Глава 13

Ксения сквозь сон почувствовала на щеке какое-то шевеление, смахнула рукой приставучую мошку, но сладкая дрема уже выпустила ее из своих объятий. Она попробовала снова закрыть глаза и поймать остатки сна, ускользающие от нее, но не сумела: ухо уже различало тихий говор ляхов, доносящийся со стоянки, звонкую птичью трель в вышине лесных деревьев, стук дятла. Потом раздались громкие возражения одного из поляков, что ныне сидел у возка и пытался заменить сломанную в дороге ось. Ему начал противостоять другой голос, и Ксения оставила попытки снова заснуть, села на еловых лапах. И с удивлением вдруг обнаружила, что не одна спит на этом импровизированном ложе.

Как она умудрилась заснуть прямо среди белого дня, когда так ярко светит солнце, разливая свои лучи по этой небольшой лесной полянке, куда после поломки сумели ляхи оттащить на руках возок? И как она не распознала, не проснулась, когда рядом лег Владислав? Когда он успел вернуться к ней, ведь уходил проверять, как чинят возок, нарубив ей еловых лап, чтобы мягче было сидеть на этой твердой как камень земле? Сказался, видать, ее недосып за последние дни, ведь почти каждую ночь она проводила вне возка, рядом с ляшским паном.

Нет, не с ляшским паном. С Владиславом. С Владеком…

Ксения сорвала травинку и, поддаваясь шалости, что неожиданно пришла на ум, коснулась ею щеки Владислава. Сначала совсем легко, едва касаясь кожи его щеки, а после — уже смелее провела, вдоль линии скулы. Он отмахнулся от травинки, как она недавно отгоняла назойливую мошку, и Ксения прикусила губу, чтобы не рассмеяться. А потом убрала травинку в сторонку. Владеку нужно было отдохнуть, ведь это она может поспать днем в возке, пока тот трясется по дорожным колдобинам. Он же вынужден провести весь день в седле, до самого ночлега не урвав даже немного времени на сон. Не удавалось ему поспать и во время дневной стоянки, ведь она была столь коротка. Их переходы дневные так удлинились, будто ляхи стремились быстрее прийти куда-то.

Или убежать от кого-то, подумала Ксения. Она давно заметила, как долог их путь, будто они вокруг стольного града идут уже несколько кругов. Какими окольными дорогами везет ее Владислав, а главное, куда держит путь их небольшой отряд?

Она взглянула на Владислава, который в этот момент вдруг зашевелился обеспокоенно, и потеряла ход своих мыслей. Как впрочем, и всегда, когда смотрела на него, когда была к нему так близко. За прошедшие седмицы не было ночи, которую они провели бы раздельно друг от друга. Столько было оговорено за эти короткие летние ночи! Ксения сама удивлялась, насколько сумела открыться этому человеку, рассказала ему многое, что знала только она сама и ее верная Марфута. Но только одного она так и не поведала Владиславу — о тех годах, что она провела в вотчине Северского. Она не хотела рассказывать ему о них, не желала видеть в его глазах жалость к себе. Да еще не хотела видеть ту ненависть, что всякий раз вспыхивала в них при упоминании имени ее мужа.

Да и сам Владислав предпочитал не говорить о нем. Он рассказал ей многое из своего детства и юности: о том, как обучался в монастырской школе и о нравах, царивших там, как часто бывал порот за свои проказы монахами или читал молитвы, стоя голыми коленями на бобах.

— Меня именно школа приучила к выносливости, не иначе, — поведал ей Владислав. — А еще к аскетичности, ведь с тех пор я так неприхотлив к удобствам и пышности. Но все же добже, что меня забрал отец из школы. Не думаю, что из меня вышел бы отменный бискуп {1}. Вот мой дядя — тот истинный бискуп, настоящий слуга Церкви, а у меня чересчур шальная голова для того.

Ксения узнала, что у Владислава есть еще средний брат Юзеф, от первого брака отца, что проживает в данный момент в Заславском замке вместе со своей женой Патрисией (Патрысей, как назвал ее Владислав), а старший брат Станислав погиб почти два десятка лет назад при первом походе пана Замойского в Молдавию. Он тогда-то и рассказал ей о дяде по отцовской линии — епископе католической церкви, обладающем большой властью, будто магнатской.

— Иногда мне кажется, что дядя Сикстус так высоко поднялся, чтобы доказать своей родне, что он далеко не шестой в нашем роде {2}. Это из латинского языка имя, — пояснил Владислав, видя, что Ксения не понимает его. — Язык, на котором мы пишем документы и книги, язык нашей Библии.

— А разве не проще написать грамоты на том наречии, на котором речь ведешь? — удивилась Ксения. — Тогда и другого учить не надо.

Владислав тогда рассмеялся в ответ, прижимая ее еще крепче к себе, чувствуя в душе какую-то странную легкость от ее наивности.

Ксения обернулась, вздрогнув, на дружный вскрик ляхов позади нее, когда они, раскачав возок, перевернули его и положили на бок для починки, а потом быстро вернулась глазами к лицу Владислава, опасаясь, что ратники прервали его сон произведенным шумом. Но нет — шляхтич по-прежнему крепко спал, только повернулся немного на еловых лапах. При этом жупан Владислава и рубаха под ним слегка распахнулись, обнажая крепкую шею и верхнюю часть его груди, и Ксения едва обуздала свой невольный порыв протянуть пальцы и коснуться загорелой кожи в вырезе. Она уже знала каждую впадину, каждый бугор его мышц на плечах и груди, знала запах его кожи. Ведь они не только разговаривали ночами.

Сначала Владислав неожиданно начинал целовать ее, прервав их беседу на полуслове. Нежно и легко касаясь губами ее рта, тут же открывавшегося под ними, словно в приглашении. А потом в ход шли его руки, обнимая ее, крепко прижимая к себе, вдавливая ее в свое тело. И она сама спустя миг обхватывала его руками, отвечала на его поцелуи.

Иногда на этом все и заканчивалось — поцелуи становились все короче, все легче, и они затихали, останавливались, слишком уставшие за день для продолжения. Просто лежали, сплетясь в тесном объятии, под звездным небом и наблюдали, как они подмигивают им с вышины. Молча, ведь слова стали им и не так уж нужны вскоре. Просто лежать рядом, замирая сердце, затаив дыхание от его близкого присутствия, и смотреть в небо…

А иногда страсть охватывала их с головой, заставляла терять голову, уноситься прочь от этого места, растворяясь в пространстве и времени. Ксении казалось тогда, что она тает, как снег по весне, под руками и губами Владислава, становясь такой податливой в его объятиях, уступая его власти, его напору.

Она отринула за эти дни от себя все мысли о том, что ждет ее, когда их путь подойдет к концу, ей просто не хотелось думать об этом. Она искренне наслаждалась моментами, что наполняли каждую ночь, наслаждалась тем, как сладко замирает сердце внутри, едва его темные глаза так пристально и долго смотрят в ее очи. Оттого-то ей и хотелось думать, что их столь длинный путь вызван только тем, что Владислав так же не хочет расставаться с ней, как и она сама того не желает.

Ксения поднялась на ноги, ощущая легкое покалывание в затекших при неудобной позе ногах. Она знала, что надо немного походить, чтобы это неприятное чувство ушло, с сожалением направилась прочь от их импровизированного ложа с Владиславом, боясь разбудить его, если будет прогуливаться подле. Сначала она дошла до возка, у которого уже убрали сломанную ось, обстругивали подходящий по размеру длинный сук, что принесли из леса.

— Скоро готово будет, панна, — улыбнулся ей молодой лях, едва ли старше ее на несколько лет. — Побежит еще лепше прежнего!

Ксения улыбнулась ему в ответ, немало не смущаясь тем, что он обратился к ней. За последние седмицы она успела узнать не только Владислава и его дядьку, но многих из почета шляхтича. Как-то незаметно ушла настороженность и страх перед этими ратниками, не стало натянутости меж ними, уступая место внимательности и почету с их стороны.

Ксения не знала, было ли это связано с тем, что сам Владислав не относился к ней более, как пленнице, а как гостье, невольной спутнице в пути, или это шло от чистого сердца от пахоликов. Не будут ли они ненавидеть ее, коли прикажет их пан? И поднимут ли руку на нее, коли он прикажет? Ксения не хотела думать о том. Пока же ляхи были предупредительны по отношению к ней, выказывая ей должное уважение ее положению знатной женщины, даже иногда чересчур демонстрируя свою ненавязчивую услужливость, что неизменно вызывало недовольство со стороны Владислава. Ксения видела, как тот хмурит лоб всякий раз при этом, но ничего не говорит пахоликам, ведь условленных границ почтения те никогда не пересекали.

— Где Марфута? — Ксения оглянулась по сторонам, но своей служанки не заметила. Как и Ежи, что обычно был неизменно поблизости от боярыни, наблюдая за ней из-под своих седых бровей.

— Видать, в лес ушла, кто знает? — пожал плечами один из ляхов, с ярко-рыжей шевелюрой, прямо под стать волосам Марфы. Его имя Ксения запомнила одним из первых. Эгусь или Эгонек, как звали его чаще. Так схоже с русским «Огоньком», грех не запомнить!

— Панна, — позвал ее Эгусь, едва она повернулась прочь от них прогуляться. — Ты бы в ту сторону лепше пошла. Там полна поляна ягод. Успеешь до того, как мы тут управимся!

Ксения пошла в указанном направлении, и едва скрылась за небольшим ельником, как наткнулась на черничные заросли, густо усыпанные темными ягодами. Она тут же опустилась на корточки, принялась собирать чернику в горсть через одну, отправляя остальные в рот, наслаждаясь их вкусом. Она так увлеклась ягодами, что забылась на время, и едва не вскрикнула от неожиданности, когда за спиной вдруг треснула громко ветка, заставляя птиц, что сидели поблизости на ветвях вмиг умолкнуть и взлететь с мест, хлопая маленькими крыльями.

Ксения резко выпрямилась и оглянулась на этот звук, готовая кричать в голос ляхам о помощи, но ни звука не сорвалось с ее губ. Ведь за ее спиной стоял Владислав. Слегка помятый жупан, нахмуренный лоб, прищуренные недовольно, еще заспанные глаза и маленькие полоски на правой щеке от веток ели, на которых он спал.

Владислав резко шагнул к ней, и она невольно распахнула губы, распознав знакомый блеск глаз, разгадав сердцем его желание. Он вмиг обхватил ее руками, вжимая ее тело в широкий ствол сосны за ее спиной, впиваясь в ее губы таким долгим и глубоким поцелуем, что у нее закружилась голова, и стали ватными ноги. Она разжала ладонь, роняя в траву темно-фиолетовые ягоды из своей руки, рассыпавшиеся у их ног, и обняла его за шею, запуская пальцы в волосы.

Ксения только на миг напряглась слегка, когда Владислав положил руку на обнаженную кожу ягодиц, приподнимая ее вверх, еще сильнее вдавливая ее спиной в сосну. Но вскоре снова забылась под его настойчивыми поцелуями, испытывая горячее желание слиться с ним в одно, почувствовать те эмоции, что вспыхивали в ней с каждым его прикосновением, с каждым поцелуем и то острое наслаждение после…

Потом Владислав замер, тяжело дыша ей в шею, по-прежнему вжимая ее в широкий ствол дерева.

— Моя кохана, — прошептал он едва слышно, касаясь при каждом слоге ее кожи губами, отчего по ее телу пошла легкая дрожь. Заметив это, Владислав опустил ее на ноги, одернув подол сарафана, но не отпуская ее стана, будто опасаясь, что она сейчас сорвется с места и убежит прочь. Он поднял голову, и она не смогла сдержать смеха, видя перепачканной соком черники рот Владислава и кожу вокруг него.

— Что? — нахмурился Владислав, а когда она, через смешки все же сумела рассказать ему о причине своего веселья, буркнул под нос. — Видела бы себя панна, потом бы уже смеялась, — и ласково тронул большим пальцем ее темные от сока ягод губы. — Куда ты ушла? Я проснулся, тебя нет подле.

— Ты думал, я убежала от тебя? — не удержалась, чтобы не поддразнить его Ксения, улыбаясь задорно, но он только качнул головой отрицательно, загоняя вглубь души, в самый дальний ее уголок воспоминание о том сне, что пришел к нему во время этого дневного покоя. Темная вода… распущенные светлые волосы, развевающиеся при каждом колыхании легких волн… широко распахнутые голубые глаза, уставившиеся в пустоту… бледное лицо утопленницы. Лицо Ксении…

Владислав вздрогнул при этом воспоминании и обхватил ладонями ее лицо, приближая к себе, а потом вдруг нахлынуло волной страшное осознание, и он отшатнулся от нее, убирая свои руки, отходя от нее, поворачиваясь спиной.

— Ты совсем замутила мой разум! Даже во сне нет покоя! Будто кишками к тебе прирос! Я снова как чумной хожу, — простонал он, закрывая лицо руками, и сердце Ксении вдруг подпрыгнуло в груди от услышанного. Она медленно шагнула к нему, но не коснулась его, не обняла. Просто прижалась лбом к его широкой спине, чувствуя, как что-то нарастает внутри. Огромная волна необъятного счастья…

— Как тогда, в Москве. Раз увидел твои глаза и пропал напрочь! Забылся, совсем забыл, кто я и где, наплевал на все предосторожности. В ту ночь мы все знали, что московиты худое задумали, мало кто решился на улицы выйти. А я пошел, я ограду твоего дома обходил, чтобы прийти через нее к тебе на двор следующей ночью, искал лаз или слабое место. Вот и словили меня на обратном пути, повязали, как кутенка какого! Хорошо хоть Ежи подле был, немало мы московитов уложили, пока Северский не подошел. Видишь, как задурманила ты меня тогда! И сейчас дурманишь. Довольна, Ксеня? Я же чую, что ты улыбаешься, — Ксения тут же поспешила убрать с лица ту улыбку, что расплылась на губах, едва она услышала первые слова из уст Владислава. Но ей это не удалось — та никак не хотела уходить, прятать то счастье, что вспыхнуло в ней. — Я сразу узнал тебя тогда, в возке. Будто огнем опалило! Надо было голову свою слушать, что твердила оставить тебя прямо там, на дороге. Но я не смог этого сделать… не смог… Я ведь думал о тебе, моя драга. Потом, после того дня. Сначала часто, потом забылось, только изредка приходили думы… Не веришь? — спросил Владислав, ощущая спиной, как она качнула отрицательно головой при его признании. Он резко вдруг повернулся к ней, так резко, что она отшатнулась от него, испуганная тем незнакомым ей огнем, что горели ныне его глаза.

— Пан Владислав! — донеслось до них из-за ельника. Это был голос Ежи, кричавший им о том, что ось заменена, и можно трогаться. Ксения посмотрела в сторону лагеря, потом перевела глаза на Владислава, что снова стал прежним за это короткое время, что она не глядела на него. Исчезла прежняя горячность, тот блеск глаз, так настороживший Ксению. Снова перед ней был хладнокровный надменный шляхтич.

— Значит, не ныне, — проговорил он тихо, а после протянул ей руку. — Пойдем. Пора ехать.

Ксения еще долго прокручивала в голове разговор в лесу, наслаждаясь каждым словом из речей Владислава. Она знала это сама, она чувствовала, как переменился он к ней в последнее время. Она ведь так хотела этого.

— Я хочу, чтобы меня любили, — вдруг сорвалось с ее губ, и она замерла, услышав эти слова в тишине возка, испуганно покосилась на Марфу, сидевшую напротив.

— Не время для того, боярыня, — тихо ответила та, глядя куда-то за плечо Ксении. — Совсем не время.

Марфута сидела, напряженно распрямив спину, бледная лицом, как полотно поневы. Привычный Ксении задорный блеск ее глаз погас, сменившись отчаяньем, которым так и кричал весь ее облик. Она крутила в руках маленькую деревянную игрушку, как разглядела Ксения. Видать, один из ратников польских, Остаф, что вечно вырезал своим острым ножом с коротким лезвием из сучьев всякие поделки, сделал Марфе небольшой подарок, так сильно напоминавший ныне той о сыне.

Сыне, которого она так давно не видела. Ксении стало неловко за то ощущение счастья, что прямо распирало ее сейчас, блеск которого слегка померк перед мыслью о том, что ждет их обеих впереди. Она нынче же выведает у Владислава, что тот решил на их счет, что за доля ожидает его пленниц, уже совсем позабывших о своем полоне.

Как решила, так и сделала. Подошла, как встали на ночлег, к Владиславу, спросила о том, чтобы наедине переговорить. Тот вдруг улыбнулся, кивнул, но только указал в сторону небольшой речушки, что была в десятках двух саженей от места их стоянки, мол, туда иди и жди меня там, в надежном укрытии кустов, что росли на берегу. Значит, будет плавать ныне вечером, подумала Ксения, подчиняясь и направляясь к речушке, как делал это всякий раз, когда они останавливались недалеко от воды. Она же будет сидеть на берегу и смотреть, как он ныряет вглубь темной воды, подавляя в себе страх, что его голова может как-нибудь не появиться на поверхности.

Ксения присела на берегу, тронула рукой воду, наслаждаясь ее прохладой сразу охватившей пальцы. Вдруг вспомнила, как Владислав принес ей с другого края пруда, у которого они останавливались несколько дней назад, желтые маленькие цветы, уронил ей на подол, что тут же намок от капель, стекающих с длинных стеблей, падающих с плеч и волов Владислава, что навалился на Ксению, целуя ее в губы. А потом он потянулся к завязкам ее повойника, желая стянуть его с головы, выпустить на волю косы Ксении, что так не давали ему покоя. Ксения тогда едва успела перехватить его руки, качая головой, и он уступил ей.

— Какая дикость! — прошептал, улыбаясь, он тогда прямо ей в губы.

Ксения взглянула на свое отражение в мутной воде речушки. Марфута всегда приговаривала, заплетая ее косы, что волосы — самое богатство Ксении, самая ее краса. А потом вспомнилось острое разочарование в глазах Владислава, когда она запретила ему снимать повойник с ее головы. Для нее это было последним символом ее принадлежности Северскому, ведь только муж может видеть волосы… только муж…

Ксения вдруг потянулась к кике и легко скинула ее наземь, вслед полетела кисея, а после развязались повязки повойника. Две длинные толстые косы упали с головы, ударяя ее по спине и плечам, и она тут же принялась за них, стала расплетать, распускать волосы. Вскоре дело было сделано — светлое золото волнами рассыпалось по ее плечам, укрывая ее будто покрывалом. Она склонилась снова над водой, вглядываясь в свое отражение и замирая от собственной смелости и дерзости. Ее последняя стена между ней и Владиславом пала ныне, и сердце так тревожно вдруг заныло в груди, ощущая только теперь конец ее прежней жизни.

А я недурна собой, — вдруг подумалось Ксении, глядя на собственное отражение. Да, ее нос не был длинным и тонким, а скулы более выразительными, чем она того желала бы. Но зато ее лицо было не так кругло, как у Марфуты, а глаза были гораздо больше, губы пухлее. И волосы… Она редко видела себя с распущенными волосами и ныне была поражена своим отражением.

Где-то справа хрустнула ветка в зарослях кустарника, и Ксения вздрогнула, отстраняясь от воды. Она хотела окликнуть Владислава, который, как она думала, зашел с другой стороны, немного правее от нее, но не стала этого делать, движимая осторожностью, и правильно сделала, ведь спустя миг до нее донесся голос одного из пахоликов. Она замерла, боясь обнаружить свое присутствие здесь да еще с непокрытой головой, и стала слушать их разговор, с трудом, но понимая ляшскую речь, к которой уже привыкла за эти дни.

— Надоела Московия до нутра самого, до печенок! — проговорил один голос, в котором Ксения распознала Винека, ляха, что всегда был самым мрачным из всех пахоликов, даже когда те собирались у костра, где пили брагу да чубуки смолили. — Домой хочу! Хорошей еды хочу, чистой постели да горячей воды, чтобы смыть с себя всю пыль эту москвитскую!

— Я думаю, ты боле желаешь, чтобы Ева твоя тебе при этом спинку потерла, — раздался голос Эгуся и его задорный смех. — А еще паче — чтоб потерла кое-что другое, да, Винек?

Ляхи засмеялись, зажурчала вода, черпаемая ладонями из речушки и плескаемая на лицо и тело. А после кто-то добавил:

— Подожди, Винек, уже совсем скоро. Такой скоростью мы до границы за тыдзень дойдем, а еще через пару — обнимешь свою Еву. Вот только пан Владислав…

Со стороны лагеря донесся громкий окрик Владислава, видимо, направляющегося к реке и заметившего своих пахоликов, и ляхи поспешили вернуться на стоянку, громко продираясь сквозь кусты. Помертвевшая сперва от услышанного, Ксения опомнилась, стала собирать волосы, заплетать их в косы, но осознав, что не успеет сделать это до прихода Владислава, просто собрала их и запустила за ворот рубахи, укрывая их под тканью. А после накинула кисею да кику натянула на голову, поднялась на ноги, зажимая уже ненужный повойник в ладони.

Значит, она ошиблась. Не кругами около Москвы Владислав ходит, а к границе идет, в Польшу свою. А по пути, видать, у вотчины ее оставит, не зря же признался ей ныне, что должен был сделать это с самого начала.

Она подняла глаза и увидела Владислава, что приблизился к ней, отводя от лица ветви кустарника. Он улыбнулся ей, так широко и счастливо, что у нее дух захватило при мысли о том, как можно вот так улыбаться и при этом так жестоко обманывать. От злости, захватившей ее при этом — на него за обман, на себя — за легковерие, у Ксении даже руки затряслись мелкой дрожью, и ей пришлось сжать их в кулаки, чтобы не выдать своего волнения.

Владислав же заметил светлые пряди волос, что Ксения так и не сумела укрыть под полупрозрачной кисеей, и протянул руку, чтобы коснуться их.

— Я так и знал, что они такие, я помнил, — прошептал он, и Ксения едва не закричала: «Прекрати! Прекрати лгать мне!». Она отшатнулась от него, отступила в сторону, при этом они несколько переместились по берегу: теперь не она, а Владислав стоял спиной к воде. Он снова протянул руку к ней, недоуменно прошептав: «Моя кохана?», и Ксения вдруг, буквально озверевшая от ярости при этом нежном обращении, подняла руки и ударила его в грудь своими маленькими кулачками. Владислав не сумел удержать равновесия, его сапоги скользнули по глинистому берегу речушки, и он рухнул назад, взмахнув руками нелепо, прямо в воду. Ксения же резко развернулась и побежала к стоянке, придерживая одной рукой кику, чтобы та не слетела с головы, другой — длинный подол сарафана, быстро укрылась в темноте возка.

И только тут в стенах, к которым она так привыкла за время своего путешествия, пришли слезы, навалилась острая боль, захлестнувшая сердце волной, и Ксения повалилась на сидение, прижимая ко рту летник, что там лежал, чтобы ляхи, суетящиеся в лагере, не услышали ее рыданий. Кика при этом упала с ее головы, волосы рассыпались по плечам, и она вдруг осознала, что едва не открылась ляху полностью, целиком отдавая себя в его руки, забывая о своей чести, о впитанных с детства истинах. Как же она могла? Как могла? А ранее…? Стыд-то какой! Как она могла?!

Вскоре слезы иссякли, и Ксения затихла, смогла обуздать горе, так и рвущееся наружу. А потом вдруг пришло раздражение — где ходит ее служанка? Где ту носит, надо же прибрать волосы, пока лях не вернулся в лагерь и не потребовал ее на расправу. А в том, что так и будет, Ксения не сомневалась — никакой мужчина не стерпит подобного от женщины.

Она слегка отодвинула занавесь в сторону и оглядела стоянку. Только ляхи. Даже у котла, висевшего над огнем, не было Марфы, хотя именно там ей и надобно было находиться ныне. Ксения попыталась сама привести волосы в порядок, но они путались, оплетали пальцы, и вскоре она бросила это занятие, кляня весь белый свет в своей недоле, особенно Марфу и этого лживого ляха.

Спустя время отворилась дверца, и в возок залезла Марфута, едва не вскрикнув, обнаруживая в темноте Ксению. Ксения тут же затащила ее внутрь, повернулась к ней спиной.

— Прибери меня! Да споро! — и Марфута принялась заплетать волосы Ксении в две косы, чтобы уложить их после вокруг головы, спрятать надежно под повойником.

— Что с тобой? — спросила Ксения, ощущая, как трясутся пальцы Марфуты. — Не бойся, не на тебя я так зла ныне. На него! На пана ляшского! Ведаешь, где едем? К границе идем! А по пути нас с тобой в вотчину к Северскому, видать, подкинут, как дар от пана Заславского!

Пальцы Марфуты, облачающие голову Ксении в кику, замерли на миг.

— Он сам так сказал тебе? — прошептала она почти в самое ухо боярыни.

— Скажет он мне! — зло фыркнула Ксения, сжимая пальцы в кулак да так сильно, что кольца впились в кожу. — Я ляшский разговор подслушала. К границе идем ныне. Седмица осталась или около того до нее. Знать, и вотчина мужа моего недалече…

Вдруг в стенку возка снаружи ударил с силой кулак, слегка пошатнув его при этом. Женщины замерли в испуге, выжидая, что за этим последует. Ксения уже приготовилась мысленно к карам, что ждут ее, ведь сейчас распахнется дверца, и ее волоком вытащат из возка. Но нет — никто не распахнул дверь, не схватил Ксению. Только пророкотал из-за стенки грозный голос: «Позже, панна! Позже потолкуем!»

— Что у вас, Ксеня? — испуганно спросила Марфа, а после вдруг заревела тихонько, прижала ее руки к своим губам. — Богом тебя заклинаю, Ксеня, держись ты от ляха подалее отныне. Сгубит тебя, лях этот, сгубит! Не ходи с ним на стоянках, не оставайся одна с глазу на глаз с ним, умоляю.

Перепуганная ее слезами, да тем рыком, что услыхала она из-за стенок возка, Ксения согласилась со своей служанкой. Не будет она отныне оставаться наедине с Владиславом, ведь слаба ее душа перед его глазами, его ласками да словами. Да еще кто знает, что ждет ее за его позор нынешний?

— Отныне с тобой неразлучны станем, Марфута, — прошептала Ксения. — Куда я пойду, туда и ты ступай. Не позволяй мне… слаба я, понимаешь?

Марфута только кивнула в ответ, заливаясь слезами, прижимаясь губами к рукам своей боярыни. Она еще долго плакала этой ночью, Ксения слышала ее тихий скулящий плач, и это бередило ей душу, заставляя саму тихо ронять слезы в ночной тиши. Она оплакивала недолю Марфы, разлученной с сыном, оплакивала свою недолю и свое, так и не свершившееся, счастье. И зачем она снова доверилась ляху? Поверила в его лживые слова, в его глаза колдовские, отдалась его бесстыжим рука. Затуманил ей разум, забыла она о его мести кровной. А вот и расплата пришла за подобное легковерие.

На следующий день Ксения даже головы не повернула в сторону Владислава, что ожидал ее у возка, вырвала руку из его пальцев, когда тот хотел остановить ее, ушла в лес, клича за собой Марфуту.

— Панна серчает? — подошел из-за спины Владислава Ежи, хитро щуря глаза. Тот без труда прочитал по его лицу, что усатый дядька думает об отношении шляхтича к пленницам и их свободе, а потому промолчал, не желая ссориться еще и с ним, отвел глаза в ту сторону, где скрылись за ельником женщины. — Ничего, Владек, потерпи чуток. Бабы поносятся со своей обидой день-другой, как с торбой писаной, а после отойдут, остынут. Тогда и беседы с ними веди, не ранее.

Едва только выехали с места ночлега, как захромал каурый Владислава, подкову потеряв где-то в дороге. Пришлось послать обратно пару пахоликов отыскать пропажу, а после искать деревню с кузней, чтобы водрузить найденную подкову на место. Таковая отыскалась только к полудню — небольшое поселение в десяток холопских дворов, жители которого быстро попрятались при приближении ляшского отряда. Зато кузнец был в кузне — большой детина с огромными кулаками не боялся никого, по его словам, даже черта, не будь помянут он вслух. Он принялся за каурого, едва ему показали серебряную монету, как плату за труды его.

Ксения же, пользуясь тем, что Владек занят каурым, а значит, она может не опасаться его, вышла из возка, чтобы размять ноги и подышать воздухом, ведь в возке уже стало душно к этому полудню. Марфа предпочла наблюдать за ней издалека, из возка, готовая выпрыгнуть тут же, как только лях подойдет к ее боярыне.

Ляхи не шутили с Ксенией более, не окликали ее, когда она прошлась мимо них по двору к мальчику лет восьми, что точил на камне нож, сидя на завалинке у плетня. Никто не улыбнулся ей, как раньше, все отводили глаза в сторону, и Ксения поняла, что снова она оказалась в том же положении, что и была ранее. Пленница, с горечью отметила она, совсем позабыв, что сама себя ведет, как пленница, показывая всем своим видом, как отвратительны ей ныне ляхи, как не по нутру ей ее положение нынешнее.

— Что это за селение, мальчик? — спросила она у мальца, и тот поднял на нее перепачканное золой лицо, поднявшись с завалинки, бухнулся ей в ноги. Она легко тронула его затылок, мол, поднимайся, и мальчик встал, но не взглянул на нее, не поднял глаз.

— То Вязново, боярыня, — ответил он, и Ксения, едва удержалась на ногах, услышав название селения. Она обернулась и взглянула на Владислава, что наблюдал за ней из кузни внимательно. Еще один, быть может, как раз этот дневной переход, и они подойдут к Суглинке, речке, у которой когда-то ее Владислав пленил, а там еще пара дней, не более, и вотчина ее мужа. Знать, и правда, к Северскому везет ее лях, сжалось больно сердце.

Она рассеянно погладила мальчика по спутанным волосам, кивнула ему на прощание и отошла прочь, едва сдерживая слезы, уже готовые скатиться по щекам с ресниц. Знать, все ложь — все эти сладкие речи, все намеки. А эти ласки и поцелуи… О Боже, плакала Ксения, уткнувшись лицом в широкий рукав, когда возок снова затрясся по пыльной дороге, как же можно так ошибиться снова! Как могло так подвести ее тело, слабеющее в руках ляха, откликающееся порой на один только призывный взгляд его! А муж ее еще говорил некогда, что холодна она нутром, что нет в ней огня плотского. Вот он и пробудился тот огонь, да только ей на погибель!

Ну и пусть, вдруг решила Ксения, пусть погибель. Все едино ей негожа та жизнь, что была у нее, а после того, что узналось давеча, так и вовсе хочется только одного — заснуть крепким сном и не просыпаться более.

Ксения настолько утомилась от слез, что незаметно для себя и правда уснула крепким сном, проспала до самой темноты, не заметила, как давно встал возок на стоянку ночную, как ляхи наскоро разожгли огонь, а Марфа, как обычно, приготовила нехитрый ужин. Проснулась Ксения только от шумного гомона, который шел от костра, от смеха, что долетал до нее сквозь тонкие стенки. Марфы не было, как не видно было ее и у костра, и подле возка, а Ксении так не терпелось выйти, что она решилась пойти в одиночку, не дожидаясь возвращения служанки.

Но не успела Ксения даже шага от возка ступить, как ее локоть тут же схватили цепкие пальцы, развернули ее к их обладателю лицом.

— А ныне мы все-таки потолкуем, панна! — прошипел Владислав ей в лицо, и она замерла на месте, охваченная страхом. — Ибо я очень хочу знать причину подобной перемены. Я снова стал негож тебе?

— Я просто очнулась от морока, что дурманил мне голову, пан, — процедила Ксения, пытаясь вырвать свою руку из его хватки. — Вспомнила, насколько бесчестен пан, насколько обманчиво его слово.

Владислав с шумом выпустил воздух сквозь тесно стиснутые зубы, и Ксения при этом звуке перепугалась еще больше. Зачем она только сказала это? Кто за язык тянул?

— Ой, панна, счастлива ты уродиться женщиной! — проговорил Владислав. — И счастлива, что я пред тобой, не то не сносить тебе головы. Или спину невредимой не оставить.

— Уж лучше головы лишиться, чем то, что ты мне уготовил! Знаю я, куда ты везешь меня, — бросила Ксения, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Слышала, как я твои люди об том судачат. Уж лучше смерть, чем это!

— Значит, для тебя жизнь подле меня так невыносима, верно, панна? Уж лучше смерть, чем такая жизнь, без венца? Лучше валяться со мной в траве, а после к родне вернуться и принять их волю? А ежели панна дитя мое принесет при том на их двор? Думала ли, ты об этом, Ксеня? Думала? Лучше смерть, говоришь? Ну уж нет, панна, со мной тебя судьба связала, в мои руки отдала, в мою власть!

Ксения уже плохо соображала, что он говорит, не вникала почти в смысл его слов, взбудораженная его тоном — таким угрожающе и обманчиво спокойным. Она сознавала только одно в тот момент — он не стал отрицать слов своих пахоликов. А еще ей становилось не по себе от понимания того, что так ждала этого, ждала, что он будет все отрицать, несмотря на очевидное, снова заморочит ей голову сладкими словами. И снова нахлестнула злость — слепящая, затмевающая разум. На себя, на него, на недолю свою, на весь свет.

— Знать, все верно? — взвизгнула она на пике эмоций, охвативших ее. — Знать, к Суглинке идем?

— А панна знает другой путь? — едко спросил Владислав, и она не сумела сдержаться, размахнулась и ударила его свободной рукой, хлестнула по щеке изо всей сил.

— Ненавижу тебя! — прошипела Ксения. Ей казалось, еще миг, и она упадет прямо на землю, забьется в судорогах, не в силах сдержать в себе ту злость, что буквально разрывала ее изнутри, ту истерику, что поднималась откуда-то из глубины души. — Ненавижу! Отольются тебе все мои слезы скоро! Пожалеешь о своем обмане!

Ксения вырвала свой локоть из его пальцев (он не стал ее удерживать подле себя в этот раз, видя ее состояние), убежала куда-то в сторону, упала в траву, задыхаясь от злости и невыплаканных слез, комком вставших в горле, мешая нормально дышать.

— Не ходи за ней, — быстро подошел к Владиславу Ежи, удержал его. Шляхтич стряхнул с рукава жупана руку дядьки, с неудовольствием отмечая тишину, что повисла над лагерем. Значит, притихли, слушая ссору своего пана! Он обернулся к костру, и пахолики снова заговорили в голос, стараясь не смотреть на Владислава. — От, дурная голова, бешеный норов! Как мать твоя, упокой Господи ее душу в чертогах своих, — проговорил Ежи, глядя в ту сторону, куда ушла Ксения. — И столько же бед себе принесет, коли не успокоится. От чего она так взъелась? Узнала, что в Белоброды везешь ее? — и когда Владислав кивнул хмуро, поспешил сказать. — Ну, ее-то тоже можно понять. При живом муже с другим жить, это ж для нее совсем… Ты же знаешь, поговорку нашу — где двое, там любовь, где трое, там измена. Дай ей время, она все обдумает, и примирится с долей своей.

Ежи немного помолчал, а после заметил, как к Ксении подходит Марфута, поднимает ту с земли и в возок ведет, и проговорил задумчиво:

— Надо за бабой рыжей поглядеть, Владек. Что-то с ней неладно. А давеча я след нашел не наш. Кто-то к нам подходил скрытно, видать. Один. Скоро к тому же в земли Северского войдем. Тут глаз да глаз нужен.

— Что дозорные? — бросил Владислав и, получив ответ, что все тихо ныне было, приказал. — Проследи за рыжей сам. Согласен, что-то притихла она с недавних пор, а такая болтушка была. Не к добру! Слишком много свободы я им обеим дал. Как бы ни пожалеть!

А в возке Ксения скоро притихла, наплакавшись вволю. Прилегла на сидение, положив под голову свернутый летник, попросила Марфу выйти и принести ей что-нибудь жажду утолить.

— Кваса хочу, — скривилась она, когда служанка принесла теплой воды в кувшине. — Не хочу воды. Мы ведь квас ныне в деревне взяли. Ступай и принеси кваса.

Но Марфа даже с места не двинулась, так и осталась сидеть на своем месте напротив Ксении, пристально глядя той в глаза. Только головой медленно покачала, отказываясь.

— Да ты разума лишилась, Марфа? — воскликнула Ксения удивленно, а после смолкла, заслышав шум у возка. А потом в стенку снова ударился кулак, уже совсем рядом с дверцей, и Ксения замерла испуганно — знать, Владислав все же желает спор продолжить или спрос с нее взять за ее поведение неподобающее ныне вечером и давеча.

Дверца распахнулась, и в проеме действительно показался шляхтич. Он уперся одной рукой в возок, а вторую протянул внутрь, стараясь ухватить Ксению за подол сарафана, вытянуть ее из возка. Она увернулась от него, легко ударила по ладони, а он вдруг схватил ее пальцы в плен, пошатнувшись и едва не упав, если бы не удержался за возок. Пьян, мелькнуло в голове Ксении, и она потянула руку на себя, вовсе не желая иметь никаких дел с Владиславом, когда тот под хмелем, ведь пьяные так легко теряли контроль над собой.

— Сука! — вдруг прошипел Владислав сквозь зубы. — Отольются мне твои слезы, говоришь? А я-то, дурак, верил тебе…!

Он потянул ее на себя, и Ксения ударила его в плечо, сопротивляясь его силе. Он пошатнулся от этого удара, но на ногах не удержался, упал на землю, скрывшись из вида женщин, сидевших в возке.

— Нет! — метнулась Марфута одним резким движением наперерез Ксении, уже готовой выскочить из возка, чтобы поглядеть, не ушибся ли Владислав. — Не ходи, Ксеня! Не ходи туда!

Что-то в ее голосе заставило Ксению замереть на месте, медленно перевести взгляд на нее. Та опустила глаза вниз, не в силах смотреть в лицо боярыне своей.

— Прости меня, Ксеня, грешна пред тобой я, — всхлипнула она, и Ксения прикрыла глаза на миг, пораженная догадкой, что мелькнула в ее голове. Потом опомнилась, оттолкнула Марфу, что загораживала ей выход, вышла наружу.

По лагерю медленно скользили темные тени от одного спящего в дурмане ляха к другому. Оттуда, где стояли посты сторожевых, доносились ныне лишь лязг мечей да предсмертные хрипы. Она хотела опуститься к Владиславу, лежащему у ее ног, накрыть его собой, спрятать от смерти, что ступила ныне на стоянку ляхов вместе с этими русскими воинами, которых она легко распознала в редких всполохах костра.

Но позади раздалась тихая поступь, и она замерла на месте, не в силах шевельнуться, зная, что любое ее действие ныне легко может стать преступлением в глазах того человека, что подходил ныне к ней из темноты ночной. С тихим шелестом спрыгнула из возка Марфа, тут же отшатнулась, прижавшись к стенке, будто желая скрыться от глаз подошедшего воина.

— Здрава будь, Ксения Никитична, — проговорил тот, переступил через тело Владислава, приблизился к ней и взял ее лицо в ладони, приближая к своему, заглядывая ей в глаза. — Рада ты мне, моя люба? Рада видеть господина своего?

Ксения молчала, будто онемела в тот же миг, как увидела этого человека, его бледно-голубые глаза, какого-то мутного, словно водянистого оттенка, его нос, так схожий с ястребиным клювом, его светлую бороду с небольшой рыжиной.

Это был он, ее муж и господин, Матвей Юрьевич Северский.


1. Епископ (польск.)

2. Имя Сикстус пошло от лат. Sextus — "шестой"

Загрузка...