? — спросил Плакса. — Можно я попробую?

— Нет. Это негигиенично, — возразил продавец и опасливо посмотрел на дверь. Нюх и Грязнуля прогуливались, что-то оживленно обсуждая. — Послушай, если ты хочешь получить окарину, бери. Мне ничего не надо взамен. Так ты хочешь? — В голосе ласки слышалось самая настоящая тревога, Плакса даже немного забеспокоился. — Так скажи, что ты хочешь взять эту окарину, и я ее тебе тотчас отдам.

— Хорошо, — сказал Плакса, протягивая лапу.

— Нет, — продавец отступил назад, — ты должен сказать: «Я хочу взять эту окарину». Скажи так!

В его голосе слышалось самое настоящее отчаяние. Казалось, что он находится на грани истерики. Он с таким умоляющим видом смотрел на Плаксу, что тот содрогнулся.

Он почувствовал жалость к бедняге и произнес:

— Ладно, хорошо, «я хочу взять эту окарину». Ну вот, я сказал все, что нужно. — Ласка взял инструмент из ослабевшей лапы продавца. — Но должен сказать, что тебе, дружище, стоит сменить работу. Ты все принимаешь слишком близко к сердцу, так нельзя. Нужно быть поспокойнее. Наверняка не все стали бы говорить с тобой так вежливо, но… — Плакса вытащил из кармана несколько монет, собираясь вручить их продавцу, но с изумлением обнаружил, что тот исчез. — Эй, сколько я тебе должен? — с недоумением спросил ласка, но странного малого уже не было.

— Куда он делся? — спросил Плакса у епископа.

Епископ читал какую-то книгу в черном переплете, медленно шевеля губами и иногда странно поводя лапой. Плакса, конечно, знал, что священники не любят, когда их отрывают от дела, но удержаться от вопроса не мог.

— Кто? — переспросил епископ.

— Этот продавец Он дал мне окарину, а потом словно испарился… Вы видели ласку, который прошел мимо вас? — тотчас спросил Плакса у своих друзей, которые только что зашли в купе.

— Кого? — не понял Нюх. — Ах, этого продавца. Да, он промчался по коридору, задевая своим баулом за стены. А почему ты спрашиваешь?

— Он всучил мне эту штуку, а когда я полез в карман за деньгами, его и след простыл.

Плакса показал окарину.

Грязнуля фыркнул:

— Опять ты транжиришь деньги! Помнишь, что случилось, когда ты купил ту глупую завывалку?

— Никакая это не завывалка, а губная гармошка! — возмутился Плакса. — Ну да ладно, речь не о том.

— Как раз о том! — не успокаивался Грязнуля. — Ты помнишь, чем все закончилось в прошлый раз?

— Я не виноват!

— Нет, виноват! У тебя нет слуха! В прошлый раз я целых три недели терпел завывания твоей гармошки, но так ни разу и не услышал какой-нибудь осмысленной мелодии.

— Уф! — не выдержал Плакса. — В конце концов, за окарину я ни гроша не заплатил! Продавец просто отдал ее мне.

— А что это тут написано? — поинтересовался Грязнуля. — Вон, прямо под дырочками?

Плакса, который не видел надписи, перевернул свое приобретение и разглядел маленькие буквы на боку инструмента. «Сыграй разок, спущу поводок», — гласила таинственная надпись.

— Что еще за поводок? — удивился Грязнуля.

— Наверное, на котором держат охотничьих собак, — предположил епископ, довольный тем, что может быть чем-то полезен.

— Спустит поводок? Наверное, спустит кого-то с поводка, — пробормотал Нюх. — Звучит как-то тревожно, вы не находите?

— Вовсе нет, — бодро отозвался Грязнуля. — Просто если Плакса заиграет, окружающие сразу захотят спустить на него собак, лишь бы он замолчал.

— Да ну тебя! — возмутился Плакса. — Вечно ты какие-нибудь гадости говоришь!

Он поднес окарину к губам и дунул. Потом, сам не понимая хорошенько, как это у него получается, ласка приложил пальцы к дырочкам и принялся перебирать, извлекая странную мелодию. Звуки, вылетающие из окарины, казалось, доносятся откуда-то из потустороннего мира — такие они были заунывные и мрачные. Они сами складывались в примитивную мелодию — древнюю и таинственную. Народная музыка, сложенная в незапамятные времена и дошедшая до наших дней? Непонятно почему, но у всех присутствующих встала дыбом шерсть и почувствовали, как кровь похолодела в жилах. Все хотели, чтобы эта странная музыка прекратилась, но никто не мог ее остановить. Наконец один из них нашел в себе силы и прервал странную мелодию.

— Хватит! — выдохнул епископ. — Это музыка темных сил! Я чувствую это всеми фибрами души. Мы играем с огнем, слушая такое…

— Эй! — воскликнул Плакса, отнимая окарину от губ. — Я и не знал, что умею так здорово играть! Должно быть, это врожденное. Наверное, у моего отца был талант и я унаследовал его. А может, моя бабушка тоже играла на окарине?

Он явно гордился собой.

Но, пока он говорил, откуда-то вынырнуло нечто черное, похожее на огромное одеяло, — и прицепилось к окну. Странное существо трепал ветер, но оно не отлипало от стекла, казалось, оно пытается пробраться внутрь. Вид у него был столь ужасен, что, наверное, даже человек упал бы замертво, завидев страшилище. Впрочем, наши ласки оказались покрепче некоторых людей. Они просто закричали и принялись швырять в окно всем, что попадало под лапу, чтобы напугать кошмарное создание и заставить его убраться.

— Кто это? — верещал Плакса. — Он пришел за мной?

Нюх, который единственный из всех сохранял спокойствие, сообщил:

— Полагаю, он хочет сожрать всех нас, вне зависимости от того, кто есть кто. Мне еще не доводилось видеть сверхъестественных созданий, ну, если не считать, конечно, того случая, когда пришлось разгадывать тайну пса-демона Оккервильских болот. Нет, смотрите, как эта тварь разевает пасть! В ее глазах могильный холод. Слышите, как она воет и бьется за окном! Она ведь не отстает от поезда!

— Да-а, я вижу, — простучал зубами Плакса. — Какой ужас!

— Ладно, — сказал всегда практичный Грязнуля. — Но как же нам избавиться от этой твари?

— Нужен свет, — пробормотал епископ, — и довольно яркий.

Действительно, в купе было темновато, лишь над багажной полкой горел небольшой и неяркий газовый фонарь. Грязнуля выскочил в коридор, а все остальные снова уставились на страшное создание за окном. Все время, пока он ходил за светом, тварь терзала оконную раму, пытаясь прорваться внутрь. К счастью, она оказалась не настолько сильна, чтобы разбить стекло или выломать деревянную раму. Тварь вперила взгляд в несчастных ласок и епископа-горностая, она разевала страшную пасть и вопила. Больше всего она походила на рваное черное покрывало с облезлой бахромой.

Наконец вернулся Грязнуля и принес лампу, которую ему дал проводник. Она горела гораздо ярче, нежели та, что висела у них в купе. Грязнуля поспешил к окну и поднес лампу к стеклу, прямо к глазам чудовища. Тварь завопила громче, а потом отлепилась от окна и улетела прочь. И вдруг уже весь поезд окутала зловещая тьма. Плакса заорал от страха. Но оказалось, что поезд всего-навсего въехал в туннель. Конечно, здесь царил такой мрак, что можно было подумать, что они спустились в преисподнюю, но, с другой стороны, страшная тварь вроде бы отстала.

Епископ бессильно опустился на свое место, лапы у него дрожали. Он был уже довольно стар для подобных приключений, и вряд ли его сердце могло выдержать такие переживания. Грязнуля пожал плечами и отправился вернуть лампу проводнику. Плакса забился в угол и затравленно смотрел оттуда на своих спутников. Нюх раздумывал над создавшимся положением.

— Надо избавиться от окарины, — сказал он Плаксе. — Из-за этой мелодии и появилось привидение.

— Так ты думаешь, это привидение? — воскликнул несчастный Плакса.

— Я уверен. Его вызвала к жизни древняя мелодия, которую сочинили, должно быть, в незапамятные времена. Наверное, еще ласки костяной эры, вернее, их шаманы вызывали его из мира мертвых. Кто знает? Они раскрашивали себе шкуры ягодным соком, а потом танцевали специальные танцы, входили в транс и колдовали в полнолуние. Я слышал, что такие племена населяли Поднебесный в далеком прошлом. Должно быть, они и сделали эту окарину, чтобы вызывать духов и привидения из подземного мира, такого далекого, что цивилизованные ласки и представить не могут.

— Боюсь, вы правы, — отозвался епископ, пытаясь пригладить вставший от ужаса дыбом мех. — Я уверен, что вы правы. — Он пожал плечами. — На вашем месте я бы вышвырнул этот злосчастный инструмент в окно.

Плакса тотчас достал окарину, а епископ помог ему открыть окно. Ласка выкинул инструмент в непроглядную темень и собрался уже было сесть на место, как вдруг заметил, что окарина как ни в чем не бывало лежит на полке. Он попытался выбросить ее еще раз, однако, как быстро он ни захлопывал окно, злополучный инструмент возвращался.

— Тогда, — разозлился Плакса, — я разобью ее!

И он изо всей силы швырнул окарину об пол, а потом растоптал осколки. Грязнуля к этому времени вернулся и помог другу расшвырять кусочки по углам. Но уже в следующую минуту они наблюдали, как разбитые куски окарины сползаются на середину купе и снова соединяются в целое. Ласки пытались разделаться с окариной еще дважды, но безуспешно.

— Я понял, — наконец убитым голосом произнес Плакса. — Ее дали мне. И теперь я могу только передать ее кому-то другому.

— Нельзя так поступать, — сказал Грязнуля.

— Это нечестно, — подтвердил епископ.

— Неэтично, — добавил Нюх.

Но Плакса не слушал их. Он попытался вручить окарину пассажиру, который проходил по коридору. Этим пассажиром оказался ласка, но он сразу заподозрил, что дело нечисто, и наотрез отказался брать окарину. Нет и нет. Он бы еще понял, если бы Плакса пытался ее продать, но когда тебе отдают что-то даром и еще упрашивают взять — нет. Прошло еще три пассажира. Все они отнекивались и старались побыстрее ускользнуть от назойливого Плаксы. В конце концов он не выдержал и просто запихнул надоевшую окарину в сумку проходящего мимо купе горностая.

— Ну вот, — с удовлетворением объявил он, плюхаясь на свое место. — Избавился.

— Бедняга, — сказал Грязнуля, имея в виду горностая, в сумку которого перекочевал ненавистный предмет, — он до смерти перепугается.

Но, когда Плакса достал свой вещевой мешок и зачем-то полез в него, оказалось, что окарина преспокойно лежит там.

— Полагаю, — мрачно заметил он, — что животные, которым я пытался ее отдать, не хотели ее получить. — Он вспомнил, при каких обстоятельствах сам получил музыкальный инструмент. — Пускай она останется со мной. Но я ни за что больше не стану на ней играть. Никогда. Пусть она просто лежит у меня в сумке. Однако со всеми этими волнениями я ужасно проголодался. У нас есть что-нибудь перекусить?

— У меня есть печенье, — отозвался епископ, раскладывая на коленях платок, — угощайтесь.

С этими словами он достал печенье и только хотел отправить его себе в рот, как в дело вмешался Грязнуля.

— Гав-гав, — сказал он и уселся перед епископом, умильно глядя на печенье в его лапе. — Гав. — А потом, к вящему изумлению бедняги епископа, Грязнуля подпрыгнул и, выхватив у него из пальцев печенье, весело им захрустел.

— Боже всемогущий! — воскликнул епископ. Он никак не ожидал такого от ласки.

— Ох, нет, — простонал Плакса. — Только не это.

— Успокойся, Грязнуля, — строго приказал Нюх. — Фу!

Епископ испуганно переводил взгляд с одного ласки на другого. «Неужели все они ненормальные?» — эта мысль явно читалась у него в глазах. Что и говорить, с попутчиками ему явно не повезло.