Глава 32 Безумная жизнь

Скажем так, после этой истории я не очень-то ждала Филипа дома. А еще через неделю меня уволили.

Моя работа, цель всех моих устремлений, подкреплявшая мою самооценку, в одну минуту была потеряна. Столько возможностей возрождения, обновления и вдохновения были потеряны, стоило мне совершить всего лишь один промах.

Эрик отчаянно старался спасти меня и всех нас, но наш корабль слишком быстро набирал воду. После невероятного выступления Терезы мы еще несколько дней держались, пытаясь найти объяснения, которые заставили бы публику и, что важнее, наших коллег понять ситуацию. Мы ее проверяли: она показывала нам квитанции, а голос мужчины в записях, которые она принесла, был очень похож на Хартли. Два вызывающих доверие эксперта подтвердили, что это его голос.

Но она врала напропалую. Откуда нам было знать? Мы не хотели, чтобы нам сочувствовали, чтобы нас жалели; мы хотели, чтобы люди поняли, в каком контексте мы приняли решение показать передачу. Но, в конечном счете, публика прицепилась к одному факту: журналисты Эн-би-эс купились на фальшивку, и обвела нас вокруг пальца Будро. Она надула даже прожженного Леона Розенберга. Эн-би-эс был самым влиятельным каналом на телевидении, и люди радовались нашему падению, плясали на наших могилах. Все это было просто отвратительно.

Когда стервятники окружили Билла Магуайра, он сражался храбро. Сражался за свою собственную шкуру. «Всегда верен», ага, как же. Он заявил налетевшим, репортерам, что он виноват и допустил ошибку, прося прощения на весь эфир. Но винил он себя совсем в другом; он сказал, что отстранился от производства сюжета, что был занят общим контролем над программами и оставил проверку фактов по сюжету с Терезой Будро другим. Объяснив, что он не раз просил нас все проверить и раскопать ее прошлое, он заявил, что сам ничего не знал, и тем самым сохранил свою работу. Публике его слова казались правдоподобными, по крайней мере, тем, кто не был знаком со средствами массовой информации: он ведь был президент отдела новостей, в конце концов. Президенты не забивают себе голову деталями производства, верно? Только специалисты знают, как это все обстоит на самом деле.

И как мне было отнестись к этому предательству? Попытаться оправдать его? Попытаться понять? Отметить, как далеко Магуайр ушел от трущоб Гэри в штате Индиана, как будто его с трудом завоеванное положение позволяло ему предавать коллег? Что мне, простить его, потому что он черный и вырос в нищете? Мне наплевать было, где он вырос и белый он или черный; главное, что он, паршивец, спрятался при малейшей опасности, хотя обещал меня поддержать. Рэмбо бросил нас в беде. Ему сообщили все факты, и Магуайр, бывший морской пехотинец, человек, отвечавший за все, решил пустить сюжет в эфир и налил себе чертов бокальчик виски.

А когда мое бешенство утихло, на меня навалилось чувство вины, заставив приглядеться к ситуации повнимательнее. Я поняла, что Магуайру вовсе не обязательно страдать вместе с нами, если можно доказать свою непричастность. Меня переполнял гнев, и я то и дело меняла свой взгляд на события. В конце концов, Билл Магуайр сохранил свое место, пообещав внимательнее следить за продюсерами и создать группу по реорганизации процесса проверки фактов на телеканале.

А что Гудмэн? Человек, на которого я работала десять лет, помогая ему лучше выглядеть и казаться умнее, чем он есть? Я правила его сценарии, придавала блеск вопросам, которые он задавал, пудрила ему лоб, когда он покрывался потом, и приглаживала его жесткие волосы. А он в решающий момент тоже заявил, что не в курсе дела. Объявил, что ведущие новостей столько путешествуют, что просто не могут уследить за всеми сюжетами, которые они освещают, не могут нести ответственность за подготовительную работу, за исследования. На то и нужны продюсеры, которые проверяют факты.

Так что хотя Гудмэна и не оставили в покое, карьера его не погибла. Ему сделали выговор, сняли с «Вечера новостей», но дали свою команду для часовых документальных передач. Он, вообще-то, этого и хотел; он много лет пытался вырваться из жерновов «Вечера новостей» и получить свое подразделение, чтобы более глубоко, в часовом формате, освещать серьезные проблемы. Так что «наказание» вышло то еще.

В итоге пострадали, прежде всего, продюсеры. Эрик, верный себе, был со мной до конца. Впрочем, хоть я и не хочу умалять его верность, я не уверена, что у него был выбор. Нас с ним попросили подать в отставку, поскольку мы предали доверие публики. Пусть даже мы не могли этого знать, не могли себе такого представить.

Через две недели после того, как интервью вышло в эфир, я сидела в коридоре у кабинета Магуайра. С момента передачи «Новостей и фактов» он вел переговоры о моей судьбе со своим боссом, председателем компании, владевшей Эн-би-эс. Их совет директоров требовал крови, надеясь спасти свою репутацию и не потерять клиентов в других издательских и кабельных компаниях из-за фиаско с Терезой Будро на Эн-би-эс — своей главной жемчужине.

Магуайр пригласил меня к себе, и я сразу все поняла.

— Джейми, не буду с тобой юлить, перейдем сразу к делу. Я встретился с советом директоров компании. Нам придется тебя уволить, с сегодняшнего дня. Конечно, выходное пособие…

Я лишилась дара речи. Оглядев комнату, я не заметила, чтобы и он паковал вещички. Похоже, маленькие люди теряют работу, а большие шишки остаются в безопасности. Не мы первые, не мы последние.

— Выходное пособие? Вот так, значит, дело обстоит? Я проработала здесь десять лет, и мы переходим к выходному пособию уже во втором предложении?

— Джейми, не надо делать ситуацию еще более некрасивой, чем она есть.

— Билл, я не сделала ничего плохого. Я почти всю жизнь здесь проработала, я сделала здесь карьеру. Это… это нечестно. Откуда мне было знать, что меня намеренно обманут сумасшедшие, решившие отомстить всему телеканалу. Они целились в руководство, а не в такую мелкую сошку, как я.

Магуайр пожал плечами. Я продолжила:

— Я все десять раз перепроверила. Я не могла знать, что на самом деле творилось.

— Ты выпустила сюжет, создавший нам проблемы.

— Я высказала свои сомнения. А вы, мистер Я Никогда Не Бросаю Своих, сказали мне, что освещали избирательные кампании и лучше меня знаете, что окончательное решение принадлежит вам.

— Тебе не стоит припоминать мне мои слова. И окончательное решение действительно принадлежало мне.

— Тогда почему работу теряю я? Вы президент департамента новостей! Вы дали разрешение пустить сюжет!

— Так уж обстоят дела.

— Что ж вы не спасли своих? Разве не этому учат морских пехотинцев, разве не это означает девиз «Всегда верен», или вы ничему не научились в…?

— Джейми, все кончено. Это окончательное решение.

— Но я…

— Все кончено.

Мне нечего было сказать.

— Может, я и мог бы разделить с тобой ответственность, но я не собираюсь страдать из-за этого. Я всегда говорил, что сюжет твой. — Он наклонился ко мне поближе. — Как я сказал тебе в кабинете Эрика, в конце концов, продюсер этого сюжета ты. И ты совершенно не права, обвиняя меня. Ты высказала сомнения, а не настояла на том, чтобы снять сюжет. Это две разные вещи.

Я невольно задумалась. В чем-то морской пехотинец был прав. И вот что странно: в этот ужасный момент, когда я теряла работу, я думала только о Питере. О том, как я от него отмахнулась. Почему я не прислушалась тогда к его словам? Неужели ради того, чтобы не позволить себе признаться в своих чувствах к нему?

— Может, мы на тебя и надавили, но тебе придется признать, что ты позволила на себя надавить. Я сказал тебе, что если ты решительно выступишь против, я не запущу сюжет. Ты слегка отбивалась, но этого было недостаточно. Ты не давала отпор, а отмахивалась, а потом и вовсе отступила. Мы выступили против одного из самых важных людей в правительстве. Это требует взрослого подхода к делу, а не хныканья. Я тебя не предал, Джейми. Ты мой лучший сотрудник. Ты сама себя предала. Ты не доверилась собственному суждению. Ты уступила трем мужчинам, которые старше и опытнее тебя. В этом была твоя ошибка, и ирония заключается в том, что именно поэтому ты потеряла работу.

Когда я вернулась от начальства, Эбби пребывала в горе.

— Что я буду без тебя делать? — простонала она сквозь слезы.

— А я, по-твоему, что буду делать без работы? Вся моя жизнь сломана!

— Ты найдешь другую работу, ты так хорошо делаешь свое дело, — заявила она.

— Эбби, я радиоактивна. Никто не станет брать меня на работу, просто не посмеет. Мое имя в связи с этим провалом прозвучало в каждом средстве массовой информации на всю страну. Даже если какая-нибудь компания и захочет нанять меня, она не сможет — новость о моем зачислении в штат тут же попадет в газеты и плохо отразится на их репутации.

— Нет, что ты, — умоляющим тоном отозвалась она. Я посмотрела на нее, приподняв брови.

Она продолжила:

— Ну, хорошо, может, так оно и есть, и ты сейчас радиоактивна, но это пройдет, как в Чернобыле.

— Эбби, в окрестностях Чернобыля в радиусе тридцати километров так никто и не живет, там еще сто лет будет слишком радиоактивно.

— Ох…

— Ну да. Странно, что ты этого не знаешь.

— Ну, хорошо, тогда ты будешь не Чернобыль, ты будешь несчастный случай на атомной электростанции, который почти случился, но потом все обошлось.

— Эбби, но у нас-то ничего не обошлось.

После обеда я повела Дилана погулять в парк, чтобы рассказать ему, что произошло в Эн-би-эс Ему нужно было знать, нужно, чтобы я ему просто и конкретно объяснила, что случилось у мамы на работе. Тереза Будро наврала не затем, чтобы сделать больно мне, а чтобы задеть всю телесеть. Это не имело ничего общего со мной. Он был рад узнать, что она не в меня целилась. Поговорив, мы поднялись к замку Бельведер, чтобы полюбоваться видом и посмотреть на животных. Я сидела в трех метрах за спиной сына, прислонившись спиной к башне — замка и держась за толстые перила верхнего балкона. Ветер усилился, и я поплотнее закуталась в свою огромную овчинную куртку; мороз казался не таким сильным из-за того, что над нами светило яркое послеполуденное солнце. Мир вдруг ушел у меня из-под ног, но пребывание в этом знакомом месте меня успокаивало.

— А черепахи все ползают туда-сюда. Мне за ними не успеть, и я сбиваюсь со счета.

— Дилан, ты их уже минут десять считаешь.

Я погладила кончиками пальцев гравировку на оборотной стороне лежавшего в кармане секундомера, который подарил мне Питер, — «Пора опять потанцевать». — Там одна черепаха никак не может подняться. Она уже почти подобралась, но на камни ей не залезть. Так что она колотит лапами, как ненормальная, а потом словно бы сдается и ищет другое место, попроще.

— Я замерзла, милый. На животных в другой раз посмотрим, скоро надо будет возвращаться.

— И она, по-моему, замерзла. Почему остальные не подтолкнут ее головами? Они просто смотрят, как она мучается.

— И ты тоже, Дилан.

— Ну да, но я хочу, чтобы она поднялась. И я бы ей помог. А они нет. Я хочу остаться.

— Ну, хорошо, я знаю, это твое любимое место. Не будем торопиться.

— А эту женщину посадят в тюрьму? Людей сажают в тюрьму за то, что они врут по телевизору?

— К сожалению, нет. И она уехала далеко, на какой-то остров, никто не знает, где она.

— Это странно. И странно, что Питера нет.

— Он был бы рад здесь быть, если бы мог, милый.

— А что случилось на дне рождения у Энтони?

Солнце ушло за тучи.

— Тогда как раз эта женщина выступила по телевизору. А папа с мамой немножко поспорили. Как там черепаха?

Кажется, мне надоело. Я обняла его.

— Хочешь домой?

— Хочу еще кое о чем спросить.

— Давай.

— А вы с папой еще будете любить друг друга?

— Я же тебе сказала, милый, мы всегда будем любить друг друга. Просто нам нужно время. Для детей это непонятно, но ты ни в чем не виноват.

— Я знаю. Почему все мне это повторяют? Я никогда и не говорил, что это я виноват.

— Не знаю, милый. У взрослых бывают странные идеи.


Загрузка...