Объявляю убийце голодовку

Глава 15

Пришла в себя я на диване в комнате, и вовсе не потому, что кто-то обеспокоился состоянием моего здоровья, а от шума голосов из кухни. Порадовавшись оставшемуся пороху в пороховницах толстяков (не Алка же меня в комнату перетаскивала!), я прислушалась к кухонным дебатам.

Нетрудно было догадаться, что Алла честно поведала о том, что выходила из дому она, а не я, и таким образом вместо меня подверглась допросу. Не могу не отметить, что, невзирая на нанесенную обиду, девушка искренне старалась отвечать максимально полно на вопросы, которые милиционеры, наученные горьким опытом, также старались формулировать предельно доходчиво и корректно.

— Вам известна причина, по которой ваша соседка вызвала милицию?

— Полагаю, да. Соседка испытала ночью определенные неудобства, вызванные несовершенством конструкции, данного здания, делающей слышимость происходящего в квартирах недопустимо высокой. — Предположив, что милиционеры, тем не менее, могли что-то упустить, Аллочка предельно развила свою мысль: — Она проснулась, когда Татьяна с покойником выясняли отношения. И Тамара Альбертовна сдуру побежала в милицию.

Аллочка излагала события более чем складно, превзойдя саму себя. Неудивительно, что милиционеры повеселели.

— Выходит, ваша подруга имела длительную беседу с неопознанным объектом, впоследствии найденным мертвым? Так? — Судя по неприкрытому восторгу в голосе говорившего, у него внезапно обнаружились близкие родственники в Брунее.

У Аллочки столь приятных перспектив не наблюдалось, а посему ее ответ прозвучал гораздо суше.

— Нет, не так! А совсем даже наоборот, — отрезала она и, хотя видеть я ее не могла, боюсь, одарила потенциального нефтяного наследника своим коронным взглядом. На меня она так смотрит редко, разве что когда я предлагаю ей не есть после десяти вечера. — Я вам русским языком объясняю, как все было. Может, вы постараетесь сосредоточиться?!

Коллективное сопение подтвердило намерения обоих тугодумов показать себя с лучшей стороны, однако совершенно не смягчило суровую училку.

— Повторяю, покойником этот тип был раньше, до того, как притащился к Тане. А вот как раз потом он был совершенно даже живой и, может быть, здоровый, хотя, конечно, утверждать с полной уверенностью не возьмусь. Я не врач и его не осматривала!

Врожденное чувство справедливости не позволило мне не отметить, что пострадавшую нервную систему бедолаги вряд ли поправят на средства, что я уже уплатила. Если они потребуют прибавки, упираться мне не позволит совесть.

По мере того как ситуация прояснялась (для меня, но никак не для ментов), я все меньше переживала за блюстителей порядка и все больше тревожилась о собственной судьбе.

Никакое умственное напряжение так и не помогло ментам уразуметь, что до них пыталась донести подруга. Но самое печальное, что сомнения, стойко поселившиеся в их душах, одолели и меня. Аллочка-то сейчас слишком взволнована да и не успела отойти от нанесенного ей оскорбления, иначе даже ей хватило бы ума сообразить, что мой ночной гость, если речь, конечно, идет о нем, а не о ком-то другом, наконец обрел покой. Вечный.

Меня забила дрожь, а зубы принялись постукивать в такт участившемуся сердцебиению. Вот только этого мне недоставало! Свежего трупа! Я представила, как начну удовлетворять законное любопытство представителей закона относительно личности покойного, рода его занятий и степени нашей с ним близости, позволившей ему навещать меня глубокой ночью, и чуть не присоединилась к усопшему.

Можете мне поверить, я вовсе не гордилась, что просчитала все до мелочей, и прискакавшие колобки принялись терзать меня именно теми вопросами, которые я предвидела.

— Вы утверждаете, что с этим человеком не знакомы?! — Петруша совал мне фотографию моего знакомого трупа и поминутно утирал испарину со лба грязным носовым платком.

— Утверждаю, — кивнула я. А что мне еще оставалось?

Боюсь, у собеседников сложилось превратное представление о моей нравственности. Они перестали приставать с паспортными данными покойника, будучи, видимо, наслышаны, что современный этикет вовсе не настаивает на обмене визитными карточками перед интимными контактами, но от попытки узнать, при каких обстоятельствах я пригласила мужика «на огонек» и вручила ключи от собственной квартиры, не отступались.

Ну и как, скажите на милость, я им должна была втолковать, что я его не приглашала? Прямо как в фильме: «Не виноватая я, он сам пришел»! Но у меня не было таких божественных форм, как у Светланы Светличной, кроме того, я была полностью одета, так что средств убеждения оказалось маловато.

Я решила запираться до конца. Доказать, что это я пристрелила покойника, никто и никогда не сможет, пусть таскают меня по экспертизам, обыскивают квартиру, мне уже все равно, но свидетельств моей причастности к преступлению нет и быть не может. А рассказывать байки о нашей встрече в подсобке, плакаться, что неизвестные в камуфляже умыкнули мои ключи, пока я пребывала в бессознательном состоянии, а потом передали их этому недорезанному, — этого они от меня не дождутся. Ни в психушку, ни в тюрьму не хочу. Так что сейчас именно тот случай, когда меньше говоришь, дольше спишь в своей постели.

По истечении двух с половиной часов бесплодных попыток расколоть меня или Алку бедолаги удалились, предупредив о нежелательности моего отъезда. Принимая во внимание обтекаемость формулировки и своеобразную мимику Петруши, сказанное я интерпретировала как настоятельную рекомендацию не смешивать свои интересы с интересами следствия и исчезнуть незамедлительно. При этом, не желая бросать слишком уж неприглядную тень на тружеников пистолета и дубинки, замечу, что убийцей они меня, похоже, все-таки не считали.

— Тань, что же теперь будет? — Избавившись от опасной компании, подружка тут же потеряла кураж и кинулась ко мне за утешением.

Чем я могла ее успокоить? Пообещать, что все будет хорошо? Так она не поверит. Она же не дура, в конце концов. Наивная — да; неуравновешенная — бесспорно; к жизни не приспособленная — кто бы возражал. Но не идиотка. И, оказавшись под подозрением, вряд ли рассчитывает отделаться профилактической беседой.

Я угрюмо молчала, и Алка начала потихоньку психовать. Для начала пометалась по комнате, потом бабахнула дверцей холодильника. После перекуса оголодавших милиционеров заесть свое расстройство она могла разве что пакетом майонеза.

— Ал, ну хочешь, теперь я схожу в супермаркет? — сжалилась я. Бог с ними, с деньгами, сил моих нет смотреть, как она убивается.

Поглощенная переживаниями, Аллочка дернула обхватывающую шею нитку натурального жемчуга, и матово переливающиеся бусины веселой дробью застучали по полу.

— Да что же мне так в последнее время не везет?! — всхлипнула несчастная, и я принялась ее утешать. Хотя, видит бог, у меня имелось куда меньше оснований причислять себя к баловням судьбы и обстоятельств!

Как ни стыдно признаваться в собственной слабости, но всплакнули, кажется, обе. И, только немного облегчив душу привычным бабским способом, бухнулись на четвереньки и принялись выуживать жемчужины из-под мебели и из щелей.

— Ну ты, Тань, нашла себе тайник! — попеняла Аллочка, протягивая дискету. — Это твоя диссертация или еще что?

Я возмутилась. Дискеты, независимо от того, что на них пишу, храню в идеальном порядке и в специально отведенном для этого месте.

— Почему именно под батареей? — продолжала иронизировать повеселевшая подружка.

— Это не моя!

— Значит, моя! — разрезвилась Алка. Я тоже хмыкнула.

Такого, понятно, быть не могло. И не только потому, что у подружки своего компьютера нет. Аллочка к компьютеру не подойдет и уж тем более не станет на нем работать. Уверяет, что от него исходит жуткое излучение, но, по-моему, она боится совсем другого. Уж если у нее бастуют, ломаются и демонстрируют агрессию пылесосы, соковыжималки и электрочайники самых надежных фирм, она опасается, что столь сложный агрегат тем более не даст ей спуску. И тут я с Аллочкой согласна. Сомневаюсь, что даже самый навороченный «Пентиум» потерпит, чтобы на него проливали кофе, засыпали его крошками от пирожных, роняли на пол или с размаху бились об него коленкой.

Напрашивался очень интересный вывод: к обитателям квартиры дискета отношения не имеет. Предположение же о том, что вещь живет здесь еще с тех пор, когда хозяином тут был отец, не выдерживает критики: папа погиб пятнадцать лет назад. Следовательно, дискета принадлежит одному из моих бывшеньких. Что, конечно, оскорбляет меня как женщину и как хозяйку, но деваться некуда — убираться теперь стану более тщательно.

— Ты хоть посмотри, что там, — пристала Алка. — Может, чего-нибудь важное. Заодно и сообразишь, которому мужу отдавать.

— Ты так говоришь, как будто их у меня не меньше десятка, — обиделась я. — И все функционирующие! Кроме того, ничего важного быть не может. Как и ценного. Разве что какая-нибудь компьютерная «мочиловка». Так я все равно не определю, кто из них ее потерял: в стрелялки оба играли.

Не иначе как на Аллочку снизошло озарение. Вцепилась в меня похлеще клеща и, пока я не вставила дискету в компьютер, не дала спокойно даже высморкаться.

— Ну вот, я же говорила, ерунда… — Я осеклась и принялась внимательно вглядываться в экран.

Компьютерными играми тут не пахло. Какие-то списки. Бесконечный перечень имен, фамилий, паспортных данных и еще какие-то цифры. По спине пробежал холодок.

— Вот видишь, а ты не хотела! — В подружкином голосе явственно слышалось торжество. — Я же говорю, что тебе давно пора ко мне прислушиваться!

Как бы не так. Я еще с ума не сошла, хотя до этого, кажется, не так уж далеко. Я не реагировала на Алкины упреки и напряженно думала. Аллочка все радовалась своей проницательности и не давала мне сосредоточиться. А ведь разгадка где-то совсем близко.

Сбежав от ее восторгов в ванную, я пустила холодную воду и пристроилась на краешке стиральной машины. Так лучше думалось, и здесь меня Аллочка не решится доставать. Я ее очень люблю, она мне не просто дорога, после смерти бабули она, пожалуй, единственный близкий мне человек, и все-таки в больших дозах переносить ее тяжеловато. Когда мы жили порознь, я от нее так не уставала.

Я ломала голову недолго. Дискета принадлежит покойнику! Получается, я напрасно терзалась из-за своей бесхозяйственности. Но вот что это за дискета, какая мне от нее может быть польза или, наоборот, вред, я не понимала. Как и причину, по которой она оказалась у меня. Выронил ее незваный гость или подбросил специально, зная, что за ним идет охота, мне теперь так и не узнать. Остается только внимательней просмотреть прощальный подарок. Хоть какие-то соображения появиться должны.

Спровадив Алку за покупками вторично, чтобы не путалась под ногами, я снова кинулась к дискете.

Ну и что мы имеем? Списки людей и никаких объяснений, кто они и зачем понадобились покойному. Я вглядывалась в бесконечные строчки, пока не зарябило в глазах. Нет, так я ни до чего не додумаюсь. Надо шевелить мозгами, а не пялиться в списки.

Я пошла по другому пути и напрягла многострадальную голову. Следовало вернуться к началу моего расследования и, соответственно, этой совершенно дикой истории с покойником.

Он что-то искал в помещении больницы. Предположительно в цоколе, хотя и не факт. И вероятно, нашел то, что искал. Могла это быть дискета или по крайней мере информация, на ней содержащаяся? Запросто. Хотя он имел право искать и что-то совсем другое. Но если все-таки допустить, что рисковал он ради дискеты, и если сделать еще одно допущение и предположить, что моя дискета — та самая, то какой можно сделать вывод? Ну, кроме того, что мой научный руководитель такие выкладки бы не одобрил. И сокрушался бы, как легко я принимаю на веру абсолютно бездоказательные вещи.

Я отмахнулась от заслуженного недовольства профессора Громова и мысленно ему пообещала в диссертации выдвигать более обоснованные тезисы. После чего сделала очередной шаг по зыбкой дорожке ничем не подтвержденных умозаключений: раз эту дискету дважды покойный раздобыл в больнице, то почему бы не предположить, что на ней фамилии персонала или пациентов? Одернуть меня было некому, поэтому я так и решила. И теперь хотела уточнить, пациенты все-таки или медработники?

Я опять включила компьютер и принялась читать списки. Теперь уже осмысленно и с определенной целью. Год рождения мне ничего не говорил. Цифры были разные. Я сделала примерную выборку и получила разброс где-то от 1926-го до 1974-го. Это могли быть и те и другие. Конечно, докторов на восьмом десятке я на своей второй работе не встречала, но технический персонал под эту категорию подходил без малейшей натяжки. Гардеробщицы, ночные няни, истопник и иже с ними были далеко не молоды.

Выходит, таким способом ничего не добиться. Ладно. Отчаиваться я не стала. Можно выборочно пройтись по одному-двум адресам и выяснить наверняка. Так, кому нанесем визит?

В общем, без разницы. Но лучше, наверное, беседовать со стариками. Далеко не все из них недоверчивы и бдительны — на примере Ивана Феоктистовича я в этом убедилась, — зато большинство тоскует в отсутствие слушателей и собеседников.

Я принялась еще раз проглядывать списки, выискивая кого постарше, как вдруг наткнулась на фамилию, которая, возможно, уникальной сама по себе и не была, но в сочетании с именем могла принадлежать только одному человеку. Причем мне знакомому, хотя и не слишком близко. Горгиппия Станиславовна Тупякова. Великая педагогиня, чуть было не возложившая на алтарь просвещения собственную жизнь. Теперь я знаю, что имею дело со списками пациентов, — ни лечить, ни обихаживать хворых и увечных в качестве санитарки эта дама не станет. И образование не позволит, и руки растут не из того места. Да и работают такие профессорши на всевозможных кафедрах, как правило, благополучно и до самой смерти. Пока не придет им блажь пойти в народ.

Надо же, как, оказывается, тесен мир! Хотя, одернула я себя, что тут такого удивительного? То, что она в списках пациентов именно этого лечебного учреждения, — вполне объяснимо. Вот и ее адрес. Она живет на соседней улице со школой, в одном районе с нами. Разве не логично, что свой судьбоносный эксперимент профессорша решила ставить в близлежащем учебном заведении?

Тут меня посетила и еще одна неожиданная мысль. Подтвердившая правильность моего предположения, но одновременно заставившая испугаться за состояние своего мыслительного аппарата. Среди фамилий на дискете мне не встретились ни Орлан, ни Стошук (баба Катя — гардеробщица), ни Жимайло, ни Пунтяйчик (старшая медсестра и сестра-хозяйка, пытавшаяся потрепать мне нервы из-за небольшого опоздания). Пропустить столь необычные фамилии я не могла. Их в списках просто не было. И уж чего бы проще сообразить их сразу поискать. Как же я так опростоволосилась?

Честно говоря, я погрустнела. Мне когда-то попалась научно-популярная статья про голодание, из которой я, собственно, и почерпнула уверенность в полезности сей процедуры в разумных пределах. Там говорилось, что первоначально организм, оставшись без новых поступлений, добывает для себя питание из наименее для него ценных клеток — жировых. И хватает ему этого, как правило, надолго. У гражданина нормальной, средней упитанности по крайней мере на несколько недель. И только когда запасы жира истощены, наступает очередь остальных клеток. От наименее необходимых для функционирования организма по возрастающей. Неужели у меня этот процесс пошел ускоренными темпами и уже страдают клетки мозга?!

Я не позволила себе запаниковать, но поклялась, что завтра, в крайнем случае послезавтра, непременно сдамся на милость эскулапов Института питания. Уж они-то там должны знать все про последствия воздержания от пищи и мне помогут обязательно. А сейчас, пока есть время, целесообразно наведаться к несостоявшейся коллеге. Повод у меня просто замечательный: ученая дама запала мне в душу, и теперь я припадаю к ее познаниям и авторитету, дабы получить совет и рекомендации в отношении моего научного труда. И если дама устоит против моих комплиментов, то уж природное женское любопытство ей ни в коем разе не позволит отказать себе в удовольствии пролистать мои черновики. Хотя бы для того, чтобы провести молодого автора физиономией по столу и указать на профессиональные недочеты и погрешности. Отыгравшись таким образом за собственное давнее поражение.

Я глянула на часы и прикинула, что времени у меня, в сущности, не так уж много. Часа два с половиной. Только-только обернуться туда-обратно. По магазинам шастать некогда, а являться к своему творческому вдохновителю без цветов, печенья и конфет просто неприлично. Ладно, цветы задвинем до лучших времен.

Задвигать конфеты и прекрасное финское печенье в очаровательной жестяной коробочке не пришлось. Их я решительно экспроприировала у как нельзя вовремя вернувшейся Аллочки и, прихватив драгоценную папку с незаконченной первой главой, рванула к выходу. Причитания подружки я предоставила слушать соседской питбулихе. У меня имелись дела куда более неотложные.