Обреченные на смерть

Глава 6

— Спроси Джима.

— Кого?

— Своего дружка, — сказала Саманта Кокс голосом, который Билл Эллис, продюсер передачи «Ньюс фокус» на 14-м канале, называл «утешением умственно отсталых», но только если Саманты не было поблизости.

Внезапно Энн Джонс почувствовала себя страшно усталой в самом начале рабочего дня и совсем старой в свои тридцать пять лет.

— Джо Каллен не мой… — она хотела сказать, что он не «ее дружок». Дружки у нее были в школе, в колледже, в те дни, когда она снимала квартиру с двумя подружками, у них был кот, игрушечные звери и один велосипед на всех. Они жили в квартире с одной спальной комнатой на Семьдесят второй улице. Когда на дверной ручке был привязан платок, это означало: ушла в кино. Теперь, когда ей было тридцать пять, а чувствовала она себя на девяносто пять, когда она жила в квартире с летним садом на Риверсайд-Драйв, у нее был не дружок, а любовник… поклонник… Но она не стала уточнять вслух, кем был для нее Джо.

— Он не может быть источником информации. Мы уже давно договорились, что я не должна иметь никакого отношения к его работе в полиции. Иначе мы не смогли бы поддерживать с ним нормальных отношений…

— Тогда я спрошу его сама, — сказала Саманта и открыла журнал с номерами факсов, как будто могла найти там номер Каллена. — Этими двумя копами занималось когда-нибудь министерство внутренних дел? Вот что нужно у него спросить. Это же очень простой вопрос. Ему за это ничего не будет.

— О, я не знаю…

Эллис вмешался в разговор:

— Сэм, я думаю, мы должны уважать соглашение, что Энн заключила с источником ее информации и с теми лицами, которые не являются для нее носителями информации в силу тех или иных причин.

Длинная шея Саманты стала еще длиннее. Ее слова хлестали как кнут и жгли как огонь.

— Конечно, Билл. Я от тебя другого и не ожидала. Я не удивлена. Кто-нибудь удивлен? Конечно, нет, — она захлопнула журнал с номерами факсов и встала с дивана, на котором всегда сидела, председательствуя на утренних собраниях сотрудников 14-го канала. В этом узком платье она была похожа на кобру. — С тех пор как Энн стала членом нашей счастливой семьи, ты, Билл, всегда соглашаешься с ней, — Саманта открыла дверь и, не оборачиваясь, поманила согнутым пальцем свою помощницу, молодую женщину, чье имя никто не удосужился узнать, так как она должна была, по идее, исчезнуть через несколько недель, страдая от уязвленного самолюбия и болей в пояснице, а на смену ей придет другая молодая женщина, чье имя тоже никого не будет интересовать.

Энн хотела последовать за Самантой, но Эллис сделал ей знак рукой, приглашая остаться.

— Я удивляюсь, что мы больше не бастуем с тех пор, как ты начала здесь работать. Когда-то — помните, Крис и Терри? — мы бастовали два-три раза в неделю.

Спортивный комментатор Терри Табс и репортер Кристин Ракер, второстепенные люди на канале, вяло улыбнулись. У их ностальгии был горьковатый привкус. Метеоролог Вебб Кратфилд, криминальный репортер Нола Московитц, кино- и театральный критик Чарли Пек, и Роз Имберман, которая специализировалась по светским новостям — все они были новичками и только слышали о легендарных бурях, которые поднимала тут Саманта.

Энн тосковала по джинсам, футболке, кроссовкам. Она хотела бы положить ноги на письменный стол, а блокнот на колени, ковырять в носу, если у нее возникнет такое желание, и поправлять трусики, целый день работать над статьей, а лучше — целую неделю, а потом отправиться в кино или театр. Ей очень не хватало старого, доброго журнала «Город».

Энн начинала работать в ежедневной университетской газете в Мичигане, а потом перешла в «Дейли ньюс» и, проработав там восемнадцать месяцев, получила приглашение на работу из журнала «Город», где, как ей казалось, она останется до самой смерти — так там было уютно. Но внезапно ее босс, очень богатый человек, оказался замешанным в каком-то грязном скандале, и она сама чуть не влипла в это дело. Все было чрезвычайно сложно — секс, убийство, черт знает что. Другой миллионер купил журнал «Город» и изменил его название. Теперь он стал называться «Метро». Энн было предложено остаться в новом издании, но она не могла работать в журнале, который называется «Метро», ведь речь шла о городах Солнечного пояса, которые вовсе не являлись метрополисами (городами-матерями — в переводе с греческого).

Энн тосковала по равенству, царившему в редакции журнала «Город». Там были свои звезды — она была одной из них, — но они все загорались по очереди, когда кто-то выдавал нечто из ряда вон выходящее. Не все там шло гладко, но атмосфера была подходящая. Раньше или позже вам предоставлялась возможность написать передовую статью для журнала. А здесь властвовала Саманта. Она была королева, остальные были ее вассалами. Она была акулой, другие сотрудники — рыбками-прилипалами. Она руководила — все только подчинялись ей. Кем бы ни была Саманта, она возвышалась над ними, как Гулливер над лилипутами. Даже когда она уезжала куда-нибудь в командировку, была в отпуске или проводила где-нибудь свой уик-энд, она загружала всех работой по самую завязку.

Но к черту старое время. Если не обращать внимания на Саманту, то все остальное здесь было лучше, чем на старой работе, и платили здесь гораздо больше. Из-за денег она делала то, к чему раньше относилась с презрением. Энн сидела в студии, обставленной сверхсовременной мебелью, перед ней лежали листы бумаги с текстом, но она не читала его, а смотрела на «подсказку», с которой и считывала нужную информацию, притворяясь, что не делает этого. Ей приходилось рассказывать телезрителям, которые включили телевизор только ради того, чтобы услышать прогноз погоды, о событиях, в которых они могли бы и сами разобраться, глядя на кадры новостей. Но на телевидении существовало неписаное правило — каждая картинка нуждается в комментарии.

Рядом постоянно вертелись Кэнти и Тимми, Мопси и Сюзи — йяппи и телесучки — как характеризовала телерепортерш Энн Джонс, когда работала в журнале «Город». Они были вполне взаимозаменяемы, исполнительны, нелюбопытны. А теперь и она стала одной из них — блестящей и сияющей. Энн Джонс заказывала себе платья «Боже, платья» в бутиках на Истсайде, где имелись ее размеры, что избавляло от необходимости ходить за покупками. Она тратила на туфли столько, сколько раньше не потратила бы даже на пальто. Теперь Энн Джонс делала прическу раз в неделю (а раньше — только время от времени), и обслуживал ее парикмахер, который переезжал от одного богатого клиента к другому в лимузине, а за рулем машины сидел белокурый шофер в кожаной ливрее. В ресторанах, где сотруднице журнала «Город» прежде сразу же указали бы на дверь, ее теперь почтительно сопровождал метрдотель, знавший Энн Джонс в лицо. Раньше, раздеваясь перед сном, она иногда не могла вспомнить, откуда у нее на руке этот дешевый браслет, а теперь порой не могла припомнить, когда успела купить новые часы «Ролекс».

Спать она теперь ложилась так же поздно, как богатые бездельники, завсегдатаи какого-нибудь ночного клуба, а не как тридцатипятилетняя дама, живущая в квартире с летним садом на Риверсайд-драйв. В первый же рабочий день, после переговоров о заключении контракта, которые длились около недели, всяких деловых обедов и собеседований, она провела телеинтервью с Кэтрин Хепберн, которая вспоминала, как обрадована была, когда получила первую роль в пьесе, но и напугана тоже, понимая, что после многих лет, в течение которых она занималась в театральной студии, рано ложилась спать и рано вставала, она должна будет теперь работать поздно вечером. Энн оказалась практически в таком же положении — работая вечерами, она страшно уставала, и у нее больше не было времени встречаться с друзьями, встречаться с… (в языке, насчитывающем почти полмиллиона слов, не было подходящего слова для определения этого понятия)… с ее любовником, поклонником…

— Энн?

Эллис хотел только одного — как можно больше материалов о Квинтине Давидофф. Квинтина Давидофф была по-прежнему мертва, но интерес к ней не проходил. Неизвестно, продолжалось ли существование Квинтины в загробном мире, но на телевидении постоянно показывались видеосюжеты из ее жизни.

— Ничего существенного и достойного эфира. Марк Гюнтер, декан музыкальной школы Мидл-брукс, пытается связаться с Йо Йо Ма. Он сейчас путешествует по Дальнему Востоку. Квинтина училась у него. Гюнтер уверен, что он расскажет что-то необычное о Квинтине, хотя она вряд ли может сравниться с Касал.

Эллис вовсю работал челюстями. Раньше он выкуривал три пачки сигарет «Честерфильд» в день, теперь переключился на жевательную резинку «Никоретин». Он считал, что не для того прошел такой долгий путь от сторожа на радиостанции в Фидбэг, штат Айова, до заведующего передачей теленовостей с правом владения акциями телекомпании, чтобы выслушивать какого-то голубого декана, который ради того, чтобы попозировать перед телекамерой, будет рассказывать всякие басни о своей бывшей ученице. Жизнь сильно потрепала Эллиса, у него были седые волосы, он был опустошен духовно и немощен физически, у него дрожали руки, и он имел привычку ощупывать свою спину на предмет обнаружения кинжала у себя между лопаток. И весь жизненный опыт учил его, что люди готовы погубить себя, только бы у них была возможность появиться перед телекамерой. Было совершенно ясно, что все хотят попасть на телевидение, и все знали, что идет борьба не на жизнь, а на смерть за право чаще появляться на экране. Всякий старался придумать какой-нибудь трюк, при помощи которого мог расположить к себе теленачальство.

Это то, что касалось обычных передач. Когда же речь шла о чем-то из ряда вон выходящем, как, например, в случае с Квинтиной Давидофф — это была настоящая трагедия, — тут люди просто выстраивались в очередь перед телестудией. Йо Йо Ма был готов заплатить деньги, только бы оказаться первым в очереди. Касал заплатила бы. Бах тоже заплатил бы, черт его подери. Так что лучше не пытайтесь обмануть Билли Эллиса, вы, мистер голубой декан музыкальной школы.

Четырнадцатилетняя первокурсница музыкальной школы, Квинтина Давидофф была также первой виолончелисткой во взрослом оркестре, правой крайней нападения в женской хоккейной команде (хоккей на траве), хорошей шахматисткой. Она посещала кружки по изучению французского языка, математики, биологии, репетировала роль Эстер в пьесе «Встречай меня в Сент-Луисе». Она была дочкой известной экономистки и художника, иллюстрирующего детские книги.

Субботним вечером Дня Благодарения она шла от автобусной остановки на Риверсайд-Драйв к своему дому на Вестенд-авеню, когда на ее голову упала бутылка, брошенная с крыши или из окна верхнего этажа одного из двух находящихся поблизости пятнадцатиэтажных зданий. Она сразу же скончалась.

Тот день, как и несколько предшествовавших ему, был теплым не по сезону, и на Квинтине были надеты джинсы, светшорт[5] с эмблемой мидлбрукской музыкальной школы, джинсовая куртка, на спине вышит портрет Роланда Гифта. По словам свидетелей, она шла не спеша, явно наслаждаясь закатом солнца. Квинтина была в гостях у подруги, кларнетистки, с которой они исполняли произведения Моцарта. У нее с собой была виолончель. Квинтина остановилась, чтобы перекинуть чехол с инструментом с одного бедра на другое, когда на нее упала бутылка. После того что случилось, все только и говорили: ах, если бы она не остановилась… Ее ударила по голове литровая бутылка сорокаградусной «Столичной», купленная, согласно этикетке с ценой, в известном винном магазине на Бродвее, где напитки продаются по сниженным ценам. Пробка была открыта, в результате чего волосы и одежда Квинтины оказались залиты водкой, а это означало, что бутылка была наполовину полной (или наполовину пустой, разные свидетели говорили по-разному), когда она, ударив девушку по голове, упала и разбилась.

— На бутылке должны быть отпечатки пальцев! — кричали детективы-любители по всей округе — от Баттери до Бронкса, и, разумеется, на ней было множество отпечатков пальцев. Ведь ее касались руки людей, начиная от ликеро-водочного завода и до магазина, где она была продана. И все это были лишь случайные прикосновения. Надо взять отпечатки у жильцов двух этих зданий, говорили детективы-любители. Но это было бы неконституционно, непрактично и небезопасно. Стоило только взглянуть на списки жильцов, чтобы убедиться в этом: президент американского Союза по охране гражданских свобод; романист, автор бестселлеров; феминистка, борец против порнографии; известный актер; психолог, автор книги о жестоком обращении родителей с детьми; лауреат Нобелевской премии, член городского совета, конгрессмен, сенатор (тот самый Стивен Джей Пул, который призывал к тому, чтобы рубили головы убийцам полицейских) — все это были люди, которые не позволили бы с собой плохо обращаться. Среди остальных обитателей дома были — бывший танцовщик, исполнитель народных песен, биограф кинозвезд, драматург, врачи, дантисты, адвокаты, банкиры, психиатры, профессора, один композитор, ведущий радиопередач, бывший поставщик кокаина, отсидевший свой срок в тюрьме и ставший владельцем ресторана. Одним словом, все это были типичные жильцы типичных домов в верхнем Вестсайде (по крайней мере, тех домов, что находились в северной части района). Этих жильцов один журналист, живущий в Гринич Вилидж, назвал «роскошными лайнерами, невозмутимо плывущими по морю преступности, деградации и коррупции». Несмотря на скверную погоду, пассажиры были на верхней палубе и горели желанием давать интервью представителям средств массовой информации.

Так что ж интересного мог рассказать Эллису этот голубой декан музыкальной школы?

— Что ж, это твоя передача, Энн, и если ты считаешь, что нет ничего достойного эфира, то…

Да, это была передача Энн, потому что она первой оказалась на месте событий. Она совершала пробежку в парке на Риверсайд в тот самый вечер перед закатом солнца и уже возвращалась к себе домой, когда случилось это происшествие. Из телефона-автомата на углу она позвонила в студию, вызвала телевизионщиков, привела в порядок свои волосы, одолжив расческу у женщины-полицейской, которая узнала Энн и сказала, что является ее поклонницей, и вышла в эфир в начале седьмого. На ней были спортивные штаны и светшорт, за спиной стояла машина «скорой помощи». Она вела репортаж в то время, когда эти телесучки-йяппи даже понятия не имели о случившемся. С тех пор она почти каждую неделю делала передачу об этом событии, по мере того как в ее распоряжение поступало все больше и больше информации. Ей приходилось все время искать новые факты и заниматься расследованием этого происшествия, чтобы телесучки не нагнали и не опередили ее.

— Что ж, — Эллис подождал еще немного, ибо он жаждал не только и не столько новых сведений о Квинтине Давидофф. Саманта была права. Он представлял, как сбрасывает со своего стола, сделанного из розового дерева, пепельницу, полную не окурков, а оберток жевательной резинки, фотографии своей смешной жены и нелепого сына, после чего прижимает Энн лицом к столу и трахает ее, представлял, как ложится на ковер, посадив Энн на себя, а потом сам садится на подоконник, откуда открывается вид на Блэк-Рок, старое здание АБЦ — кто владеет им теперь? наверное, какие-нибудь японцы, — а также на его собственный дом, стоящий к югу от Центрального парка (хотя окна квартиры, где его смешная жена в эту минуту наливает себе первый мартини, и не видны отсюда, потому что выходят на этот чертов парк, и заставляет Энн отсосать у себя. И пока этого не произошло, он будет терпеть ее привычку, приобретенную во время работы в этом дурацком журнале, сообщать публике только важные сведения.

— Что ж… — Энн ждала, что скажет Эллис, зная, чего он хочет. Она знала о всех его желаниях и знала, что они никогда не исполнятся. Энн не собиралась отдаваться ему, потому что не имела привычки спать с мужчинами, с которыми работала вместе — будь то босс или мальчик разносчик газет. Кроме того, у нее была связь с Джо Калленом, который был ее любовником, ее поклонником… ее… Она не могла сообщить никакой новой информации относительно своей передачи, потому что единственной новостью для телезрителей, которой еще недоставало, был ответ на вопрос: кто бросил бутылку на голову Квинтины Давидофф.

У Энн был ответ на этот вопрос. Она знала его уже на следующее утро после Дня Благодарения. Никто не догадывался, что Энн знает ответ. Даже Джо Каллен, ее любовник, ее поклонник… ее ухажер, с которым она выпивала в ресторане «Докс» на следующий вечер после Дня Благодарения, не догадывался, что она решила эту задачу. Элфрид Милфорд, ее врач, которого она посещала по средам в восемь утра, не подозревал, что она поставила все точки над «и». Когда-нибудь, возможно, они все узнают из ее передачи. А сейчас, что ж… Вот и все, что она могла сказать: ну что ж…

Эллис сделал глубокий вдох и выдох. Он страшно хотел закурить. Он мог бы выкурить сразу целую пачку сигарет, целый блок.

— Что ж…

— Да, — согласилась Энн. — Если только…

Эллис выпрямился:

— Что?

— Пусть передачу — продолжает делать кто-то другой. Например, Нола. От меня вы ничего не слышали. Я не была на этой встрече. Я вам ничего не говорила.

— О ком ты хочешь нам рассказать?

— О Пуле. Стиве Пуле. Он мечтает отвести подозрения от себя и своих соседей. Он хочет, чтобы все уделяли внимание только дебатам в Олбани о возобновлении смертной казни.

Эллис улыбнулся. Передачи о дебатах на любые темы всегда были очень скучны.

— В самом деле? — Нола Московитц, эскв., окончившая юридический факультет Нью-Йоркского университета, подалась вперед.

— Я не буду этим заниматься. Если даже кто-то действительно бросил бутылку и даже целил ей в голову, то все равно никому не удастся доказать, что это было сделано намеренно. Они могут найти убийцу Квинтины, но его не посадят на электрический стул.

— Нола, — сказал Эллис.

— Я знаю, — Нола собрала свои вещи. — Отправляете меня в Олбани.

— Извини, Нола, — сказала Энн.

Нола погладила Энн по голове и направилась к двери.

— Ничего, скоро мы будем квиты. У меня есть свои источники информации в Хартфорде, Трентоне, Гаррисберге.