Обреченные на смерть

Глава 26

— Если не считать нынешнего, — говорила Энн, — какое было самое плохое Рождество в твоей жизни?

— В 1976 году, — отвечала Мейбл Паркер, — мне тогда только что исполнилось тридцать лет, и я поехала в Аспен на две недели вместе с Гарри Гринштайном, доктором Гарри Гринштайном из нью-йоркского Корнельского медицинского центра. Он был очень красивый. Похож на Роберта Редфорда, только был брюнетом. Умный, обладающий чувством юмора, хорошо сложенный. Отличный лыжник и не пижон. У него только что закончился продолжительный роман с одной женщиной, с которой он познакомился в институте. Она вычислила каким-то образом, где он находится, и прибыла туда в середине первой недели нашего пребывания в Аспене и стала настаивать, чтобы он вернулся в Нью-Йорк.

Он поехал на два дня, сказав мне, что ему нужно срочно съездить по работе.

Пока его не было, я переспала с одним инструктором по лыжному спорту. Знаешь, как это было в семидесятых: если кто-то бросал тебя, ты тут же находила кого-то другого. Инструктора звали Скип Гейнс. Прошлым летом я видела его фотографию в одном из журналов. Теперь он стал звездой. В постели он был очень хорош.

Доктор Гарри вернулся в субботу. Когда мы начали трахаться, я почувствовала, что от него пахнет его любовницей. Я укусила его за член, чтобы он понял, что я знаю — он врет мне. В тот же вечер я улетела домой. Это было накануне Рождества. В самолете все ко мне очень хорошо относились — наверное, они догадывались, что со мной произошло. Мы устроили небольшую вечеринку. Во всем самолете было всего двадцать или тридцать человек. Получилось довольно мило.

Через два года доктор Гарри женился (я прочитала об этом в «Таймс»), но не на своей прежней подруге, а на женщине, которая владела несколькими бутиками в Истсайде. А как насчет тебя?

— У меня ничего такого драматического не было, — сказала Энн. — Я часто езжу домой на Рождество. Мать готовит, мы с братом едим и играем в джин, отец смотрит футбол.

— Я думаю, что Джо проводит Рождество со своими детьми, — заметила Мейбл. — Или мы не говорим о Джо?

— Мы можем говорить о ком угодно, — сказала Энн. — Мы скоро умрем. Ведь таков сценарий, не так ли? Когда я, будучи еще девочкой, впервые увидела это слово, я подумала, что оно произносится: сина-рио.

Они избегали строить какие-то предположения о сценарии. Они находились в мрачноватом кабинете с металлическим столом и металлическими стульями. На полу постелен относительно новый ковер. И это было все — ни телефона, ни полок с папками, ни календаря на стене. Ящики стола пусты, за исключением верхнего, в котором лежала резиновая лента, монетка достоинством в один пенни, пакетик конфет и листок бумаги — такие вещи можно обнаружить в верхнем ящике любого металлического стола. Окон не было, только тяжелая металлическая дверь, которая с грохотом открывалась и закрывалась. Под потолком горели две стопятидесятиваттные лампочки. Свет был слишком яркий, и поэтому Энн встала на стул и начала выкручивать одну из лампочек.

Ах да, там на полу лежали еще два стареньких матраса и два рваненьких одеяла.

— Их украли у бездомных, — предположила Энн.

Вот такое у них было Рождество. То, что наступила уже среда, они узнали по часам «Ролекс», которые были на руке у Энн. А привезли их сюда в понедельник, прямо из офиса Мейбл, находящегося в здании с семью углами, расположенного в Гринич Вилидж.

Их кормили, так сказать: давали пиццу, кока-колу. Первую пиццу выдали около одиннадцати часов тридцати минут в понедельник, когда их только привезли сюда, вторую — во вторник, в полдень. Третью пиццу они получили также во вторник, около половины десятого вечера.

— Итак, что же нам известно? — спросила Мейбл после того как прибыла вторая пицца, явившаяся точно так же, как и первая: тяжелая металлическая дверь открылась, ввалился лысый и усатый Джерри, опустил на пол коробку, поставил рядом бутылки с кокой, тут же вышел, закрыл дверь и запер ее. Это заняло у него максимум три секунды. Все, что они смогли увидеть за спиной лысого усатого Джерри была темнота. Что там было на самом деле? Комната, склад? Неизвестно.

— Мы знаем, что это в районе, где живут итальянцы, — сказала Энн. Она подумала так, потому что их постоянно кормили пиццей.

— Возможно, — согласилась Мейбл. — Мы знаем, что поблизости находится пиццерия. Пицца, которую нам приносят, еще теплая.

— А может быть, в этом здании есть кухня, и они специально подогревают пиццу.

— Правильно. Потому что у них теплые сердца.

— Точно.

— Точно. Мы знаем… — сказала Энн, — мы знаем, мы знаем… Я слышала шум моторов грузовиков. Ты слышала?

— Когда? Прямо сейчас?

— Прошлой ночью. Когда мы пытались уснуть.

— Я не смогла уснуть, а ты спала.

— Да, я немного поспала. Ты тоже.

— Разве я спала?

— Я наблюдала за тобой, — сказала Энн. — Я думала: как это она может спать? Тебе снился сон, твои ресницы дрожали.

— Что это были за грузовики?

— Только не те грузовики, которые ездят по шоссе. Небольшие фургоны, перевозящие по городу всякую всячину.

— Может быть, это были машины, перевозящие мусор?

— Может быть… Хотя нет. Не слышно было, чтобы на них что-то грузили. Машины просто подъезжали и отъезжали. Сколько времени нас везли сюда из Гринич Вилидж? Час? Полтора часа?

— Когда на меня наводят пистолет и говорят, чтобы я делала то-то и то-то, мне не приходит в голову смотреть на часы, — сказала Мейбл.

— Я хотела засечь, сколько времени мы были в пути, но в темноте не могла разглядеть стрелки. Я лежала на полу под одеялом. Тебя тоже накрыли?

Мейбл кивнула:

— Было только две машины или еще и третья?

— Лысый Джерри вел ту машину, в которой была я, — сказала Энн.

Это был «додж» или «крайслер». Мария сидела на переднем сиденье. Она все время поворачивалась и поправляла одеяло. Она…

— Что «она»?

— Ничего. Кто был в «кадиллаке»?

— Такой, небольшого роста. Мне кажется, его зовут Эдди.

— Да, Эдди.

— Он вел машину. Сэм Кокс и Пул сидели на переднем сиденье. Эдди поставил инвалидную коляску Пула в багажник. Она там гремела. Сначала я думала, что это ты там в багажнике… Что? — Мейбл приблизилась к Энн, пытаясь заглянуть ей в глаза. — Что, Энн? Что?

— Ничего.

— Ты уже это говорила.

— Я не хочу пока вселять в тебя какие-то надежды, чтобы ты потом не разочаровалась.

Мейбл пожала плечами.

— Я тебя понимаю. Итак, сколько же времени нас везли сюда? Час? Полтора часа?

— По меньшей мере полтора часа. Я хотела понять, везут ли нас по мостам и через туннели, но не смогла этого определить. Сначала мы ехали в южном направлении, по Седьмой авеню, но куда направились после этого, я просто не знаю. Могу с уверенностью сказать, что мы не в Манхэттене. Больше я ничего не могу сказать.

После некоторой паузы Мейбл съязвила:

— Давай, Энн. Всели в нас надежду.

Энн попыталась ее успокоить:

— Мария прикоснулась к моему плечу, к моему бедру, как бы говоря: не волнуйся, все будет хорошо.

Мейбл фыркнула.

— О’кей. Может быть, это мне только показалось, — медленно проговорила Энн. — Но как ты объяснишь то, что она рассказала нам об убийстве парикмахера?

— А что она нам рассказала? Я не помню.

— Элвис Полк убил парикмахера в Ньюарке, который также занимался татуировками. Он вывел татуировку Элвиса, после чего тот убил его. Марии сообщил об этом ее шурин. Она позвонила Маслоски, Ричи Маслоски из отдела внутренних дел. Зачем бы ей делать это, если она…

— Если что?

— Я не знаю. Я не знаю, что происходит.

— А если она преступница? — спросила Мейбл. — Я скажу тебе, для чего она это сделала. Все хотят смерти Элвиса Полка. Копы хотят его смерти, преступники тоже. Копы спят и видят его мертвым, потому что он убил двух из них, преступники хотят его смерти, потому что они наняли его уничтожить этих двух копов, а больше он им не нужен. Фактически они хотят избавиться от него. Мария — одна из преступников.

Преступники? Это слово ничего не объясняло и было слишком простым в данной ситуации.

— Элвис позвонил в твой офис. Ты позвонила Пауэлу Руту. Он сообщил оперативникам. Появился Пул. Рут дружит с Пулом или у Пула есть кто-то среди оперативников? На своей свадьбе Мария заговорила о Квинтине. Теперь я понимаю…

Когда они ели первую пиццу, Энн объяснила, почему она не рассказала Мейбл, своему адвокату и лучшей подруге, о том, что она видела после того как оставила Каллена в воскресенье, отправившись по Риверсайд-Драйв к тому месту, где умерла Квинтана Давидофф, и присев на скамейку, неподалеку от которой был уличный фонарь.

— Все это одни предположения, — говорила Энн, — я ничего не могу доказать.

— Чушь, — отрезала Мейбл. — Ты же обладала огромной властью над всеми этими людьми, зная то, что ты знаешь. Ты могла бы стать властелином всего города, всего мира. Ты была бы человеком, обладающим самой большой властью во всем мире. Все мы восхищались бы тобой, целовали бы твои ноги и лизали твой зад. Есть ли в этом городе хоть один человек, обладающий большей властью, чем Сэм Кокс? У нее самый высокий рейтинг. Подумай, насколько могущественнее ты могла быть, зная какие-то компрометирующие вещи о Сэм Кокс.

Энн не могла опровергнуть этого, а потому предпочитала не говорить на эту тему до тех пор, пока Мейбл не затронула ее снова.

— Теперь я понимаю, — повторила Энн. Но на самом деле она мало что соображала. Она была уверена только в том, что Мейбл права: знание это — сила. Она теперь ясно осознавала: есть группа людей, которые боятся ее из-за того, что она знает о них, и поэтому хотят убрать ее.

— Я голодна, — сказала Мейбл. — Где эта чертова пицца?

— Мейбл, — сказала Энн.

— Что?

— Давай сделаем друг дружке по рождественскому подарку.

— Великолепная мысль. Я люблю шоколад.

— Давай выберемся отсюда.

— О, Энн…

— Нет, я серьезно. Они не так умны, как думают… эти преступники. Они просто дураки.