Огненный лес

С БОЕМ НА ПЕРЕПРАВУ

Несмотря на то что шел уже 1943 год, когда и на оккупированной территории хорошо было известно о разгроме немецких армий в битве на Волге, фашистская пропаганда продолжала распространять несусветную ложь, на редкость злобную и глупую. В издаваемых оккупантами газетах и листках писалось, что Красной Армии больше нет, что повсюду в стране голод и люди умирают на улицах, что заводы стоят и земля перестала родить.　

Но скрыть истинное положение дел на Восточном фронте было уже невозможно. Поэтому даже в официальной гитлеровской печати для местного населения нет-нет да и появлялись сообщения вроде таких: «Тяжелые бои с советами на севере от Курска…», «Тяжелые бои в воздухе и на земле» или «…немецкая армия планово оставляет из стратегических соображений некоторую часть восточных просторов, все глубже втягивая за собой врага в совершенно опустошенную и безлюдную территорию. Большевиков ждет впереди катастрофа».　

Ассортимент лживой стряпни гитлеровской пропаганды был довольно разнообразен, случались и прямые провокации.　

Как-то в отряд попала листовка, озаглавленная «К советским партизанам и партизанкам!». «Гитлеровские изверги, — говорилось в этой листовке, — причиняют советскому народу много горя и слез. Наши города и села разрушены, народное имущество разграблено и уничтожено. Но советский народ не склонит головы перед любым врагом и не станет его рабом…» А дальше следовал неожиданный вывод: «Партизаны и партизанки! Советское командование готовит большое наступление. Как только наступит зима, реки и озера покроются ледяным покровом, начнется большое наступление советских войск на Варшаву и Берлин. Сейчас задача партизан — накапливать силы и запасы, создавать резервы, не производить мелких боевых операций, ждать нашего сигнала». В конце подпись: «Командующий армией прорыва».　

Дескать, сворачивайте партизанскую борьбу, откажитесь от боевых операций!　

Эти трюки, конечно, были рассчитаны на очень недалеких людей. Партизаны только диву давались, за каких простаков принимают их фашисты.　

Понятно, что нельзя было не учитывать особенностей Полесья. Его население, да и население всей Западной Украины, длительное время подвергалось усиленной «идеологической» обработке геббельсовских лжецов и их слуг — продажных украинских националистов. Все эти бандеры, мельники, бульбы, агенты предателя польского народа Миколайчика всячески стремились натравить украинцев на поляков, поляков на украинцев, помешать объединению их сил для совместной борьбы против гитлеровских оккупантов.　

Предатели польского и украинского народов не только силой, но и при помощи лживой пропаганды пытались сделать все возможное, чтобы помешать успешным действиям партизан и продвижению на запад частей Красной Армии. Отсюда понятны значение правдивого советского слова и та роль, которую призвана была выполнять подпольная газета. Опрокидывая ложь и клевету гитлеровской пропаганды, партизанские газеты и листовки разносились по городам и селам и вселяли в людей глубокую уверенность в победе.　

…В штабе оперативное совещание. Присутствуют командиры и комиссары партизанских отрядов. Василий Андреевич Бегма говорит о предстоящей боевой операции:　

— На Горыни переправа готова и усиленно нами охраняется. Навели ее партизаны двух отрядов с помощью крестьян. Противник находится на Колковском мосту и на станции Белой. Следовательно, переправляться придется под перекрестным огнем. Разведчики, побывавшие сегодня днем на Горыни, были обстреляны с моста и со стороны станции. Но все равно будем переходить на правый берег Горыни, таково задание…　

План в общих чертах был таков: по сигналу красной ракеты в 23 часа подвижные группы во взаимодействии с отрядом Каплуна нападут на станцию Белую и, завязав бой с фашистами, отвлекут их. Воспользовавшись этим, остальные отряды в двух километрах южнее пересекут железную дорогу и выйдут к переправе. Прикрывать переправу будут отряды, которые ее строили.　

Оставшееся время используется для подготовки к броску через реку. Партизаны кормят лошадей, смазывают колеса повозок: на марше необходима полная тишина. За курение — строжайшее наказание. Медики готовят перевязочный материал, в отряды выделены санитары. Для связи с подрывниками, ушедшими на задание в район Сарн, Олевска, Ровно и Ковеля, в селе Озеры оставлены «маяки».　

…К пяти часам дня партизаны прошли село Шахи, последний населенный пункт на пути к реке Горынь. До железной дороги осталось километров десять.　

Как было условлено, на повороте, возле сторожки лесника, встретились с партизанами отряда Каплуна. Сверили часы.　

То, что партизаны готовились к переправе, для гитлеровцев не являлось секретом. Они не могли не видеть, как строилась переправа, но не знали, когда именно это произойдет.　

Быстро спустились сумерки. В лесу стало совершенно темно. Голова колонны выдвинулась на опушку и остановилась возле разрушенной смолярни. Отсюда до самой станции Белой местность открытая — ни единого кустика. Гитлеровцы все вырубили. Движение происходит в полной тишине. Нервы у всех напряжены.　

Как ни стараются люди, все же тишину нарушает то фырканье лошади, то скрип колес, то вдруг загремит плохо привязанное к телеге ведро.　

Неподалеку от реки — хуторок. Бегма подъехал к вросшему в землю домику и спросил хозяина:　

— Давно были немцы?　

— Були сьогодни, забрали хлиб, курей и подались знов на станцию.　

Полным шагом колонна двигается в обход станции. Идти напрямик невозможно. В страхе перед партизанами оккупанты кругом повалили лес и всю дорогу через небольшие промежутки преградили завалами и заминировали.　

Вот и переезд. Возле сбитого шлагбаума чернеет будка путевого обходчика. Чувствуется, что враг где-то совсем рядом.　

Подскочив на рельсах, миновала переезд редакционная повозка. Сразу за переездом дорога стала хуже: глубокий песок. Лошади тянули еле-еле, а связные, то и дело проезжая мимо, подгоняли, бросая на ходу одно слово: «скорее!».　

Ездовые нахлестывали лошадей, и животные, будто чувствуя опасность, напрягали все силы. Труднее было с волами. Их ничем не проймешь, поэтому часто рядом с ними впрягались люди.　

Взвилась красная ракета, и мгновенно тишина сменилась ураганным пулеметно-автоматным огнем. Это вступило в бой прикрытие. Огненными точками рассекали темноту трассирующие пули. Гитлеровцы открыли огонь из минометов. Но впереди уже блеснула долгожданная река. Скрылось в крутой балке замыкавшее колонну стадо коров — живая мясная база партизан. Колонна благополучно проскочила дорогу, и часть партизан уже устремилась на противоположный берег.　

А позади усиливался бой. Переправой руководил Бегма. Около него была группа помощников — Федоров, Кизя, Повторенко, Тимофеев, Корчев.　

Все шло организованно, без задержки. Разве только с артиллерией, как всегда, возникли трудности. Переправа пушек по непрочному настилу из скрепленных бревен стоила огромных, поистине нечеловеческих усилий. Под тяжестью орудий бревна раздвигались, колеса попадали в образовавшиеся щели и уходили в воду. И все же пушки и зарядные ящики были переброшены на другой берег.　

Фашисты, не жалея боеприпасов, безостановочно били из минометов и орудий, но снаряды и мины ложились значительно дальше переправы. Батареи врага стреляли вслепую, без корректировки, и потому не причиняли вреда.　

До наступления рассвета вся колонна переправилась и скрылась и лесу. Здесь был устроен короткий привал. Верхом прискакал секретарь подпольного обкома комсомола Леня Смирнов с и известием о том, что тяжело ранена пулеметчица Маруся Плющик, прикрывавшая отряд правее переправы. Погиб геройской смертью боец Фомичев. Он оставался в дозоре до последней минуты и, окруженный врагами, подорвал себя гранатой.

^{Переправа через Горынь.}

На место привала прибыли из арьергарда Бегма, Федоров, комиссар Кизя, начальник разведки Тимофеев. Вид у них был усталый, но довольный — переправа удалась. Прикрытие так зажало гитлеровцев, что они не посмели сунуться к мосту через Горынь.　

Еще не улеглось возбуждение, все оживленно разговаривают, обмениваются впечатлениями. Но вот подана команда строиться. Выслана вперед конная разведка. Впереди маршевой колонны идет головная походная застава. По обеим сторонам боковое охранение.　

Приходит первая радостная весть. В районах, куда направляются партизаны, народ их ждет. Сразу же после переправы через Горынь десятками, а потом и сот　

нями стали стекаться крестьяне из окрестных сел и хуторов, многие с оружием, с запасами продовольствия — партизанское пополнение.　

— Откуда, товарищи?　

— Из Удрицка. Может, знаете село над Горынью? Услышали стрельбу. Кому еще быть, как не партизанам, мы и пошли, — отвечает крестьянин лет пятидесяти.　

— А где же такую ржавую винтовку выкопали?　

— Еще с семнадцатого года, с тех пор, как воевал с немцами. Пришел с фронта, запрятал, чтобы польские паны не забрали.　

— А семья где, жена, дети?　

— Послал в корчи[1]. А то придут оккупанты — убьют, хату сожгут. Все село в лес ушло…　

Партизаны вошли в Сварицевичский лес, откуда теперь им предстояло продолжать свою боевую работу.　

…Темная ночь. Очередной привал. Безмолвный лес ожил. То там, то тут раздаются людские голоса.　

Весело потрескивая сучьями, запылали костры. Пока в казанах варится кулеш, партизаны разговаривают, шутят, тихо поют любимые песни: «Реве та стогне», «Розпрягайте, хлопци, кони», «Прощай, любимый город». У костра вся партизанская жизнь: эпизоды последних столкновений с врагом, фронтовые воспоминания. У костра читают письма, рассказывают о пережитом.　

В закоптелом ведре кухарка Лена, прозванная в шутку «веселый чубчик», варит юшку. Вокруг костра уютно разместились бойцы. Николай Уманец, опустившись на колени, не сводит глаз с закипающей юшки. Виктор Тимофеев, щурясь, ломает ветки и подбрасывает их в огонь. На корточках сидят Корчев и Бегма и о чем-то негромко беседуют. Только радист Ваня Морозов, запрокинув голову, лежит на траве, устремив свой взор в ночное небо. Приятно смотреть, как блики огня, то поднимаясь, то опускаясь, освещают сидящих вокруг костра людей, стоящие в отдалении возы и как из тьмы вырисовываются головы лошадей, которые проворно жуют сено, поблескивая глазами.　

— Микола, добав вогню, щоб виднише було, я юшку подам, — крикнула Лена. Она разлила в котелки и миски вкусно припахивающую дымом костра юшку.　

После ужина партизаны, сидя у костра, стали вспоминать, где застала их война. Попросили рассказать и Бегму.　

— У меня 22 июня связано с этими местами, — начал свой рассказ Бегма. — В субботу я был в Рокитно, там состоялось заседание райкома. Сидели в райкоме до позднего вечера, советовались, как лучше наладить разработку в каменных карьерах. Помню, в ту ночь долго не мог уснуть. Наконец одолел сон. Проснулся от сильного стука в дверь. На пороге стоял железнодорожник и, задыхаясь от волнения, говорил:　

— Там… скорей… война… на станции… война… к селектору.　

Я не сразу мог понять, в чем дело:　

— Вы не волнуйтесь. Скажите толком, что случилось?　

— Начальник станции сказал, что началась война. Идите к селектору.　

Я быстро оделся и направился в райком партии. По дороге встретил своего помощника Степана Качуру.　

Светало. У селектора ждал второй секретарь обкома Чучукало.　

— Василий Андреевич, выезжайте немедленно. Война. Немцы бомбят Луцк и Ровно.　

Я к начальнику станции. На подходе в сторону Ровно ни одного поезда, ехать машиной далеко, надо объезжать болота. К счастью, нашлась автодрезина. По пути мы остановились на несколько минут в Сарнах. Здесь уже знали, что началась война.　

В Ровно я попал к девяти часам утра. Станция была запружена воинскими составами. Из вагонов выносили раненных в первом бою. Город пылал. На улицах первые жертвы бомбардировочного налета. Меня лихорадило, как в горячке. Я не мог взять себя в руки. Не мог понять, что произошло. Ошибка? Но какая же это ошибка, когда разрушены дома, полыхают пожары, на тротуарах и мостовых трупы людей.　

В обкоме я застал партийный аппарат и руководителей многих организаций. Секретари обкома Чучукало и Пономаренко сообщили, что несколько раз звонил испрашивал меня секретарь ЦК Бурмистенко.　

Я позвонил в ЦК и попросил соединить с Бурмистенко. Нас соединили.　

— Михаил Алексеевич? Это я, Бегма, здравствуйте!　

— Бегма?! Здравствуйте. Каково положение в Ровно?　

— Бомбят город. Горит много зданий. Есть жертвы.　

Выслушав меня, Бурмистенко сообщил, что на рассвете фашисты бомбили Житомир, Киев, Севастополь. Одессу и что уже идут кровопролитные бои с гитлеровцами.　

— Надо организовать истребительные батальоны, возьмите под охрану все важные объекты, почту, телеграф, банк, готовьте людей и ценное имущество для эвакуации, — предложил Бурмистенко.　

В течение дня несколько раз звонили из ЦК. Я докладывал, что делается в областном центре. Между тем положение становилось все более и более угрожающим.　

Шел третий день войны. Город представлял собой жуткое зрелище. Клубы черного дыма заволокли Ровно. Местные пожарные команды при участии противовоздушных команд, не обращая внимания на авиабомбы, самоотверженно тушили пожары. Но им было трудно справиться с огнем. Возникали все новые и новые очаги пожаров. Стены домов рушились, загромождая улицы.　

Еще одна тревожная ночь. Было слышно, как двигались войска. В основном — на Клевань, по направлению к Луцку и по Дубновскому шоссе.　

По дорогам шли бесконечные толпы беженцев, одни с вещами, другие без них, кто в чем был. Вокзал забит эшелонами. Пассажирские поезда отменены.　

Встал вопрос о деньгах. Люди уходили в армию, требовались расчеты с эвакуированными. Вызвал в обком управляющего банком, спрашиваю: «Деньги в банке есть?» Он отвечает:　

— Василий Андреевич, банк денег для расчета не имеет.　

— Но деньги есть? Я вас спрашиваю: деньги в банке есть?　

— Есть, но требуется разрешение Госбанка СССР.　

— Но разве мы можем ждать разрешения, когда нам сегодня же нужны деньги. Поймите, люди уходят в армию. Надо эвакуировать женщин и детей. Надо вывозить ценное имущество и оборудование. Вы понимаете, что это значит? Вы понимаете обстановку?　

— Все понимаю. Но нужно разрешение, — настаивал на своем управляющий банком.

Пришлось звонить в Киев, к Бурмистенко. Разрешение было дано. Однако управляющий банком настаивал на том, что он может выдать деньги только с разрешения Москвы. Бомбежка, начавшаяся во время нашего с ним разговора, сделала его более уступчивым. Одна бомба разорвалась так близко, что из окон посыпалось стекло. Теперь мои слова о том, что в Ровно уже фронт и ждать в такое время указаний сверху бессмысленно, подействовали.　

— Хорошо, банк деньги выдаст, — сказал управляющий, но все же добавил: — Только дайте письменное распоряжение.　

Приближался критический момент. В районе Луцка и Дубно уже шли тяжелые танковые бои.　

Обком партии переселился в здание на Красноармейской улице. Люди трудились самоотверженно. Каждый чувствовал свою ответственность за судьбу Ровно, тем более что город уже стал прифронтовым. На главных участках были коммунисты. В это трудное время никто не думал о себе.　

Гитлеровцы продолжали развивать наступление и к 27 июня с трех сторон подошли к Ровно. Военное командование информировало, что положение ухудшилось — со стороны Тютковичей завязались уличные бои.　

Обком и облисполком выехали в Гощу. С тяжелым чувством покидали город, менее чем за два года Советской власти выросший, похорошевший и ставший теперь, за несколько дней войны, совершенно неузнаваемым.　

Через час мы прибыли в Гощу — небольшое местечко, недалеко от Горыни. Отсюда позвонил в ЦК КП(б)У.　

Уточнив обстановку, ЦК партии потребовал от нас принять все меры для эвакуации из города населения. И еще одно задание ЦК — немедленно подобрать группу товарищей для подпольной работы и организации партизанских отрядов. Это должны быть проверенные люди, обладающие бесстрашием, находчивостью и выдержкой. Очень желательны среди них местные товарищи, знающие область, людей, язык, нравы и быт.　

После телефонного разговора с ЦК партии Украины в Гоще в старинном парке провели заседание обкома. Земля вздрагивала от взрывов авиабомб. Даже сюда, в глубь старинного парка, доносился непрерывный гул автомашин, телег, двигавшихся по шоссе Ровно — Киев.　

Я сделал краткое сообщение, разъяснил обстановку. Товарищи сразу поняли важность и необходимость задания осоздании подполья. Мы подобрали для подпольной работы группу коммунистов. Каждая кандидатура всесторонне обсуждалась. Интересный случай произошел тогда с Терентием Новаком. Вы его знаете, он через отряд Медведева информирует нас о положении в Ровно. Терентия Новака было решено оставить в областном центре как представителя подпольного обкома. Мы исходили из того, что он уроженец Гощи, опытный подпольщик, активный борец с польской шляхтой и за это дефензивой[2] был осужден на 30 лет тюремной каторги и заключен в Люблинскую крепость, откуда его освободила Красная Армия. Вызывали Новака, его нет. Искали его в Гоще, в соседних селах — не нашли. И вдруг на другой день Терентий Новак явился сам. Вид у него был ужасный: заросший, в стареньком в заплатах костюмчике. Оказывается, по пути в Гощу военные задержали его, приняв за шпиона. Хотели расстрелять. Спасло то, что наутро его привели на допрос к заместителю начальника облуправледия НКВД, который хорошо знал Новака лично. Я рассказал Терентию о решении обкома. Терентий Новак согласился.　

На следующий день, 28 июня, мы простились с товарищами, остающимися для работы в подполье, пожелали им добрых успехов. В тот же день фашисты заняли Ровно. Из Гощи обком вместе с отступающими частями переместился в Житомирскую область. Через несколько дней меня вызвали в ЦК.　

Я начал было просить послать меня к оставленным товарищам, но секретарь ЦК КП(б)У Михаил Алексеевич Бурмистенко не согласился:　

— Нет… нет… Всему будет время, а сейчас надо делать то, что поручит ЦК партии. Если обстановка изменится, не исключена возможность, что вас направят в Ровенскую область для организации партизанской борьбы. Но это в будущем… Через некоторое время это будущее пришло…　

Рассказчик замолчал, а затем, поднимаясь с земли, сказал:　

— Ну что ж, пора собираться в дорогу, передохнули, и хватит. Позовите начальника штаба!　

Костер догорал. Небо просветлело. Близился рассвет.