Объявляю убийце голодовку

Глава 8

Уже три дня я вкалывала, как лошадь, и восковой свечой сгорала на двух рабочих местах.

Полы я драила с пяти до девяти вечера, и, боюсь, излишняя физическая нагрузка, помноженная на чрезмерные умственные усилия, вкупе с вынужденным голоданием мне не пошла на пользу. Теперь я и без красного сарафана походила на ожившие мощи. Правда, в отличие от музейных экспонатов, желающие могли любоваться ими бесплатно.

Удовольствие, конечно, получали не все. То, что радовало глаз родного педколлектива, вызвало противоположную реакцию у детей.

Пятиклашки начали мне носить из дому бутерброды, а в девятом притащили термос с макаронами по-флотски. Старшеклассники деликатно намекнули, что не против меня удочерить.

К удочерению я отнеслась с восторгом, а от еды отказалась наотрез. Не только ее вид, но и запах действовал на меня как на начальной стадии беременности.

Зато теперь в рамках заключенного соглашения, как любимый ребенок, требуемое я получала по первому слову. Что бы это ни было.

Объем домашних заданий удвоился, а количество контрольных работ, которые я и раньше проводила довольно часто, заставлял поежиться даже меня. Жалко только, что такой темп мы взяли в самом конце учебного года. Потеряй я аппетит в начале, дети уже знали бы английский в совершенстве.

На добровольной каторге в больнице брать меня под крылышко никому и в голову не пришло. Я драила огромный коридор, два туалета, и, что самое обидное, не узнала ничего нового.

Отсутствие информации озадачивало. Все уже должны были быть в курсе Наташиной смерти.

Тем не менее никто ничего не знал, и ни милиция, ни обезумевшие от горя родственники не осаждали администрацию и коллег усопшей.

Что бы это могло означать? Да что угодно! Прежде всего, это могла быть не Наташа. И тогда совершенно закономерно, что никто и не подумал уведомлять коллектив о смерти девушки, в данном медицинском учреждении не работающей.

Возможно, конечно, и другое. Я, допустим, обозналась. И девушка, коротавшая время в стенном шкафу, не важно, являлась ли она Натальей или кем другим, была живехонька. Если бы своими глазами я не видела синюшного лица, вывалившегося огромного черного языка и других не менее впечатляющих деталей, до сих пор не позволяющих мне влиться в ряды нормальных людей, питающихся с удовольствием и каждый день, я бы вполне могла поверить. Может, человек чего-то потерял и, пока лазил по потаенным местечкам, почувствовал себя плохо? Или решил кому-то сделать сюрприз и не рассчитал времени и сил? Узнай я эту историю от Аллочки, такое объяснение приняла бы запросто. Но поскольку все видела сама, в то, что несчастная была жива, я не поверю даже под гипнозом. И следовательно, этот вариант я отметаю начисто! Она была мертва, и точка!

Что можно предположить еще? Убитая все-таки была Натальей. И ее или так и не нашли, или находить не захотели. То есть сделали так, что отыскать ее теперь будет затруднительно. И вот это уже интереснее. Потому что тогда возникает вопрос, кому и зачем это понадобилось. Самое простое свалить все на убийцу. Но это не обязательно он. Или она. Если человек не хотел, чтобы труп нашли в этой квартире, или по какой-то причине ему было желательно, чтобы тело обнаружили позже, он бы просто разобрался с девушкой в другом месте. Логично? Разумеется. Но не факт. Вполне возможно, что другой возможности придушить свою жертву не представлялось или убийство было спонтанным, непреднамеренным.

Ну и может быть такое, что от тела избавился человек, отношения к убийству не имеющий. Например, хозяйка квартиры. Зачем ей, спрашивается, труп? Кроме неприятностей с милицией и невозможностью впоследствии сдать квартиру, где кого-то убили, ей светит еще и солидный срок тюремного заключения. Даже если она чиста как слеза.

Почему я так убеждена, что у квартиры хозяйка, а не хозяин? Я видела косметику в ванной. Она не могла принадлежать молодой девушке. И в стенном шкафу были не только модные шмотки сорок четвертого размера. Там же висели и роскошные тряпки крупной дамы с хорошим вкусом и чувством меры. По возрасту, скорее всего, или приближающейся к полтиннику, или даже его перешагнувшей.

Может, я что-то упустила, но при той скудной информации, что у меня есть, трудно ожидать, что я немедленно назову имя убийцы. Или хотя бы мотив.

В первую очередь надо определиться, кого я все-таки видела. Для этого мне нужна Наташина фотография. Это первое. И второе, хотелось бы все-таки знать, найден труп или нет. То, что я буду делать дальше, зависит от тех ответов, которые я получу на первые два вопроса.

Если убитая — это не Наташа, надо продолжать ее искать. Потому что в этом случае в убийстве может быть замешана и она. Даже если это не так, у меня наконец появилась возможность припереть студентку к стенке. Теперь она мне расскажет все, что я пожелаю. И если пойму, что она врет, без малейшего сожаления сдам ее властям. От милиции надо оберегать только невиновных.

Ну а если это все-таки кто-то другой, я попытаюсь выяснить, не связана ли девушка каким-то образом с больницей, и если связи не найду, постараюсь вычеркнуть это убийство из памяти. Хвататься за все трупы в городе я не собираюсь. В конце концов, хоть что-то я должна оставить и властям. Иначе как они будут приобретать опыт работы?

Набросав свои версии на бумаге, я брезгливо отодвинула листок. В письменном виде все выглядело сыро и совершенно неубедительно. Напрашивалась мысль, что сыщица из меня куда хуже поломойки и что, если я и дальше буду продвигаться с такой же скоростью, на пенсию меня торжественно проводят аж на двух рабочих местах. Глубоко вздохнув, я принялась одеваться.

— Тань, а может, не пойдешь? — робко проблеяла Аллочка, глядя на мои торопливые сборы. — Все равно ведь ничего не узнаешь! А сама, того и гляди, ноги протянешь! Ты когда ела в последний раз?

— Какая разница, — отмахнулась я. — Без еды человек спокойно проживет дней сорок.

— За сорок дней я скончаюсь, — всхлипнула подружка. — На тебя смотреть сил нет.

— Не хочешь — не смотри. Я тебя не заставляю. И чувствую я себя совсем не так плохо. У меня, может, организм отдыхает. И очищается от ядов и токсинов.

— Скоро он и от тебя очистится, — буркнула перестраховщица и опять начала уговаривать не ходить в больницу.

Когда я с трудом вырвалась, часы предсказывали мое грядущее нарушение трудовой дисциплины. Правда, ненамного. На полчаса или даже минут на двадцать. Я полагала, что мое опоздание на фоне общего отсутствия дисциплины и трудового энтузиазма вряд ли кого-нибудь взволнует. Как оказалось, напрасно.

— Вы понимаете, что ваше опоздание ложится несмываемым пятном на весь коллектив? — разорялась сестра-хозяйка. — Позволяете себе работать спустя рукава, хотя влились в коллектив без году неделя! Думаете, мы станем терпеть такое безобразие?!

Выслушивая прочувствованный нагоняй от стервозной бабы, я шлифовала детали предстоящего проникновения в помещение отдела кадров. Фотография Натальи была нужна до зарезу.

Голосила тетка так, будто своей двадцатиминутной задержкой я парализовала работу всей больницы. Я даже на всякий случай огляделась, не подтягиваются ли безутешные пациенты и персонал, готовые подвергнуть меня общественному порицанию.

— За зарплатой-то, наверное, придете вовремя, — надрывалась неистовая баба. — В первых рядах! Да еще небось премию потребуете! И надбавки!

— Да, а я как раз спросить забыла, когда зарплата? — встрепенулась я.

Собеседницу от возмущения чуть удар не хватил.

— А хотите, я вам отдам свою жалованье? — поинтересовалась я, пользуясь паузой. — Вместе с премией. Хотите?

Глаза моей непосредственной начальницы выдвинулись на пару сантиметров вперед на манер телескопа, а массивная квадратная челюсть свесилась до самой груди.

Истолковав молчание как принципиальное согласие собеседницы на подработку, я уточнила условия найма:

— Сами драйте ваши сортиры и загаженный коридор за эти «бешеные бабки». Причем вам будет гораздо проще. На вас никто не станет орать.

Сестра-хозяйка взвизгнула и улетучилась. Скорость ее исчезновения позволяла предположить, что дама или занималась в молодости бегом на длинные дистанции, или не понаслышке знакома с искусством телепортации. И в том и в другом случае она заслуживала восхищения. Жаль, что я не успела наградить ее аплодисментами.

Разумеется, все это время я не только наводила чистоту. Как и собиралась, в перерывах между общественно полезным трудом я закончила проверку цоколя и пробежалась по этажам. Не скажу, что не узнала ничего нового, но в расследовании не продвинулась совершенно. Что мне, скажите на милость, с того, что теперь известно имя пылкого ухажера лаборантки Людмилы из баклаборатории? Какой-то мужик из технических служб, ну и что? Кстати, мне таки удалось улучить момент, когда Людка была одна и чистила перышки, так она меня не только чаем напоила, но и угостила печеньем. И ничего особенного я в ее баночно-пробирочном царстве не узрела. Я, конечно, не химик и не вирусолог, по ее склянкам я не лазила, может, там и было что особо ядовитое или заразное, но на неискушенный взгляд все представлялось достаточно тривиальным. Маленькая комнатка с застекленными стеллажами, никаких особых замков или потайных дверей с сигнализацией. И на ученого, разрабатывающего какие-нибудь суперсыворотки, Людмила походила не больше, чем на японского ниндзю. С нее я подозрения сняла решительно и бесповоротно.

Пробежалась я, разумеется, и по остальным подсобкам, закоулкам и клетушкам. Мужики в засаленных комбезах, принимающие очередную порцию лекарства (если не просыхает медицинский персонал, то с какой стати технический станет отказывать себе в маленьких радостях и больших стаканах?), совершенно не выказывали желания заслонить от меня грудью и другими частями потных тел подведомственную территорию. Совсем наоборот, от радушно предлагаемого алкоголя, как и от многочисленных предложений «посидеть, поокать», я отбрыкивалась не просто с трудом, но прямо-таки с опасностью для жизни.

С архивом тоже ничего особо обнадеживающего не получилось. Там намедни потравили мышей, и запах стоял совершенно омерзительный. Вследствие чего тамошняя дама временно перебралась к гардеробщице, а ключ от своего вонючего рабочего места с радостью выдавала всем желающим вместе с расплывчатыми указаниями, где и как искать требуемое. Думаю, меня не осудят за то, что ограничилась вдыханием зловонного воздуха у замочной скважины.

Отчаявшись, я двинула по этажам. Нигде меня не остановили, и ни у кого тем более не возникло желания взглянуть на мой пропуск. Но я решила не сдаваться и принялась вглядываться в пациентов, выискивая хоть малейшее подтверждение того, что с ними «что-то не так». Правда, искать приходилось почти как герою сказок «то, не знаю что», потому как крайне затруднительно оказалось сформулировать, что же считать нормой, отклонения от которой я рассчитываю найти. Как должны выглядеть нормальные пенсионеры, находящиеся в общественном месте? И как им положено себя вести? Я все-таки не психолог и не психиатр, а контингент, к которому я привыкла и который знаю совсем не плохо, несколько отличается от стариков по основным показателям. Дети от семи до десяти, например, не могут находиться в состоянии покоя. Для них это было бы ненормально, и я бы непременно озаботилась, если бы предоставленные сами себе мои оглоеды-шестиклашки чинно сидели за партами и обменивались вежливыми репликами о погоде. Ненамного тише вели бы себя и старшеклассники. Основной бы контингент разделился на парочки и ворковал по углам. Зато оставшиеся не у дел невостребованные особи неминуемо затеяли бы громкие разборки и опять-таки светскими беседами не ограничились. Ну а граждане преклонного возраста? На ум пришли благостные картинки из букваря и книжек Агнии Барто, где чистенькие сухонькие старички копают грядки, моют рамы вместе с мамами и читают книжки ухоженным внучатам в пионерских галстуках. Что-то с трудом мне верится в соответствие столь идиллической картины действительности. Может, мне, конечно, просто не те примеры все время попадаются, но я таких тихих и незлобивых граждан и гражданок если и встречала, то так редко, что даже не припомню.

Короче, решила, что равняться на картинки не стану. И сориентируюсь по обстоятельствам.

В отделении неврологии на втором этаже я стала очевидцем диспута на политические темы, плавно перешедшим на личности митингующих, участие в котором принимало человек десять, но наиболее активно высказывались две бабки и их политический противник из той же возрастной категории, но противоположного пола.

— При Сталине хоть порядок был! — орал дедулька, воинственно вздергивая острую куцеватую бороденку.

— Да какой это порядок?! — огрызалась бабка в синем байковом халате и разношенных шлепанцах. — Всю жисть вкалывали, а окромя болячек ничего не нажили!

— А то! — вторила ей товарка, одетая в столь же изысканное больничное шмотье. — Мало мы кровь проливали…

Я быстренько прикинула возраст ораторши, явно не так давно перешедшей в разряд пенсионеров. Выходило, что в Великой Отечественной она принимала участие в лучшем случае грудничком.

— Я ветеран! — визжал дедуля, выдирая из рук разъяренных противниц остатки клетчатой рубахи, некогда, очевидно, имеющей оба рукава и, скорее всего, даже пуговицы.

— Ты сейчас будешь еще и инвалидом, — «обнадежил» кто-то из зрителей. — Они же как собаки цепные. Изорвут в клочья.

Из ступора я вышла только тогда, когда дверь кабинета распахнулась и низкий женский голос не слишком деликатно предложил заходить.

Чувствуя, что еще немного, и со мной приключится истерика, я осторожно, по стеночке, поплелась к лифту. Кажется, я не рассчитала свои силы. Такие впечатления, может, кого-то и бодрят, но у меня, того и гляди, сердце или еще какой жизненно важный орган разорвется. Вон старику хоть бы что, только бородой трясет, а у меня колени подкашиваются и руки дрожат. А главное, моя интуиция вкупе с имеющимся жизненным опытом определенно нашептывали, что инцидент отнюдь не является чем-то из ряда вон выходящим и уж ни в коей мере не свидетельствует, что с пациентами этого лечебного учреждения происходит что-то несусветное. Скорее наоборот, типичная житейская ситуация. И будь я завсегдатаем районных поликлиник, насмотрелась бы подобного всласть.

Собрав последние силы, я доплелась до своего убежища и привычно примостилась на перевернутом ведре. Если я проторчу тут еще пару недель, пойду сдаваться медикам. Только, конечно, не в эту богадельню. Самостоятельно мне не восстановиться ни за что на свете.

К тому моменту, как меня перестало колотить и в голове немного прояснилось, я уже считала себя непроходимой дурой и сожалела о потраченном впустую времени.

Почему я раньше не сообразила наведаться в Наташин институт и посмотреть личные дела студентов? Там же есть фотографии!

Предлог нашелся сам собой, и я порадовалась, что в перерыве между своими двумя мужьями побеспокоилась собрать документы для получения гранта. Сомневаюсь, что сумела бы его отхватить. Не такое уж ценное для американцев исследование я планировала проводить. А бланков с солидными реквизитами и многочисленными печатями, как заполненными, так и пустыми, было достаточно для навешивания лапши на уши администрации половины российских вузов.

Творческий гений не удовлетворился бланками и вдохновил меня на изготовление аккредитационной карточки в пластиковой оболочке. Я вспомнила коробейников, готовых по цене хозяйственного мыла осчастливить каждого желающего и не желающего «продукцией французских производителей высококачественной косметики». У них у всех имеются такие «документы». У меня же в противовес их нахальству и нахрапистости имеются некоторый интеллект, компьютер и жизненная необходимость как можно скорее покончить с больничными санузлами. Неужели я не в состоянии сляпать что-нибудь столь же впечатляющее?

К вечеру я чувствовала себя не просто усталой или разбитой, меня посетила твердая уверенность, что, если я незамедлительно не нырну в постель, усну в положении сидя или даже лежа. Если Аллочка снова вздумает потчевать меня страданиями Клементины или грузить собственными переживаниями, я ее придушу. А впрочем, нет. Если она и впрямь начнет надо мной измываться, с завтрашнего дня я ее приставлю заниматься облагораживанием больничных туалетов!

Однако чистота, встретившая меня прямо с порога, простирающаяся аж до гостиной, потрясла настолько, что я позабыла о своем намерении немедленно шлепнуться спать.

Я хлопала глазами, созерцая ослепительное великолепие раковины без единой грязной чашки и прямо-таки стерильный линолеум на полу. Радоваться, правда, не спешила. Как и любой нормальный человек, я с осторожностью отношусь к явлениям, объяснить которые не в состоянии.

Ждет гостей? Не похоже. Во-первых, поздновато, одиннадцатый час, во-вторых, это еще не повод, чтобы подруга брала в руки тряпку. Разумеется, легче было бы пойти и прямо спросить, что подвигло девушку на подвиги, но в данный момент трудолюбивая хозяйка пребывала в душе, и, как ни была я озабочена и встревожена, колотиться к ней и требовать ответа не рискнула.

Бесцельно послонявшись по сверкающим апартаментам, я обуздала нетерпение попыткой упорядочить новую информацию и наметить перспективы. Нельзя было не признать, что за сегодняшний день я несколько продвинулась, появился даже шанс уйти на пенсию с другого места службы.

Рука сама потянулась за ручкой и бумагой, но ни того ни другого на привычном месте не оказалось. А чего я, собственно, хотела? После Алкиной уборки?

Я порылась в секретере и с трудом отыскала огрызок карандаша. Писчей бумаги — я уже не говорю о моих бестолковых набросках — не было ни листочка. Я чертыхнулась и полезла в свою сумочку. Блокнот и изящная паркеровская ручка у меня всегда при себе.

Аллочка в банном халате персикового цвета и с тюрбаном на мокрых волосах смотрелась просто бесподобно. Пухлая, розовая, аппетитная. Жаль, что появиться так на людях она не рискнет. От ухажеров отбоя бы не было. А в скучных приталенных костюмчиках, деловых платьицах и с волосами, стянутыми аптекарской резинкой, она основательно проигрывает по сравнению с ухоженными фигуристыми дамочками неопределенного возраста на столичных улицах.

Почему-то мой комплимент ее не обрадовал, да и вообще подружка пребывала не в лучшем настроении.

— С тобой все в порядке? — осторожно поинтересовалась я.

— Да, — однозначно ответствовала подружка, и я перепугалась по-настоящему.

Она не собирается рассказать мне в подробностях, как провела сегодняшний день?! И не продолжит повествование о бедах малахольной Клементины?!

Когда же Аллочка добила меня сообщением, что убралась «просто так, от нечего делать», меня затрясло.

А что, если ее и впрямь чем-то облучили? Просто последствия пагубного воздействия начали сказываться не сразу, а по прошествии времени?

Я была на грани нервного расстройства, когда дверной звонок напомнил о существовании и других проблем в моей жизни. И о том, что поводов для грусти у меня больше, чем я предполагала.

— Танюш, не выгоняй меня, пожалуйста!

Ну что ты будешь делать! Почему другие женщины, расплевавшись с благоверным, даже при наличии выводка совместных детей встречаются с ним исключительно на похоронах богатого дядюшки или в худшем случае в бассейне или на теннисном корте? За что мне такое постоянство постылого Витюши?

Алка выглядывала из-за ненавистного плеча и сверлила меня взглядом, не обещавшим быстрой и легкой смерти в случае неделикатного обращения с гостем.

Видя, что даже выражение ее свирепого лица не подвигло меня на сердечные приветствия и родственные объятия, она самолично пригласила визитера на чашку чая и без малейших колебаний навалила ему полную тарелку пирожных. Витюша немедленно приободрился, а я подумала, что если он вызывает в моей подруге столь положительные чувства, то почему бы ему на нее и не переключиться? Лично я возражать не стану, хотя сильно сомневаюсь, что вместе они продержатся хотя бы пару месяцев.

И тем не менее, не приветствовать подобный поворот событий с моей стороны было бы глупо. Во-первых, я успела бы значительно продвинуться в написании своего научного труда, во-вторых, соединив свою судьбу с Витюшиной, Аллочка перестала бы навязывать мне его общество, да и он сам, я думаю, воздержался бы от домогательств. Ну а уж сколько бы еще можно было насчитать полезных «в-третьих, в-четвертых» и так далее, я и сказать затрудняюсь. Опыт, пусть даже и негативный, совместного проживания с наглым захребетником может оказаться очень даже полезным. Некоторым разумным женщинам (разумеется, я Аллочку к ним пока не причисляю, но все равно) достаточно даже одной пробы, чтобы оценить прелести холостяцкой жизни.

Я так увлеклась своими мыслями, что чуть было вслух не предложила собеседникам немедленно соединить руки и сердца, но вовремя спохватилась. Инициатива ни в коем случае не должна исходить от меня. Разумеется, я все равно не избавлюсь от упреков со стороны подруги, когда она накушается Витюшиных капризов, но все-таки отбиваться будет легче, если я не стану участвовать в эксперименте.

— Тань, ну ты как, согласна?

Я вздрогнула и энергично замотала головой. Не знаю, уж чего Витюша мне предлагал, но все равно я не согласна. Ни в коем случае и ни при каких условиях!

Экс-супруг опять погрустнел, а я удостоилась очередного Аллочкиного гневного взгляда.

— Я уже и заявление написал, — скулил Витюша, — думал, ты обрадуешься.

Это уже интересно. Он решил сделать мне приятное? Или я ослышалась? В последний раз — и если быть предельно точной, то он же был и первым, — супруг собирался меня облагодетельствовать, когда вложил все наши (считай, мои) накопления в какой-то сомнительный бизнес, который тут же и прогорел.

На всякий случай я стала слушать внимательней. А то как бы опять не оказаться на грани финансовой катастрофы. Оказалось, что на сей раз осчастливить меня родимый собирался возможностью лицезреть его еще и на работе, то есть в школе.

— Думаешь, не справлюсь? — обиженно осведомился Витюша, правильно интерпретировав мое изумленное молчание. — У меня вон сосед, пенсионер, бывший бухгалтер, ошалел дома сидеть и пошел в школу во дворе труд вести!

Я деликатно поинтересовалась впечатлениями новоявленного педагога, но Витюша был не в курсе.

— Да я его теперь не встречаю.

Понятно. Не хотелось бы думать о плохом, но может статься, что больше и не увидит. Старик, конечно, хорош. Надоело ему, видите ли, дома сидеть! Развлечений захотелось! Ну и резвился бы как-нибудь мирно. Не знаю, примкнул бы к добровольным помощникам пожарных или в секцию дельтапланеристов записался! В крайнем случае прыгал бы с парашютом. А то удумал на старости лет!

Запугав родимого до полусмерти, я сочла, что проявленной терпимости и человечности больше чем достаточно, и отправилась спать, предоставив подруге и бывшему мужу уединение.

Укрываясь одеялом с головой, чтобы не слышать из кухни голоса, я получила от Аллочки сердитый нагоняй. Любимая подруга обвиняла меня во всех смертных грехах, называла жестокосердной феминисткой и пророчила угрызения совести, когда любящее Витюшино сердце разорвется от горя.

А вот это вряд ли. Единственный человек, которого Витенька любит беззаветно, — это он сам. Расстраивать себя, любимого, ему и в голову не придет.

— И учти, дорогая, — огрызнулась я напоследок, прежде чем окончательно уснуть, — мне совершенно все равно, сколько раз он в мое отсутствие наведался сегодня и как долго собирается здесь торчать, ожидая меня завтра! Ни в ближайшем, ни в самом отдаленном будущем я не намерена снова связываться с этим ходячим недоразумением. Если ты будешь им меня долбить, я от тебя сбегу. И в своей квартире я хозяйка, мне никто не помешает спустить этого придурка с лестницы или просто не открыть ему дверь! Поняла?

Ответа я не услышала, потому как благополучно заснула. И можете мне поверить, угрызения совести меня не мучили. Семь месяцев жизни, которые я отдала Витюше, уже, разумеется, не вернуть. Но годы, что мне еще отпущены, я проживу так, как считаю нужным, и по возможности спокойно и счастливо. Не знаю, как именно, но уверена совершенно твердо: моя дальнейшая жизнь пройдет без Витюши!