Обреченные на смерть

Глава 19

Квинтина Давидофф — девушка, которая никогда не умрет. Квинтина Давидофф все еще была мертва, но к ней проявлялся весьма живой интерес и после двадцати трех дней, прошедших с момента ее смерти, и ее жизнь, которая составила всего четырнадцать лет, шесть месяцев, три недели и шесть дней, была уже окружена мифологией.

Будучи всего лишь первокурсницей, Квинтина была уже ведущей виолончелисткой в оркестре мидлбрукской музыкальной школы, она была солисткой в филармонии, но она не входила в состав всемирно известного квартета, она не подписала контракт на кругленькую сумму с какой-нибудь фирмой, выпускающей грампластинки. Квинтина с энтузиазмом играла в хоккей на траве за мидлбрукскую школу, но она не была выдающейся хоккеисткой. Квинтина действительно заняла третье место в чемпионате по шахматам, но участниц в нем было всего пять, двое из которых уже встречались с мальчиками и поэтому пропускали матчи.

Французкий язык, математика и биология были факультативными предметами для всех желающих.

Да, Квинтина репетировала роль Эстер в пьесе «Встречай меня в Сан-Луисе», но претенденток на эту роль было очень мало, так как в мидлбрукской школе эту пьесу считали старомодной. (Модной признавалась постановка «Мужчина, который принял свою жену за шляпу».)

Квинтина была похожа на Мерил Стрип только великолепными волосами да смешным выражением лица.

Тем не менее, несмотря на все преувеличения, Квинтина, безусловно, была умной, привлекательной и талантливой девушкой, и ее смерть, произошедшая в результате того, что в ее голову попала бутылка «Столичной», брошенная из окна роскошной квартиры дома, в котором обитали очень богатые и известные люди, была, несомненно, трагедией.

В Нью-Йорке вообще не так уж редко что-то падало из окон или с крыш. Многие нью-йоркцы разных национальностей были наслышаны о таком — то упадет кому-нибудь на голову горшок с цветком, то помидор, то электровентилятор, то алюминиевое кресло, унесенное ветром с крыши дома, где кто-то любил посидеть в нем и позагорать. Об этих случаях ходили слухи и рассказывались анекдоты. Энн знала их множество.

— Когда я училась в колледже, — говорила Энн лейтенанту полиции из девятнадцатого участка, который занимался делом Квинтины Давидофф, — мы ставили на подоконнике нашей комнаты в общежитии апельсиновый сок, молоко и содовую воду. Сейчас, я полагаю, у студентов в комнатах имеются портативные холодильники, а также микроволновые печи, стереопроигрыватели и телевизоры.

Лейтенант Эл Брекман был соперником Джо Каллена по викторине, устраиваемой полицейской ассоциацией, и проиграл, не сумев ответить на вопрос: как называют кастрированных быков?

Он немного знал Энн. Он открыл свой блокнот и сказал:

— Ну, что вы хотели мне сообщить?

Одетая в спортивные штаны и светшорт — та самая одежда, в которой она совершала пробежку в ту субботу после Дня Благодарения (это по погоде был скорее майский день, чем ноябрьский), когда она оказалась одной из первых свидетельниц того, как бутылка упала на голову Квинтины, и тут же позвонила на телевидение, чтобы вызвать оператора и телевизионщиков для съемок репортажа, опередив других телесучек, — Энн сказала лейтенанту:

— Дома, откуда могла упасть эта бутылка «Столичной» — не студенческие общежития. Их жильцы не ставят на подоконники бутылки и все такое для охлаждения. И хотя погода была теплая и многие окна были открыты, эти люди не стали бы высовываться, держа бутылку в руке.

Случилось же следующее. Кто-то поднялся на крышу одного из этих двух домов, чтобы полюбоваться закатом. Они взяли с собой водку и, возможно, ведерко со льдом, а также вермут и тоник или апельсиновый сок, а может, и томатный сок. Они поставили бутылку на карниз. Они болтали о всякой ерунде, спорили, дискутировали. Они говорили о будущем, вспоминали прошлое. Они любовались закатом и нечаянно толкнули бутылку. Я уверена, что это несчастный случай. Я не думаю, что они бросили ее намеренно. Они посмотрели вниз, увидели, что случилось, и страшно испугались. Сейчас они стоят в своей квартире и дрожат от страха. Я не знаю почему, но мне кажется, что это были муж и жена.

Брекман сказал:

— Да? Ну что ж, спасибо, Энн. Большое спасибо. Это избавит нас от необходимости обходить квартиры всех жильцов этих двух домов, что заняло бы несколько недель. Мы просто поднимемся на крышу и будем искать отпечатки пальцев на карнизе. Может быть, они курили сигареты там наверху и нам посчастливится найти окурок. Может быть, на нем будет губная помада. Может быть, лабораторные исследования обнаружат, где были изготовлены эти сигареты, производитель скажет нам, что это была за партия и в какие магазины она была отправлена. Одна из них, возможно, поступила в магазин на Бродвее, и продавщица вспомнит, что продала блок этих сигарет такой-то покупательнице, и та дала ей кредитную карточку. О Боже. Да, она точно живет в одном из этих роковых домов. Мы постучим в дверь, она откроет. В руках у нее будет сумка с вещами — смена белья, книга, удобные туфли. Ее муж будет стоять рядом с ней. У него в руках будет сумка, в которой будет лежать его пижама, несколько журналов, пачка сигарет. Они протянут нам руки, чтобы мы надели на них наручники.

Энн, ты просто умница. Не знаю, что б мы делали без тебя. Все это должны обязательно показать по телевизору.

— Ты прав, Эл, — сказала Энн. — Извини меня.

— Хорошо, — сказал Брекман. — Сейчас иди домой или куда хочешь. В такой одежде ты замерзнешь. Джо Каллен знает, что ты бегаешь по улицам в таком виде?

Она не стала бить его по зубам.

— Я пойду домой, но вернусь, чтобы сделать репортаж для одиннадцатичасовых новостей. Сколько жильцов вы опросите к 10.40?

Брекман опешил.

— Может быть, ты и Луи Лейн, но я не Супермен. Для такой работы требуется много времени и большие человеческие ресурсы. На углу Сто третьей улицы и Бродвея есть притон наркоманов. Там только что замочили пятерых человек. Средь бела дня, черт возьми. В ход пошли винтовки тридцатого калибра, девятимиллиметровые пистолеты. И представляешь, прежде чем они начали убивать, они сфотографировались — улыбающиеся парни, держащие в руках свое оружие. Они оставили эти фотографии на месте преступления. Ну разве это не идиотизм? Вот где сейчас все наши люди. Они ищут этих мокрушников, которые оставили на память свои рожи. Вот где тебе нужно сейчас быть, Энн, и делать репортаж. Все это, конечно, ужасно. У меня есть взрослые дочери. Через пять месяцев я буду дедом. В каком мире мы живем, черт возьми?!

О, Энн прекрасно знала, в каком мире они живут. Она знала, что этих мокрушников, которые оставили на память свои рожи, посадят или не посадят, однако об этой истории забудут через двадцать четыре часа, пусть там и было пять трупов. А о мертвой Квинтине не забудут никогда. Она будет жить вечно.

Энн поехала домой, приняла душ, переоделась в свитер, слаксы и блейзер и пошла вдоль по Риверсайд, к тому месту, где лежала мертвая Квинтина. Несмотря на то, что было уже темно и с Гудзона дул холодный ветер, возле этого места было полно народа. Побольше, чем на углу Сто третьей улицы и Бродвея, хотелось бы Энн сказать Брекману. Свидетели рассказывали репортерам с телевидения и радио и всем тем, кто хотел их слушать, как четырнадцатилетняя Квинтина Давидофф, одетая в джинсы, светшорт с эмблемой музыкальной школы и джинсовую куртку, на которой был вышит портрет Роланда Гифта, вышла из автобуса номер пять (что было бы, если бы автобус прибыл на несколько минут раньше или позже?), возвращаясь от подруги, кларнетистки, с которой они вместе играли Моцарта (а что было бы, если бы она осталась у подруги подольше?), как она перешла Риверсайд на зеленый свет (что было бы, если бы загорелся красный свет?), как она не спеша пошла вдоль улицы, по-видимому, наслаждаясь закатом солнца (что, если бы небо было подернуто тучами, и она бы шла чуть быстрее?), как она остановилась, чтобы перекинуть чехол с виолончелью с одного бедра на другое, как она хотела свернуть за угол и подойти к дому на Вест-енд-авеню, где жила вместе с матерью-экономистом и отцом-оформителем детских книг (а что, если бы они жили в другом доме, в каком-нибудь доме поскромнее, где-нибудь на улице Колумба или Амстердам-стрит, и она села бы не на автобус, а поехала на метро?). Увы, случилось то, что случилось.

У Энн была помощница, Мэри Янг — известная на 14-м канале как «Молодая Мэри», и Энн дала ей задание выявить настоящих свидетелей и отделить их от тех, кто только притворялся свидетелями. Так же как огромное число болельщиков бейсбола утверждают, что видели Бобби Томсона возле его дома, так и здесь — слишком большое количество людей заявляли о том, что они были свидетелями того, как бутылка «Столичной» упала на голову Квинтины Давидофф.

Энн взяла интервью у самой интересной свидетельницы в толпе. Это была женщина с растрепанными волосами, в старомодных очках, в коричневой вельветовой куртке, черных узких штанах и шерстяном пончо. Она говорила четко и ясно, была явно образованна, мыслила либерально, была начисто лишена чувства юмора. Днем она работала технологом, а вечерами сочиняла стихи. Она была коренной жительницей Нью-Йорка.

— Квинтина, — она называла жертву по имени, как будто сто лет была знакома с ней, — шла вдоль Риверсайд, направляясь к углу улицы. Внезапно она упала. Я подумала, что она находится под воздействием наркотиков. Или у нее было какое-нибудь серьезное заболевание. Я вспомнила эти ужасные фотографии детей в Эфиопии, Румынии и Чернобыле. Потом я увидела осколки стекла. Мне пришла в голову сумасшедшая мысль: это разбились какие-то ювелирные изделия…

Затем Энн отправилась на Бродвей, чтобы взять интервью у владельца винного магазина, где была куплена роковая бутылка «Столичной».

— Когда ее купили? Кто ее купил? Да вы, наверное, шутите. «Столичная» — это качественная водка, но она хорошо раскупается, это вам не какое-то дорогое вино, бутылку которого покупают раз в неделю. Мы продаем очень много «Столичной», и тут невозможно запомнить в лицо всех покупателей.

Вернувшись к Брекману, она надоедала и надоедала ему, пока он не согласился наконец свести ее со специалистом по отпечаткам пальцев, который сказал ей, что на осколках разбившейся бутылки были десятки пальцев.

— Ведь, начиная от ликеро-водочного завода и кончая винным магазином, к бутылке прикасалось очень много людей. Вы согласны?

Потом Энн взяла интервью у некоторых жильцов — у президента американского Союза по защите гражданских прав, у актера, у физика, лауреата Нобелевской премии, у члена городского совета, у певца, исполнителя народных песен, у сценариста, у врача, у профессора — то есть у типичных обитателей этих роскошных квартир.

Она вышла в эфир в одиннадцать часов и оставалась в эфире двенадцать минут, что явилось рекордным временем для программы «Ньюс фокус». Под конец передачи она взяла интервью у Стивена Джей Пула.

— Ужасная трагедия. Я убит горем. Мои соболезнования родным и близким погибшей. У меня нет никаких доказательств, но у нас в доме есть проблемы с безопасностью. Не могу особенно распространяться на эту тему, тем не менее в оба здания могли проникнуть посторонние лица. Ничего не стоит взломать замки дверей в подъездах. Какие-то люди постоянно поднимаются на крыши, распивают спиртное, употребляют крэк, марихуану, кокаин и даже… героин. Полиция принимает меры. Надеюсь, они найдут преступника. Тем не менее…

Мэри Янг помогла Энн выбрать место для интервью с Пулом — вестибюль одного из домов. Она попросила у привратника стул, чтобы Энн могла сесть и не возвышаться над сенатором, сидящем в инвалидной коляске. Здесь, восседая на стуле с микрофоном в руках, Энн впервые осознала, что стала телесучкой-йяппи в полном смысле этого слова. Видя, что Мэри подает ей знак — пора заканчивать, нет времени, — она понимала, что Пул видит это тоже и не хочет, чтобы Энн задавала ему вопросы. Он явно намеревался пустить в ход версию, по которой не жильцы домов несут ответственность за то, что произошло, а какие-то люди, проникшие в один из этих двух домов. Она понимала, что он не хочет, чтобы она начала расспрашивать его о том, кем могли быть эти непрошеные гости, кто занимается расследованием и т. д. Пул был мастером туманных объяснений, он на этом собаку съел.

— Опять произошла ужасная трагедия, — говорил Пул. — Нельзя больше терпеть, чтобы в наши дома, которые являются нашими крепостями, проникали посторонние лица и вели себя самым безобразным образом. Что и стало причиной того, что случилось.

После этих слов сенатора «Молодая Мэри» положила руку себе на горло, давая понять этим жестом, что времени больше нет ни секунды.

Энн поболтала еще немного со Стивом Пулом, бывшим полицейским. Они говорили о Джо Каллене, ее поклоннике, ее любовнике… Она договорилась с Мэри Янг, как они будут продолжать работать над передачей завтра, поблагодарила оператора и всех телевизионщиков, поговорила еще с несколькими копами, знакомыми ей через Джо, и со своими поклонниками, которые не были на самом деле ее поклонниками, ибо не могли отличить одну телесучку от другой.

На ее телефоноответчике была запись звонка Джо. Он видел ее в шестичасовых новостях. Все ли у нее нормально? Он хотел, чтобы она позвонила ему. Они могли бы встретиться в баре «Докс». Они встретились и сидели за стойкой. Это уже не была суббота, последовавшая за Днем Благодарения. Было воскресенье. Энн все рассказала Джо. Он выслушал ее и сказал:

— Я не хочу иметь детей. Я хочу, чтобы у меня было как можно больше времени для себя лично.

Она не стала спрашивать, что он имеет в виду. Не стала выпытывать у него, почему он, выслушав ее рассказ о том, что случилось, начал говорить о своих личных проблемах. То, о чем он говорил, было навеяно тем, что сказала она. В этом был какой-то смысл. Она так заинтересовалась происшествием с Квинтиной Давидофф, потому что сама хотела иметь ребенка. Все очень просто.

— Я знаю, ты не поверишь в это, ты думаешь, что я выделываюсь, как обычно…

— Я никогда не считал, что ты выделываешься. Я всегда думал, что ты умная и красивая.

— Ты не поверишь мне, ты решишь, что я выделываюсь, но когда я училась в школе, и мы изучали биологию в старших классах (учителя звали мистер Императо), я сидела у двери. Весной дверь постоянно оставалась открытой, а в коридоре были большие часы с боем. Когда мне было скучно слушать учителя, я прислушивалась, как тикают эти часы. Конечно, тогда я не понимала, но это были мои биологические часы.

Джо посмотрел на нее взглядом, который говорил: ты умница.

Затем он сказал:

— Человеку, который хочет ребенка, должно быть, трудно поддерживать близкие отношения с человеком, не желающем иметь детей.

— Я не знаю, как назвать тебя. Я не знаю, кто ты — мой любовник, поклонник, ухажер… мой… Да, это трудно. Да. Нам нужно еще поговорить об этом.

— Но не сегодня.

— Нет, не сегодня. Сегодня у меня был нелегкий день.

— Сегодня мы расстанемся.

— Думаю, что это хорошая мысль.

— Я отвезу тебя домой.

— Я пойду пешком.

— Тогда я провожу тебя до дома.

— Не надо. Я в своем районе. Все будет в порядке.

— Нет, я настаиваю. Иначе я буду беспокоиться.

— Если ты настаиваешь, тогда отвези меня. В противном случае тебе придется идти пешком до самого Бродвея, и тогда беспокоиться буду я.

Джо отвез ее домой. У дверей ее дома они обнялись и поцеловались. Каллен стоял на тротуаре, пока она открывала двери и входила в подъезд. Когда он уехал, Энн вышла на улицу и пошла вдоль по Риверсайд.

Полицейские машины, машины «скорой помощи», телефургоны, автомобили репортеров уже давно уехали с места происшествия. Зеваки и очевидцы случившегося тоже давно ушли. Энн перешла на другую сторону улицы и села на скамейку под фонарем. Она ждала, что, может быть, преступник (если только это было преднамеренное убийство) придет на место преступления. Ведь у преступников есть такая тяга.

Мимо прошла парочка голубых. Они были молодыми людьми, и то, как они шли, говорили друг с другом, выдавало их с головой. Они остановились, стали смотреть на уличные указатели, спорить о чем-то, решая, по-видимому, то ли это место, которое им нужно. Они задрали голову вверх, рассматривая два роскошных здания напротив, потом пошли дальше. Они шли, засунув руки в карманы джинсов друг друга.

Мимо пробежал скоч-терьер, а за ним быстрым шагом проследовала его хозяйка, которая крикнула:

— Хитилиф, справляй нужду! Быстро!

Хитилиф понюхал угол дома. Энн подумала: сейчас он что-то обнаружит, выведет нас на след, станет знаменитой собакой.

Но Хитилиф лишь поднял ногу и помочился на угол. Потом побежал дальше.

— Хороший мальчик. Какой хороший мальчик, — крикнула ему хозяйка.

Мимо прошли молодой наркоман, явно под кайфом, и его подружка. Она кричала, что он негодяй. Он выставил вперед указательный палец и назвал ее грязной шкурой. Она обозвала его ублюдком.

«Вот они, дети», — подумала Энн.

Саманта Кокс вышла из темной аллеи, разделяющей два дома, и быстро-быстро, как хозяйка Хити-лифа, поспешила вдоль улицы. Свернула за угол и исчезла. У Энн перед глазами остался только ее образ — стройная блондинка, одетая не в фирменный костюм красного цвета, а в черное пальто и черные туфли. В руках у нее была черная сумка.

Энн встала. Пойти следом за ней или остаться и подождать, не появится ли здесь преступник? Шансов на это немного. И все-таки.

Саманта Кокс вернулась. Она стояла на некотором расстоянии от дома и смотрела на место, где недавно лежала убитая Квинтина. Потом повернулась и побежала прочь.

Энн опять села на скамейку и, откинувшись, подняла голову вверх. Над развесистым вязом она увидела окно, через которое просматривалась гостиная, в ней находился мужчина. Комната была ярко освещена. Другие окна едва светились — это означало, что люди еще не спят и смотрят телевизор. Может быть, программу новостей, в которой участвовал Эл Брекман. Хотя нет. Пожалуй, эта передача уже закончилась, и они смотрят какие-нибудь другие.

Окно комнаты этого мужчины было открыто, и он выглядывал из него. Энн не сомневалась, что он наблюдает за Самантой Кокс. Так хозяева смотрят на уходящих гостей, желая, чтобы они благополучно добрались до дома — чтобы на них не напали грабители или насильники или убийцы. Он наблюдал за тем, чтобы Саманту не увидел кто-нибудь вроде Энн Джонс, которая могла бы сообразить, что к чему. Этот человек, который закрыл окно, как только Саманта исчезла из виду, не стоял, а сидел в кресле, в кресле на колесах, в инвалидном кресле. Этим человеком был Стивен Пул.

Мария Эсперанса не сказала ни слова после того как вместе с Энн покинула бар «Вайо». Они шли через парк к офису Мейбл Паркер, который находился в здании с семью углами, расположенном на Вайвер-Плейс. Она выговорилась, думала Энн, пока они ходили по дорожкам парка.

Когда они подошли к зданию с семью углами, Энн казалось, что они отсутствовали несколько часов, но телохранитель Пула по имени Эдди все еще стоял возле здания, облокотившись о черный автомобиль «купе-де-вилль», читая «Ньюс», а лысый усатый Джерри сидел на подоконнике возле кабинета Мейбл, читая «Пост». Сам Пул находился внутри кабинета. Он сидел в своем кресле и был невозмутим. Мейбл сидела напротив него за казенным письменным столом, на неудобном казенном стуле.

Человеку, изучающему психологию, здесь было уготовано несколько сюрпризов.

Сюрприз номер один — Саманта Кокс, одетая в красный фирменный костюм. Ее ультрабелокурые волосы были уложены в аккуратную ультрасовременную прическу. Она ходила взад-вперед возле окна, сложив руки на груди, что означало, что она весьма и весьма расстроена.

Сюрприз номер два — Мария Эсперанса, которая вошла в дверь вслед за Энн, подошла прямо к Стиву Пулу, положила руку ему на плечо и сказала:

— Она знает.

А потом посмотрела на Саманту и повторила:

— Она знает.