Новость

Грог с ромом

Скажем для краткости: старая любовь. Но, пожалуй, это будет неточно. Скорее, дружба, которая длилась год и два месяца. Но это слишком отдает арифметикой. Уж лучше так: знакомство с легким уклоном в интимность.

Что ж, подтверждает Лессиг, возможно, когда-то все так и было. И сейчас этого вполне достаточно, чтобы застыть от удивления при случайной встрече. Возможно, эта встреча произошла вечером после работы, может быть, на улице и в метель и, конечно, неожиданно — как снег на голову. Стоп, нужно подумать. Это она, в самом деле она. Как быть: подождать, узнает ли? Преодолеть первое мучительное мгновенье — равнодушные взгляды сначала не узнающих друг друга людей, потом вдруг радостно всплеснуть руками? А может, дать захватить себя врасплох? Ах, это ты!

Но Лессиг предпочитает первым пойти в атаку. Он охотно перехватывает инициативу, чтобы не оказаться в неловком положении.

Привет, говорит он наигранно бодрым голосом, вот так встреча, я о тебе вспоминал, куда ты пропала, ведь уже десять лет прошло, и вдруг такая встреча. Это надо отметить, погода скверная, лучше всего выпить грогу, тут за углом есть кафе, помнишь?

Это-то он умеет, Лессиг: заговаривать зубы, и не успеешь оглянуться, как делаешь то, что вовсе и не хотела: сидишь в кафе, пьешь грог и разрешаешь вновь называть себя Эльфи. А на самом деле Эльфрида, да и фамилия другая с тех пор, как вышла замуж, но сейчас, сидя напротив Лессига, — опять Эльфи. И как-то сковывает стук ложек за другими столиками, поток слов и непривычно крепкий запах алкоголя. Трудно защищаться.

Ты прекрасно выглядишь, говорит, например, этот Лессиг. А ты никак не защищаешься и не возражаешь, даже не отвечаешь мальчишески залихватским жестом и усмешкой, которыми обычно парируешь эту явную ложь.

Ну рассказывай, говорит Лессиг. А то я не даю тебе рта раскрыть, как я рад, я всегда рад, когда встречаю кого-нибудь из наших, ну а тебя — особенно.

Да что там, говорит Эльфи, я осталась в деревне.

Лессиг вздыхает. До чего она прямолинейна. Сейчас ей непременно надо начать с того самого места, на котором десять лет назад все оборвалось. Не хочет поддерживать игру в дружеские и ни к чему не обязывающие слова. Что ей надо? Неужели нельзя просто встретиться, посидеть часок, вспомнить прошлое и потом разойтись (может быть, еще увидимся?..). Или она ищет ссоры?

Да нет же. Никто не хочет ссориться. И никогда они не ссорились, уж Лессиг следил, чтобы этого не было. Даже в самый первый вечер, где же это было? Правильно, на карнавале у медиков. Боже мой, что там творилось! То ли кабаре, то ли ночной бар, очень весело было в этой обычно трезвой как стеклышко студенческой столовой, вино лилось пусть не рекой, но все-таки лилось. Даже Лессиг, осторожный Лессиг, не швыряющий деньгами, был в порядке исключения заражен общим весельем. Он позволил себе бокал шампанского, потом еще один, потом сразу два, но в это время рядом с ним сидела Эльфи, тогда еще Эльфрида, сидела, смущенная громкой репликой Лессига: ну что ж, и такое бывает! Из упрямства и чтобы не одалживаться у такого типа она открыла дешевую бархатную сумочку, выложила на стол свои последние пять марок и тоже заказала шампанское. Два бокала! Они пили, и очки Лессига отливали то красным, то зеленым, смотря по тому, какой фонарик в них отражался. Потом они танцевали, столковавшись на имени Эльфи, шли поздно ночью (или утром) по гулким улицам, целовались под окном общежития, где жила Эльфи, и, когда Лессиг попытался пойти чуть дальше поцелуев, она пожала плечами — слабый намек на серьезное сопротивление в такую в общем-то пьяно-блаженную ночь. Но Лессиг оставался на высоте и в более серьезных ситуациях, поэтому он тут же извинился, казалось нисколько не смутившись и не обидевшись. Ну что ж, и они продолжали болтать всякую чушь. Вот, собственно говоря, и все.

Хорошее время, говорит Лессиг, его не воротишь. И балы у медиков теперь, наверное, не такие, как раньше. И он прибавляет, спохватившись, не зашел ли слишком далеко: тогда было очень холодно, ты помнишь?

Эльфи не помнит. Но наверное, так оно и было. Время карнавала — февраль, да и Лессиг почти никогда не ошибается. Тут уж на него можно положиться. У него вообще было много достоинств, у этого Лессига, и, когда слепая судьба забросила Эльфи в одну с ним семинарскую группу, она научилась их ценить. Маленькая и робкая, бледная, с тонкими волосами, она оказалась среди молодых людей, которые знали друг друга три года, но держались так, словно были вместе по меньшей мере лет тридцать. И Лессиг, который как чумы боялся любой неловкости, у которого чуть ли не начинались колики, когда он видел других в смущении, сыграл тут же роль «maître de plaisir»[4], он представил всем Эльфи, сказав подходящую фразу. Вообще он взял Эльфи под свое покровительство, следил за тем, чтобы она стала в их группе своей. Ну, а больше ничего не было. Он играл роль старшего брата, какими их описывают в старых сказках: умного, немного снисходительного, правда, самую малость, чтобы не сразу бросалось в глаза, в остальном же весьма делового. Он мог ей сказать: у тебя нижняя юбка видна, вполне мог.

Почему я никогда не дружила с девочками? — думает Эльфи, помешивая свой грог. Но вопрос этот повисает в воздухе, ответа тут нет. Даже если бы он был, Лессиг не даст ей ничего сказать, потому что сейчас он пытается подозвать кельнера. Настойчиво и вместе с тем терпеливо, с уверенностью солидного мужчины, который может оставаться незаметным, даже когда обращает на себя внимание.

А ты, спрашивает Эльфи, стараясь на замечать, как Лессиг сверкает стеклами очков, поднимает подбородок и поправляет манжеты. А ты? И Лессиг вновь обескуражен. Его нельзя перебивать, это приводит его в замешательство. Застигнутый врасплох, он вынужден откровенно признаться: я все еще там. На той же работе.

Но это совсем разные вещи. Когда Эльфи говорит, что она все еще в деревне, и когда Лессиг говорит, что он все еще на прежнем месте, — это вовсе не одно и то же. Это только на первый взгляд совпадение. Но вот наконец и кельнер. Еще два грога, пожалуйста, но с ромом!

Не надо! — говорит Эльфи, в семь часов у меня поезд, а потом еще полчаса на мопеде, в такую темень, да и погода скверная, как я доберусь?

Что заказано, то заказано, говорит Лессиг, и такое невнимание к доводам собеседника плохо с ним вяжется, но, наверное, он решил пропустить ее слова мимо ушей — это на него больше похоже. Принимай вещи такими, какие они есть, — был один из его советов. Не волнуйся постоянно из-за лекций, многочисленных собраний и мало ли еще из-за чего. Только начни — и уже не остановишься. Все равно ничего не изменишь, тебе же будет хуже, колики заработаешь и морщины на лбу, и желчь разольется. Изменить что-нибудь можно только спокойствием и умом, ну и не без некоторой доли хитрости вдобавок.

Это звучало весьма разумно. Только Эльфи так не могла, она все время возражала, вмешивалась, стучала кулаком по столу, действовала на нервы, так что стала неугодной многим. Собственно говоря, это и была причина того, что ее не долго думая перевели из прежней семинарской группы в новую. Может быть, здесь все сложится благополучнее, она врастет в коллектив и перестанет ершиться. Ведь там же был Лессиг, этот умелец сглаживать острые углы.

Удивительно, думает Эльфи, он никогда меня не спрашивал, почему меня перевели к ним в семинар, что, собственно говоря, произошло, чем вызвана столь необычная мера. Никогда. Может, это была просто сдержанность? Или бережное отношение к ранимой душе? А может быть, это было нечто совсем иное? Боязнь встать на чью-нибудь сторону? Моя хата с краю, я ничего не знаю. О том, что не сказано вслух, не может быть разных мнений. Были люди, которые только и ждали того, чтобы Лессиг осведомился о прежних неурядицах Эльфи. И тогда бы ему сказали: видишь, с кем ты общаешься.

Впрочем, опасность была невелика. И мы не хотим представить Лессига таким уж плохим. Он действовал скорее по привычке, чем из каких-то эгоистических соображений.

А то, что привычки у него есть, видно хотя бы по тому, как он размешивает сахар. Он делает это методично, неторопливо, спокойно. В правую сторону, с заметным усилием, но не слишком энергично, чтобы не расплескать. На самом деле мысли Лессига сейчас далеко. Но он осторожно размешивает сахар — это получается само собой, это стало привычкой.

Но о чем это он, Лессиг? О последнем зачете, наверное, который кое-что значил, поскольку был последним перед экзаменом. И он видит себя сидящим в кафе — у него единица[5] по средневерхненемецкому, он ждет Эльфи и помешивает в стакане, спокойно и осторожно. И вот он видит, как она входит, непривычно быстро, непривычно женственная на тонких каблуках по тогдашней моде. Под пальто видна белая блузка. Одна прядь из высокого начеса выбилась на лоб, глаза блестят. Тройка, мой дорогой! У меня тройка, вот повезло! Какой это был ужас, перед экзаменом истерика, и вот тройка. Ура, слава богу! Долой чай, вина сюда и все прочее, сегодня мы празднуем.

Поздравляю, сказал Лессиг и методично помешал в своем стакане с чаем. Точно отрегулированный душ, не слишком холодный, скорее прохладный, потому что все-таки нельзя не поздравить, и тройка наконец получает его одобрение. Но не в той степени, как это следовало в случае с Эльфи, ведь она значила для той столько же, сколько единица, и поэтому так хотелось вина, даже коньяка. Потом эти быстро летящие часы, эти легкие, бессмысленные, бессвязные разговоры, мягкость и податливость, поцелуй под окном. И что еще? На этот раз Лессиг не поддержал игры, он уже знал свою Эльфи, она в конечном счете относилась ко всему страшно серьезно, хоть иногда и напускала на себя легкомысленный вид. Сейчас она повела себя так, будто ей все равно, что она получила тройку по предмету, по которому даже при везении и доброй воле экзаменаторов могла надеяться самое большее на четверку.

Поздравляю, сказал Лессиг и помешал свой чай. И все вновь стало на свои места, тройка остается тройкой, это все-таки не такая хорошая отметка, какой ее считают студенты. Средняя отметка в семинаре была чуть выше двойки, и это значило еще зубрить и зубрить перед экзаменом, вот о чем думал Лессиг, избегая легкомысленного незапрограммированного вечера со всеми его последствиями. Конечно, в какой-то мере он понимал ее радость. Эта тройка была больше чем отметкой, это была победа Эльфи над ее нелегким характером и отвращением к предмету. Все-таки победа, но не такая уж большая, и поэтому все надо поставить на свои места. Для ликования тут, во всяком случае, не было повода.

Попробуйте-ка что-нибудь сделать с Лессигом! Он всегда был мастак на формулировки. Даже секретарь Союза свободной немецкой молодежи часто просил подкинуть ему два-три аргумента перед выступлением на общем собрании. И это были хорошие аргументы ради хорошего дела. В том-то и состояла особенность Лессига: его формулировки были так хороши, что невольно приходило в голову, что он вполне может использовать их и не во имя хорошего дела. Правда, это уже другой разговор, мы к этому еще вернемся. Но вот Эльфи собирается что-то сказать.

Все на той же работе? — спрашивает она и все-таки пьет свой грог с ромом. Да, отвечает Лессиг. И хотя ответ краток, им все сказано. Девять лет профессионального опыта — это уже старый волк.

Но почему старый? Ведь Лессигу нет еще тридцати пяти. Женат? — спрашивает Эльфи. Нет, ты же знаешь…

Эльфи знает и не знает. Во всяком случае, сейчас она может то, чего не могла десять лет назад: она видит Лессига почти насквозь. Наверное, он никогда не женится. Ведь в таком случае ему придется пожертвовать частью самого себя, он должен будет освободить в своем сознании место для женщины — придется, наверное, волноваться, когда волнуется она, хотя бы улыбаться, когда она ликует. Лессиг должен суметь забыть себя. Этого никогда не будет, думает Эльфи. А врать и притворяться он не может, для этого он слишком себя любит. Может быть, она действительно его плохо знает. Как тогда понять это «ты же знаешь…»? Может, как намек на ту старую историю? Не должно ли это означать: я мог бы жениться на тебе?

Но только спокойно! Как может Эльфи такое подумать? Неужели она придает значение тогдашнему трезвому, деловому предложению, больше похожему на договор?

Человек подходит к тебе и говорит: давай устроим помолвку. Где он это говорит? В коридоре университетской библиотеки — там курящие прогуливаются взад-вперед, потому что и то и другое, то есть курить и прогуливаться, в читальных залах запрещено. Здесь, где дует от дверей, где кусками отваливается со стен штукатурка, под затхлыми сводами к тебе вдруг подходит человек и говорит: давай устроим помолвку. И чтобы эти слова не были неправильно истолкованы, тут же прибавляет: фиктивную помолвку.

И поскольку та, которой сделано такое предложение, не может сразу ответить, а начинает как-то странно кашлять (возможно, конечно, и от сигареты), он старается придать своей аргументации шутливый оттенок. Говорит он приблизительно следующее: послушай-ка, девочка. Через неделю уже апрель. Апрель — на дворе звенит капель. Ну а чем же он в этом году прозвенит? Догадайся, считаю до трех. Ну, ну? Правильно, собеседованием по поводу распределения. Только не отмахивайся! И не относись к этому легкомысленно. Ты ведь дрожишь перед экзаменом. А зачем? Ведь почти никто не проваливается. А кто спросит тебя потом об отметках по отдельным предметам? Ни один человек, ни один кадровик. Самое главное, чтобы он нашелся, тот кадровик, который тебя возьмет. Только это важно. Невероятно важно. Это дело просто чрезвычайной важности. Тут нужно смотреть, чтобы тебя не заткнули куда-нибудь. И поэтому нам надо как можно быстрее обручиться. Ведь тебя наверняка распределят в школу, ты не замужем, свободна, тебя ушлют в деревню. Это уж точно. А там — насквозь продуваемая ветром халупа под дырявой крышей. Сорок минут в резиновых сапогах до школы. Старый, угрюмый директор, уже сорок лет мечтающий перебраться в город и пресекающий любое проявление энтузиазма кислыми нравоучительными проповедями. Коллеги — разного возраста, но в общем-то такие же, как директор. Дети — трудные. Родители — еще хуже. Для того, кто все это сумеет выдержать, может быть, и интересно, но для тебя? Ты, с твоей головой, с твоими болезнями, с твоей прической? Самое большее пять лет — и ты готова.

А ведь он почти оказался прав тогда, думает Эльфи. И испуганно отодвигает в сторону горячий грог. Ведь ей нельзя… Алкоголь, кофе, сигареты исключаются, сказал врач, главное — диета, но разумная, потому что вы слабой конституции, и питание…

Да, думает Эльфи, тут он почти оказался прав, этот Лессиг, хотя и нарочно нагонял на нее страху. Правда, вместо продуваемой ветром мансарды была довольно приличная комната над аптекой. Директорша оказалась вполне жизнерадостной женщиной, да и коллеги тоже, они всегда были не прочь что-нибудь отпраздновать, в крайнем случае хотя бы покупку туфель. И дети были доверчивыми и открытыми, какими они бывают только в деревне. Все могло бы идти своим путем, гораздо лучше, чем она ожидала, но все повернулось по-другому. Обычных трудностей повседневной жизни, которые имелись в этой школе, где царила, в общем, хорошая атмосфера, оказалось для нее вполне достаточно. У Эльфи сдали голова, желудок, нервы, сначала четыре недели болезни, потом шесть, потом полгода, больница, ах боже мой, как же она все это вынесла? Наверное, потому, что была не одна, потому что ее поддержали муж, коллеги, ученики. В конце концов она поняла: для того чтобы добиться успеха, необходимо настойчиво избавляться от устаревшего и терпеливо внедрять новое. Но самое главное — возникло умение приобретать опыт и сознание того, что человек должен меняться, преодолевая себя. Конечно, это стоило нервов. И вот теперь, перед бокалом с запретным грогом, подумалось о том, что многое было бы гораздо легче. Достаточно было только сказать «да», и в одно мгновение она оказалась бы помолвленной с умным и дельным человеком, который заранее предвидел трудности и умел их ловко обходить, который уже задолго до распределения нашел место, привязавшее его к городу. Прекрасно, сказали, наверное, на это члены комиссии, потому что дипломантов было трудно распределять. Вряд ли они сказали бы «прекрасно» по поводу их помолвки, но обязаны были принять это во внимание. Они же посылали молодую учительницу в деревню не для того, чтобы через полгода она вышла замуж, уволилась и стала домашней хозяйкой. Но Эльфи не сказала «да», она приобретала свой опыт, и он был лучше, полезнее, хотя и дался ей трудней. Кстати, тогда в библиотеке она не сказала и решительного «нет», просто обратила все в шутку и нарисовала картину спокойного и уютного семейного очага такими розовыми красками, что Лессиг наконец догадался. Он замолчал, поднял плечи, протер до блеска стекла очков и уселся вновь за свои «кирпичи».

Эльфи еще какое-то время слонялась по коридору. Сначала ей в голову приходили всякие красивые фразы, вроде тех, что встречаются в романах: нельзя начинать такой важный этап жизни со лжи. Потом ей надоело собственное геройство, и она подумала, что этот Лессиг совершенно прав в оценке ее слабостей. И она решила, не без некоторого вызова: город или деревня, какая разница. Чтобы избегать трудностей, нужно быть такой, как Лессиг. А этого она не могла. Она представляла собой удивительный клубок нервов, в ней было упрямства больше, чем она могла себе позволить. К чему это приведет? А, будь что будет.

И все-таки она допивает свой грог до конца. И сразу же после этого встает и собирает вещи. Лессиг, этот старый волк, эта лиса, может, пока подает ей пальто, спокойно говорить. Она слышит его слова и даже отвечает. Да, было приятно вспомнить прошлое, может быть, еще увидимся, было бы хорошо устроить встречу их студенческой группы, но сейчас ей пора, поезд ждать не будет, дорога до вокзала скользкая, нет, она дойдет сама, всего хорошего! Не медленно и не быстро — так, как научила ее жизнь. Она вовсе не думает сейчас о старой любви. Даже на слово «дружба» она бы не согласилась. Знакомство — да, это вернее. Но без всякой интимности.

Перевод И. Щербаковой.