Ночные бродяги

27

— Ну, скажи, — просил норка-надсмотрщик. — Расскажи мне.

Пока Плакса таскал уголь, а Грязнуля работал с раскаленным металлом, надсмотрщики то и дело приставали с расспросами. Им не терпелось узнать, где же может быть хуже, чем на их фабрике. Что же это за такое жуткое место!

А на шкурке Грязнули уже появились проплешины — там, где на густой мех попали капли раскаленного металла. Плакса с ужасом заметил, что на тех работягах, которые сменяют Грязнулю, почти совсем не осталось меха — он весь выжжен. Плакса чувствовал себя ужасно — он помнил, что именно он должен был оказаться на этом месте, а Грязнуля спас его — вот что значит настоящий друг! Но, как Плакса понял из разговоров, срок жизни тех, кто работает с металлом, не больше двух недель. Всего лишь две недели! А потом одно неосторожное движение, всплеск — и нет больше ласки. Впрочем, Грязнуля не унывал. Он по-прежнему подшучивал над надсмотрщиками и то и дело намекал на место, где даже хуже, чем на фабрике. Надо признать, что Плакса ничуть не меньше надсмотрщиков хотел узнать, что же это за таинственное место.

— Ты подскажи чуть-чуть, — продолжал надсмотрщик, — это место на Поднебесном?

— Хо-хо, да, на Поднебесном, — отвечал Грязнуля, весело посверкивая глазами.

Остальные ласки-рабы были благодарны Грязнуле за то, что он держит надсмотрщиков в напряжении. Они нашли себе занятие и гораздо меньше придирались к рабочим и даже почти не били тех. Разумеется, работа все равно ни на минуту не прекращалась — отовсюду раздавался стук молотков и скрежет металла, однако теперь норки не расхаживали между рабами и не размахивали плетями просто для собственного удовольствия. И рабы спокойно занимались подъемом грузов или разливкой металла, не дрожа от страха каждую секунду.

— Разумеется, дело происходило на Поднебесном, — ухмылялся Грязнуля.

— Возле Туманного?

— В самом Туманном!

Сквозь щели и узкие оконца начал пробиваться рассвет. Как раз в такое время из углов выползают пауки, чтобы проверить, не попала ли в их тенета добыча — неосторожный мотылек или муха, — которые сейчас бьются в паутине, пытаясь высвободиться. В такое время начинают поскрипывать половицы и двери, словно по комнате ходит кто-то невидимый. В такое время раздаются печальные вздохи из ниоткуда, а сны и кошмары кажутся явью. Странное время. Настоящее безвременье.

— Ну ладно, — наконец смилостивился Грязнуля. — Скажу. Самое худшее на свете место это… детский приют.

— Детский приют! — в изумлении фыркнул норка. — И там, по-твоему, хуже, чем здесь?

— Дело не в самом месте. Дело в том, кто командует.

— И кто же там командовал?

— Учительница по имени джисс Ломоворот — ласка, с которой тебе, дружок, никогда не захотелось бы встретиться, особенно если тебе всего-навсего три года и ты невинен, как новорожденный младенец.

— Думаю, понадобится нечто посильнее, чем просто какая-то учительница, чтобы напугать меня!

— В таком случае ты будешь покрепче меня, — заявил Грязнуля, даже не вздрогнув, когда на его мех попало две или три капли раскаленного металла. — Что же касается меня, то я ни за что на свете не хотел бы снова оказаться в том приюте. Мне удалось сбежать оттуда, забравшись в пустую коробку из-под игрушек, которую выкинули на свалку. Но на всю жизнь я запомню свое пребывание в этом приюте. Ломоворот! У меня до сих пор при упоминании ее имени по всему телу мурашки бегут!

— Ха! — сказал надсмотрщик, на которого жаркая речь Грязнули не произвела особого впечатления. — И что же она делала, если ее так все боялись?

— Например, она выставляла на мороз горшки для малышей. Приблизительно за час до того, как высаживать всех на горшки, она выставляла те на мороз, а горшки-то металлические! Так что когда малыши садились на них, то примерзали. У меня до сих пор остался такой след. Могу показать…

— Нет уж, не надо, — отказался норка. — И это все?

— Разумеется нет. Она связывала нам на ночь лапы, чтобы мы не могли засунуть коготь в рот и пососать его.

Норка кивнул:

— Да, это действительно неприятно.

— А носы она нам вытирала наждачной бумагой вместо салфеток.

— О-о-о, это просто ужасно.

— А если она заставала нас, когда мы ковыряли в носу, она смачивала нам когти уксусом, так что когда мы пытались засунуть их в нос в следующий раз, то нос краснел и раздувался.

— А она не мазала вам язык горчицей, если вы ругались? Я помню, что однажды меня заставили так сделать, и до сих пор, когда я слышу брань, мне кажется, что у меня язык и живот горят огнем.

— У меня к тебе тоже есть вопрос, — сказал Грязнуля. — Кто на самом деле владелец этой фабрики? То есть я, конечно, знаю и Синтию, и Нигеля, и этого пса, который привез нас сюда, но кто стоит за ними? Ведь понятно, что есть «большой босс». Кто же заправляет тут всеми делами?

Норка насторожился:

— Меньше знаешь — крепче спишь. Тебе это знать совсем не обязательно.

— Лучше бы мне это знать, — шепотом сообщил Грязнуля, косясь на Плаксу, который как раз в эту минуту проносил мимо корзину с углем.

Норка был довольно глуп.

— Ты что, угрожаешь мне? — воскликнул он.

— Нет, — прошептал Грязнуля, — я пытаюсь подкупить тебя, идиот.

— Подкупить? — широко распахнул глаза норка и подошел к Грязнуле поближе. — Почему же ты сразу не сказал? Что у тебя есть?

— Окарина! — Грязнуля произнес это слово так, словно предмет, о котором он говорил, был самым драгоценным из всего, что когда-либо существовало на земле.

— Да? — удивился норка в радостном предвкушении. — А что это такое?

— Это очень редкий музыкальный инструмент.

— Но я не умею играть, — померк норка.

— Нет-нет, для этого совсем не нужен талант. Ты просто подносишь инструмент к губам, а оттуда сама собой раздается мелодия. А еще, — Грязнуля воровато оглянулся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь, — с неба начинают падать драгоценности и золото.

— Как это?

— Я говорю о волшебном инструменте. Ты играешь мелодию, и на тебя сверху падают бриллианты. Они падают с неба, как настоящий дождь.

Но тут норка спросил:

— А почему же тогда вы не разбогатели?

— Как это не разбогатели! У нас — у меня, у Плаксы — богатые поместья в Шутландии и в Игрландии. У меня целый флот ходит в восточных морях и все корабли нагружены слоновой костью, обезьянами и павлинами, сандалом и драгоценными винами. У Плаксы корабли — в западных морях с грузом бриллиантов, изумрудов, аметистов и топазов, золота и пряностей.

— Ух ты! А что мне делать с обезьянами и павлинами?

— Они так, для красоты. Я хотел украсить ими свои поместья, чтобы гости — всякие лорды и графы — смотрели и удивлялись. «Ого! — скажут они, когда приедут ко мне, — какие красивые птицы и звери из дальних земель. Должно быть, они стоят целую кучу денег».

Норка скептически покачал головой:

— Я бы предпочел что-нибудь, что могло бы пригодиться в современном мире. Что ценится на рынке. Что-нибудь солидное.

Грязнуля с энтузиазмом кивнул.

— Окарина может дать тебе и это. Точно-точно. Значит, что-то более приземленное? Вроде угольных копей или железных дорог, чугуна, месторождений полезных ископаемых или скобяных товаров.

— Ну, вот вроде этого, — согласился норка. — На самом деле, этой фабрикой и многим другим владеет Толстопуз Недоум, мэр Туманного. А троица, заманившая вас сюда, всего лишь работает на него.

— Так я и думал, — прищурившись сказал Грязнуля и поджал губы. — А ты, дружище, теперь будешь богат. Вон тот ласка — мой приятель, Плакса. У него и хранится окарина. Жаль, что мне придется его предать, но это — вопрос выживания. Просто подойди к нему и потребуй, чтобы он отдал тебе окарину. Он отдаст, не беспокойся.

Норка покрепче ухватился за хлыст и решительным шагом направился к Плаксе, который спокойно наваливал уголь в свою корзину. Увидев, что к нему приближается надсмотрщик, бедняга решил, что тот собирается его наказать, и прикрыл лапами голову. Остальные ласки с сочувствием смотрели на него, они знали, что от норок не стоит ждать ничего хорошего.

— А ну-ка отдай ее мне! — прошипел норка озираясь, он боялся, что другие надсмотрщики увидят его. — Давай живо!

— Что отдать? — пролепетал перепуганный Плакса.

— Эту самую окарину!

Плакса поднял голову и посмотрел на Грязнулю. Тот кивнул ему.

— Ах, вот в чем дело? — сказал Плакса. — Этот мерзавец наверху сказал, что у меня есть окарина, чтобы спасти собственную шкуру?

— А ну, быстро давай ее сюда, — прошипел норка, — иначе я из тебя дух вышибу!

Стараясь выглядеть раздосадованным, Плакса полез в карман и достал окарину. Норка в то же мгновение выхватил ее из лап раба, приложил к губам и подул. В воздухе раздалась заунывная мелодия. Все замерли на своих местах.

По фабрике разносились мрачные звуки — казалось, под такую мелодию танцуют ведьмы на шабаше, некоторые звуки были такими пронзительными, что закладывало уши, а из глаз катились слезы, от других сводило живот. Пальцы норки стремительно носились по дырочкам инструмента. Когда наконец мелодия закончилась и норка опустил инструмент, к нему подошли удивленные надсмотрщики.

— А я и не знал, что ты так здорово умеешь играть, — сказал один из них. — Сыграй-ка еще…

Но не успел он договорить, как в воздухе мелькнуло что-то черное — какая-то темная тень проскользнула в разбитое стекло и закружилась над головами. Казалось, в этом создании слились воедино темные тени и зеленый туман, его глаза были бездонными дырами на бесформенной голове, а рот напоминал самую глубокую и страшную пещеру, из которой нет возврата. Там виднелась измученная долгой борьбой лошадиная голова, но еще хватило бы места для многих других жертв. С тех пор как Грязнуля и Плакса видели фантом в последний раз, он стал еще больше и выглядел еще более устрашающим.

Привидение закружилось над головами норок и ласок, оглядывая замерших внизу зверей и выбирая себе жертву. В первую очередь оно решило напасть на норок — у них в лапах виднелись хлысты и палки, что выглядело угрожающе, а чудовищу не нравилось, когда ему угрожали.

Кто-то из ласок от ужаса выронил лопату, и та с грохотом упала на пол. Этот звук послужил сигналом — привидение взмыло вверх, а потом, словно сокол, ринулось на свою добычу — норку-надсмотрщика.

Все с воплями ринулись к дверям.

А привидение набросилось на норок. Пока оно расправлялось с надсмотрщиками, которых глотало, словно сладкоежка шоколадные конфеты, ласки разбили на дверях замки и вырвались на свободу.

Но нужно было еще выбраться за ворота. Норки-надсмотрщики были настолько ошеломлены тем, что всегда покорные рабы ласки, как сумасшедшие, выбегают из дверей фабрики и изо всех сил несутся к воротам, что не сразу пришли в себя. Впрочем, через несколько секунд они опомнились и принялись орать, чтобы ласки немедленно вернулись на места. Но никто не обратил на них внимания.

В этот момент из открытой двери фабрики выскользнуло привидение. Здесь, во дворе, оно казалось еще больше. Стало видно, что с его крыльев свисают водоросли, а набитое норками брюхо похоже на бледное брюшко лягушки, если ее перевернуть на спину. Увидев еще порцию надсмотрщиков, оно набросилось на них и принялось глотать.

В это время из бараков вышла другая смена ласок. Быстро оценив ситуацию, они разбежались и попрятались, ибо никто не умеет прятаться лучше, чем ласки. Они ухитряются находить такие щели, куда не догадается забраться никто другой. Вот и дух из окарины, когда покончил с надсмотрщиками, обнаружил, что поблизости не осталось никого. Плакса и Грязнуля всегда умели отлично прятаться и маскироваться, вот и сейчас они укрылись в дупле старого дуба.

Выбрались из своего укрытия они, только когда снова стемнело. В дупле было сыро, так что задремать им так и не удалось. Уже почти сутки они не спали. Наши ласки отправились через болота на юг. По дороге они освободили от обносков несколько чучел на огородах и завернулись в добытые тряпки. Они были благодарны за каждый найденный клочок — ночи стали холодны и ласки дрожали от пронизывающего ветра.

— Я так рад, что мы наконец избавились от этой окарины, — сказал Плакса. — Отлично придумано, Грязнуля.

— Это ты заставил меня задуматься над тем, как избавиться от нее.

— Я?

— Ну да Ты вдохновляешь меня, Плакса. Смотри-ка, вон там виднеется свет. Вроде бы это домик моей тетушки Нэлли. Пойдем-ка узнаем, не угостит ли она нас завтраком и не даст ли поспать хоть несколько часов. Я ужасно устал и, кажется, могу проспать целую неделю.

Плакса зевнул.

— Да и я тоже. А еще бы я с удовольствием поел. Вот бы сейчас яичницу с ветчиной!

— Думаю, тетушка нас хорошо встретит. Она считает, что гостей всегда надо как следует накормить, а потом уже вести светские беседы. Говорит она, правда, немного смешно, но тут все так говорят — местный диалект.

— Неважно, как она говорит, главное, чтобы кровати были мягкими.