Макналти повесил цепи на плечи. Я взял его ящик с реквизитом, факелы, бутыль керосина, мешочек на палке. Айлса держала его за локоть, направляла. Мы выбрались из домика. Подбадривали его, рассказывали, кто нас ждет, говорили, что все кончится хорошо. Он — ни звука. Солнце уже покатилось к вересковой пустоши на западе.
Папа, как нас увидел, сжал кулаки от облегчения.
— Макналти! — говорит, когда мы подошли. Взял Макналти за плечи, заглянул в глаза. — Здорово, что мы снова встретились, Макналти.
— Это мой папа, — бормочу. — Помните его?
Пошли под тенью от сосен, мимо маяка, мимо костра, туда, где стояли соседи. Вижу — родители Джозефа тоже вышли и присоединились к нам.
— Вот здесь мы и живем, — говорю. — В Кили-Бей. Это наш дом. Все эти люди здесь живут. Это моя мама. — Она встала, пошла в нашу сторону. — Мы с ней были вместе, когда впервые вас увидели. Помните ее, мистер Макналти? — Он потоптался на песке, сузил глаза, и я увидел: да, похоже, помнит. — Это она была ангелом рядом со мной, — говорю.
Он вздохнул и закрыл глаза — она подошла ближе. Взяла его за локоть.
— Подходите, побудьте с нами, мистер Макналти, — говорит, и он послушно пошел за нею.
Встал на колени с ней рядом, взял у нее хлеб с сыром. Выпил пива. Смотрел все время вниз. Остальные наблюдали за ним, в сомнениях. Похоже, появление чужака сразу всколыхнуло все их страхи.
— Это мистер Макналти, — говорю. — Он фокусник и огнеглотатель.
— Величайший огнеглотатель в мире, — говорит Айлса.
Макналти вздохнул.
— В самом великом огнеглотателе, — говорит, — недолго проглядеть, где…
И осекся, споткнулся, рухнул в молчание, в котором мы снова вспомнили свои страхи, уставились в небо, прислушались.
— Что теперь? — прошептал Макналти. — Огонь, цепи или… — Встал неловко и стоит, поймал мой взгляд, застонал. — Поможешь мне, славный?
Я встал с ним рядом.
— Завяжи цепи.
Я давай снимать цепи с его плеч, обматывать вокруг туловища.
— Туже! — шепчет. — Туже, мой славный.
Я замотал туже. Обмотал ему руки, ноги. Переплел, завязал. Там еще были замочки, я их защелкнул. А он все твердит:
— Туже! Туже!
Самый хвост цепи я обмотал ему вокруг горла.
— Платите! — говорит. Сверкнул глазами на зрителей. Потом на меня. — Мешок, мой славный. Скажи им, чтобы бросали туда монетки. Скажи, что, если не заплатят, ничего не увидят.
Я взял мешок на палке, протянул к зрителям. Они стали шарить по карманам.
— Платите! — говорит. — Думаете, я могу питаться одним воздухом?
Несколько монеток упало в мешок.
— Хватит! Да пошло оно все, — говорит.
Осел на землю. Бился, дергался, задыхался — и постепенно освобождался от цепей. Мы кусали губы — было так ужасно, что все это сегодня происходит на нашем берегу. Смеялись, потому что это было ужасно глупо, было чистым безумием. Плакали, так это было грустно. И вот он высвободился, стоит на коленях в песке, повесив голову.
— Видели? — говорит. — Видели, на что способен человек?
Мы уставились в небо. Оно краснело, темнело. Макналти вскрикнул, будто от муки.
— Что это там за стон? — говорит.
— Это море, — отвечаю. — Ничего страшного, просто море.
Он зажал уши руками.
— Прекратите эти стоны! — говорит. — Прекратите вопли! Что же делать, если рок — повсюду?
Протянул руку, схватил меня.
— Ящик! — говорит. — Тащи ящик, мой славный. Тащи то, от чего больнее всего.
Я открыл ящик, он вытащил серебряную спицу с острым кончиком, с шариком на другом конце.
— Кто решится? — говорит.
Не отвечают. Он ни слова про деньги. Продернул ее сквозь щеки, а мы стоим перед ним и смотрим, как металл торчит между зубов, поперек горла, как блестит в последних ярких лучах заходящего солнца.