Обрученные судьбой

Глава 35

Епископский поезд прибыл в земли магнатства точно накануне Дня всех Святых, как и обещал в своем письме дядя Владислава. Впрочем, тот нисколько не сомневался, что так оно и будет, зная характер своего дяди. Тот готов был перевернуть землю и небо, но выполнить то, что задумал. Именно эта твердость в своих убеждениях и помогла тому встать во главе епископства, но именно она же и не добавляла особой любви к Сикстусу Заславскому со стороны людей, приближенных к нему. Его можно было либо любить, либо ненавидеть за эту настойчивость в стремлении получить желаемое любой ценой, за его прямоту и несгибаемость. Владислав помнил, как часто спорил его отец с братом, какие словесные баталии разворачивались. При этом в стенах Замка громыхал только один голос — громкий и резкий голос Стефана Заславского, бискуп никогда не повышал тона, за исключением проведения служб под сводами собора.

Бискупа встретили у ворот брамы Замка. Но не только замковая челядь и его многочисленные обитатели, но и народ из Заслава, городка, и из ближайших окрестностей прибыл к высоким стенам, чтобы поприветствовать высокопоставленного священнослужителя. Людей было столько, что они заполонили почти все свободное пространство возле брамы и стен. Они приходили чуть ли не всем семейством, чтобы по обыкновению получить благословение прибывшего, как потом будут набиваться в костел, где бискуп будет проводить самолично изредка мессы.

Еще тогда, в день приезда дядя Владислава, когда и он, и его брат, и вся шляхта, что была в Замке на тот момент вышла к замковым стенам, Ксения заметила, как странно ведут себя холопы и горожане. Они косились на нее украдкой, тут же отводя глаза, матери прятали за юбки детей, отворачивали их лица. Эту волну неприязни и какого-то странного чувства, что так и не сумела распознать Ксения, исходящих от людей, невозможно было не заметить. Неужто, они презирают ее только за то, что она носит крест на груди, отличный от тех, что висели на шнурках у них? Неужто, от того? Или ее продолжает клеймить «заблудшей в ереси» отец Макарий?

Ксения знала, что тот пару раз позволил себе завуалировано намекнуть на нее в своей проповеди, ей поведала об этом Мария, расстроенная до слез от обиды за нее. Эти же толки дошли до Владислава, когда тот вернулся из одного из северных фольварков, и тот поспешил прекратить подобные намеки, но неприятный осадок уже отложился в душе Ксении. Это происшествие только укрепило ее в убеждении, что латинская вера не для нее. Уж слишком та категорична в своем неприятии всего чуждого для нее, уж слишком та сурова в своем стремлении искоренить и вырвать с корнем то, что расходится с ее догмами. Разве Христос не призывал нас к человеколюбию, какого племени или веры ни был тот человек? И разве может быть тогда та вера истинной, что так категорична и так жестока к другим людям, что толкует по-своему давние заповеди?

За своими мыслями и воспоминаниями Ксения едва не пропустила, как подкатила к браме Замка, смешивая тяжелыми колесами снег и черную грязь, первая колымага, запряженная шестью крупными лошадьми под шерстяными попонами. Их вели за уздцы трое человек, явно принадлежащие, судя по одежде с нашитым гербом и крестом епископу. Двое из них, остановив животных, поспешили к дверце колымаги и опустили вниз ступеньки, по которым с помощью слуг и спустился епископ. Ксения ощутила, как замерли люди, стоявшие кругом, как напрягся Юзеф, на удивление трезвый нынче утром, а потом с интересом взглянула на бискупа, отогнув в сторону легкую вуаль, что так и норовила закрыть лицо, подгоняемая холодным ветром снеговея (1). Сикстус Заславский был не так стар, как она представляла себе, едва ли не сорок десятков лет. Он был высок и статен, как и Владислав, из-под шапочки цвета пурпура развивались на ветру тронутые сединой волосы. Епископ был настолько схож лицом с Владеком, что Ксении даже привиделось, будто она видит того через пару десятков лет. Только взгляд бискупа был тяжелым, был таким цепким, что казалось, тот что-то высматривает в толпе, что-то ищет.

Бискуп шагнул в сторону встречающих его племянников, освобождая путь женщине, с которой делил тяготы дороги последние дни, не делая ни малейшей попытки помочь ей сойти со ступенек, даже не оглянувшись на нее.

— Пан Владислав, — епископ подождал, пока Владислав склонится перед ним и коснется губами кольца на протянутой руке. Потом тронул того за плечо, легко сжал его, поднял пальцы и начертал над головой племянника святой крест. То же самое он проделал и по отношению к Юзефу, только пожатия не было, да и глаза снова покрылись льдом, будто и не было того мимолетного тепла, обращенного к младшему Заславскому. Но Ксения ясно разглядела в темных очах бискупа промелькнувшую искру нежности к Владиславу, перевела дыхание с облегчением. Владислав часто говорил ей, что от его дяди будет зависеть, смогут ли их обвенчать в латинском костеле без перекрещения Ксении или нет.

Затем епископ шагнул к ней, стоявшей по левую руку от Владислава, оглядел ее своим цепким ястребиным взглядом, начиная с подола бархатного платья до светлой макушки, прикрытой чепцом из бархата цвета платья. Она даже не успела подумать, что ей следует делать ныне — присесть ли или как низко, как бискуп вдруг протянул свою руку в ее сторону, явно показывая, чтобы она коснулась губами перстня с большим камнем. Ксения замерла на миг, раздумывая, был ли поцелуй, что получал от племянников бискуп выражением родства или ему целовали перстень, как целуют руку иерею в церквах ее веры. Если последнее, то стоит ли ей…?

Рука с перстнем поднялась еще выше и ближе к лицу Ксении. Ксения даже смогла рассмотреть искусно вырезанный лик Христа с длинными волосами, спускающимися на плечи, на камне, обрамленном золотом.

Она краем глаза заметила, как повернулся к дяде Владислав, сдвигая брови, недовольная складка снова пересекла его высокий лоб. Но прежде чем тот что-то сказал или сделал, как намеревался, Ксения низко присела, опустив голову в знак приветствия, а после выпрямилась и взглянула в ставшие ледяными глаза бискупа. Он не стал настаивать, поднял руку, чтобы сотворить святое распятие, и Ксения отшатнулась в сторону от его руки под тихий шепот толпы за спиной, как тогда отстранилась в замке от поднятых пальцев отца Макария. Бискуп прищурил глаза, опустил взгляд вниз на корсаж ее платья, туда, где прятался нательный крест, висевший на шее.

— Bis ad eundem lapidem offendere {2}! — глухо произнес епископ, качая головой, и резко отвернулся от Ксении к ее прислужницам, что тут же резко склонились перед ним, приветствовали его, как и положено истинным христианкам католической веры. Владислав тем временем сжал пальцами локоть Ксении, притянул к себе и прошептал в ухо, прикрытое кисеей вуали:

— Ты могла бы сделать вид! Просто сделать вид! Отдать дать уважения моему дяде.

— Я разве не была уважительна с твоим дядей? — ответила она, особо подчеркивая последние слова, поворачивая к нему лицо. Голубые глаза схлестнулись с темными. — Я встретила твоего дядю, как и должно, как и обещала, но не служителя латинской церкви. Я — не латинянка!

— Увы! — горько бросил Владислав и отпустил ее руку, оставил ее с прислужницами, встав ближе к епископу, который взяв из рук слуги длинный резной посох, приветствовал собравшийся у замковых стен народ, что опустился на колени в тот же миг, прямо в мокрый снег, вперемешку с с мокрой землей у них под ногами.

— Pax vobiscum! Pax vobiscum! — произнес епископ громко, перекрикивая тихий посвист ветра, рвавшего его одежды, а потом сотворил святое распятие над склоненными в едином порыве непокрытыми головами. — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti! {3}

— Amen, — ответил ему стройный хор голосов, в котором слились и мужские, и женские, заглушивший и ветер, и детский плач.

Епископ развернулся к воротам и зашагал широкими шагами внутрь, подзывая жестом к себе обоих племянников. Следом за ним потянулись остальные. Только слуги остались у лошадей, готовые завести тех во двор замка для разгрузки, а потом отвезти в конюшни на подворье, что были среди остальных служб, за замковыми стенами.

Ксения напрасно ловила на себе взгляд Владислава. Тот не обернулся, не посмотрел, следует ли она за шляхтой, потянувшейся гуськом за Заславскими в Замок, спеша укрыться от холодного пронизывающего ветра за высокими стенами, выпить в большой зале теплого вина, прогоняя из тела озноб и легкую дрожь. Это разозлило ее. Оттого она и развернулась в другую сторону, пошла вдоль замковой стены, не замечая, как расступаются перед ней холопы и горожане в стороны, спеша отойти поскорее прочь. За ней медленно пошли недовольные шляхтянки, что стояли при ней, засеменила, кутаясь в плащ, подбитый заячьим мехом, Мария, старясь ступать как можно аккуратнее по скользкой земле.

Уже отходя от брамы, Ксения почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Будто иголками кольнуло прямо в поясницу, через плотную ткань верхнего платья, пошитого наподобие летника, что она носила когда-то в Московии. Она резко обернулась и успела заметить, как отвела взгляд в сторону прибывшая в епископом женщина, как заспешила та войти через ворота брамы в замок.

Пани Патрысия, жена брата Владислава. Сомнений в том у Ксении не было. Как и в том, что та совсем не питает к ней добрых чувств, судя по тому огню ненависти, которым та опалила Ксению прежде, чем отвести глаза.

Ксения не ошиблась. Пани Патрыся вернулась далеко не в радужном настроении в Замок, который еще недавно покидала, уверенная в том, что она здесь хозяйка. О Господи, только подумать, какое богатство было еще недавно в руках у ее мужа! Вернее, они полагали, что в руках. Старый же пан распорядился по-иному, в обход традиций и обычаев, чтоб он горел в аду за все свои грехи, коих, как была уверена Патрыся, было немало у ее свекра. Первым делом, после того, как тот испустил дух, она взяла прислоненную к постели палку, с помощью которой тот передвигался после первого удара, и бросила ее в огонь камина. Именно этой палкой бил ее по плечам и спине пан Стефан, как только она была неаккуратна в своих увлечениях, все опасался, верно, что она принесет ублюдка в род Заславских. Зря! Она еще после рождении младшей дочери, Каталены, поняла, что не собирается более рожать ни от собственного супруга, ни от кого друга. Даже затем чтобы насолить старому пану. Нет, тягость и роды не для нее!

Юзеф встретил жену прямо за замковыми дверьми в полутемном холле. Она сразу поняла по его лицу, как тот напряжен ныне — ожидает, что она ему скажет по поводу того, что происходит в Замке. Интересно, как он сам принял то, что так нежданно свалилось на их головы и перевернуло их жизни? Скорее всего, ударился в истерику, словно баба, а потом притих, встал за плечо брата, принял все, что отошло ему тастаменту, благодарный, что досталось хоть что-то. А если еще Владислав бросил ему еще что-то, то и вовсе, наверное, готов ныне руки брату целовать. А что ему еще надо? Кров, над головой есть, яства все те же, от винарни замковой никто не отлучал. Для него все осталось по-прежнему, и большего тот не желал в глубине души, лишенный начисто амбиций, насколько знала Патрыся своего мужа.

— Рад, что ты добралась без происшествий, а дорога была ровной и покойной, — проговорил Юзеф, беря жену за руку и целуя ее пальцы. Она принюхалась и поразилась, не уловив знакомый дух алкоголя. Хотя что тут удивительного, пожала она плечами, приехал же бискуп Сикстуш, а тот терпеть не мог эту слабость Юзефа.

— Удивлена это слышать, — отрезала пани Патрыся, но все же приняла руку мужа, положила свои пальчики, слегка побелевшие от холода, на сгиб его локтя. — Я решила вернуться тотчас, как получила весть от тебя. Но пришлось задержаться, ожидая твоего дядю в той захудалой корчме. Пять дней, подумать только! Я едва не лишилась ума, дожидаясь епископского поезда. Но зато было время поразмышлять…

Юзеф прекрасно узнал свою жену за долгие годы, что они провели бок о бок тут, в Замке, оттого и спросил, заслышав знакомую хриплость в ее голосе. У нее всегда слегка садился голос, когда она была взволнована или что-то замышляла.

— Ты что задумала, Патрыся?

— То, что должен был обдумывать ты! Или ты решил удовлетвориться той подачкой, что бросил тебе отец? А как же наши дочери? Ты подумал об их будущем?

— О, в тебе наконец-то проснулась мать, — едко ответил Юзеф. — Только отчего-то ты так и не навестила их в Кракове в школе, а поехала обратно, побуждаемая отнюдь не материнским долгом защитить права своих чад. Не волнуйся, отец не обидел их, да и Владислав добавил немного и к их приданому, и к нашему инвентарю {4}.

— Смотрю, ты так и остался верным псом в своей семье. Кинул тебе братец кость, ты и ему готов руки лизать, как лизал их отцу, — но едва успела завершить фразу пани Патрыся, как ее левую щеку будто огнем обожгло. Она отшатнулась к стене коридора, по которому супруги в это момент направлялись в большую залу, прижала руку к щеке, уставившись удивленно на Юзефа. Он же выглядел таким спокойным, словно ничего и не произошло меж ними, стоял у другой стены и смотрел в лицо жены внимательно.

Пани Патрыся довольно быстро пришла в себя, и дело было не только в том, что по коридору, прижавшись к стене, юркнула мимо них одна из служанок, торопясь в большую залу с подносом, на котором стояли кувшины с подогретым вином. Она была далеко не глупа и сообразила, что эти несколько тыдзеней изменили ее мужа, сделали его незнакомцем для нее. Или быть может, просто она его плохо знала, принимая все это время за безвольного тюфяка, за слабого пьяницу и истерика. Вот такой, как ныне, Юзеф был ей по душе, таким он был горазд для ее планов.

Юзеф тем временем схватил жену за локоть, потащил ее вдоль короткого коридора, но уже в другую сторону, не к остальным, что могли их ждать в большой зале Замка. Он приволок Патрысю ближе к узким лестничным пролетам, что вели на второй этаж в семейное крыло. Оглядевшись и убедившись, что прислуги не видно поблизости, а значит, нет лишних ушей, он склонился к уху жены и прошептал:

— Вы думаете все, что Юзеф глуповат, что Юзеф слаб духом. А вот и нет! Пусть все думают, что я смирился, пусть думают, что принял все, как есть. Но нет! Нет же! Владислав дурак, до сих пор не понимает, что разрешения на брак с еретичкой получено не будет. А значит, не будет и наследников. А там всего делов-то — устранить брата. Он же так обожает охоту, а лес в Бравицах такой темный, такой густой… да и топь близко. Сгинет братец в болотах, и все мне перейдет, как ближайшему по крови.

— А что, если будет разрешение? — спросила Патрыся, ощущая в душе легкий страх от вида мужа: лицо перекошено от ненависти, рот искривлен.

— Ну, и в этом случае я не прогадаю. Даже если еретичка станет его женой, то у нее нет поддержки в наших землях, за ее спиной нет родичей. Ее легко устранить, как и щенка, которого она принесет.

Пани Патрыся раздумывала над его словами всего пару мгновений, а потом покачала головой. Отрадно, что они совпали в цели, но ее совсем не радовало, что Юзеф выбрал иной путь, отличный от того, что она сама бы предпочла. Слишком уж рискованный, слишком опасный.

А потом в голове мелькнула мысль, что слишком уж высоко звучит голос мужа, слишком дрожит рука, что держит ее локоть. Нет, это всего лишь бравада! Слова и только! Порыв и не более. Но в ее власти воспользоваться этим срывом, направить эмоции, что сейчас вырвались в этом взрыве, в этой угрозе брату. Юзеф не тот человек, что будет действовать, не имея за спиной ощутимой поддержки, а за Владислава встанет бискуп, шляхта, хлопы, на худой конец. Нет, слишком опасно действовать, пока за плечом младшего Заславского люди.

— Нет, Юзеф, — она тронула в нежданной для себя ласке его гладко выбритую щеку. — Это обманный путь. Хорошо, что ты продумал его, но он чересчур опасен, и на нем совсем нет ходов для спасения. Я же знаю, иной. Тот, что не так коварен, что непременно сложится так, как мы желаем и без опаски для нас. Я все продумала, пока ехала при бискупе в Заслав. Все до малейшей детали. Мы возьмем то, что должно принадлежать тебе по праву. Обязательно возьмем. И для того не надо марать руки в крови… не надо. Все будет по-иному. Я многое узнала, пока ехала сюда. Бискуп собирал сведения через своего слугу, а я просто перекупила того. У любого есть слабое место. И, мне кажется, я знаю, как нам стоит действовать отныне. Уверяю, следующим летом цепь магната будет висеть на твоей груди!

Супруги улыбнулись друг другу, каждый втайне представляя мысленно тот финал, что виделся каждому в случае, если план пани Патрыси осуществится. Каждый знал, что непременно после должен избавиться от другого, опережая на ход своего недавнего союзника. Иначе не сохранит свою собственную жизнь.

Согласно плану пани Патрыси супруги должны были отбыть из Замка в следующие несколько дней после праздника, озвучив причину своего отъезда, как желание осмотреть земли, что перешли им в вотчинное владение. Пан Юзеф сообщил об этом, когда шляхта собиралась в городской костел на праздничную вигилию {5}, проведение которой отец Макарий уступил прибывшему бискупу.

— Уезжаете? — переспросил Владислав рассеянно, оглядывающий двор. Ксения так и не вернулась с прогулки в Замок до сего часа, показывая тем самым, как она недовольна тем, что он оставил ее перед брамой. Это только сильнее разозлило его. Да, он знал, что ее характер не так сладок, как прекрасен ее вид, но подобный ребяческий каприз переходил все границы. Это было сущим сумасбродством игнорировать так открыто приезд епископа, который долго не уходил к себе, чтобы отдохнуть перед долгой службой, ожидая возвращения нареченной племянника.

Когда часы на Замковой башне пробили два раза, бискуп поднялся со своего места, сжал на прощание плечо бледного от гнева Владислава и удалился в отведенные ему покои. Владек был благодарен дяде, что тот ни слова не сказал о поведении Ксении, даже бровью не повел. Только спросил, спустившись в залу перед закатом солнца и заметив, что Ксении так и не так в Замке:

— Панна знает эти земли, Владислав? Быть может, панна заплутала в близлежащем лесу? Не стоит ли послать гайдуков на поиски?

Владислав и сам уже подумывал об этом. Он сомневался, что Ксения заблудилась — с ней ушла Малгожата, выросшая в Замке едва ли не с пеленок и знавшая каждую пядь окрестной земли. Уж она-то ни за что не потеряла бы путь в Замок. Просто Ксения в очередной раз решила показать ему свой нрав, вот и прогуливается до тех пор, пока он сам не придет к ней.

Так уже бывало неоднократно после их ссор. Она уходила к себе, молча, гордо неся золотую корону своих волос, распрямив спину. А Владиславу ничего не оставалось, как усмирить свою собственную гордыню, и следовать спустя время за ней, зная, что она уже остыла, забыла о ссоре. Он понимал, что упустил некогда момент, когда надо было стукнуть кулаком, заставить ее признать собственную неправоту, но его всякий раз останавливал тот факт, что кроме него, у Ксении в Замке нет других защитников, что его гнев на нее только усугубит ее одиночество, в котором она сама себя заточила. И Владислав снова и снова шел к ней, склонив голову, с горечью осознавая, каким слабым он стал из-за любви к ней, каким уступчивым.

Но в это раз этого не будет! Довольно! Он не мальчик безусый, чтобы бегать за девицей. Отныне все станет по-иному. Ведь коли он сам осознает свою слабость, другие также могут заметить ее, а слабый ординат…

— Нет, — отрезал Владислав, глядя в глаза дяди. — С панной паненка Малгожата Ясмич. К ночи точно должны вернуться.

А в душе уже разливался медленно гнев на Ксению. Мало того, что она сама где-то бродит по холоду, наказывая скорее себя, чем Владислава. Она еще с собой таскает тягостную Марысю, жену Влодзимежа. Вон как тот хмурится и глядит в распахнутые ворота брамы, будто надеясь, что сейчас в них войдет его жена.

Оттого Владислав оттягивал выезд в город своей свиты и едва успел в костел до заката, когда бискуп Сикстуш уже в полном облачении выходил к собравшимся в храме прихожанам, чтобы начать праздничную мессу. Он занял свое место, полагающееся ему по статусу — за резным ограждением, в числе первых скамей, но мысленно был не в стенах костела, повторял за остальными слова и движения. А потом обернулся отчего-то назад к сидящим позади него шляхтичам из его свиты и неожиданно для самого себя встретился глазами с румяной от морозца Марысей, в православии бывшей Катериной. Та смущенно улыбнулась пану, склонила голову. За ней Владислав приметил вишневый чепец Малгожаты, что склонила голову в благоговении, повторяя слова псалма.

Когда женщины Ксении успели войти в костел? Когда они присоединились к вигилии? И если они тут, то где сама Ксения? Отчего-то душу вдруг захлестнул страх, который так часто терзал его пару месяцев назад, вспомнился сон о своем пустом и холодном ложе. Даже голова пошла кругом при мысли о том, что он не ведает, где она и что с ней. Неужто одна отправилась в Замок? Или до сих пор бродит где-то в сгущающихся сумерках, что уже заглядывали в узкие окна костела? Вспомнилось, как когда-то отправилась на прогулку в Белобродах его сестра, его Ануся, ушла и никогда не вернулась обратно.

И тут, прежде чем Владислав сам осознал, что делает, он поднялся на ноги, распахнул дверцу ограждения и широкими шагами направился вдоль прохода к выходу. Тут же сбился с такта хор, постепенно замолчали прихожане, растерянно наблюдающие его уход. Только бискуп не сбился — все также размеренно и громко его голос разлетался по костелу, словно его ничуть не удивила выходка Владислава.

Уже на ступенях Владислава схватили за рукав.

— Что ты творишь? Ты куда? — прогремел голос Ежи. Он держал Владислава так крепко, что тот даже на миг едва не потерял равновесие, не оступился на ступенях. — Сдурел совсем?

— Я должен уехать. Я вернусь, — отрезал Владислав, глядя в сторону Замка, возвышающегося на холме вдали за городом.

— Я сам могу съездить. Возвращайся в костел, — пробурчал Ежи, но Владислав только головой покачал в ответ. Он сам должен убедиться, что Ксения в замке. Только это способно погасить те всполохи страха, что так бесновались в его душе сейчас.

Стражники у ворот брамы сказали Владиславу, что панна вернулась в Замок еще на закате солнца, сразу же из того отбыли в костел на вигилию, и клещи, сжимающие его сердце, ослабли, облегчая дыхание. А злость наоборот захватывала его все больше и больше, особенно когда, следуя словам служанки, отправился в поварню, где и застал Ксению.

Она была так хороша, разрумянившаяся от огня в большом очаге, в простом платье, без лишних украшений, с волосами, заколотыми на затылке, свободно спускающимися золотыми прядями по плечам. Она смеялась, открыто и заливисто, перебирая ярко-красные ягоды в мисках, стоящих на деревянном столе перед ней. Ей вторили и служанки, что также возились с клюквой, и парнишка-поваренок, выставлявший в печь хлеба. А смеялись они, видно, шутке пана Тадеуша, который расположился на стуле напротив Ксении и, раскачиваясь, рассказывал тем нечто забавное.

Такая благостная картина! Но ее вид только добавил дров в огонь ярости, полыхающий в груди Владислава. Ксения, поднявшая глаза в проем распахнувшейся двери, тут же смолкла, заметив, как черны нынче глаза шляхтича, вцепившегося пальцами в косяк. Тут же к двери обернулись все, кто был в поварне: служанки и поваренок со страхом в глазах, пан Добженский — настороженно.

— Все вон! — коротко приказал Владислав. Эти тихие, но полные невысказанной угрозы слова заставили слуг побросать свои дела и поспешить прочь из кухни, протискиваясь бочком мимо пана, стоявшего в дверях. Пан Добженский взглянул на побледневшую Ксению и даже с места не двинулся, глядя, как сверкают от ярости глаза Владислава.

— Виреи {6} не сломай, — тихо произнес он, пытаясь отвлечь на себя Владислава, но тот даже головы не повернул к нему — по-прежнему глядел на притихшую Ксению, опустившую глаза в миску с ягодами, будто ничего интереснее в тот миг для нее не было.

— Я же сказал, вон отсюда!

— А я тебе не хлоп, чтоб мне приказы отдавать! — отреагировал на это пан Тадеуш, и Ксения, уловив в воздухе повисшее напряжение, бросила на Добженского умоляющий взгляд. Владислав даже губу прикусил при этом. Что происходит? Когда они успели так спеться за его спиной? Неужто за последние несколько дней, когда он был в отъезде? Он знал, Ксения сама сказала ему, что почти каждый вечер они играли в шахматы с молодым Добженским на виду у шляхты, что осталась в Замке, а он рассказывал ей в это время историю королевства историю рода Заславских, рассказывал про правила и обычаи, принятые тут. Но все же… все же…

— Что бы тебе кто ни сказал… — обратился к нему вдруг проходивший в дверях Тадеуш, но Владислав оборвал его одним взглядом, а потом с силой захлопнул дубовую дверь, аж огонь в очаге взметнулся. Ксения с ужасом наблюдала за ним со своего места, благодарная Провидению, что их разделяют ныне не только десяток шагов, но и тяжелый дубовый стол. Она знала, что Владислав будет зол на нее за нынешний поступок при встрече епископа, а ее задержка на прогулке только усугубит ее вину перед ним, потому просто потупила глаза, не зная, что делать ныне.

Она ушла от Замка в лес, что видела, прогуливаясь, все это время со стены. Сначала намереваясь просто дойти до края и обратно, через уже давно убранное поле. А потом вдруг вдохнула чистого морозного воздуха, наполненного ароматом хвои, шагнула за этим дурманящим голову запахом внутрь леса. Хотела прогуляться вдоль кромки, отпустив Марию, но та вдруг запротивилась, сказала, что вовсе не больна, а в Замке ей тоже опротивело сидеть. И женщины гурьбой направились в лес, наслаждаясь дивным солнечным днем, что так нежданно решила подарить осень напоследок, уже почти уступив права зиме.

Тихо хрустел под ногами редкий снег да замерзшие травинки, тонкие веточки, упавшие с деревьев. С легким шумом перелетали с дерева на дерево белогрудые сороки да маленькие юркие воробьи. Тяжело склонялась к земле рябина под грузом ветвей, полных ярких ягод. Малгожата вдруг вспомнила, что рядом есть небольшая мутвица, на которой должны быть заросли клюквы, и женщины свернули к нему. Мутвица и, правда, была полна ягод, покрытых белым налетом от мороза, краснеющих на зеленоватом мхе, среди пожухлой травы и темно-зеленых листочков клюквенных кустиков. Хлопы, видимо, хоть и собирали ягоду этой осенью да пропустили много, оставили висеть на тонких веточках.

Женщины сначала ели сладкую от морозов, но в то же время кисловатую ягоду, а потом вдруг увлеклись, стали думать во что бы собрать ягод да в Замок унести. И Ксения, и Мария знали по прежней жизни, как почитаема клюква среди других ягод на их земле, как помогает она от многих болезней — от обыкновенной простуды до золотухи. Собрать бы ту впрок, именно такую — уже схваченную первыми морозами, наиболее спелую, да только вот в какой сосуд?

— Тут недалеко сторожка есть, — вспомнила Малгожата, закидывая в рот терпкую ягоду. — Можно дойти до старой Марыли да у нее спросить. А можно в Замок вернуться.

Но Ксения не желала возвращаться в Замок, уже глотнув этого свежего лесного воздуха, будто свободы, опьяненная этими просторами вокруг вместо толстых стен, этим ярким солнечным светом вместо постоянной полутьмы царившей в замке, несмотря на обилие самых разнообразных светильников. Да, залы и покои были полны света, благодаря большим окнам с цветными стеклами, но только когда на небе стояло солнце. Если же оно скрывалось за тучами, то в Замок тут же вползал предательский полумрак, наполняя его пугающими Ксению тенями и холодом, скрывая под своей тенью тайны, которые хранили эти стены.

Женщины направились к жилищу лесника попросить каких-нибудь торб для ягод, не имея намерения задерживаться там долго. Но вышло иначе — едва переступив порог низкой двери, Ксения заметила в углу гридницы образа, обрамленные вышитым рушником, да так и села на скамью, завороженная ликами, чувствуя, как в груди разливается долгожданный покой, уходят страхи и сомнения последних месяцев. Словно домой вернулась, хотя эта изба была не похожа на терем, в котором выросла Ксения.

Быть может, оттого, что хозяйка, пожилая женщина с частой сединой в густых волосах, что виднелись из-под косынки, была не латинянкой, а «униаткой, хотя и не в душе своей», та смотрела на Ксению совсем иначе, чем хлопы и горожане, которых доводилось Ксении прежде встречать. Она даже предложила нежданным гостьям молока с хлебом, приговаривая «хотя разве ж годится паненкам мое угощение?» Но Ксения, впервые почувствовав тепло гостеприимства на этой чужой ей земле, с большим удовольствием приняла из ее рук глиняную кружку теплого молока да ломоть пахнущего какими-то травами каравая, несмотря на то, что шляхтянки в ее окружении явно спешили выйти прочь из дома Марыли, хозяйки сторожки. И Ксения не стала их задерживать, отпустила во двор. Только Мария осталась подле нее, притихшая под внимательным взглядом хозяйки.

— Знать, вот ты какая, новая пани из Замка, — сказала задумчиво хозяйка и смолкла, только крутила веретено, наматывая толстую нить. Тихонько стучало колесо. От этого стука, от тепла очага да от покоя так и льющегося из глаз ликов в красном углу Ксению едва не склонило в сон. Она спохватилась только, когда ее легко подтолкнула Мария, напомнила, что пора возвращаться, что солнце пошло на убыль, а им еще в костел надо успеть к службе. Хозяйка подала им три берестяных туеса, в которые могло войти около двух гривен ягод, да проводила до плетня.

— Можно я еще приду сюда? — спросила вдруг на прощание Ксения, надеясь, еще хотя бы раз посидеть около этих ликов, которые она так давно не видела. Хозяйка кивнула в ответ, ничуть не смущаясь такой странной просьбе.

Возвращалась Ксения в Замок в приподнятом настроении, едва ли не бегом, собрав в кулак длинные юбки, когда солнце медленно пошло к краю земли. Малгожата и другая девица переживали, что непременно опоздают с мессе, и Ксения чувствовала себя виноватой, что потащила их за собой на эту прогулку, представляя, как сама переживала бы, коли опоздала бы на службу Пасхальную, к примеру. Потому и отпустила их спешить короткой дорогой к Заславу из леса, когда их нагнал сын Марыли, предложив паненкам свою помощь. Мария долго упиралась, не хотела оставлять Ксению одну с холопом, но вскоре поддалась на уговоры, свернула вместе с девицами на широкую тропинку, ведущую к дороге в город.

Но Ксения недолго шла в сопровождении холопа, несшего туеса с красными ягодами. Уже на краю леса их встретил всадник верхом на вороном валахе. Глупое, глупое сердце, корила себя Ксения, как можно было спутать Владислава с невысоким коренастым паном Тадеушем? Только когда тот подъехал ближе, она заметила и русые усы, и взгляд серых глаз, поняла свою ошибку. А ей-то привиделось, что это Владислава гонит к лесу беспокойство за нее.

— Где панна так долго пропадала? — спрыгнул он с валаха, приблизился к ней широкими шагами, ведя за собой коня. Ксения распознала волнение в его голосе, увидела неприкрытую тревогу в его серых глазах, глядящих на нее пристально из-под пышного околыша шапки. — Где остальные паненки? Отчего панна одна?

Ксения рассказала ему о поляне и зарослях клюквы, о визите в лесную избу, показала на туеса, что нес склонивший перед паном холоп, ответила, что отпустила сама девушек в город, чтобы те успели на службу.

— Пан не поехал в церкву? — с любопытством спросила Ксения и с замиранием сердца добавила. — А остальные?

— Вся шляхта и почти вся челядь отбыли в костел, — ответил Тадеуш, отводя глаза на сбрую, которую ему вдруг срочно понадобилось поправить, не в силах смотреть в ее лучистые глаза и не выдать себя с головой.

— А пана прислал за мной пан Владислав, — предположила Ксения, и Добженский не стал ее разуверять в обратном. Да по сути, это было почти правдой. Он видел, как беспокоится Владислав, как часто выглядывает в окно в зале, как ходит в тревоге по крепостной стене.

Они пошли к Замку вместе: Ксения и Добженский впереди, ведя за собой коня, холоп с туесами слегка позади. Сперва Тадеуш хотел посадить Ксению в седло, но та отказалась, боясь ехать одной, пусть даже валах будет идти на поводу.

— Панне все же следует выучиться ездить верхом, — произнес тогда Тадеуш. — Скоро начнутся охоты, панне понравилось бы!

Ксения только пожала плечами в ответ. Странно все тут! Женщины даже могут ездить верхом на лошадях без мужчин. Видано ли! А потом представила, как было бы забавно на охоте — снова выехать из мрачного Замка в лес, проехать по полю, сбивая копытами комья земли, чтобы ветер развевал волосы, как тогда, когда Владислав пустил коня галопом по лугу, еще там в Московии. Как они смеялись, наслаждаясь теми солнечными днями, что так щедро дарили первые дни осени! Как же было хорошо тогда! Не то, что теперь, когда Владислав все чаще и чаще становится неприступным и холодным, а его глаза так темнеют, выделяясь своей чернотой на фоне кожи лица. Он так пугал ее в такие моменты, снова становился тем Владиславом… тем, которого она до сих пор не знала…

Как и нынче, в поварне, когда захлопнув дверь, прошел прямо к столу, уперся о столешницу ладонями, так и сверля ее в упор своими дьявольскими глазами.

— Вот знать как! — проговорил Владислав, и от его голоса веяло таким холодом, что Ксению пробрала дрожь, несмотря на жар очага, поблизости которого она сидела. — Вот знать как! Бискуп не так хорош для тебя, а вот хлопы в самый раз, так?

— Ты недоволен тем, что я в поварне? — взглянула на него Ксения, недоумевая, отчего он так зол, застав ее тут. Быть может, паннам зазорно бывать там, где готовилась пища? Да еще и самой разбирать ягоды? Но ей вдруг стало так одиноко в темных покоях Замка, а тут так светло и тепло, так приятно пахнет выпекающимся к завтрашнему дню хлебами. Да и в Московии не считалось дурным, коли хозяйка сама за работу примется.

Она вскочила с лавки, вытерла руки от ягодного сока о тряпицу, что лежала рядом на столе, чувствуя, как те трясутся от волнения и страха за свою очередную оплошность. Отчего пан Тадеуш не сказал, что она худо поступает, идя сюда, общаясь со служанками, с Магдой, что ушла на мессу в костел?

— Я задержалась… гуляла в лесу, — принялась объяснять Ксения. У нее дрожали не только руки, которые она безуспешно пыталась оттереть от пятен ягодного сока, но и голос, выдавая с головой ее растерянность по его тяжелым взглядом, таким холодным и непроницаемым. — Мы нашли клюкву… потом пошли в избу… собрали ягоды… девицы ушли в костел на мессу… пан Тадек и я…

А потом сбилась, когда Владислав вдруг протянул руку и дотронулся до ее волос, рассыпавшихся свободно по плечам, пропустил меж пальцев одну прядь. Ксения заметила, как шевельнулись желваки на его щеках, как что-то промелькнуло в глазах настолько мимолетно, что она не успела разобрать, что именно это было.

— Твои волосы, — тихо сказал он, и она недоуменно нахмурилась. Что не так? Ее волосы укладывала служанка — выбрав из прядей тонкие веточки, что попали в косы на прогулке, она расчесала их и скрепила на затылке боковые пряди тонкими шпильками, убрав получившийся узел под тонкую сетку. Сначала Ксении тоже показалось, что получилось немного нескромно, но ведь так носили панны в Замке, она видела, потому и позволила это. — Ты распустила волосы…

— Ныне я понимаю, отчего в Московии запирают жен, — проговорил Владислав после минутной молчания. — Скрывают их от их собственной глупости!

Он развернулся от нее и пошел к двери, и тогда она, тут же вспыхнув от оскорбления, которое расслышала в его словах, крикнула ему вслед:

— Вот тогда бы и оставил меня в Московии! Все лучше, чем ныне жилось бы!

Крикнула, и сама испугалась тому, что слетело с губ в бесконтрольном приступе ярости. Хотела тут же поправиться, сказать, что не думает так, но Владислав уже захлопнул с шумом за собой дверь поварни, оставляя ее одну. И тогда она бросилась вслед за ним, замешкавшись в темном коридоре, заплутав в переходах. Выбежала только, когда стук подков о каменную кладку дорогу эхом отдавался в проеме брамы.

Он уехал. Впервые он уехал от нее, не дав ни оправдаться, ни перевести дух и подавить в себе мимолетную злость. Ксения прижала ко рту кулак, ощущая, как стало горячо в груди от накапливающихся, чтобы пролиться бурным потоком, слез.

— Я хочу домой, — прошептала она, устало прислоняясь спиной к каменной стене замка, не обращая внимания на холод, что тут же проник под платье, пробежал по телу. — Я хочу домой!

Еще никогда ей так не было одиноко, как этим промозглым вечером, когда она плакала, стоя в тени караульной лестницы, ведущей на западную крепостную стену. Как никогда хотелось снова оказаться в тереме родовой вотчины, ощутить нежное прикосновение морщинистых рук мамки Ефимии, ласковый поцелуй батюшки…

Только этого не будет более.

Никогда…

1. Ноябрь (старорусск.)

2. Дважды споткнуться о тот же камень (лат.)

3. Мир вам! Мир вам! Во имя Отца и Сына, и Святого духа! (лат.)

4. Подробное описание всего имущества, находящегося в собственности, с указанием ее стоимости и возможных доходов

5. От лат. vigilia, бдение. В Католической Церкви богослужение, устав которого изначально предполагал проведение от захода солнца до рассвета, требуя от всех его участников бодрствования

6. Дверные косяки