16

В воскресенье мы с папой пошли к утренней мессе, а потом ждали у входа в «Крысу». Съели хлеб и яйца вкрутую, которые принесли, чтобы разговеться. Утро было холодное, белое. Папа надел теплое непромокаемое коричневое пальто. Слышны были курлыканье, посвистывание, шорох крыльев, а потом под облаками появилась стая гусей — они огромным треугольником летели к югу.

— Рано они нынче, — сказал папа. — Наверное, почуяли что.

Скоро подошел автобус, мы сели в хвосте, и он покатил в Ньюкасл. Я держал кулаки — чтобы Макналти оказался на месте.

— А он тебя узнает? — спросил я.

— А бог его ведает. Дело-то давнее. Хотя он бы, наверное, и в те дни меня не узнал.

Папа улыбнулся:

— Он скорее тебя узнает, сын. Своего умницу-ассистента с прошлой недели.

Мы въехали в центр города. Слезли у памятника, под ангелом. Папа, проходя мимо, кивком поприветствовал каменных солдат, перечисленных поименно.

— Ангелы! — прошипел он.

— Ангелы?

— Не видал я там ангелов, Бобби. Никто не склонялся с неба, чтобы помочь. Видел я только муки и боль и разбитые молодые жизни. Война, чтоб ее, не имеет ничего общего с ангелами!

Надо всем висели воскресная тишина и покой. На улицах тишь. Все закрыто. Газетчики стоят на углах. С первой полосы «Пипл» таращатся одинакового размера фотографии Кеннеди и Хрущева, а между ними фальшивая слеза. И надпись: «МИР РАСКОЛОЛСЯ». Автобусов мало, машин и вовсе нет. Многие пешеходы, как и мы, направляются к набережной. Каблуки наши стучали по тротуару, отскакивало эхо.

— Нежарко, — сказал папа, поежился и поплотнее запахнул пальто — зарядил холодный дождик.

Мы шли под уклон по Дин-стрит. Сверху нависали высокие здания из почерневшего камня. В них были врезаны арки и темные каменные лестницы: они назывались Собачий Прыжок, Сломанная Шея, а еще тут были Черные Ворота и Угол Аминь. За ними как раз зазвонил колокол на соборе Святого Николая.

Последний поворот. Тучи так и навалились на верхний пролет моста. Кричали невидимые чайки. От лотков валили дым и пар. Река распухла, маслянисто блестела и почти не двигалась.

Мы задержались перед шутейным лотком, посмеялись над ненастоящими прыщами и ожогами, масками обезьян, ногтями, которые якобы врезались в пальцы, пукающими пакетами, бутылочками со всякими запахами. Пошли дальше, к нам подошла цыганка, показала на морщинистой ладони бумажный кулек.

— Средство от всех болезней, — шепчет.

Развернула кулек, внутри — какие-то семена и толченые листья.

— Возьмите, сэр, — говорит. — Цыганка собирала, при полной луне.

Я пошел дальше, а папа затормозил. Она дотронулась до его руки.

— Лечит кровь, дыхание, кожу, глаза, мозги, — говорит. — И сердце лечит.

Так и держит его.

— Вас что недужит, сэр?

Он покачал головой. Она вложила кулек ему в руку.

— Возьмите, сэр.

Он облизал губы, пожал плечами, дал ей монетку.

— Спасибо, сэр, — говорит. А потом как заглянет мне в глаза: — Ты будешь счастлив в любви, — говорит. — Это я тебе бесплатно.

Повернулась и ушла.

Папа сунул кулек в карман. Посмотрел вниз.

— Всегда одно и то же, верно? — пробормотал. Попробовал ухмыльнуться. — Вечно пристают, не отделаешься.

Закурил. Мы пробирались между лотками. Посмеялись над бородатым стариканом, хлебавшим сидр, он нес плакат-бутерброд:

ПОКАЙСЯ. ТЬМА УЖЕ СОВСЕМ РЯДОМ.

Зрителей мы не увидели, не услышали голоса, требовавшего заплатить.

— Наверное, двинул дальше, — сказал папа. — Здесь, небось, был только проездом.

И тут мы увидели под мостом высокий столб пламени.

— А может, вернулся, — сказал папа.

Пламя вспыхнуло снова.

— Сюда, — сказал папа, и мы зашагали в том направлении.

Загрузка...