Обрученные судьбой

Глава 12

Последующие три дня Ксения никак не могла выкинуть из головы ту страшную картину, что то и дело вставала перед ее глазами: она кладет руку на плечо юной холопки, и через миг на нее смотрят застывшие мертвые глаза. Даже по ночам это воспоминание не оставляло ее, приходило в снах, заставляя пробуждаться в ужасе, с бешено колотящимся сердцем в груди. Иногда она снилась ей так, как Ксения видела ее некогда наяву, а иногда она склонялась во сне с какого-то берега и находила холопку в воде, темной, почти черной, с плавающими вокруг головы льняными волосами.

А вот нынешней ночью сон был еще страшнее, наполняя душу Ксении при пробуждении животным страхом. Она снова была на берегу, в это густом липком тумане, снова склонялась к воде над плавающим телом девочки. Только в это раз широко распахнутые в никуда глаза были не цвета ореха, а голубые, мертвенно-бледное лицо в обрамлении длинных волос было не лицом холопки, а ее собственным. Это была она, Ксения. Та мертвая девушка в темной воде… она сама.

Потому-то Ксения тихо, стараясь не разбудить Марфуту, выскользнула из возка, накинув на плечи летник, чтобы укрыться от предрассветного холода. В лагере спали, только повернулся на миг к ней сторожевой, что сидел невдалеке от возка, потирая уставшие глаза. Ксения оглядела поляну, пытаясь распознать, где лежит Владислав, но под жупанами, которыми ляхи укрылись с головой, стремясь спрятаться от ночного холода, было трудно угадать. И она оставила эту затею, плотнее запахнула на груди летник и направилась подальше от лагеря, чтобы посидеть в одиночестве, встретить рассвет, который ныне предвещало небо, начавшее светлеть по линии горизонта.

Одной… просто побыть одной. Послушать эту тишину, которую изредка прерывала трель одинокой ранней птахи издали. Все эти три дня Марфа не отходила от нее ни на шаг, с тревогой вглядывалась в лицо, гладила по волосам, когда она плакала.

А вот он даже не справился, как ее здравие. Ни разу за эти три дня…

Ксения никогда не признается самой себе, как огорчает ее это, и насколько велико ее желание, чтобы это он, не Марфута, утешал ее, успокаивал, обнимал. Она положила голову на колени, обхватывая их руками.

Хорошо, что они уехали от того отряда, что когда-то нагнал их в пути, Ксения не смогла бы чувствовать себя так спокойно, коли где-то рядом был тот русоволосый лях, ротмист польской хоругви. Она вспомнила, как Милошевский остановил их, едва небольшой отряд Владислава двинулся в путь, как схватил повод каурого, на котором сидел шляхтич.

— Куда ты, пан Владислав? — хрипло спросил он Заславского. Ксения тогда испуганно выглянула в оконце, скрываясь за занавесью, встревоженная этим вскриком, тоном его голоса. Судя по всему, Милошевский еще до конца не протрезвел, ведь стоять, не покачиваясь слегка, тот не мог, а белки его глаз были настолько красны, что Ксении с ее места они показались истинными глазами дьявола — темными, устрашающими.

— Куда ты? — повторил Милошевский. — Разве мы не идем вместе к Москве?

— Нет, — коротко ответил Владислав. — У меня другая дорога, пане.

— Опомнись! Ныне опасно идти малым отрядом! — проговорил Милошевский, но Владислав ничего не ответил, только повод дернул на себя, вырывая его из руки пана.

— Будь здраве, пане! — Владислав направил коня вперед, кивнув Милошевскому. За ним потянулись остальные пахолики его почета, поехал возок. Когда оконце возка сровнялось с Милошевским, по-прежнему стоявшим на краю дороги, Ксения замерла на миг, пораженная тем взглядом, что он бросил на невидимую его глазам пассажирку. Ведь именно ей адресовался странный огонь его глаз, у нее не было ни малейших сомнений в том.

Ксения почувствовала, как рассветный холод пробежался по ее телу вместе с легким ветерком, вдруг налетевшим ниоткуда, и зябко повела плечами, а после замерла на месте, резко выпрямив спину. Каким-то шестым чувством она распознала, что более не одна, что кто-то стоит позади нее, и ей даже для того не надо было оборачиваться, чтобы убедиться в том, чтобы увидеть, кто это. Ее сердце давно подсказало верный ответ, вдруг гулко ударившись о грудную клетку и забившись, будто пойманная птичка.

Она слегка повернула голову, косясь на широкоплечую фигуру, что стояла позади нее, и Владислав, распознав все же, что она взглянула на него, двинулся к ней. Ксения тут же отвернулась от него, сжимая ладони. Мне нет дела до него, повторила она про себя несколько раз, но разве можно убедить сердце, когда оно так и стучит в доказательство противоположного?

Владислав подошел к Ксении, присел на траву подле нее, немало не заботясь о том, что может испортить жупан от росы, выпавшей в этот час. Некоторое время он молчал, искоса глядя на то, как она упорно смотрит исключительно вперед, не расслабляя спину и плечи, а потом вдруг заговорил, и Ксения, уже настолько привыкшая к тишине меж ними, вздрогнула при звуке его голоса:

— Я рад, что панна боле не бежит от меня.

— Пан несколько дней назад поведал мне, какая участь меня ожидает, коли я сбегу от него, — ответила Ксения, а потом перевела на него взгляд и продолжила, глядя в его глаза. — А товарищи пана показали.

Владислав промолчал, только протянул руку и коснулся пряди светлых волос, что выскользнула из-под повойника во время сна, аккуратно заправил его под тонкую ткань.

— Мне очень жаль, что ты стала свядеком {1} тех бесчинств. Я желал уберечь тебя от них, но будто мне наперекор так спешила вырваться из-под опеки… Но то только к лепшему. Тебя берегли от жизни все твои годы, надежно укрывали в твоем тереме. Ты даже не знаешь оттого, что людям присущи не только те свойства, что видны глазу, не только добро творится в мире.

— Я ведаю, лях, что на свете есть и зло, и боль! — возразила ему Ксения, вспыхивая. — Я не так уж и неразумна, коей ты меня видишь.

Владислав не стал ей возражать, а неожиданно переменил тему их разговора, задав вопрос:

— Она приходит к тебе во сне?

Ксения ошеломленно уставилась на него, даже не скрывая своего удивления, а потом только кивнула головой.

— Откуда ты ведаешь это? — спросила она, и он улыбнулся грустно в ответ.

— Знаю по опыту. Мне тоже долго снилась первая виденная мною смерть, — Владислав отвел глаза на горизонт, уже розовеющий бледными красками от просыпающегося солнца. Ксения молчала, представляя невольно, как Владислав убивает.

Как это было? Он перерезал горло? Или проткнул его мечом? А может, просто выпустил стрелу из самострела? И почему у Ксении нет к нему ненависти при мысли о том, что его руки, так нежно коснувшиеся ее виска недавно, могут отнять жизнь? Ведь она должна ненавидеть его!

— Мне было тогда семь лет отроду, — проговорил Владислав, и Ксения резко подняла на него глаза, ошеломленная его словами. — Отец взял меня и старших братьев на охоту. Я тогда плохо ездил верхом и отстал от охотников. Подле меня были только несколько ловчих да Ежи. Мы шли тогда на оленей, а наткнулись на вепря. Ты видала его когда-либо? О, это был диковинный зверь! Такой огромный, с такими клыками длинными и острыми. Мне он тогда показался истинным чудовищем из тех сказок, что рассказывала нянька. Вепрь тут же распознал в нас угрозу и ринулся в бой. Все произошло так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел, даже не испугался. Миг, и моя лошадь валится на землю, подминая мою ногу под себя, лишая меня возможности двигаться. А потом один из ловчих кинулся вепрю наперерез, когда тот разогнался для второй атаки на меня. Клыки вепря вспороли ему живот прямо у меня на глазах. Я настолько ошалел от увиденного, что даже не делал попыток отползти от этого страшного зверя, рвущего человека подле меня так близко, что я мог коснуться его рукой. А потом на вепря налетел Ежи и все колол и колол его мечом, пока тот не издох. Я еще долго видел во сне этого ловчего, истекающего кровью. Отец сказал тогда, что так бывает в первый раз. Это просто надо забыть, как страшный сон, выкинуть из головы и никогда боле к тому не воротаться. Я говорю это тебе не к тому, чтобы напугать тебя. Я говорю это потому, что это жизнь, моя драга. В ней есть добро и зло, болезни и смерть, и от того никуда не деться. И чем быстрее ты усвоишь эту истину, тем легче будет в дальнейшем. В Московии война и разруха, а смерть вечная их спутница.

Ксения не стала возражать, как бы ни хотелось ей того в этот момент, промолчала, снова и снова обдумывая его слова, а после спросила тихо:

— Ты еще долго тогда видел его во сне? Того ловчего…

Владислав вдруг повернулся к ней, взглянул на ее бледное лицо. Ее боль отчего-то пронимала до самого нутра, а ее страх заставлял ринуться на ее защиту. И нельзя было сказать, что его не беспокоило это. Разум кричал криком не подходить к ней боле, не касаться ее, но сердце приказало ему обнять ее, такую растерянную ныне, успокоить ее в своих руках. И он подчинился сердцу — привлек ее к себе, с каким-то странным удовольствием отмечая ее податливость, ее отклик на его ласку. Она так прижалась к нему, положив голову на его плечо…

— Еще несколько тыдзеней {2}, - признался Владислав, гладя ее по плечу через тонкую ткань рубахи. — Мать тогда снова поссорилась с отцом, забрала меня и уехала в Белоброды. Она всегда там скрывалась, коли что не по ней было. Она злилась на него, что тот взял меня на охоту, не посоветовавшись с ней, кричала, что я слишком мал для этого. А отец злился и отвечал ей, что не желает растить двеба {3} … э… слабого. И еще кричал, что будет все по его воле, по его решению. А она ушла в разгаре ссоры, а утром, пока еще все спали, увезла меня в Белоброды тогда.

Ксения поежилась от легкого холода, что проникал под рубаху, и Владислав замолчал. Натянул на ее плечи сползший летник, укутывая ее, прижал к себе еще крепче, согревая теплом своего тела. И Ксения прижалась к нему еще теснее, кладя руку на его грудь, прямо на то место, где гулко билось его сердце. Он потерся ласково носом о ее макушку, покрытую тканью повойника, а после продолжил:

— Они всегда спорили. Мои отец и мать. Моментально вспыхивали от любой мелочи. Ежи как-то сказал, что в них говорили старые скрытые обиды друг на друга: отец не простил матери, что она так и не приняла католичество, не отринула холопскую {4} веру, как обещала когда-то, а мать… мама не смогла простить отцу тех женщин, что появились со временем в его жизни. Она сбегала от него в Белоброды, село со шляхетским двором, на одной из его земель, что он отписал в мое владение при рождении. Он ехал вслед, возвращал ее в замок. Тихое перемирие в несколько тыдзеней, и снова ссоры, снова отъезд. Никто не желал признавать себя виноватым, до последнего стоял на своем. А вскоре их ожидал окончательный разрыв. Отец отвез меня, когда мне минуло десять лет, в монастырскую школу в Вильно, следуя традиции семьи — один из младших сыновей Заславских должен служить Господу и церкви. Мать не смогла простить ему, что ее сын станет католическим священником, несмотря на все ее уговоры, и, едва оправившись от родов, пользуясь отъездом отца, уехала в Белоброды, где крестила сестру в православную веру, презрев свою клятву воспитать детей только в католической вере. Отец был страшно зол тогда, так зол, что не стал ее возвращать, отписал ей, что она вольна оставаться там, где живет, согласно своей воле. Вот так они и жили — раздельно, кляня друг друга вслух и по-прежнему храня глубоко в сердце свою любовь. Я как-то спросил мать, отчего она не поедет к отцу, если так плачет ночами, если страдает без него, а она вдруг напустила на себя хладный вид, сказала, что нет ее вины в разладе меж ними, что только отец виноват в их затянувшейся ссоре, как зачинщик ее.

Владислав замолчал, вспоминая, как мать тогда погладила его по коротко стриженым волосам. Ему тогда было двенадцать лет, отец уже вернул его из Вильно, потеряв к тому времени одного из своих старших сыновей. Он жил в замке подле отца, но тот все же давал ему возможность наносить частые визиты в Белоброды, видеться с матерью и маленькой сестрой, сам, однако, никогда не сопровождал его в имение, предпочитая избегать встреч с женой. Владислав полагал, что откровенность матери тогда была обусловлена тем, что он застал ее врасплох, горько плачущей, одной из ночей.

— Я никогда не смогу простить ему той боли, что он причинил мне. Никогда не смогу простить тех женщин, что были в его… его замке. Никогда не смогу простить, что он смог жить вдали от нас — от меня, от своей дочери. Не приведи Господь тебе испытать и части той боли, что тревожит мое сердце ныне, что не дает мне покоя, — проговорила мать, а потом вдруг взяла его лицо в ладони и взглянула ему прямо в глаза долгим внимательным взором, проникающим прямо в душу. — Никого и никогда не пускай в свое сердце. Коли сумеешь сделать это, никто и никогда не разобьет его тебе! Запомни это, сыне!

Наутро мать, правда, пыталась свести тот разговор к шутке, уверяя, что говорила несерьезно, что была слишком расстроена, но эта их полуночная беседа навсегда отпечаталась в голове Владислава. Может, потому он и не был женат в свои годы.

— Я тогда почувствовал обиду матери, как свою собственную, — продолжил Владислав свой рассказ. — Стал считать отца виноватым в том разладе меж ними, не желая признавать вины матери в нем. Начал грубить ему и его дамам, делал его шляхетским шлюхам разные каверзы, доводя их до слез, а в отце вызывая приступы ярости, стал жить во всем ему наперекор. Когда мне исполнилось пятнадцать, убежал из дома, чтобы поступить в королевское войско. Меня быстро отыскали и вернули домой. Отец тогда лично выпорол меня да так, что я ни сидеть, ни лежать долго не мог, приговаривая, что негоже шляхетскому сыну из обид про гонор свой забывать и низким чином в рать королевскую идти. Я еще несколько раз сбегал, но снова и снова был возращен в Заславский замок. А через два года приняли унию {5}, и у отца появилась возможность влиять на меня, ведь мать, верная своей вере, помогала скрываться противникам церковного объединения, укрывала попов у себя в вотчине, презирая законы королевские и церковные. Хотя ныне я не верю, что он выдал бы мать властям, тогда я принял все за чистую монету. Но я безмерно благодарен, что он тогда позволил мне вступить в королевское войско ротмистом {6}, помог снарядить свою родовую хоругвь, с которой я пошел на службу. Все они, — Владислав махнул рукой в сторону спящего лагеря за своей спиной. — Все прошли со мной долгие годы бок о бок и в мире, и в сечи, а некоторым я обязан душой {7} своей. Мы бились вместе за Покутье, были в битве под Буковой с паном Замойским {8}, на границе били турок. А потом пан Мнишек и пан Вишневецкий кликнули клич о походе на Московию. И я решил идти в их рати, сам не зная зачем. Будто что-то толкало прочь, что-то гнало в этот поход. А быть может, желал удалиться от бесконечных дрязг в семье, что разгорелись с новой силой, едва Анне, сестре моей, сравнялось шестнадцать, и она ступила в самую пору. Отец настаивал, чтобы она переменила веру, ведь никто не посватался бы к ней, схизматичке, исповедующей веру вне закона в нашей стране. Мать же хотела ее просватать за одного из шляхтичей с приграничной земли, воспитанного в православии. Снова дрязги и снова ссоры. Я бежал тогда от них, как от чумы, слабый в своем малодушии, а теперь корю себя за это!

Владислав вдруг слегка нажал на плечо Ксении, будто не в силах сдержать свою боль, а потом погладил его нежно пальцами, опасаясь, что невольно причинил ей боль. Ксения же вдруг отстранилась от него, заглянула в его лицо, желая видеть его в тот момент, когда она задаст свой вопрос, в то же время страшась его реакции и его ответа.

— Это была твоя мать? Та, вторая женщина, о которой говорил Ежи. За которую у тебя счет к Северскому, — Ксения заметила, как что-то мелькнуло в его глазах, но это произошло так мимолетно, что она не успела разглядеть, что именно. Но по тому, как напряглись его руки, как застыло вмиг лицо, будто на него морозом дохнуло, поняла, что не ошиблась. — Он убил ее, когда твою сестру в полон уводил? — спросила она, запинаясь на каждом слове, осознавая, как страшно это звучит.

— Нет, — отрезал Владислав, и она вдруг почувствовала, как легко стало в этот миг на душе. Ведь она так опасалась положительного ответа на этот вопрос! — Нет, он не убил ее, когда напал на Белоброды. Ее не было в то время на дворе, оставила Анусю со спокойной душой одну в доме. Ведь это не приграничье, далеко от Московии и от турок, чего опасаться? Кто же знал, что Северский будет настолько горячо желать вернуть себе земли, якобы принадлежащие его роду, что рискнет пройти вглубь страны, лишь бы пленника взять? — Владислав помолчал, вспоминая беспечность хлопов и войта {9} в Белобродах, так дорого обошедшуюся им и семье Заславских. А потом продолжил, заставляя сердце Ксении замереть от ужаса. — Но ты права — Ежи говорил о моей матери, когда поведал тебе о моем счете к Северскому.

— Но как? — ахнула потрясенно Ксения. — Ты же сказал, что он не убивал ее…!

— Своими руками нет, он делом своим ее убил, — коротко ответил Владислав, щуря глаза. — Не понимаешь, да? Вижу, что не понимаешь. Только трупы и вороны встретили мать, когда вернулась она в пустой дом. Она бросилась к отцу, впервые в жизни поехала в замок сама. Он долго искал любую зацепку, любую нить, что указала бы ему, куда и кто увез сестру, ведь ее тела так и не нашли. А потом пришла грамота {10} от Северского с требованием отдать ему земли, угрожая убить Анну, едва верный человек во владениях магната донесет, что Заславский идет к границе с войском. Мать умоляла отца подчиниться им, но тот не принял ее сторону, утверждая, что дочь русский не вернет, что он убьет ее, когда добьется желаемого, что надо идти на Московию и отбить Анну, пока не поздно. Он знал, что говорит, ведь сам бы поступил так же. Пока они ссорились (мне поведали, что мать угрожала сброситься со стены, если отец выведет войско), пока отец сумел уговорить мать, прошло время — им принесли весть о гибели Ануси. Мать тогда будто с ума сошла, кричала, бесновалась, отец едва сумел ее привести в чувство, уговаривал, что она нужна и ему, и мне, их сыну, здоровая и невредимая. Что у них есть еще дитя, ради которого матери надо найти в себе силы жить дальше. Ведь им еще растить внуков, сказал отец тогда. И мать сумела с его помощью смириться с этой потерей. Смерть Ануси будто снова свела их вместе, показала им всю ничтожность их прежних разногласий. В Заславском замке снова была хозяйка и жена, заняв истинное свое место подле отца. Они вместе ждали моего возвращения из Московии, а дождались одного из моих пахоликов, что едва вырвался из рук толпы в день, когда убивали Димитрия в Москве, когда резали ляхов. Он и сообщил им, что я попал в руки Северского и погиб, ведь он ясно видел, как навалились тогда на меня его люди скопом, как тот ударил саблей меня по голове, а я упал наземь.

Ксения смотрела в его лицо на протяжении его рассказа, наблюдая, как постепенно темнеют его глаза, становясь совсем черными, как заостряются от гнева его черты.

— Я приехал спустя месяц после того, как мой товарищ рассказал о пленении. Я скакал, как бешеный, будто черти гнались за мной по пятам, ведь едва я переступил границы наших земель, мне поведали о горе, постигшем мою семью. Но главного я еще не знал — у меня отныне нет не только сестры, но и матери. Ведь, как судачили люди украдкой, она шагнула с замковой стены, едва принесли страшную весть о моей гибели.

Ксения ахнула, зажимая рукой рот. Грех-то какой! Господь не прощает подобного. Ныне гореть матери Владислава в аду за совершенное!

— Нет! — прорычал Владислав, больно сжимая пальцами ее плечи, легко читая по ее лицу мысли, мелькающие у нее в голове. — Нет за ней греха! Признали ее умершей своей смертью, и в церкви схоронили, с поминальной службой. И старик тот сказал, помнишь, — нет греха за ней! Я не верил ранее, даже отцу не поверил, думал, оправдать мать хочет перед всеми, а он ведь был там, когда все произошло. Сказал, долго мать искали по замку, а потом вспомнил — поднялся на стену, а там она стоит прямо под дождем, ветер так и развевает рантух {11}, будто стяг.

Владислав вспомнил, как медленно и старательно выговаривая слова одним уголком рта, пытался убедить его отец в невиновности матери перед Господом, что ее падение со стены было случайностью, не более. Рассказал, как замер на месте, движимый страхом, что она шагнет в эту пустоту, как тихо позвал ее по имени. «Элена, Элена, что ты делаешь?» А она только повернула к нему мокрое от слез или капель, падающих с неба, лицо и проговорила печально: «Для чего жить, Стефан? Детей нет боле». И тогда отец твердо сказал: «Для меня, Элена. Уйдешь ты — и жизни для меня не станет!». Они долго смотрели друг другу в глаза, а потом мать оторвала одну руку от каменной стены, протянула к отцу. Он шагнул к ней навстречу, чтобы удержать ее, подхватить и снять со стены. Но в этот момент на стену выбежала одна из служанок, сдавленно ахнула, увидев, что происходит перед ее глазами, отшатнулась назад, в темноту хода.

«Я отвлекся только на миг на эту дуру, что так внезапно появилась на стене», — шептал едва, шевеля губами, отец Владиславу. «Всего на один миг. А когда повернул голову к Элене, ее уже не было на стене. Не удержалась на мокрых камнях, соскользнула вниз с криком, который до сих пор звучит у меня в ушах. Будто сердце из груди вырвали наживую! Не передать словами, что тогда вспыхнуло внутри. Не горит ныне, а тихо тлеет, но и этой боли достаточно, чтобы жить не хотелось боле. Я любил твою мать, Владислав. Быть может, не так, как она хотела, по-своему, но любил. Мы не смогли побороть собственную гордыню, потеряли свое чувство, разменяли его на обиды. Но я любил ее! И нет ее вины перед Господом. Не сама так решила, Господь забрал ее к себе, к Анусе нашей забрал».

— Я вернулся домой, но нашел только могилу матери да отца, еле живого от пережитого. У него случился удар — почти обездвижена левая сторона тела, плохо говорит, ведь губы едва подчиняются ему. Лев, некогда своим рыком заставлявший трепетать от ужаса, ныне даже шевелится с трудом, — произнес Владислав, глядя в глаза Ксении. — Я потерял почти всю семью, всех, кого любил. А теперь скажи мне, разве мал мой счет к Северскому? Ведь это он первопричина несчастий моей семьи.

Ксения отшатнулась от него в испуге, распознав в черноте глаз пожирающее его изнутри пламя слепой ненависти. Но он не дал ей отстраниться от него, положил ей ладонь на затылок, удержал на месте, заставляя по-прежнему смотреть в его глаза.

— Ты боишься меня, моя драга? — тихо спросил Владислав, и Ксения кивнула несмело. Он грустно улыбнулся и вдруг притянул ее к себе, коснулся губами сначала лба, прямо у линии повойника, а после губ — легким и мимолетным поцелуем. Потом уперся лбом в ее лоб так, что они стали так близко друг к другу, глаза в глаза смотрели, не отрываясь.

— Я не хочу, чтобы ты боялась меня, — прошептал он, ласково проводя ладонью по ее щеке. — Мне не по себе от того, что ты боишься меня. Nemo amat, quos timet {12}.

— Я не могу не бояться того человека, что носит в себе зерно мести. Человека, который может погубить меня неосторожным решением, одним неправильным действом, — произнесла Ксения, не понимая ни слова из последней фразы, отвечая на те, что были первыми, в надежде достучаться до него. Она чувствовала, как незримо что-то меняется меж ними, как постепенно открывается ей его душа, и спешила достучаться до его сердца, до его совести, пока не стало слишком поздно.

Владислав снова улыбнулся ей грустной улыбкой, при виде которой Ксении захотелось вдруг плакать, комок подступил к горлу, а потом шляхтич отпустил ее, не стал удерживать ее, поднимая руки вверх, словно сдаваясь на ее милость. Она тут же подскочила с места, не в силах более терпеть ту борьбу эмоций и чувств, что происходили ныне в ее душе. О Господи, сможет ли она возненавидеть его, когда он сотворит то, что задумал, ведь ныне она отчетливо понимала, сколько зла принес Северский в его семью? Она должна ненавидеть его, а она оправдывает его в глубине души, признавая его право на боль и отмщение за смерти родных. Разве не глупо?

Ксения резко развернулась, едва удержав летник на своих плечах, зашагала стремительно прочь большими шагами, борясь с неудержимым желанием остаться тут, подле него, укрыться от всего происходящего в его руках, забыться под его ласковыми губами. Бежать, бежать отсюда, быстро, приказала она себе, но тут же остановилась, едва он тихо позвал ее по имени, будто на невидимую стену натолкнулась, обернулась на него.

— Ксения, — повторил Владислав, не поворачивая к ней головы, по-прежнему глядя на солнце, медленно поднимающееся из-за края земли. — Что, если я последую твоему желанию?

— Какому? Отпустишь меня к отцу? — спросила Ксения, чувствуя, как в ней поднимается волна радости. И вместе с этим ее вдруг захлестнуло отчаяние: Владислав оставит ее, отправит к отцу, и она никогда более не увидит его, не коснется его. Стало так горько, что она едва удержалась, чтобы застонать в голос, вздохнула глубоко, сдерживая себя и этот стон, больно рвущий ее грудь. Что с ней? Почему так больно? Так не должно быть!

— Нет, моя драга, боюсь, этого желания я выполнить не в силах, — покачал головой Владислав. — Я не смогу отпустить тебя. Не жди от меня этого.

— Тогда что? — ничем не прикрытое разочарование засквозило в ее голосе. — Откажешься от своей мести Северскому? Неужто пойдешь на это по моему желанию?

— Нет, и это я тоже не в силах сделать, — честно ответил Владислав. — Я непременно убью Северского, и умрет он медленной и мучительной смертью, клянусь тебе в том. Нам обоим нет места на этой земле — либо он, либо я. Кто-то должен уйти ad patres {13}. Или он, или я.

— Тогда почему ты ранее не шел на его вотчину? — спросила Ксения, едва сдерживая раздражение от его упрямства, по-прежнему толкавшего его на отмщение. — Собрал бы свою хоругвь да сравнял бы с землей его усадьбу. Отчего не так?

— Оттого, что я не знал, где она, вотчина его, сначала. В Москве его искал, рассылая своих людей по всему городу, чтобы они хоть что-то о нем узнали. Его родовая вотчина ведь сгорела несколько лет назад, и он в другую перебрался, где и живет ныне, — Ксения кивнула, забыв, что Владислав сидит спиной к ней и не может видеть ее движения. Она слышала по обрывкам холопских разговоров о том, что Матвей Северский только недавно перебрался в усадьбу, куда привел ее после замужества. Темные слухи ходили о сгоревшей вотчине его, темные и страшные разговоры.

— А потом, когда я проведал, где его усадьба, прошел слух, что он уехал в неизвестном направлении, взяв с собой небольшой почет. Я думал, его перехвачу, когда он обратный путь держать будет, а он хитер оказался, проскользнул через мою засаду, укрылся за стенами вотчины, где не взять мне было его таким малым числом людей, да и не обложить осадой, пока остальная моя хоругвь из Тушина подойдет. А тут слух прошел, что жена его отъезжала и ныне в вотчину возвращается. Потому и взял я тебя в полон. Еще сам не зная, кого именно поймал в свои руки. Ты просишь меня отпустить тебя, а это никак неможливо для меня! Не смогу я, Ксеня, выпустить тебя из рук своих, пока…

Его голос вдруг пресекся, будто он смолк под наплывом эмоций, что захлестнули душу, но Ксении не требовалось продолжение. Она могла легко договорить его. «…пока не свершу то, что душа требует!»

Месть, только месть туманила его разум, влекла за собой, двигала им. А она-то думала, что сможет переменить его намерения, взывала к его сердцу! Ксения сглотнула горечь, которой неожиданно наполнился рот, повернулась и зашагала в лагерь, приказывая себе не оборачиваться на его призывы. Слава Богу, он не стал ее догонять, подумала она, подходя к возку, промокая кончиком рукава рубахи мокрые от слез глаза. Она бы не выдержала этого разговора, расплакалась бы при нем, показывая свою слабость. А делать этого Ксения очень не хотела.

У колес возка сидел Ежи, попыхивая чубуком, выпуская в воздух небольшие кольца табачного дыма. Он повернулся к Ксении, но не посторонился, не освободил ей путь к дверце, которую немного загораживал своей спиной. Ксения, конечно, могла бы отворить дверцу, не прося его подвинуться, но при этом ей пришлось бы стукнуть его этой самой дверцей по коротко стриженной, почти обритой седой голове, а она не была уверена, что это ему понравится. Эта мысль вдруг вызвала улыбку, а после вырвался нервный смешок из-за плотно сомкнутых губ, и Ежи внимательно вгляделся в ее лицо, услышав этот звук, что так резанул его слух.

— Поговорили, вижу, — кивнул он Ксении, стоявшей перед ним.

— Поговорили, — подтвердила она, скрещивая на груди руки. Ежи затянулся глубоко, а потом с наслаждением, размеренно выпустил очередную партию табачных колец.

— Смотрю на него и убеждаюсь снова и снова, верна поговорка о яблоне и плодах ее. Так и Владислав — истинный сын своих родителей, что пана Стефана, что пани. Так же, как и они, будет ломиться в дверь, не видя ручки, пока лоб в кровь не расшибет.

Ксения прислонилась спиной к возку, запахнув плотнее летник на груди. Уже просыпались ляхи в лагере, кивали ей или кланялись, проходя мимо, отводя глаза от ее фигуры, надежно прикрытой плотной тканью.

— Пан поведал мне о том, что случилось в его семье, — тихо сказала она, вспоминая рассказ Владислава о своей утрате. — Это так… горестно.

Ежи взглянул на нее снизу вверх, щуря один глаз, отчего Ксении показалось, что тот хитрит с ней, ведя откровенные разговоры, какую-то свою цель преследует при том.

— Потерять мать — всегда большое горе, — проговорил он. — Сама, верно, ведаешь.

— Откуда…? — начала Ксения, а потом вспомнила, что Ежи всегда подле Марфуты, когда та кашеварит у костра, а ее служанка та еще болтушка. Да к тому же по-прежнему та была уверена, что поведай она о горькой жизни своей боярыни в вотчине супруга, как ляшский пан воспылает жалостью к ее участи и отпустит ее на волю вольную да еще сам к Калитину отправит. Только Ксения знала, что это не принесет того результата, какого чаяла Марфа. А еще ей было стыдно признаваться кому-либо не из родичей своих в том, что ей пришлось перетерпеть, будучи полностью во власти Северского.

Вот я всыплю ей, подумала Ксения, будет знать, как языком трепать. А потом вспомнила, что не может осуществить свою угрозу, ведь она сама находится в чужой воле. Оттого просто поджала губы, скрывая свое недовольство, поспешила отвлечь Ежи, пока он не начал спрашивать что-либо из того, что так тяготило ее, то, что она хотела скрыть от всех.

— Ты хорошо знал родителей пана, Ежи?

Будто в цель попала — Ежи тут же отвернулся от нее, уставился на чубук с таким видом, будто он не знал, что это и как попало ему в руки. А после проговорил:

— Нынче ночь откровений? Ну, коли так…, - он втянул в себя табачный дым, а после проговорил. — Да, я их обоих хорошо знал. У пана Стефана я в почете ходил немало лет, а пани Элену… Когда мне минуло двадцать девять лет, я, памятуя известную в народе поговорку {14} решил жениться сам, пока не взялись за это дело другие. На одной из ярмарок городских я девку заприметил справную. Несколько тыдзеней расспрашивал о ней у местного корчмаря, жиды, знаешь ли, все знают про всех. А потом решил сватов заслать на ее двор. Пан Стефан, узнав об том, пожелал лично сыграть роль в моем сватовстве. И отменно, скажу тебе, это удалось. Сам на ней же и женился.

— Значит, мать Владислава… — ахнула Ксения, поражаясь тому, что услышала. — И ты остался после того подле его отца? Служить ему, когда… когда…

— Дивишься? Дивись, панна. Не ведают москвитяне истинной преданности. Коли шляхтич клялся в верности, то верен будет до самого конца. А коли шляхтич полюбил, панна, то на всю жизнь, до гробовой доски. Запомни это, панна, запомни! — Ежи плюнул в чубук, гася огонек, а после принялся с силой стучать им о землю, выбивая выкуренный табак. — И я очень надеюсь, что ошибаюсь ныне, ибо то, что вижу, мне весьма не по нраву, панна, весьма. Bis ad eundem lapidem offendere {15}…

— Что? — переспросила Ксения, насторожившись при незнакомом ей наречии.

— Ничего, — буркнул недовольно Ежи, поднимаясь на ноги. — Сгинет он из-за тебя, вот что! Как тогда едва не сгинул, — и, видя, что Ксения смотрит на него, то ли не понимая, о чем он речь ведет, то ли не смея поверить в услышанное, вдруг резко приказал, отступая в сторону от дверцы, что загораживал. — Иди в возок, панна, да отъезду готовься, солнце уж встало, а мы с тобой тут языками треплем. А ну геть!

И Ксения поспешила скрыться от него в темноте возка, едва не сбив при этом Марфу, что хотела выглянуть да поискать взглядом боярыню свою. И только потом, когда возок, скрипя колесами, двинулся в путь в сопровождении польских ратников, Ксения, взглянув на промчавшегося рысью рядом с возком Владислава, вдруг вспомнила его слова, сказанные ныне утром, что всколыхнули в ее душе бурю эмоций, так смутившую и перепугавшую ее саму.

«Что, если я последую твоему желанию?» — спросил он тогда, а она так и не выведала, что он имел в виду под этой короткой фразой. Так что же за ее желание был готов исполнить Владислав? На этот вопрос ответ, судя по всему, ей никогда не разгадать самой.

1. Свидетель (польск.)

2. Недель (польск.)

3. Слабак (польск.)

4. В Речи Посполитой православной веры держались в основном крестьяне, оттого и пошло такое название

5. Имеется в виду Брестская уния (1596 г.), когда были объединены под папским началом и католическая, и православная церковь Речи Посполитой. Многие православные не приняли этого объединения, изменений, что повлекла за собой уния, были объявлены от того вне закона.

6. командир пешей либо конной роты в войсках РП

7. Тут: жизнью

8. Области в Молдавии. Имеется в виду битвы во время войны с Молдавией (конец XVI — начало XVII вв.), которую Польша считала подвластной территорией

9. человек, который назначается для надзора над крепостными крестьянами и выполнением ими повинностей

10. Тут: письмо

11. В РП — большое белое покрывало, надеваемое на голову и драпирующееся вокруг лица, шеи, плеч, а иногда и стана женщины

12. Никто не любит тех, кого боится (лат.)

13. К праотцам (лат.) На тот свет

14. До тридцати лет мужчина женится сам, после тридцати люди его женят, а после сорока женит бес

15. Дважды споткнуться о тот же камень (лат.)