Обреченные на смерть

Глава 11

Копам, убитым при исполнении служебных обязанностей, полагались роскошные похороны. Это было что-то вроде компенсации им от начальства. Вы получали пулю в лоб или вообще превращались в кровавое месиво, как это случилось с верным другом Каллена, Нейлом Циммерманом, и за это департамент полиции хоронил вас с оркестром и прощальным салютом.

Хоронили обычно в районе Квинс или на острове. Иногда — в Винчестере или Рокланде, Бруклине или Бронксе. (В таких случаях никогда не хоронили на Манхэттене, потому что копы там не живут. Любой коп скажет вам, что хранители зоопарка не живут в зоопарке.) Во время похорон всегда где-нибудь поблизости были не высокие дома и ряды полицейских с черными лентами на бляхах. Над ними — чистое небо. Репортеры, сочиняющие свои первые статьи о похоронах полицейских, смотрели на эти стройные ряды и делали заметки в блокнотах о том, что они «волнуются, как волны в синем море». Те же из журналистов, которые побывали уже на многих похоронах, интересовались, где может быть ближайший бар и открыт ли он, надеясь, что и на этот раз они отпишут что-нибудь подходящее о рядах полицейских в синем, похожих на морские волны. Среди местных полицейских присутствовали, как правило, полицейские из других городов, других штатов и, случалось, из других стран. Полицейское братство скорбело по убитым.

Обычно во время таких похорон было довольно холодно или шел дождь, или было очень жарко. Поминки чаще всего проходили в кафе рядом с магазином сладостей, в витринах которого выставлены модели кораблей и самолетов, сборкой которых уже никто не занимался последние тридцать лет. Седовласая женщина с серым лицом, жена владельца магазина, возле которого происходили поминки, или его мать, или бабушка, одетая в серый свитер, обычно выглядывала из окна над магазином — сквозь стекло, если погода стояла холодная, или положив на подоконник серые локти и высунув голову наружу, если было тепло. Поблизости бродил обычно какой-нибудь придурок, кричал грудной ребенок, дети время от времени непроизвольно икали, и на них сурово шипели взрослые.

Кладбище обычно было большим, как штат Канзас, со множеством каменных надгробий. Над ним часто пролетали самолеты. Поблизости извивалась шоссейная дорога. Обувь хоронящих обычно была в грязи. Священник привычно напрягал голос, чтобы его было слышно за воем ветра, и всегда его слова не бывали услышаны, если только он не был раввином, но даже если он был раввином, все равно ему не удавалось перекричать вой ветра. Вдовы обычно вздрагивали, когда раздавались залпы прощальных салютов. Их мертвые мужья были простыми полицейскими, а не инспекторами. Инспектора в большинстве случаев умирали в своих кроватях. Но полицейских убивали при исполнении служебных обязанностей, и им устраивали инспекторские похороны в качестве компенсации.

Что касается полицейских вдов, то на них стоит обратить более пристальное внимание. Траур был неотъемлемой частью их натуры. Они были обречены на утраты. Панихида была их гимном. Посмотрите на Аниту Тодд, по паспорту все еще миссис Лютер Тодд, но разведенную с мужем уже два с половиной года назад и начавшую новую жизнь, свою собственную. С Лютером ее связывала только привычка и необходимые формальности — налоги, страховка, акции и долги. Посмотрите на Аниту Тодд — это идеальная вдова погибшего копа. Видите, как она вздрогнула, когда прозвучал залп салюта. Взгляните, как развевается ее вуаль на ветру Обратите внимание, как вздрагивают ее плечи, как дрожат колени. Вглядитесь, как обнимают ее вдовы других погибших копов, одетые в черное. Посмотрите, как они лишают ее индивидуальности, затягивают в паутину своего уныния…

— Боже, Конни.

Спасаясь от ветра за тонким деревом, растущим на кладбищенском холме в Бруклине (было ли это в Бруклине? Да, именно там), чуть ли не по колено в снегу, Каллен отчаянно мерз и вдруг, к своему удивлению, увидел стоящую среди вдов свою собственную жену, Конни Каррера, которая когда-то говорила о том, что раз в год люди должны приходить на работу голыми. Он отошел от своего укрытия, где спасался от ветра, и стал спускаться вниз по холму. К тому времени, когда он оказался рядом с могилой, Аниту Тодд уже унесли в один из вдовьих автомобилей. Каллен коснулся локтем Конни, она отшатнулась. В ее глазах был страх, как будто он был самой Смертью.

— Привет. Извини.

— Я тебя видела, когда ты спускался с холма, — Конни стояла к нему вполоборота, смотрела вдаль и говорила сквозь зубы, как информатор, сообщающий сведения полицейскому на улице, не понимающий при этом, что вид у него весьма подозрительный. — Ты хромал.

— Спускаться всегда труднее, чем подниматься. Так говорит мой массажист.

Она бросила на него взгляд, который он интерпретировал следующим образом: «Ты имеешь в виду ее массажиста. Я не могла затащить тебя к врачу, но с тех пор как ты живешь с ней, ты то и дело ходишь по массажистам и на иглоукалывание. Туда-сюда».

— Мы давно не виделись, — сказала она.

Сто сорок шесть дней. (Но кто считал дни?).

— Дженни Свейл хоронили сегодня утром. (На почти таком же кладбище. В Нассау или Саффолке. Там так же дул сильный ветер, лежал снег, такие же лимузины стояли за деревьями. Там тоже было много синего цвета. Но Джо Данте там не было. Почему же не пришла Джо Данте? Ведь она говорила: «Завтра. Пожалуйста».) — Ты не была на ее похоронах, не так ли?

Конни отрицательно покачала головой.

— Я знаю Аниту по группе поддержки, — она опять окинула его быстрым взглядом. В группу поддержки входили разведенные жены полицейских и некоторые из покинутых возлюбленных. Она так посмотрела на него, потому что он вышел из подобной группы, созданной для полицейских-мужчин.

Каллен и сам мог постоять за себя без всяких там дурацких групп. Бога ради, он же не кричит на свою жену, не интересуется, с кем она там живет все эти последние одиннадцать лет, так почему же она никак не хочет успокоиться?

— Я не знал, что ты все еще посещаешь эту группу.

— Я несколько лет туда не ходила, но пошла опять после того, как тебя ранили… Энн приходила несколько раз. Я думаю, ты знаешь об этом.

Это означало — она уверена в том, что он не знает. Почему же она еще сделала паузу перед тем как выдать эту информацию? По-видимому, между ними действительно шла война. Женщины были на одной стороне, мужчины — на другой. Между ними ничейная земля. Воздушные налеты, артиллерийские обстрелы, шпионы, раненые, и все такое.

— Собрания по-прежнему проходят в церкви в Эллихерсте? Тебе туда далеко добираться, кружным путем.

Теперь она посмотрела ему прямо в глаза. Наконец-то она чувствовала себя уверенно.

— До Мэдисона не так уж и далеко. Тебе просто кажется, что это неблизко.

Мэдисон был расположен в двадцати милях от Гудзона, в районе Вочанг, и Конни вместе со своим мужем, Дагом, и детьми, Джеймсом и Тенни, перебрались туда в прошлом году, после того как были украдены автомобили Конни и Дага. И после того, как Дага ограбили в метро, приставив к горлу дуло пистолета. А Тенни угрожали ножом на улице возле школы. А на Джеймса и на других хоккеистов, когда они играли в Центральном парке, напали бандиты — избили игроков и тренера, забрали клюшки, шайбы, перчатки, свитера, щитки и скрылись.

— Ну хватит, — сказала тогда Конни. — Пора переезжать отсюда.

— Дело не в Мэдисоне, — сказал Каллен, — и не в расстоянии. Дело в детях. Они так заняты. Когда я приезжаю в Мэдисон, Тенни постоянно нужно куда-то лететь. Она все время куда-то опаздывает. Если Джеймс не в школе, то играет в хоккей. По крайней мере, когда он хотел быть Хоуги Кармайклом или Бон Джови, его можно было застать в комнате, где он сидел в наушниках и слушал музыку. Теперь, когда он хочет быть Уэйном Грецки, он постоянно торчит на катке. Вот почему, приезжая туда, я вижу только тебя и Дуга. Вы оба мне нравитесь, но я не для того приезжаю, чтобы видеть вас. Это ты можешь понять?

Конни кивнула.

— Я могу это понять, — она взяла Каллена под руку, и они пошли по глубокому снегу к стоянке автомобилей.

— Наши дети стареют, — сказал Каллен.

— Это мы стареем, а они взрослеют. Посмотри, как мы тащимся с тобой, будто две развалины.

— Когда я вспоминаю о хоккее, то чувствую себя стариком.

Конни рассмеялась:

— О хоккее?

— Я раньше часто бывал на хоккейных матчах в Гарден, на углу Пятидесятой и Восьмидесятой улиц. После игры хоккеисты выходили через центральный выход. Мы поджидали их и, коротая время, ели хот-доги и пили фанту. Моим кумиром был Бобби Халл. Он играл не за «Рэйнджеров», а за «Блэк-Хоукс», поэтому я никому не говорил о том, что боготворю его.

— «Блэк-Хоукс», они из Детройта? — спросила Конни.

— Из Чикаго. «Ред Уингз» из Детройта. Чикаго, Детройт, «Рэйнджеры», «Монреаль Канадиенс», «Мэйпл Ливз» из Торонто, «Бостон Брюинз» — это основные команды. Тогда их было только шесть, теперь двадцать с чем-то.

— А почему ты чувствуешь себя старым?

— Я слушал В ФАН в машине. И был удивлен.

— Джеймс слушает эту радиостанцию, и Даг включает иногда.

— Но мне кажется, ты бы сошла с ума, если бы послушала ее.

Каллен остановился и начал счищать снег со своих туфель.

— Нейл предпочитал эту радиостанцию и сводил меня с ума. Когда в первый раз после… после того, что случилось, я ехал в машине, радиоприемник был настроен на ее волну — еще Нейл, как всегда, сделал это. Я так и оставил приемник настроенным на эту станцию, в знак памяти о нем. Правда, иногда я слушаю джаз.

— Нет, не джаз, а Фрэнки Крокера, эту радиостанцию «ВБЛ, пинающие С». Энн стала беспокоиться, после того как ты начал слушать ее слишком часто. Я несколько раз включала эту станцию, чтобы понять, что ее тревожит.

Они что, разговаривают друг с другом, Конни и Энн? Говорят о своих проблемах? Обсуждают то, что беспокоит их в нем?

— И что?

— Ну, это в основном для черных. Если бы Даг или Джеймс слушали ее, то у них было бы чувство вины, я думаю.

— Из-за того, что они белые?

— И принадлежат к среднему классу.

— Там в основном передают музыку. Фрэнки Крокер проигрывает вещи Джонни Мэтиса, Эллы Фицджеральд, Луи Армстронга. Но он любит и белых певиц — Лизу Стэнсфилд, Линду Ронстадт, Шинеад О’Коннор.

— Линда Ронстадт и Аарон Невил. Две общественные клизмы, как называет их Тенни. Она ненавидит рэп. Она считает, что рэп — это для «основных».

— А что такое «основные»?

— Ну, это самоуверенные пижоны. Зануды.

— Снобы?

— Ты понял, — Конни уже не держала его под руку, но стояла рядом с ним так близко, как положено стоять бывшей жене около бывшего мужа.

Может быть, даже ближе чем положено. Она сделала шаг в сторону. Решила поменять тему разговора: — Энн говорит, что ты много пьешь.

— Я пью пиво.

— Много пива. Энн находит забавным, что ты сдаешь бутылки из-под пива. Все видят, как много ты пьешь. Раньше люди избавлялись от таких улик.

Находит это забавным? Все видят? Как ему уклониться от сути вопроса?

— У меня болит нога. Я расслабляюсь при помощи пива. Послушай, Конни. Я не знал Лютера Тодда. Не знаю и Аниту. Но мне нужно поговорить с ней. Всего пять минут.

В глазах Конни опять появилось что-то неуловимое, присущее взгляду информатора, когда тот вспоминает, чего он никогда не должен забывать: вы хорошо к нему относитесь только потому, что он собрал достаточно много интересной информации. Через минуту, через секунду, через миг всем будет плевать на него.

— Ты на работе?

Он пожал плечами. Кто-то ведь должен заниматься расследованием.

— Лютер был связан с преступным миром?

— Спроси ее, пожалуйста, Конни. Я не знал, что ты будешь здесь, и собирался спросить ее сам, но лучше будет, если это сделаешь ты.

Конни колебалась некоторое время, потом сдвинулась с места, отмерив полный шаг, потом еще один. Теперь она могла идти в любую сторону.

— Подожди здесь.