Новость

Лабиринт без страха

В сущности, придраться было не к чему. Солнце светило, птицы пели, цветы благоухали. Мало этого. Впервые в этом году солнце светило с безоблачного ярко-синего неба. Птицы, особенно дрозды и скворцы, демонстрировали вокал высокого класса. И цветы еще вполне заслуживали внимания. Отдельные крокусы победно кивали яркими бело-желтыми головками, кое-где уже показались нарциссы. Зеленые листочки на кустах еще не успели покрыться слоем пыли. Короче говоря, весна сверкала нетронутой свежестью, ею можно было наслаждаться, как наслаждаются первым глотком вина, первыми строчками хорошей книги или первыми затяжками сигареты. В сущности, все было даже намного лучше, чем обычно. И все же этот день у меня как-то не заладился.

Все время вылезало что-нибудь такое, из-за чего я начинал злиться. С самого утра настроение мне испортил переполненный поезд. Ну ясно, ведь была страстная пятница, а в этот день, как всегда, всем поголовно приспичило куда-то ехать. В конце концов, железнодорожники тоже всего лишь люди, а людям свойственно ошибаться. Конечно же, они должны были предвидеть наплыв пассажиров и прицепить в этот день парочку лишних вагонов. Но может, им это запрещалось какой-нибудь инструкцией, а может, просто не было вагонов, потому что они срочно понадобились где-то еще. И я в свои тридцать с небольшим вполне могу постоять какие-то там два часа в проходе! И нечего из-за этого злиться! Итак, я стоял всю дорогу и все же злился.

Неудача поджидала меня и на станции. Я чуть не обругал в душе почту, но сдержался, понимая, что телеграмма, извещавшая о моем приезде, наверняка была доставлена вовремя. И все же меня никто не встретил. Но и тут я постарался взять себя в руки. В конце концов, я ведь ездил домой каждые полгода, и дорога в деревню была мне знакома. А кроме всего прочего, день-то был особенный, страстная пятница, как я уже говорил, и, значит, все были заняты стиркой, уборкой и стряпней. До меня ли тут?

Ну, взял я в руки свой чемоданчик и зашагал. И при этом весь кипел от злости, несмотря на все старания успокоиться. В то же время я подставлял лицо теплым лучам ласкового солнышка, вдыхал ароматы влажной земли, наслаждался горьковатым вкусом клейких листочков и внимал страстным песням жаворонков. Все это я делал для того, чтобы прогнать плохое настроение.

Едва я ступил на лесную дорогу, ведущую от станции к деревне, как почувствовал, что у меня в затылке и впрямь что-то начало рассасываться. Было такое ощущение, словно с груди соскочили стягивавшие ее обручи. Я вздохнул глубоко и уже готов был с удовлетворением отметить, что день, как это ни странно, складывается вполне удачно, как вдруг дорога резко повернула вправо. А прямо передо мной, меж колючих зарослей молодых сосенок, змейкой вилась узкая тропка и упиралась в высокий песчаный вал. Я знал, конечно, что этот вал ограждает старое, давно заброшенное стрельбище, но раньше никогда о нем не вспоминал. Выросши в этих местах, идешь обычно своей дорогой и не смотришь вокруг. Кое-что замечаешь как бы ненароком, многого вообще не видишь, разве что какие-нибудь разительные перемены сами бросятся в глаза. Правда, здесь вообще никаких перемен заметно не было, тем более разительных. У основания вала сидели двое мальчишек; сидели они, как-то странно прибившись друг к другу, а уши у обоих горели, как маков цвет. Впрочем, в этом не было ничего особенного. Потому что возле старого стрельбища всегда отирались мальчишки. Когда-то и я был в их числе. И сейчас мне ничто не мешало продолжить свой путь, то есть попросту свернуть направо, но досада еще не отпустила меня. Если уж встал с левой ноги, то глаза сами так и ищут, за что бы уцепиться, чтобы дать выход раздражению. Вот и тут — не понравилось мне, как эти мальчишки сидели; они скорчились в какой-то напряженной позе и уставились на меня с такой неприкрытой враждебностью, словно я вторгся в их владения и помешал каким-то сверхъестественным переговорам.

Эти сорванцы наверняка что-то затевают, подумал я сразу. И вряд ли что-то хорошее…

Нашел-таки повод для раздражения!

Самым правильным было бы просто пройти мимо. Очень скоро я позабыл бы об этой встрече, другие дела вытеснили бы ее из головы. Но сегодня меня словно распирало. Мне до зарезу нужно было выплеснуть на кого-нибудь свое раздражение, мне просто приспичило найти наконец-то живого человека, а не какую-то безликую организацию вроде почты или железной дороги, меня так и подмывало отчитать кого-нибудь как следует. Сама судьба подсунула мне этих двоих, а значит, и шанс избыть свою досаду на четыре недели вперед.

Я, конечно, заранее знал, что эти мальчишки вряд ли способны на какую-нибудь серьезную пакость. На вид им было лет по четырнадцать, во всяком случае не многим больше; я был почти уверен, что увижу их обоих послезавтра на празднике совершеннолетия в костюмах и при галстуках. Но в ту минуту меня это мало заботило. Для виду я прошел еще с сотню шагов по дороге и, скрывшись за густой посадкой, сунул чемоданчик в щель между двумя тесно растущими соснами и нырнул в чащу. Я проделал все это легко и просто, ибо нигде так хорошо не ориентируешься, как в местах, знакомых с детства. Вскоре меж низкорослых сосенок я увидел светлую полосу песчаного вала. Его вершина была изрыта дикими кроликами, копавшимися в мягкой подстилке из сосновых игл, а может, даже лисой. Во всяком случае, я перемахнул через вал совершенно бесшумно и очутился в ложбинке, где несколько десятков лет назад свистели и впивались в мишень пули. Теперь оставалось преодолеть второй вал; это надо было сделать с величайшей осторожностью, чтобы подобраться к мальчишкам как можно ближе, не спугнув их прежде времени.

В моем мозгу засело и все время прокручивалось одно и то же: ну, я вам сейчас покажу!

Но вдруг, уже добравшись до середины вала, я наткнулся на черную базальтовую глыбу, по величине и форме схожую с наковальней. По ее гладкой поверхности извивались светло-желтые прожилки, образуя странную, причудливую сетку, не имеющую ни средоточия, ни вообще какой-либо системы. Я замер на корточках, рассматривая камень, потом вспомнил его и похолодел. Только над ним одним годы пролетели, не оставив следа. Деревья вокруг стали выше, слой полусгнивших сосновых игл на валах толще, опоры под навесом одряхлели и накренились, из каменной кладки стены, перед которой некогда торчали мишени, непрерывно сыпался песок. А глыба была такая же, как всегда, как двадцать лет назад, когда я вот так же сидел перед ней на корточках. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все ожило в моей памяти; светло-желтый лабиринт на камне перемешал мои мысли и связал их заново в сеть, в которой прошлое забилось, как пойманная рыба.

Итак, двадцать лет назад я точно так же сидел, притаясь на этом самом месте, и точно так, как сейчас, старался не произвести ни малейшего шума. Но тогда ползание по-пластунски давалось мне куда легче; в ту пору мне как раз стукнуло двенадцать, я был жилист и мускулист, и ползание по земле для меня было делом вполне привычным. Умение ползать в те дни было просто необходимо. Ибо с неба пикировали самолеты, за лесом грохотали тяжелые орудия, над деревней со свистом пролетали заплутавшие снаряды и взрывались в рыбных прудах неподалеку. И с теми, кто не был всегда настороже и не умел быстро и ловко укрываться в щелях, вырытых вдоль дорог, могло приключиться несчастье.

Я в деталях восстановил в памяти всю обстановку той поры, но точной даты вспомнить не мог. Знаю лишь, что это было примерно на пасху, потому что именно к этому времени вся наша жизнь переломилась. Фронт подступал с востока все ближе и ближе к нашим местам, все вокруг было забито солдатами и военной техникой. Старикам из нашей деревни и мальчишкам, с которыми я лишь полгода назад играл в разбойников, выдали винтовки и фаустпатроны. Мы, младшие, глядели на них с завистью. И вот в один из тех дней два четырнадцатилетних подростка из нашей деревни укрылись за валом старого стрельбища, а меня прогнали, считая, что у меня еще нос не дорос для тех дел, которые они собрались обсуждать. Но я не отступился; прокравшись вдоль стрельбища, я обогнул его, с легкостью перемахнул через задний вал и прополз на животе до черной базальтовой глыбы в светло-желтой сетке прожилок. Там я затаился и подслушал рас-говор подростков, из которого понял, что они решили следующей ночью на свой страх и риск выступить в поход на врага. Тут-то они всем докажут, что уже большие и могут сражаться не хуже взрослых. Один из них сообщил отрывистой скороговоркой, что стянул с военной машины пистолет «08». Второй несколько сконфуженно признался, что обзавелся лишь острым туристским ножом. Одеться они решили в черную зимнюю форму молодежных отрядов.

«С ремнем и портупеей!» — строго приказал первый. А второй заметил в раздумье: «Гранат бы где достать!»

Я слушал их разговор затаив дыхание. Еще десять минут назад я жестоко поссорился с ними из-за того, что меня отстранили как недоростка, теперь я их боготворил. Как много значит разница в два года! Эти двое плевали на взрослых и на их законы и шли на войну сами по себе. Не нужен им ни фольксштурм, ни родительское благословение. Вот настоящий германский дух! Сгорая от зависти, я все же чувствовал, что эти два года разницы в возрасте создавали между нами непреодолимую пропасть. И причастность к их тайне почитал за великую честь для себя. А поэтому тихонько отполз в сторону, вернулся в деревню и до самой ночи не проронил ни единого слова: боялся, что, заговорив с кем-нибудь, я — просто от распиравшего меня восхищения их смелым замыслом — не смогу удержаться и проболтаюсь. На следующее утро этих двоих хватились. Их ждут и поныне…

Многое изменилось с тех пор, как они сгинули. А глыба осталась такой, как была. Замысловатый лабиринт на ее поверхности по-прежнему задает нам загадки, хотя интерес к нему со временем упал. И за валом опять укрылись двое мальчишек, замышляя что-то секретное. Я же сползаю назад, тихонько перепрыгиваю через второй вал и неслышно удаляюсь. Пусть их куют свои тайные замыслы. Может, они задумали свести с кем-то счеты, устроив у него под окнами ночную пальбу. Это называется у нас пасхальным салютом. Или решают, какую из девчонок облить водой утром первого дня пасхи. Что бы ни было у них на уме, их можно спокойно предоставить самим себе. Они способны на детскую шалость, но не на проступок, ведущий к преступлению. Для этого они просто слишком многое понимают.

И то, чего не смогли добиться солнце, птицы и цветы, свершилось, как только я это понял. Я почувствовал, что мелочная раздражительность, мучившая меня с самого утра, улеглась и наконец-то уступила место праздничному настроению, вполне уместному в такой день.

Перевод Е. Михелевич.