Нянь, или мужчину вызывали?

Глава 10 Где ты, Фабио?

Пролетая на джипе по мосту Трайборо, я чувствовала, как по венам разбегаются пузырьки смеха… Я чувствовала себя невероятно свободной, и это слишком волновало меня. Питер постукивал пальцами по приборной доске под мелодию «Роллипг стоунз»; он, похоже, был совершенно расслаблен.

Прихватив с собой счастливого Гасси, мы ехали в дом на побережье, чтобы забрать зимнюю одежду, лыжи и коробки с книгами для Филипа.

Стоял один из тех дней, когда каждое здание в городе словно ловило солнечные лучи, и блистающая линия нью-йоркского горизонта напоминала страну Оз. Таким я представляла себе этот город, когда училась в колледже. Мне не терпелось перебраться сюда после, окончания Джорджтауна и начать новую жизнь за пределами Вашингтона, который во многом оказался провинциальнее Миннеаполиса. Гудмэн занимался другим сюжетом, дети были в школе, и я позволила себе погрузиться в настоящее и просто радоваться жизни, как меня учили мои родители.

Для девяти утра в рабочий день движение на дороге было довольно интенсивным. Нас нагнал огромный полутрейлер, и я поспешно перевела машину в ряд с более быстрым движением. Мне хотелось продемонстрировать Питеру, что я умею управлять машиной. Что я крутая. В последнее время мне хотелось, чтобы Питер меня замечал. А может, и не только в последнее время.

— У вас здорово получается с этой штукой справляться.

— А то!

Питер расхохотался и ударил кулаком по приборной доске.

Я показала ему язык и быстро вернулась взглядом к дороге.

— Что такое?

— Вы говорите: «А то»?

— Ну да. Я у Дилана научилась.

— Вы хоть знаете, что это значит? — Он сказал это таким тоном, будто я беззубая старушка в кресле-качалке.

— Знаю. Это то же самое, что и «точняк».

— «Точняк»? — Он расхохотался.

— Ну да.

— Да уж, этого словечка я давно не слышал. Оно, по-моему, вымерло во времена Вудстокского фестиваля.

— Думаете, я старая и отсталая, да?

— Мы вполне могли вместе учиться в колледже, так что я вовсе не думаю, что вы старая. А насчет отсталая… Ну, может быть.

Я стукнула его по плечу тыльной стороной ладони. Он улыбнулся мне, и я вдруг заметила, что, когда он улыбается, у него на левой щеке появляется ямочка. Я никогда еще не была с ним вот так наедине: никаких детей, никаких занятий, и мне это очень нравилось. Вчера, когда Питер предложил помочь мне с этой поездкой, Иветта бросила на меня удивленный взгляд поверх головы Грейси. Она была совершенно права, приподняв брови. И Филип тоже. И Кэтрин. И Майлз.

Ладно, Джейми. Возьми себя в руки, девочка.

— Если бы вы не делали мне одолжение, я бы вас высадила прямо тут, на выезде… э-э-э, пятьдесят два. — Я повернулась и прищурилась, чтобы прочитать номер выезда, но Питер развернул меня обратно к ветровому стеклу.

— Лонг-Айлендское шоссе опасно, а я не был у океана с прошлого лета, так что мне хочется добраться туда целым и невредимым. Сосредоточьтесь, пожалуйста, на бетонном разделителе в семи сантиметрах слева от вас.

Дальше мы ехали молча. Никакой щит из слов не прикрывал теперь волнующего напряжения, которое вызывало во мне одно только его присутствие. Я испытывала волнение, почти такое же, как в первый день, когда он пришел к нам в квартиру, если не большее.

— Слава богу, что вы наладили компьютер в игровой комнате, — сказала я, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Я его не налаживал, вы новый купили.

— Но вы установили программы.

— Вы и сами могли бы это сделать, если бы захотели. Я могу вас научить.

— Ну, может быть, но вряд ли. А знаете, что бы мне точно пригодилось?

— Что?

— Какая-нибудь программа, которая организовывала бы расписание детей так, чтобы оно синхронизировалось с моим, но при этом можно было бы пользоваться ими по отдельности, — заговорила я быстро-быстро. — Если бы их можно было разделять, то, когда мы распечатываем расписание для детей, в нем не было бы моих встреч. — Я то и дело поворачивалась к нему, чтобы удостовериться, что он все понял.

— Да понял я, понял! Вы лучше смотрите на красивую дорогу и на вон тот грузовик справа!

— Но тогда в моем календаре будет показано местонахождение детей в текущий момент. Мои встречи могут быть обозначены синим цветом, а дела детей — красным. Вы можете так сделать? — Он и я в машине. Вместе едем за город. Вдвоем. Мне придется разговаривать с ним несколько часов. Я все больше привыкала к тому, что хочу его. Я глубоко вздохнула.

— Так как, вы сможете сделать двойное расписание?

— Можно я вам кое-что скажу?

— Ну да. — Я приготовилась.

— Вы переутомились.

— Простите?

— Точно-точно. По-моему, вам нужно как следует прогуляться но пляжу.

— Предупреждаю заранее: на пляж мы не собираемся. Мы едем в наш дом. Забрать из подвала все нужные вещи, которые вы так любезно предложили мне перенести. Потом мы едем обратно, чтобы успеть забрать детей. Для прогулок по пляжу у меня времени нет.

Сорок пять минут спустя, мы подъехали к нашему потрепанному серому домику. Он стоял на Парсонедж-лейн в Бриджхэмптоне, непритязательном поселке между шикарным аристократическим Саутхэмптоном, где жили типы вроде фицджеральдовского Гэтсби, и более богатым Истхэмптоном. Старомодные застекленные окна всех трех спален обрамляли кружевные занавески, а большую часть маленькой гостиной в центре дома занимала разнородная старая мебель, обитая выцветшими тканями в цветочек. Участок, находившийся в восьми минутах езды от берега, окружали огромные ивы и разросшиеся кусты роз.

Мы приезжали сюда каждое лето и в теплые выходные осенью и весной, но когда в конце октября начинало холодать и тонкие стены больше не держали в доме тепло, Филип предпочитал, оставаться в городе. Я так и не успела вымести песок со старых полов, и, когда мы вошли, он заскрипел под твердыми зимними подметками. Воздух в доме был затхлый и соленый.

— Не могу себе представить здесь вашего мужа, — Я заметила, что Питер ни разу не назвал моего мужа по имени. Он открывал дверцы, ища, куда повесить куртку. Я показала ему на крючки возле зеркала в прихожей и спросила:

— Почему?

— Тут для него слишком просто.

— Вы почти угадали. Он не хочет менять здесь мебель, потому что она досталась ему от бабушки. Здесь все новое неуместно. Все остается таким, каким было при бабушке. Но в целом вы правы: Филип здесь часто бывает в дурном настроении, потому что ничего не работает так, как он хочет.

— Я так и думал, — сказал Питер; он вытер лапы Гасси и направился в подвал.

Через час мы набили машину книгами, детскими лыжами и лыжной одеждой, и Питер вынес на подъездную дорожку ящик с вином.

— Ну, вот и все, — Он поставил ящик в машину и захлопнул дверцу.

Я глянула в последний раз на дом, гадая, когда еще мы сможем сюда выбраться. Серое дерево зимой становилось молочного цвета и теряло свой летний блеск. Домик выглядел мило в любое время года, и мне было грустно закрывать дверь. Я задумалась о том, вернусь ли я сюда еще раз, чтобы снова освежить в памяти счастливые летние воспоминания. Ну да, мысль немного пафосная, если учесть, что мы не проводили весело время всей семьей с тех пор, как Дилану исполнилось лет пять. Но дом был очень хорош. И мне нравилось представлять себя счастливой матерью, у которой во дворе бегают маленькие дети.

— Пора ехать, — сказала я, наконец.

— Сейчас всего лишь полдень. Грешно в такой день не прогуляться по пляжу. — Питер выхватил у меня ключи. — Давайте я поведу.

— Вы не знаете, где дорога сворачивает.

— Знаю. Пошли, Гасси. — Я поняла, что его не остановить. Он открыл дверцу машины. — Давай, песик. — Гасси влетел внутрь, довольно пыхтя после утренней пробежки по двору.

Устроив Гасси спереди, мы тронулись к Нью-Йорку. Гасси был ласковый пес, и все время требовал внимания. Он обожал Питера, который возился с ним почти столько же, сколько Дилан.

В лобовое стекло било полуденное солнце. Я надела темные очки, протянула Питеру его очки из ящика на передней панели и откинулась на сиденье, греясь на солнышке. Я смотрела на правую руку Питера на руле: казалось, он полностью поглощен вождением. Сильные узкие пальцы, локоть торчит из окна — небрежная ковбойская манера вести машину. Я знала, что мои фантазии типичны для женщины, живущей в скучном браке без любви, но они были достаточно реальны, чтобы начать беспокоиться о том, что подумает Филип, если узнает, что я переспала с прислугой.

Вдруг Гасси прыгнул мне на колени с намерением высунуть нос из окна. За городом он делает это только в двух местах: когда мы подъезжаем к дому или когда чувствует, что рядом берег.

— Погодите, Питер! Нам нужно свернуть! Направо, давайте направо! — крикнула я.

— Я прекрасно знаю, как вернуться в город. Просто мы сейчас в город не поедем.

— Что?

— Сегодня чудесный день. Мы едем на пляж. Собаке нужно погулять. И вам, похоже, тоже.

Он подъехал к Куперс-Бич, к самому песку, так, что нам видна была полоса прибоя. Гасси уже сходил с ума, и Питер открыл дверь и выпустил его. Неподалеку сидел парень в грузовике «Веризона». Он жевал сандвич с мясом и яйцом. Увидев меня, он помахал рукой и подмигнул мне. Неужели он меня знает? Может, он из местных торговцев, с которыми Филип много лет ругался? Даже если он меня не знает, он наверняка примет нас за парочку. Если я кого-то встречу, Тони с рынка, например, или Роско, того беспутного ремонтника, который никогда не является по вызову, они решат, что у меня роман. Бриджхзмптон такое крошечное местечко! Я не могу пойти гулять на пляж. Но Питер решит, что я зануда и неудачница, если я не могу и десяти минут погулять по берегу с собакой.

И я не могла не признать, что берег прекрасен. А в это чудесное время года, когда летние толпы отдыхающих рассеялись, он был еще лучше. Волны лениво катились по песку, почти не задевая бегавших по берегу крошечных куликов.

— Сейчас слишком холодно для прогулок, — сказала я не очень убежденно.

— Вовсе нет. Посмотрите на волны: они гладкие, значит, ветра нет. Все будет в порядке. Собаке нужно погулять, И вам тоже. И мне будет приятно.

— Но мы не можем. Нужно забрать детей.

— Нет, можем. — Питер схватил мой телефон и набрал номер. — Привет, Иветта. — Я попыталась вырвать у него телефон, но он отпрянул и выскочил из машины.

Я рванулась к нему, перегнувшись через пульт переключения скоростей.

— Дайте сюда телефон!

— Это Питер. У нас тут куча вещей… Да, к концу занятий не успеем… Вы не заберете Дилана за меня? Отлично. Мы вернемся после обеда. — Он выключил телефон, сунул обратно мне в сумку и побежал вслед за Гасси.

Я вела себя глупо. С чего бы мне чувствовать себя виноватой? Ну, прогуляемся мы по песочку и поедем обратно. Ничего страшного. Я вылезла из машины и подошла к пляжу, остановившись у метровой высоты песчаного склона. Вниз я съехала на корточках. Питер уже стоял у воды, уперев руки в бедра. Ну ладно, он классно выглядит. Но, как всегда говорила моя мать, нет ничего страшного в том, чтобы поглазеть на витрины. Проблемы начинаются при покупке.

— Ну, вот и вы. Не так уж страшно, правда? — Он обвел рукой океан, ярко-голубое небо и мягкий белый песок.

— Просто ужасно, — улыбнулась я. Питер нашел грязный старый теннисный мячик и принялся играть с собакой. Гасси весь перепачкался, шерсть у него была в песке, а лапы влажные и липкие. Мне уже не вернуться в дом, чтобы помыть его, придется мыть машину перед тем, как она понадобится Филипу.

— Эй, Джейми! Пора размяться и взбодриться! Вам это полезно!

Я неохотно двинулась вслед за Питером и псом. В сотне ярдов от берега одинокий серфер в зимнем водолазном костюме, ботах и шапочке отважно пытался поймать мелкую волну. Вдоль горизонта медленно двигался танкер. За поросшими травой дюнами вставали величественные летние особняки Хэмптона. Казалось, что большинство из них построил один и тот же архитектор: бежевая старая черепица, сводчатые окна бессчетных спален, изогнутые веранды, обтекающие основное здание. Время от времени между ними виднелось нечто более современное: строгий двухэтажный черный прямоугольник, высокое треугольное здание со стеклянными стенами или простое каменное строение, как в прериях, словно напоминая нам, что мы в 2007 году, а не в начале предыдущего века.

— Потрясающие дома. — Питер нагнал меня. Я сделала шаг назад.

— Да, один другого лучше, — согласилась я. — А удивительнее всего то, что это не основное жилье, а дополнительное.

— Как думаете, сколько стоит вон тот большой? — Питер указал на дом с куполами. Он состоял из трех крыльев, каждое из которых могло вместить семью из двенадцати человек.

; — Вот это я как раз знаю. Это дом Джека Эйвинса. Он купил его за тридцать пять миллионов после знаменитой сделки с «Хэдлоу холдингз». Основные участники заработали миллионов по восемьсот. Ею занимался Филип.

Питер вопросительно посмотрел на меня.

— Нет-нет, он получил лишь свою обычную почасовую плату, и можете мне поверить, он этим весьма недоволен.

— Ага. — Он сказал это таким тоном, будто ему ужасно хотелось что-то добавить.

— Не знаю, к чему вы клоните, но это не имеет значения. Просто обратите внимание: прошлому работодателю вы сказали, что он пассивно-агрессивный ублюдок, мне вы говорите, что я слишком дергаюсь и переутомляюсь. Улавливаете связь?

— Вы на него ни капли не похожи.

— Но вы все равно находите причины для критики. — Черт, он так классно выглядел в черной пуховой куртке и джинсах.

— Я вас не критикую. Ну, разве что совсем чуть-чуть. Но вам на самом деле не стоит так все усложнять с расписанием для Дилана.

Я заставила себя не смотреть ему в лицо, сама удивляясь тому, насколько задетой я себя почувствовала.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что ничего ужасного не случится, если Дилан куда-нибудь опоздает или пропустит чей-нибудь день рождения.

— Но он любит дни рождения.

— Нет, не любит.

— Нет, любит.

— Извините, но он их не любит, — упрямо продолжил Питер. — Он не любит толпу, это одна из причин, по которой он не хочет вернуться в баскетбол: толпы и шум сбивают его с толку. Он мыслитель, одиночка, в толпе он начинает нервничать. В тот день, когда он сорвался и не смог бросить мяч в корзину, он перенервничал не столько из-за ответственной задачи, сколько из-за того, что там было слишком много народу.

— Вы с ним об этом разговаривали? Это он так сказал?

— Да, он.

С какой стати он считает, что знает, моего собственного сына лучше, чем я? Мне не нравилось, что Дилан открывается перед Питером больше, чем передо мной. Меня охватило раздражение, но я постаралась не показать этого.

— Я рада это слышать, Питер. Теперь я могу вздохнуть с облегчением. — Я сложила руки на груди. — Дилан не слишком-то склонен к откровенности. Со мной он откровенничает чаще всего перед сном, когда чувствует себя в безопасности в темноте, будто возвращается в материнское лоно.

— Вам бы тоже неплохо время от времени отходить от расписания.

— Вы ничего не знаете о том, каково быть в этом городе работающей матерью с тремя детьми. Вы имеете смутное представление о том, как проходит мой день.

— А попробуйте. Слабо хоть немного отойти от плана?

— Да никаких проблем. Я запросто могу это сделать.

— Точно?

— Да. Но мы не обо мне говорим, а о Дилане.

— Можно, я вам кое-что посоветую? Ну, давайте же прогуляемся.

— Давайте, — сказала я неохотно. — Скажите мне, что еще вы думаете. Хотя мне все равно вас не остановить. Меня это не обидит, честное слово. — Но я все равно чувствовала себя задетой.

— Рад это слышать. — Он явно собирался с силами: сделал глубокий вдох, словно готовился зачитать километровый список моих ошибок. — Вы командуете своим домом, как безупречной телестудией. У каждого ребенка есть расписание своего цвета на доске для записей (а теперь вы хотите то же самое в электронном формате); у всех работников четкий распорядок на каждый день. И от плана никто не отступает. Никогда. И для Дилана это слишком… — Он замолчал.

Я проследила за его взглядом и уперлась глазами в парочку, которая обжималась на расстеленном на песке большом полосатом одеяле, Девушка перекинула ногу через ноги мужчины, и от них трудно было отвести взгляд, настолько они были увлечены друг другом. Вот только этого нам и не хватало — демонстрации сексуальной страсти, где в качестве зрителей только мы двое.

Я откашлялась и зашагала быстрее.

— Ну, мы живем в большом городе, родители работают… Порядок детям только на пользу.

— До определенной степени. Иногда Дилану лучше побездельничать весь вечер. Черт, да разрешите ему хоть разок уйти из школы пораньше, я его на матч свожу. Ему нужно побыть беззаботным ребенком, если вы хотите избавить его от циничности, чтобы он не думал, что увлекаться чем-то — это не круто. Все так налажено, так размеренно. Некогда присесть и вдохнуть запах моря.

Он вдохнул соленый воздух и присел на песчаный холмик. Откуда-то сзади подул ветерок, и верхушка волны рассыпалась брызгами.

— Я никогда не думала, что буду растить детей в городе, я сама не так росла, — напомнила я, сев рядом с ним, но не слишком близко. — Я бы и рада была жить здесь, но работа держит нас в городе.

— Значит, надо это компенсировать.

— Ну, я же вас наняла.

— Просто напряжение городской жизни не дает детям жить счастливо. И матерям тоже.

— Вы меня, конечно, извините, но что вы знаете о матерях нашего круга?

— Вообще-то я с ними часто общаюсь, когда забираю детей, вожу их в гости, в парк. Они многое мне рассказывают. Они не воспринимают меня как прислугу, вроде Иветты или Каролины. Они часто мне исповедуются, и это довольно забавно.

— И что они говорят?

— Ну, сначала они вроде как хотят проверить, зачем парню такая работа. Когда они с этим разберутся и выяснят, что я работаю над проектом для государственных школ, они очень быстро расслабляются. И начинают разговаривать. Они говорят о мужьях, о том, как они их ненавидят, как их вечно не бывает дома. Все эти «соломенные вдовы» с Уолл-стрит! Я просто слушаю, чтобы они почувствовали, что кого-то волнуют все эти глупости, из-за которых они так нервничают. Одна меня спросила, серьезно так, «как мужчину», нормально ли, по моему мнению, что подрядчик хочет сто тридцать семь тысяч долларов за ремонт гардеробной ее мужа.

— Да, это, должно быть, шокирует. Такие суммы…

— Не просто шокирует. Вас не беспокоит, что ваши дети общаются с этими семьями? — Его волосы от ветра легли на лицо, пара прядей попала в рот, и мне захотелось убрать их. Господи, я что, как Мэри Кей Летурно, та учительница, что переспала со своим тринадцатилетним учеником-самоанцем, отсидела в тюрьме и потом вышла за него замуж? Но потом я вспомнила, что Питер взрослый мужчина ста восьмидесяти сантиметров ростом и всего на шесть лет меня младше.

— Ну да, но я стараюсь поддерживать правильные взгляды в нашем доме.

— Но вы не можете противостоять тому, что они видят. Я вчера водил Дилана к Гинзбергам поиграть, и там мать обрабатывала дом, как спортивную машину.

— Что?

— У миссис Гинзберг две женщины в белой форме и один мужчина в рубашке с галстуком протирали щели по краю окон ватными палочками. Думаете, это нормальное место для детских игр?

— Нет, не думаю.

— А в комнате мальчика шикарные бело-голубые простыни с его инициалами и подушки с оборочками, книги расставлены по алфавиту, а футболки отглажены и лежат в ящиках. Кто вообще гладит футболки?

— Не знаю, мы не гладим. — Я словно оправдывалась.

— И сколько стоят эти простыни? Я вас давно собирался спросить.

— Я не знаю.

— Знаете. У вас такие же.

— Не скажу.

— Тогда я увольняюсь. — Он встал и собрался уходить.

— Да перестаньте вы! Сядьте! Да, они дорогие.

— Это просто безумие. Для детской-то спальни…

— У Дилана футбольные простыни из «Поттери барн».

— Ну да, конечно, такая большая разница! У вас, мам, вся жизнь уходит на то, чтобы поддерживать одно, организовывать другое, планировать третье. Вроде ваших фантазий об электронном расписании с цветовым кодом.

Мне не нравилось, что он сравнивал меня с плаксивыми мамашами с детской площадки.

— У меня не так уж много общего с этими женщинами.

— Да неужели?

— Представьте себе, да, Питер. А что, вы не согласны?

— Я замечаю мелочи. Я вообще хорошо справляюсь с деталями, поэтому я хороший программист. — Он выглядел так мило, когда дразнил меня.

— И что же вы замечаете?

— Я вижу, как ваше поведение меняется рядом с ними. Вы просто становитесь сама на себя не похожей.

— Питер, они — другая человеческая разновидность. — Он начал насвистывать. — Вы шутите, да? Разве по мне не заметно, что я из Миннесоты, и как мне трудно свыкнуться с этой жизнью?

Он сдвинул темные очки на нос и уставился на меня с непроницаемым лицом.

— Я не зациклена на покупке одежды, Питер, и на всех глупостях, о которых беспокоятся эти женщины. Вы же это видите, да? — Кажется, я уже умоляла его.

Он слегка толкнул меня плечом.

— Может, вы умнее и у вас есть карьера, но вас это тоже задело, даже очень. С моей точки зрения, во всяком случае.

Черт, а ведь это больно.

— А вы как тогда живете? Гуляете с друзьями? С подружкой?

— Что?

— Хватит говорить обо мне. Давайте уж тогда перейдем на вас.

— У меня сейчас нет девушки. И если вам так уж обязательно знать, я уехал: из Колорадо по причине разрыва со своей прежней девушкой. Я не спешу завязывать новые отношения. И да, я тусуюсь с друзьями в Бруклине, но и в Манхэттене. И кстати, они куда интереснее ваших знакомых мамаш, — Он вскочил на ноги и побежал: за собакой.

— Кэтрин не такая! — крикнула я ему вслед, но он уже направлялся к машине.

На обратном пути мы оба погрузились в свои мысли, но примерно через час я не выдержала и спросила:

— Ну ладно, дайте мне еще один пример. Что-нибудь в моем поведении, что напоминает светскую даму из Квартала.

Он улыбнулся своей убойной улыбкой и почесал подбородок, а потом усмехнулся.

— Ага, есть пример.

— Какой? — Мне было не по себе.

— Ваши леопардовые подушки.

— Мои что?

— Ваши леопардовые подушки. В каждой чертовой квартире на большом диване в гостиной лежат совершенно одинаковые леопардовые подушки, где-то двадцать на тридцать сантиметров, с нарядными шелковыми кисточками. Две подушки, по обоим концам дивана, поверх других, тоже дорогущих на вид подушек.

Мне стало неуютно. Он продолжал.

— Каждый раз, когда кто-то приходит в дом, вы сразу идете к этим двум подушечкам и как следует их взбиваете, прежде чем открыть дверь. Меня это ужасно забавляет.

Этот парень, словно наблюдательное устройство ЦРУ, вышел именно на тот предмет, который втянул меня в этот мир много лет назад. И он был прав: эти леопардовые подушки действительно были символом. Метафорой этой жизни. Я помню, как впервые зашла в гости к Сюзанне, зная, что мне далеко до ее класса и стиля. Я говорила себе, что мне все равно, хотя на самом деле, конечно, мне было не совсем все равно. Естественно, я хотела, чтобы друзья Филипа, этот замкнутый инцестуозный мирок богатых людей, меня приняли.

Я хотела быть такой, как она, но знала, что по природе своей я этого не сумею. Я села на ее диван и взяла в руки лежавшую рядом мягкую подушечку: я разглаживала пальцами мягкий бархат, обводила желтые и коричневые разводы, подергивала желтые шелковые кисточки, теребила изящное плетение по краям. Я хотела точно такую же подушку. От нее так и веяло деньгами, стилем, уровнем жизни.

Через две недели, когда из «Ле декор франсэз» прибыли мои собственные леопардовые подушки в коробке, завернутой в розовую оберточную бумагу и перевязанной белой лентой, я положила их на свой диван. И с тех самых пор они помогали мне чувствовать себя членом клуба, к которому я не принадлежу.

Но я не могла вот так просто сдаться.

— Питер, я не понимаю, какое отношение дурацкие леопардовые подушки имеют к этому разговору.

— Думаю, вы переняли у местных больше, чем сами заметили.

Я ударила его сумочкой по руке, гадая, что бы он сказал, если бы знал, что подушки обошлись мне в две с половиной тысячи долларов.