Огненный лес

ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ ПОДПОЛЬЯ

Партизанский край стал прифронтовым. С востока стремительно наступала Красная Армия. Отряды Ровенщины готовились к решительным ударам по врагу с тыла. «Рельсовая» война перенеслась на коммуникации, по которым противник откатывался на запад. А в стане врага в самом Ровно росли напряжение и нервозность.　

Повсюду оккупанты расклеивали угрожающие объявления и приказы. На дверях квартир были вывешены списки жильцов, скрепленные полицейской печатью. Запрещалось выходить вечером во двор, держать руки в кармане, идя по улице.

По городу патрулировали фельджандармерия и наряды войск СС. Проходили повальные обыски и облавы. Задержанных отводили на сортировочный пункт: одних отправляли в Германию, других — рыть противотанковые рвы на восточной окраине города. Многие дома контролировались агентами гестапо, которые, прикидываясь советскими военнопленными, старались установить связи с партизанами-подпольщиками. Провокационными действиями гестаповцам удалось схватить партизана Жору Струтинского.　

Квартира Ивана Николаевича Дубовского, до войны директора музея в Ровно, а в годы фашистской оккупации — опытного подпольщика, была подвальным помещением на глухой безлюдной улице Вартавой. Здесь проживала местная полячка Ядвига Павлюкевич, охотно выполнявшая обязанности связной у партизан. Она прописала Дубовского как своего родственника, якобы приехавшего из-под Вильно.　

Аресты в городе усиливались. Арестован Иван Луць — ближайший помощник руководителя ровенского подполья Терентия Новака. Об этом сообщила подпольщица Мария Жарская, которая работала на фабрике валенок с Терентием Новаком и Иваном Луцем. Арест Луца встревожил подпольщиков, тем более, что это был старый и опытный подпольщик.　

На следующий день Мария прибежала красная, взволнованная:　

— Арестовали Белого!　

Стало ясно, что гестапо напало на след организации. Под псевдонимом Белого скрывался подпольщик Федор Шкурко, один из руководителей подполья.　

— Нужно уходить немедленно, — сказал Дубовский и стал торопить хозяйку. — Надо уйти незаметно, на окне оставить знак, чтобы предупредить остальных подпольщиков.　

Пока подпольщики готовились, послышался топот солдатских сапог, стук прикладов.　

Что делать? Ведь накануне у Новака наметили очередное задание: взорвать железнодорожное полотно, проходящее через город.　

Что могло произойти? Был ли тот человек, которого Дубовский видел у Новака, честным и пал на посту, или он проявил малодушие? Может, он был провокатором?

В комнату врываются автоматчики, становятся у дверей, гитлеровский офицер проходит вперед. На спинке стула он замечает мундир офицера фашистской армии, который носил Дубовский. Секундное замешательство, а затем вдруг раздается: — Хайль Гитлер!　

Услышав фашистское приветствие, Дубовский отчетливо вспомнил слова Новака: «Наше оружие — это знание языка врага, спокойствие и маскировка. Так сказал мне в лесу полковник Медведев». И он спокойно ответил гитлеровцу. Тот уже корректно попросил предъявить документы. Они оказались в порядке. Визит гестаповцев окончен. На этот раз все обошлось благополучно. Подпольщики поспешили покинуть ставшую ненадежной квартиру. Вышли втроем: Мария, Ядвига и Дубовский.　

— Мария, сегодня тринадцатое число, — сказал Дубовский, — если верить, что оно несчастливое, то это только для фашистов.　

— Куда теперь пойдем? — спросила Ядвига.　

— Надо идти туда, где нет опасности… Пойдем к Огибаловым.　

Сестры Огибаловы — Мария и Татьяна — жили на окраине города по улице Белой. До войны они считались русскими, старшая, Мария, работала медсестрой в Тюткевичской больнице, младшая, Татьяна — педагогом. Они были уроженками города Харькова, а во время оккупации у них вдруг заговорила «немецкая» кровь их двоюродной бабушки. Ради безопасности и пайка они выхлопотали немецкие паспорта и стали немками. Неожиданному появлению трех подпольщиков они явно не обрадовались и во время беседы дали понять, что переночевать у них нельзя, они боятся.　

— Пойдем на Войсковую — в районе военгородка меньше бывает обысков.　

На улице Войсковой у Ядвиги была знакомая медсестра Янка. Молодая девушка, польская патриотка, всем сердцем ненавидела фашистских оккупантов.　

Открыв двери, она радостно бросилась на шею Ядвиге:　

— День добрый, день добрый!　

В комнате кроме Янки была хозяйка квартиры Дора и еще женщина.　

— Знакомьтесь, — сказала Янка, — моя начальница, доктор Козлова.　

Та встала и подала руку. Волевое лицо, подтянутость говорили о том, что Козлова военный врач. Она говорила мало, фразы были лаконичны. Быстро познакомились, завязался оживленный разговор на польском языке. Говорили о последних городских новостях, вспоминали различные истории. Беседу поддерживал и Дубовский.　

Время от времени Янка обращалась к доктору Козловой. Она говорила с ней по-русски.　

Вы знаете, — сказала она, — я хочу постирать белье и убрать квартиру. Вы не дадите мне освобождение на три дня? Надеюсь, гитлеровцы немного потеряют.　Хорошо, — ответила Козлова. — Какой диагноз вам написать?　

— Напишите «грипп», этого будет достаточно.　

Козлова достала из сумки чистые бланки медицинских карточек с большой печатью и начала писать.　

«Вот бы мне достать такой документик, — подумал Дубовский, — но как его у нее выпросить?»　

Просить при всех было неудобно. Дождавшись, когда Козлова пошла на кухню, Дубовский вышел за ней и заговорил на чистом русском языке:　

— Я партизан, подпольщик. Идут аресты, и я скрываюсь. Напишите мне освобождение на несколько дней и дайте пару рецептов.　

Доктор была ошеломлена, побледнев, она вошла в комнату, села за стол, руки спрятала под стол, скрывая волнение. Кто он, этот человек? Одет в фашистский мундир, говорил по-польски, теперь заговорил по-русски? А если это гестаповец? Козлова не спешила с ответом. Снова вышла на кухню, стараясь встретиться с Янкой. Ей это удалось, затем она подошла к Дубовскому и тихо спросила:　

— На какую фамилию вам написать?　

Дубовский назвал свою настоящую фамилию, так как других документов при себе у него не было.　

Козлова быстро выписала медицинскую карточку и рецепты и передала их Дубовскому. Он поблагодарил ее и стал собираться. Оставаться ночевать у Янки было опасно, тем более, что хозяйка дома болезненно переживала всякие посещения своих жильцов кем-то посторонним. Вечером она сама проверяла их комнаты и предупреждала, чтобы у них никого не было.　

Прощаясь, Янка посоветовала пойти к сестре Аде. Медсестра Аделина имела собственный дом, жила на окраине города в районе Грабника, часть дома с двумя выходами была реквизирована для гитлеровского офицера, что и подтверждалось большой печатной наклейкой на дверях квартиры. Офицера в доме не было, он выехал на несколько дней, и семья Ады охотно приняла пришедших.　

Ада была медсестрой в бывшей польской армии. Смелая и решительная, она помогала партизанам-подпольщикам. Ядвига рассказала ей о последних арестах и своих тревогах. Ада согласилась сходить на ее квартиру и принести гражданскую одежду для Дубовского. Здесь от польской семьи Ищука, жившей в квартире с Ядвигой, Ада узнала, что после ухода Дубовского и Ядвиги на квартиру еще раз приходили гестаповцы. Они были очень корректны, не кричали и ничего не обыскивали, только спросили Дубовского. Ищуки ответили, что он ушел в город. Гестаповцы немного подождали и так ни с чем и уехали.　

Было ясно, что за квартирой установлена слежка, которая облегчалась тем, что окна квартиры Дубовского выходили в соседний двор, где проживал агент немецкого гестапо.　

Такие неприятные новости принесла Ада. Оставаться у нее также было рискованно. Офицер — постоялец — мог вернуться в любую минуту. К тому же появление новых людей в доме Ады обеспокоило соседей. Дубовский быстро снял немецкую военную форму и надел гражданский костюм. Переодеваясь, он обнаружил, что Ищук второпях забыл передать ботинки. Было новое пальто, костюм, шляпа, но не было обуви, которая должна заменить немецкие сапоги. Делать было нечего, пришлось в таком виде отправиться в село Тюткевичи. Здесь у подпольщиков была запасная квартира, снятая у Ядвигиной землячки Лели.　

Село Тюткевичи примыкало к городу. Городская улица Уланская переходила в сельскую. И до сих пор тут было спокойно. Но тревога города за последние дни стала тревогой и села. На улице часто появлялись патрули, в домах устраивали обыски. Дом Лели оказался ненадежной защитой: он стоял на пустом дворе без всяких надворных построек.　

К вечеру в понедельник решили опять перейти на новое место — к акушерке Анне Филипповне Фроловой.　

^{Дом в селе Омит — место явки подпольщиков.}　

Анна Филипповна, уроженка Москвы, попала на Волынь в первую мировую войну сестрой милосердия. Здесь вышла замуж, построила домик на окраине Ровно. Фролова пользовалась всеобщим уважением местного населения, ее называли «файным» доктором («файный» — хороший. — Прим. авт.). Днем и ночью вызывали ее к больным, увозили принимать роды, женщины часто посещали ее и на дому. За несколько дней до нападения гитлеровцев в гости к Фроловой приехала из Москвы сестра Варвара с мужем. Эвакуироваться они не успели. Вскоре муж Варвары умер. Не было мужа и у Анны Филипповны. В доме остались только две женщины — русские патриотки. У них часто собирались подпольщики, которые уходили в партизанский отряд.　

Когда Анну Филипповну попросили укрыть у себя Дубовского, она охотно согласилась.　

По партизанским правилам подпольщики сопровождались так: впереди шел проводник, за ним на известном расстоянии тот, кому показывают дорогу.　

Леля смело вышла на улицу и направилась к домику Анны Филипповны. За ней вышел Дубовский. Проходя огород, он натолкнулся на патруль. Солдаты шли парами с автоматами. Деваться некуда, бежать бессмысленно. Вся надежда на личную выдержку. Дубовский замедлил шаг, чтобы пропустить патруль, но солдаты уже остановились и потребовали документы.　

— Я больной.　

— Покажи освобождение.　

Дубовский медленно, не поднимая головы, подал медкарту и рецепты, выписанные Козловой. Внушительный штамп немецкой больницы успокоил патруль.　

— Пожалуйста, — проговорил гитлеровец, возвращая документы и делая разрешающий жест рукой.　

Во дворе Дубовского встретила Анна Филипповна: Пойдемте на чердак.　

Там были сложены доски так, что образовали пустоту в середине. Когда Дубовский влез в эту дыру, Анна Филипповна сказала:　

— Ночью я вас заберу в комнату.　

Лежать было неудобно и холодно. Серые ноябрьские дни казались бесконечными. Моросил мелкий дождь, уныло постукивая по железной крыше, иногда налетал ветер, густо поливая тесовую шалевку. А когда дождь затихал, наступала томительная и тревожная тишина, обостренный слух улавливал далекие шаги прохожих.　

Пробираясь через сарай, Анна Филипповна приносила еду — чашку кофе с хлебом и кусочком сала, садилась на доске и рассказывала городские новости. От нее же Дубовский через связных узнал, что в городе оставались еще партизаны-подпольщики, продолжавшие борьбу против оккупантов.　

Враг неистовствовал, выискивая подпольщиков. Однако подполье продолжало жить и действовать. В те дни, когда жители города узнавали весть о каком-либо новом ударе по врагу, грузная пожилая женщина взбиралась на чердак легко, ее лицо сияло улыбкой. Передавая кофе, она говорила:　

— Вы слышали вчера взрыв — вокзал взорвали, что там только творилось: крики, стрельба, оккупанты бежали как очумелые.　

Находясь на окраине города, на чердаке небольшого домика, Дубовский рвался к активным действиям. Но для этого нужно было установить связь с товарищами.　

Подходил конец ноября. С каждым днем становилось все холодней. Дули сильные ветры. Ночью скрежетала и гремела железная крыша, без движения ноги мерзли, покраснели воспаленные глаза.　

Но вот подпольщице Зосе Савицкой поручено организовать переход группы подпольщиков в партизанский отряд. Работая санитаркой в Тюткевичской больнице, Зося была связана с партизанской группой и по ее заданию подготавливала людей к отправке из города, ходила на связь.　

Переодетый в одежду сельского парня, обросший бородой Дубовский, обходя главную улицу, пришел на улицу 1 Мая. Вместе с ним пришла Ядвига. Новак был уже там.　

— О, вас бы теперь и родная мать не узнала, — сказал Терентий Федорович, смеясь и пожимая ему руки. Он всегда был весел, даже в критические минуты.　

— Ну вот, — продолжал он, — повоюем еще в лесу. Тут оставаться больше нельзя.　

Скоро пришел проводник и повел группу окольными путями на северо-западную окраину города. Он потребовал идти длинной цепочкой, на расстоянии видимости. Впереди шел проводник, за ним Новак, за Новаком Дубовский и Ядвига, а за ними еще несколько человек.　

Когда вышли за город, в овраге у села Городок Новак сказал:　

— Теперь можем отдохнуть. У нас еще есть время. Отсюда пойдем по пашне прямо на село Хотинь. У переправы нас будут встречать.　

На этой переправе не раз были случаи, когда националисты нападали на партизан и после мучительных пыток расстреливали их. Поэтому Медведев прислал для встречи ровенских подпольщиков целый взвод партизан с автоматами и пулеметами.　

Партизаны провели подпольщиков по лугам к реке. Переправившись через реку и пройдя село, командир взвода партизан попросил всех зайти в крайнюю хату, у леса. Старик хозяин встретил партизан очень приветливо. Он, видно, был уже знаком с командиром.　

Командир отдал распоряжение о расстановке постов и, улыбнувшись подпольщикам, сказал:　

— Ну, а теперь можно и поесть.　

Из сумок достали лепешки, куски сала и колбасы. Подпольщики были удивлены, наблюдая за тем, как на столе росли и росли кружки копченой колбасы, принесенной партизанами из лесного лагеря. Хозяин добавил к этому буханку хлеба, достал молока. Командир посмотрел на удивленные лица подпольщиков и сказал:　

— Как вас там оккупанты кормили, я не знаю, а тут, пожалуйста, кушайте; чем богаты, тем и рады. А потом сразу же спать. Вид у вас незавидный.　

Подпольщиков разбудили перед рассветом, когда все уже было приготовлено к походу на «маяк».　

Это была первая ночь, когда подпольщики спали спокойно. Они вышли в поход бодрыми, усталости как не бывало.　

Лесные дороги, партизанские тропы, переправы, хутора и снова дорога, но это была дорога в отряд.　

Вечером подпольщики пришли на «маяк» — промежуточную базу между отрядом и городом Ровно.