Ночью скалы светятся

В заливе «Стрелок»

— Сходи на катере в залив «Стрелок», — посоветовал мне знакомый владивостокский моряк. — Побываешь на острове Путятине. Там есть что посмотреть. На Гусином озере увидишь, как растет лотос. Съездишь в оленеводческий питомник. Там в тайге открыто пасутся тысячные стада благородных пятнистых оленей... Ну, а самое интересное на Путятине — лов трепангов. Так что в одной поездке, как говорится, убьешь сразу трех зайцев.

Долго уговаривать меня не нужно было. Назавтра, чуть свет, я уже сидел на палубе «Изумруда» — голубого морского катера, совершающего регулярные рейсы Владивосток-Путятин.

Только «Изумруд» пересек бухту Золотой Рог и вышел на простор Уссурийского залива, — подул довольно сильный ветер. Катер стало потряхивать. И все-таки после двухнедельной ходьбы по Уссурийской тайге даже морская качка показалась блаженством. Самое, конечно, приятное, что избавился от комаров и мошки, — не нужно прятать лицо под душной волосяной сеткой и можешь, наконец, дышать полной грудью.

Чем дальше уходил катер, тем больше менялось море. То оно лежало освещенное яркой утренней зарей и спокойно пропускало наш «Изумруд», то, будто спохватившись, подкатывалось к нему быстрыми волнами, начинало кидать с борта на борт, и узкая палуба покрывалась желтыми хлопьями пены.

Чтобы не так чувствовалась качка, сижу, прижавшись спиной к рубке, вглядываюсь в туманную даль и думаю о Путятине — по рассказам, благодатнейшем острове, расположенном в заливе «Стрелок». Ну, пятнистыми оленями меня не удивишь: я видел их и в тайге, и в питомнике, в тихой бухте Сидими, в самую пору пантовки, когда благородных оленей загоняли в станки и мастера-пантовары спиливали у них мягкие, налитые кровью молодые рога.

Лотос? Этот священный, по мнению некоторых народов, цветок, говорят, растет у нас и в дельте Волги, под Астраханью. Может быть, путятинский с Гусиного озера какой-то особенный цветок. Конечно, можно сходить на Гусиное озеро, но теперь июнь — еще не сезон для цветения лотоса.

А ловцы трепангов? Вот их-то в другом месте не ищите. Они живут только на Путятине. Кстати, мой знакомый моряк много рассказывал о смельчаках, бороздящих дно океана. «Вероятно, — думал я, — они какие-то особенные люди, если большую часть своей жизни проводят в скафандрах под водой, где еще столько загадочного и таинственного».

Оказывается, лов трепангов, как и лов жемчуга, один из самых древнейших промыслов.

В старое время им занимались в заливе «Стрелок» небольшие сезонные артели. Только установится лето, съезжались они на Путятин в своих утлых парусных джонках, селились на берегу в наскоро сколоченных из глины лачугах и промышляли до поздней осени, пока море не начинало штормить.

В старое время добывали трепангов простым, примитивным способом. Выводили джонку в залив обычно два человека. Пока один управлял ею (с паруса переходил на весла, потом снова на парус), другой опускал на проволоке деревянный ящик со стеклянным дном. Склонившись через борт, просматривал сквозь стекло морскую глубь. Заметив в ракушечнике или в каменистых россыпях трепанга, быстро накалывал его острогой — канзой — или зачерпывал специальным сачком, сплетенным из конского волоса. Таким способом за день удавалось двум ловцам добыть около сотни трепангов, и это считалось большой удачей. А если кому-либо удавалось поймать белого или голубого трепанга, ловец получал за него вдвое-втрое больше, чем за сотню черных или красноватых трепангов. Ведь белого трепанга — «пейхен-сан» — говорят, отправляли к столу самому маньчжурскому императору, ибо «пейхен-сан» считался исключительно целебным и, подобно жень-шеню, давал человеку бодрость.

Сперва я подумал, что это чья-то выдумка, но старый мастер по обработке трепангов, Петр Авдеич, проживший более полувека на острове, уверял, что все это правда. Да и ныне в наших инструкциях можно прочесть о ценности трепанга с белой или голубой окраской и с множеством шипов на теле.

Словом, прибыл я на Путятин в одиннадцатом часу утра. Залив «Стрелок» лежал гладкий, как зеркало. По нему уже сновали буксирные катера, моторные лодки. Рыбаки на кунгасах перебирали поставленные с вечера капроновые сетки. В заливе шла трудовая жизнь, обычная в промысловом рыбацком крае. А на Путятине не только добывают рыбу, — здесь ее и обрабатывают на крупном заводе, выпускающем миллионы банок консервов в год.

Трепанголовов, ради которых, собственно, я и приехал на остров, к счастью, долго искать не пришлось. Все они еще находились на берегу, готовились к выезду на промысел.

Не без волнения поднялся я на палубу мотобота, которым командовал шкипер Анатолий Полторак. Это был широкоплечий, крепко сбитый моряк с открытым русским лицом. Он познакомил меня с командой, состоящей из семи матросов, тоже с виду простых, обыкновенных ребят.

— С нами пойдете на лов? — спросил Полторак, сбегая по узкой доске-сходне в конторку к диспетчеру.

— Если разрешите...

Вскоре он вернулся, отдавая на ходу команду — «отдать швартовы» — и направился в рубку. В ту же минуту заработал мотор. Деревянный мотобот, дрожа всем корпусом, медленно, задним ходом отчалил от берега и, развернувшись, пошел вдоль тихого залива, ярко освещенного солнцем.

...Пока мотобот находится на пути к заветной бухте, где будут ловить трепангов, хозяин на судне — шкипер. Но с того момента, когда охотник за трепангами, надев скафандр, уйдет под воду, вся команда, не исключая и шкипера, подчиняется ловцу. Мотобот начинает следовать за ним неотступно, если даже ловец сделает по морскому дну всего несколько шагов.

Часа полтора мы еще идем заливом, потом резко поворачиваем к небольшому скалистому мысу, очертания которого едва заметны вдалеке. Над морем кружатся чайки. По их ленивому полету можно догадаться, что день будет тихий, ясный и на море не предвидится никаких волнений. Ведь давно известно, что чайки дружат с волной и заранее чуют ее, а нашему мотоботу волна совершенно ни к чему. Даже при волнении в три балла трепанголовы не выходят на промысел и отсиживаются на берегу.

Меж тем солнце встает все выше. Влажный воздух накаляется до того, что становится трудно дышать. Я покидаю тесный кубрик, сажусь около воздушной помпы, наблюдаю, как матросы готовят ее к работе. Они разбирают помпу — этот главнейший агрегат на мотоботе, — протирают, смазывают каждый винтик, потом собирают, пробуют, или, как здесь говорят, «расхаживают», и, убедившись, что воздух накачивается нормально, тут же остаются на вахте.

Бухта, где мы бросаем якорь, защищена небольшими скалами и имеет форму подковы. Глубина ее порядочная — около двадцати метров. Под зеленоватой водой колышутся пурпурные водоросли, стебли морской капусты, трава — зостера. Прошлым летом ловили трепангов около острова Рикорд, и еще тогда облюбовали эту бухту, но поохотиться здесь из-за начавшихся штормов не пришлось.

Первым идет на погружение Владимир Потанин. Высокий, атлетического сложения, с обветренным смуглым лицом и живыми глазами, он уверенно подходит к краю борта, где спущен в воду железный трап, делает короткую разминку, несколько раз всей грудью глубоко вдыхает воздух и подает знак, чтобы подносили водолазное снаряжение. Кажется, что этот человек рожден для моря и по праву выбрал нелегкий и, прямо скажем, опасный труд трепанголова.

Матросы помогают ловцу облачиться в водолазный костюм: За это время Потанин успевает выкурить папиросу, — ведь он расстается с мотоботом на несколько часов. Когда все болты тщательно завинчены, на грудь и на спину ловца навешивают еще дополнительный груз, потом привязывают к поясу шланг воздухопровода, телефон.

Трепанголов уже совершенно не похож на земного жителя; он уже какой-то другой, нездешний. Пока еще не надет шлем, я подхожу к Потанину, чтобы пожелать удачи. Он перехватывает мой взгляд, улыбается.

— До скорой встречи.

Он тяжело перекидывает ногу через борт, становится на трап.

— Промыть иллюминатор в шлеме! — распоряжается шкипер и посылает матроса на весла.

Второй водолаз, Климкин, промывает толстое стекло в шлеме, завинчивает болты.

— Сигнал к погружению! — снова слышится голос шкипера.

Тут быстро начинает работать помпа. Шланг наполняется воздухом.

Климкин дает в руки Потанину багорик, засовывает ему за пояс острый нож, на случай встречи с осьминогом, расправляет сетчатый мешок — питомзу — и слегка постукивает по круглому шлему гаечным ключом. Повинуясь этому сигналу, трепанголов спускается по ступенькам трапа, отрывается от него и уходит в глубь бухты.

На воде возникают пузыри. Точно пунктиром отмечают они движение ловца. Одновременно они свидетельствуют, что снаряжение прилажено хорошо, воздух идет в шланг нормально. Когда стрелки манометра показывают глубину двадцать метров, Полторак поправляет наушники, запрашивает в микрофон:

— Володя, как обстановка?

— Грунт местами илистый, есть небольшие скалы, трепангов много.

— Ясно, работай!

Я с удивлением думаю, что груз свинца и меди, совершенно непосильный на земле, там, на дне морском, не только не обременяет Потанина, а кажется невесомым и ничуть не мешает ему свободно и легко передвигаться в лабиринтах подводных скал, в густых зарослях водорослей и морской капусты, чьи стебли порой достигают огромной высоты. Правда, ходить приходится короткими шагами, едва касаясь грунта, ибо тебя норовит вытолкнуть наверх. Вокруг ловца, ничуть не опасаясь, словно принимая его за подводного жителя, тучами вьются рыбы разной формы и величины. Некоторые даже тыкаются мордами в иллюминатор, мешают видеть; их приходится смахивать рукой.

Другое дело — трепанги. Они либо лежат на дне, как большие огурцы, либо ползут, вытягиваясь, как гигантские гусеницы. Остановившись, они начинают присасываться к донным скалам, неожиданно меняя форму тела, делаясь почти шарообразными. Однако глаз ловца достаточно наметан, чтобы безошибочно, одним ловким движением подцепить трепанга багориком и забросить его в питомзу, которая вмещает около четырехсот штук. Когда она раздувается до отказа, Потанин просит по телефону подать «конец».

«Конец» или «кончик» — длинный канат со свинцовым грузом. Шкипер бросает его очень точно, почти в самые руки ловца, который сразу же поддевает крюком питомзу и отправляет ее наверх.

Начинает «вирать» лебедка, и первая добыча с морского дна через несколько минут появляется у борта. Тут же спускают новую питомзу, а в это время матросы приступают к первичной обработке трепангов: вспарывают ножами брюшки, потрошат внутренности, моют и кидают в бочки.

Каждые десять-пятнадцать минут с морского дна поступает на мотобот питомза с трепангами. На палубе их уже столько, что матросы едва поспевают разделывать.

Вдруг я замечаю, что лицо шкипера странно меняется. В глазах пропадает прежняя живость.

— Ясно слышу! — говорит он в микрофон тревожным голосом. — Старайся обойти его. В случае опасности — сообщи! — И обращается к матросам: — Оставить разделку, все к помпе!

— Осьминог, — сообщает Полторак. — Пока лежит, присосавшись к скале.

— Сообщи, чтобы не тревожил его, — советует Климкин.

— Второй раз не потревожит.

Оказывается, из всех подводных животных наиболее опасны для трепанголова электрический скат и осьминог. Скат обычно норовит ударить ловца электрическим током, зато осьминог, как давно замечено, никогда сам на человека не нападает. Но сто́ит только слегка потревожить его, как это морское чудовище, обладающее огромной силой, начнет преследовать обидчика.

Потанину однажды пришлось вступить в единоборство с осьминогом, и этот случай надолго запомнился.

Было это около острова Рикорд, в конце промыслового сезона. Собирая среди подводных скал мидии, Потанин долго возился с несколькими особенно крупными раковинами, очень крепко приросшими к камням. Отодрав их наконец, он оступился и стукнулся плечом о скалу, не заметив рядом осьминога. А когда увидел его, — вместо того, чтобы осторожно обойти, со злости, что ли, ударил морского хищника острогой. Осьминог мгновенно оторвался от камня и пошел на ловца.

Когда Потанин увидел перед собой его черный безобразный клюв, злые, узко посаженные глаза и выброшенную вперед длинную ногу с множеством присосок, то сразу понял, какая грозит беда. Отойдя немного назад, Потанин выхватил из-за пояса нож и стал ждать. Но в это время спрут, словно разгадав намерение противника, быстро убрал ногу, сжался в большой бесформенный ком и стремительно юркнул в темную расщелину между скалами. Потанин постоял, огляделся и, решив, что угроза миновала, пошел дальше собирать мидии. Набросав полную питомзу раковин, он попросил по телефону лот. Только он успел отправить наверх свою добычу, как почувствовал на спине необычайную тяжесть. Стало трудно ходить. Каждый шаг давался с большим усилием. Исчезла привычная легкость в движениях и ощущение того, что тебя норовит вытолкнуть вверх. Потанин глубоко и часто задышал. Нет, воздух поступает хорошо. Не сразу сообразив, что бы это означало, Потанин инстинктивно закинул руку за спину и сразу все понял: на спине копошился осьминог. Он, видимо, успел присосаться к скафандру и стал опутывать водолаза. Однако Потанин не растерялся и сообщил об опасности по телефону. Пока на мотоботе накачивали воздух для всплытия, ловец отбежал подальше от скалы, чтобы осьминог не смог дотянуться до нее своими щупальцами, ибо самое страшное, когда он к ней присосется.

Каково же было удивление команды, когда через несколько минут у трапа показался Потанин с огромным осьминогом на спине. Очутившись на воздухе, морской хищник хотел было скатиться в море, но матросы сбили его баграми на палубу. Упав, он тут же присосался двумя щупальцами к мокрому борту, да так крепко, что отодрать его уже не было никакой возможности. Пришлось перерубить щупальца топором.

Услышав по телефону, что Потанин встретил осьминога, шкипер снял матросов с разделки и поставил их дежурить у помпы. Но время шло, и тревожных сигналов не было. Зато каждые четверть часа наверх поступали питомзы с трепангами. В первом часу Потанин подал «на гора» пятнадцатую питомзу. Смена его кончилась.

Ровно в половине второго ушел на погружение Климкин. Его смена оказалась более спокойной. Правда, раза два или три вблизи проплывал электрический скат, но ужалить ловца ему не удалось. Подав наверх пять или шесть питомз, Климкин сообщил, что набрел на обширное поле мидий.

— Собирай мидии! — разрешил шкипер.

И вскоре на мотобот стали поступать питомзы с тяжелыми черными раковинами. Когда их высыпали на палубу, они стучали, как костяшки. Некоторые раковины были очень большие и гораздо светлее остальных. А когда их раскрыли, они внутри оказались перламутровыми, причем перламутр был не однотонный, а отсвечивал всеми цветами радуги.

— Берите себе на память! — сказал Полторак, передавая мне две большие раковины.

После я узнал, что это были знаменитые жемчужные «кубышки». В одной раковине лежала песчинка, которая уже начала обволакиваться эмульсией, и в будущем, возможно, из нее выросла бы дорогая жемчужина.

Был уже конец дня, когда мотобот снялся с якоря и с немалым грузом трепангов и мидий вышел из бухты в цех по обработке сырья. Там, на берегу залива «Стрелок», надо было сдать по наряду всю дневную добычу и получить задание на завтрашний день.

На горизонте, где скопились небольшие облака, ярко пылал закат. Огромный, раскаленный докрасна солнечный диск лежал на поверхности моря, покачиваясь на небольшой зыби. Ветер гнал к берегу высокие розовые волны. Несмотря на поздний час, их сопровождали чайки, тоже розовые от закатного блеска. Но ни волны, ни ветер не приносили прохлады. Все так же было очень душно, и еще острее пахло йодом и водорослями, и особенно — горьковатой сыростью от разделанных трепангов и мидий.

Мотобот, кренясь левым бортом, полным ходом спешил в залив.