Огонь Менестреля

Глава 15

На лице американского сенатора Сэмюэля Райдера было прекрасно отработанное выражение задумчивого превосходства, когда он поверх орехового стола смотрел на кресло, обитое темно-красной кожей, в котором сидел помятый, пепельно-бледный, усталый, старый Хендрик де Гир. От него несло потом и джином. Райдер не испытывал к нему ни капли сочувствия. Помощники предлагали ему вызвать охрану — даже настаивали на том, чтобы он разрешил им позвонить, — но сенатор отказался. Он приказал, чтобы де Гира припустили к нему в офис — в тихое, казенное обиталище одного из американских сенаторов.

Офис находился в том же кабинете, где раньше сидел Сэмюэль Райдер-старший, долгое время занимавший сенаторское кресло от штата Флорида. Сэм, после того как сам был избран в сенат, вынес отсюда все — стол, ковры, кресла, воспоминания. Все до последнего карандаша. Он оставил только портрет. Портрет был написан незадолго до смерти Райдера-старшего. Зловещий образ отца, детские голубые глаза и пугающая проницательность которого навсегда отпечатались в памяти знавших его людей, нависал над столом, за спиной сына, так чтобы Сэму-младшему не приходилось все время сталкиваться с ним взглядом.

— Вы точно знаете, что у Джоханнеса Пеперкэмпа не было камня? — переспросил Райдер, пытаясь скрыть панику, охватившую его после краткого, бесстрастного отчета Голландца о недавних амстердамских событиях. — Он должен быть у него!

— Я тоже так думал, — спокойно возразил Голландец.

Ты убил его? Райдера жег этот вопрос, но он не задал его, сказав себе что технические детали работы де Гира его не касаются. Он облизнул пересохшие губы и провел пальцем по краю полированного стола из орехового дерева. Он избегал бесстрастного, проницательного взгляда Голландца, словно это могло оставить его в стороне от событий, запущенных им самим.

— Тогда у кого же он? — спросил Райдер.

— Ни у кого. Менестрель потерян — если он когда-либо существовал.

Райдер захлопнул записную книжку.

— Он должен существовать, и никак не мог потеряться!

— Почему? Потому что вам так хочется?

— Проклятье! Вы хоть понимаете, что это значит?

Голландец устроился в кресле поглубже; казалось, он в любой момент может заснуть — или умереть. Он уже был свободен от всех обязательств.

— Это значит, что вам придется разработать другой план, чтобы достать деньги для Блоха, — сказал он. — Вы — умный человек, сенатор Райдер, и что-нибудь придумаете. Теперь, когда нет Рахель Штайн, вы уже не можете командовать мной. Даже если бы я знал, где найти Менестреля, я больше не считаю себя обязанным искать его для вас. Если бы я узнал о ее смерти раньше, то ни за что не поехал бы в Антверпен.

— Не думаю, что это единственная причина, заставившая вас сотрудничать со мной. Несомненно, это повлияло на ваше решение, но Пеперкэмпы были вашими друзьями…

— Это было очень и очень давно. Боюсь, что сейчас они с радостью узнали бы о моей смерти. Вы помните, что вам рассказала обо мне Рахель Штайн. Все это правда.

— Вы убили ее? — вдруг низким, охрипшим голосом спросил Райдер. И тут же пожалел об этом. Как у него повернулся язык произнести подобное обвинение?! Почему он не может оставаться таким же бесстрастным и невозмутимым, как де Гир? Или каким всегда был Мэтью Старк? Стальной мужик. Если уж приходилось лететь, то их парни всегда предпочитали Старка. Его мастерство, чувство ответственности, железные нервы, надежность высоко ценили люди, которых он перевозил, которых выручал, которым помогал в бою. К Райдеру они никогда не относились с таким уважением, и ему пришлось примириться с этим.

Голландец вытащил сигару, маленький перочинный ножик и с наигранным отчаянием покачал головой.

— Вы принимаете меня за человека, который способен убить старую женщину, подставив ей ножку в гололедицу? — Он вздохнул, ловко отрезал кончик сигары, положил нож в карман и сунул сигару в рот. — Когда погибла Рахель, я сидел в вашей машине. Мне незачем было убивать Рахель Штайн. Я и без того слишком многим ей навредил.

Райдер обхватил голову и яростно потер лоб, стараясь собраться с мыслями.

— Значит, это был несчастный случай.

Хендрик де Гир, держа в губах незажженную сигару, засмеялся. Его смех звучал холодно и неприятно.

— Вы — идиот, сенатор Райдер. Наивный, опасный идиот. У вас не хватает фантазии представить, что кроме меня это могли сделать другие. Это ведь вы рассказали сержанту Блоху о Рахель, не так ли? А ему ничего не стоит устроить, чтобы старая женщина поскользнулась на льду. Это ненамного сложнее, чем шантажировать какого-нибудь сенатора.

— Здесь нет никакого шантажа, — резко возразил Райдер. — Я помогаю Блоху создать мощный кулак для утверждения свободного…

— О-о, бросьте это, сенатор. Я прожил на свете очень-очень много лет. Не стоит оправдываться передо мной. Что вы рассказали Блоху?

Райдер ответил не сразу. Он некоторое время сидел неподвижно, стиснув руки и пытаясь справиться со злостью и отвращением, которые вызывал в нем Голландец. Сейчас очень важно не пороть горячку. Он спрашивал себя, что имеет смысл рассказать Хендрику де Гиру, а с чем он может справиться сам. Как отреагирует Голландец, если Райдер полностью передаст ему разговор, состоявшийся у него с Блохом?

Де Гир был спокоен. И как всегда от него невозможно было что-то утаить.

— Вы рассказали ему все. Так?

— Я не…

— Не лгите мне! — Голландец не повысил голоса, но напрягся, подавшись всем телом вперед. Его пронзительные голубые глаза потемнели, он мгновенно отбросил в сторону невозмутимость. — Вы рассказали Блоху о Менестреле?

— Мне не оставалось ничего другого. Как вы не понимаете? Послушайте, де Гир, вы ведь знаете Блоха. Ему нужен этот алмаз. Вы должны достать его, поймите. Если вы не… Господи! Если вы не сумеете, он сам будет искать его. Вы этого хотите?

— Это не мои проблемы, — с нескрываемым презрением сказал Голландец, поднимаясь с кресла.

Райдер едва удержался от того, чтобы не вскочить и не удержать его. Его опять снедала нерешительность, он чувствовал внутри саднящую пустоту; она появлялась всякий раз, когда он не знал, как поступить.

— Мне не остановить Блоха. Он найдет этих Пеперкэмпов. Он не отстанет от них, пока не убедится, что у них нет алмаза, или пока не получит его. А может, будет ждать, что этим займусь я, хотя мне решительно не хочется впутываться в это дело. Вы не можете допустить этого! Де Гир! Ради Бога, помогите мне!

Хендрик де Гир прикурил, затянулся и бросил спичку на стол сенатора. Она пустила дымок и потухла, оставив отметину на блестящей поверхности. Комнату заполнил удушливый аромат сигары. Голландец нехотя посмотрел на Райдера и улыбнулся.

— Нет, я помогу себе.

Элис Фелдон не проявила никаких признаков радости, когда в отдел новостей ввалился Мэтью Старк. Она, с очками на лбу и с ногтями цвета африканской фиалки, стояла за своим столом. Старк явно пробыл в Антверпене всего несколько часов. А она только что имела наверху беседу с парнями из финансового управления, которые были недовольны тем, что Старк шляется где хочет, транжирит деньги газеты, а никаких подвижек со статьей — неважно, большой ли, средней или маленькой — нет.

— Вы же сами говорили, чтобы я дала ему шанс, — сказала им Фелди. «Так что сами теперь и расхлебывайте», — чуть не добавила она.

Да, сказали бы они, но известно ли ей, сколько стоит поездка в Бельгию?

Старк прошествовал мимо ее стола. Его черная кожаная куртка была расстегнута, под ней виднелась черная рубашка из саржи. Сегодня, видимо, разнообразия ради, он был в других штанах, из плотного вельвета. Ну и, конечно, в этих чертовых ботинках. Элис попыталась представить его в мокасинах, но ей это не удалось. Его небрежность в одежде была почти вызывающей. Но она знала, что он не задумывается о подобных вещах. Ему наплевать, какое впечатление он производит на людей.

— Я думала, что ты в Антверпене.

— Я и был там.

— Ну и?..

Его темно-карие глаза пытались пронзить ее насквозь.

— Ну и вернулся.

— Скотина, — взорвалась она, не испугавшись его взгляда. — Чтобы через час у меня на столе лежал отчет о поездке. Тебе нельзя верить, Старк.

— Зиглер здесь?

— Забудь о нем. Он больше не будет гнуть на тебя спину. У меня не так много людей, чтобы я могла позволить им всем работать над статьей, которой конца не видно. Если докажешь, что у тебя действительно есть что-то важное, то я дам тебе все необходимое. Мне нужны, наконец, хоть какие-то факты. А если их нет, крутись сам.

— А, вот он, — сказал Старк так, словно не слышал, о чем она говорила. Все это время он вертел головой, оглядывая большую, просторную комнату. — Вижу. У тебя божественные ногти, Фелди. Ты с ними — вылитый дракон.

Фелди, пряча руки, нервно подвинула под собой стул.

— Старк, прекрати! Я говорю серьезно.

Его губы медленно расползлись, и он, показав зубы, улыбнулся ей одной из своих обезоруживающих улыбок.

— Ты всегда так серьезна, Фелди. Расслабься.

— Если ты и на этот раз не напишешь статью, то получишь пинка под зад и вылетишь отсюда. Имей в виду.

— Подумаешь, напугала, — сказал он.

Он не торопясь направился к массивной копировальной машине, за которой с задумчивым видом стоял Аарон Зиглер; он заряжал ее бумагой и явно скучал. Этот новоиспеченный репортер был в темном костюме, репсовом галстуке, белой рубашке и блестящих кожаных туфлях. Элис подозревала, что он живет не только на зарплату. Ежу понятно, что он не смог бы купить такую одежду на те деньги, которые ему платят в «Газетт». Он просиял, увидев Мэтью Старка, но, вспомнив разнос, устроенный ему Элис Фелдон, похоже, задумался, как усидеть между двух стульев, выражаясь фигурально. И боязливо покосился на Элис.

Она кивнула. В самом деле, почему бы и нет? Кто-нибудь другой может обслужить копировальную машину.

Тетя Вилли в стоптанных туфлях и поношенном пальто, с хозяйственной сумкой, которую она крепко держала под мышкой, слегка смахивала на контрабандистку, когда они с Джулианой проходили таможню в аэропорту Кеннеди.

— Где остановка автобуса? — спросила она.

— Мы можем взять такси, — сказала Джулиана, ведя ее за собой.

— Такси? Зачем? Здесь нет автобусов?

— Такси удобнее. Пойдемте.

Вильгельмина промолчала, но Джулиана чувствовала, что старуха не одобряет ее решения. Американцы — слишком экстравагантны и расточительны. Зачем племяннице тратить деньги на такси, если можно воспользоваться общественным транспортом? Тетя Вилли не придает значения материальному комфорту, как не обращает внимания на неудобства, связанные с автобусами и метро. Джулиане стало любопытно, что сказала бы тетка, если бы узнала, что в гараже у нее стоит спортивная машина. Она редко ездила на ней, разве только когда случалось вырваться в Вермонт.

Она вспомнила о Вермонте, о Шаджи. Сейчас, когда умер дядя, проблемы, стоявшие перед ней всего несколько дней назад, показались банальными.

«Когда я умру, — дядя Джоханнес говорил это своим обычным тихим, мягким голосом, — ты можешь поступить с Менестрелем так, как сочтешь нужным. Никто не скажет тебе, правильно ты делаешь или нет. Это будут только твои решения. Понимаешь, Джулиана?»

Но она так и не решила. Крупнейший в мире алмаз, загадки, которыми он окружен, его легенда, традиция Пеперкэмпов — все это оставалось для нее тайной за семью печатями. К горлу подкатил ком, когда она вспомнила тихий голос этого интеллигентного человека, вспомнила нежность и гордость, сиявшие в его глазах, когда он семь лет назад пришел к ней за сцену. Она вдруг почувствовала, что неразрывно связана с ним и, что бы она ни делала, как бы ни поступила, — он всегда будет с ней. «Ты последняя в роду Пеперкэмпов», — сказал он. С тех пор она ни разу не задумывалась об этом. Пеперкэмпы всегда оставались для нее чужими.

Она спрятала Камень Менестреля и попыталась забыть о нем. И, как дядя и просил, не сказала о нем ни матери, ни тетке.

Сейчас она опять не знала, что делать. Всю дорогу, пока они летели в Нью-Йорк, она снова и снова возвращалась к мысли, а не рассказать ли тете Вилли о камне — вдруг та что-нибудь посоветует ей. Но она устояла. Говорят, что из-за Менестреля гибли люди. И если она расскажет о нем тетке, то не подвергнет ли опасности и ее?

Значит, и мне угрожает опасность?

Несмотря на то, что Вильгельмина впервые была в Америке, путешествие, похоже, не производило на нее никакого впечатления, и, пока они ехали до Манхэттена, она ни разу не поинтересовалась окрестностями. Джулиана не стала докучать ей пояснениями. Ее тетка только переспросила бы: «Центр Мировой Торговли? О-о!»

Вильгельмина, откинувшись на драном сиденье, задумчиво насупилась.

— Как ты думаешь, этот твой репортер вернулся в Вашингтон?

— Не знаю. Может, и вернулся. Он, наверное, теперь примется за мою мать.

— От нее он ничего не добьется, — уверенно заявила Вильгельмина.

— Наверное, вы правы. По крайней мере мне никогда не удавалось вытянуть из нее хоть что-нибудь.

— Ладно, думаю, нам нужно будет просто выяснить, где он находится и что делает. Джулиана, этим займешься ты, а я повидаюсь с Катариной.

— Я? Тетя Вилли! Мэтью Старку не понравится, если я буду крутиться вокруг него.

— Ну и что?

— А то, что я не стану за ним бегать. Не собираюсь вилять перед ним хвостом, как собачонка!

— «Бегать»! Ах, какие мы гордые! Что-то я не совсем поняла насчет собаки с хвостом.

— Это неважно. Просто мне кажется, что нам лучше действовать вместе.

— Да? А что мы знаем такого, что обязательно должны действовать вместе?

— Вы с мамой знаете, кто такой Хендрик де Гир. Вы могли бы рассказать мне.

Тетя Вилли пренебрежительно фыркнула.

— И что это нам даст? Разве мы узнаем, где он сейчас? Нет, не узнаем. Разве догадаемся, что нужно было этому сенатору Райдеру? Нет, не догадаемся. Разве мы выясним, была ли гибель Рахель и смерть Джоханнеса Божьей волей? Нет, не выясним. Разве…

— Ладно, тетя Вилли. Я вас поняла. Но все равно считаю, что мама должна рассказать мне о том, что произошло в Амстердаме.

— Я тоже так думаю, но при чем тут я? Я не могу заставить ее.

— Тетя Вилли…

— Ты уверена, что этот водитель знает, как водят автомобиль? Ненавижу машины. Мне не хотелось бы, проделав такой путь, закончить свою жизнь на нью-йоркском хайвэйе.

Джулиана вздохнула и сделала еще одну попытку:

— Тетя Вилли…

— Но если это все же случится, — не сдавалась старуха, — просто кремируйте меня. Не надо тратиться на то, чтобы перевозить тело в Нидерланды.

— Вы невозможная женщина.

— Да, знаю. Но я всегда говорю то, что думаю.

— К сожалению, — сказала Джулиана.

От усталости и невезения у Мэтью Старка раскалывалась голова. Он в сотый раз упрекал себя, что проболтался Джулиане о своей поездке в Антверпен. Дразнить ее такими заявлениями — это все равно что собственноручно вручить ей билет и отвезти в аэропорт. Как же он не сообразил, что она запросто может рвануть за ним?

Но ему пришлось признаться себе, что, столкнувшись с нею у дома ее дяди, он испытал некоторое удовлетворение. Значит, она не такая уж самовлюбленная фифа, и ей вовсе не плевать на старика-огранщика, который случайно оказался ее родственником. Значит, она достаточно сильная и упрямая, раз готова рискнуть и постараться выяснить, что происходит.

Значит, перспектива столкнуться с ним в Антверпене ничуть не испугала ее.

Однако сейчас все это перестало походить на забавное приключение. Ее дяди нет в живых. Уже две смерти. Многовато, чтобы считать все простым совпадением, подумал Старк. И Рахель Штайн, и Джоханнес Пеперкэмп как-то связаны с Отисом Рэймондом и его проблемами. А еще — с Сэмом Райдером и Филиппом Блохом. Но как бы то ни было, Мэтью не может втягивать в это Джулиану Фолл и ее толстую, чудаковатую пожилую тетку. Хватит заводить ее своими расспросами.

Делайте все, что вам заблагорассудится, леди, но оставьте меня в покое и не лезьте в это дело.

Но Джулиане известно что-то о Камне Менестреля, подумал он. Ты уверен, что известно. Возможно, и ее тетка кое-что знает. К черту эмоции, тебе нужны только факты.

Мэтью упрямо мотнул головой. Он видел перед собой темные, прекрасные глаза Джулианы Фолл, которые расширились и налились слезами, когда он сказал о смерти ее дяди. Господи помилуй, она же пианистка. Пусть тешит себя своей Д. Д. Пеппер. Возможно, ему и не удастся уследить за всем, что она предпримет, но собой-то он может управлять.

И первое, что он сделает, это оставит ее в покое.

На стол Мэтью спланировал клочок бумаги.

— Я нашел некролог Пеперкэмпа, — с гордостью объявил Аарон Зиглер. — Там было всего несколько строк, в основном повторение информации из его досье, все это я уже показывал вам. Он умер от инфаркта в Амстердаме. Происходил из вымирающего рода высококвалифицированных резчиков алмазов, которые в своей работе не использовали лазеры и компьютеры. Был женат на Анне Виссер. Ее отец до войны работал в Амстердаме в Доме Ашера и был убит нацистами в Аушвице. Сама она умерла десять лет тому назад.

— Спасибо, — сказал Старк. — Огромное спасибо.

— Не за что.

— Ты не окажешь мне еще одну любезность?

Аарон в своих кожаных туфлях потоптался на месте.

— Ладно.

— Попробуй разузнать об отставном сержанте Филиппе Блохе. — Он протянул Зиглеру листок из записной книжки, на котором он, пока летел из Бельгии, черкнул несколько имен. — Можешь порасспросить парней, перечисленных здесь. Может быть, у них будет какая-нибудь информация.

— Вы хотите узнать о нем что-то определенное?

— Да. Я хочу знать, где он.

Дом, в котором жила Джулиана, оказался просто вызывающим, но Вильгельмина удержалась от комментариев, молча следуя за племянницей мимо швейцара в униформе через мраморный холл к сверкающему лифту, рядом с которым, приветливо улыбаясь, стоял лифтер. Джулиана объяснила, что Централ-Парк-Вест всегда был районом, где селились артисты, и она чувствует себя здесь уютно. Тут она может быть самой собой. Вильгельмина недоумевала — а кем еще можно быть? По ее мнению, дом походил скорее на музей или на королевский дворец.

А квартира! Столько замков, столько комнат! Джулиана сказала тетке, что та может выбрать себе любую спальню, какая ей понравится, кроме «голубой» и «розовой».

— В голубой сплю я, — сказала Джулиана.

— А в розовой?

— Это спальня моей подруги Д. Д., она, когда приезжает в Нью-Йорк, останавливается у меня. Она оставила в шкафу кучу своего барахла.

— О!

Вильгельмина исследовала квартиру. Она входила и выходила, входила и выходила. Она пересчитала шкафы, ванные комнаты, трельяжи, камины, картины, вазы. Обнаружив слой пыли практически на всем, что было в доме, она почувствовала себя уютнее. Видимо, вещи не много значили для Джулианы.

В конце концов она выбрала крошечную, скудно обставленную комнатку в конце квартиры. Это была самая маленькая комната. Джулиана, приняв душ, стояла в дверях с намотанным на голову большим белым полотенцем и улыбалась тетке.

— Тетя Вилли, это комната моей бывшей домработницы, — сказала она.

— Да? Она очень мила.

— Вы хотите повидаться с мамой сегодня?

— Конечно.

— Но вы понимаете, что вам вряд ли удастся поговорить откровенно в моем присутствии?

— Ты в любой момент можешь оставить нас. Давай, поторопись. Одевайся.

Джулиана оделась и вышла в гостиную к тетке гораздо быстрее, чем та ожидала. На ней был симпатичный мохеровый жакет, а на голову она повязала черный мохеровый шарф. Ее волосы были слегка влажными. На плече висела кожаная сумка.

— Остановка автобуса через дорогу, — сказала Джулиана. — Мы доедем до Пятой авеню, а оттуда пешком доберемся до Медисон-авеню. Если только вы не захотите взять такси.

— Меня устраивает автобус, — сказала Вильгельмина, застегивая пальто. Она кивком головы показала на сумку. — Что у тебя там?

Джулиана улыбнулась.

— Автобусные талоны.

Однако, когда они вошли в автобус, Джулиана вытащила два талона из кармана жакета. Вильгельмина презрительно хмыкнула. Уж лучше бы прямо сказала, чтобы она не совала нос не в свое дело, чем врать. Но Вилли промолчала, поскольку гораздо больше ее заинтересовал человек, который, прислонившись к стволу дерева, стоял на углу неподалеку от автобусной остановки. Это был крепкий, приятной наружности мужчина лет тридцати пяти, с упитанным лицом. На нем был широкий непромокаемый плащ и кепка из твида. Вильгельмина, выйдя из Бересфорда и переходя через дорогу, заметила, что он наблюдает за ними.

— Тетя Вилли, что-то случилось?

Джулиана достойно вела себя в Роттердаме, узнав о преследовавшем их нацисте. На Вильгельмину произвели впечатление ее выдержка и уверенность. И похоже, она ничуть не гордится этим, что тоже хорошо. Вильгельмина считала, что не стоит изображать из себя героя, когда душа уходит в пятки. Она по опыту знает, что это очень помогает, когда случается беда. Уж лучше иметь дело с самым отпетым трусом, не скрывающим своего страха, чем с трусом, который хорохорится до тех пор, пока действительно не запахнет жареным. Она терпеть не может бессмысленной бравады.

Но одно дело, когда тебя преследуют где-то в Европе, и совсем другое — когда следят за твоим домом. Вильгельмина помотала головой.

— Нет, ничего.

— Вы тоже видели его, да? Мужчину в широком дождевике?

— Да.

Джулиана улыбнулась, ее глаза блеснули.

— Просто роман Агаты Кристи. «Человек в широком плаще».

— Джулиана…

— Все в порядке, тетя Вилли. — Ее глаза зло сверкнули, и в них появилась решимость, удивившая Вильгельмину. Да, она выдержит все, что бы ни случилось, и не раскиснет. — Мы ему еще покажем.

В этом Вильгельмина не сомневалась.

Сержант Филипп Блох ворвался к себе и так наподдал по ножке подвернувшегося стула, что тот вылетел из-за стола. Блох вложил в этот удар всю долго сдерживаемую ярость. Он не сел. Он рвал и метал, он чувствовал, что вот-вот лопнет от ярости.

Идиот Райдер, думал он. Идиот! Сволочь!

Блох попытался успокоиться. Такие встряски вредны для здоровья; нужно проще относиться к вещам. Уж Райдер-то не станет ворочаться всю ночь с бока на бок. Он запросто отпустил Хендрика де Гира на все четыре стороны, и теперь, когда Джоханнес Пеперкэмп мертв, Райдер понятия не имеет, где сейчас Голландец и где находится алмаз.

Проклятье!

Тот самый Райдер, который ни черта не смыслит в людях, заявляет ему, что де Гир оказался обычным пьяницей, и он только что отпустил его. Голландец исчез. Блох не верил в это. Де Гир по каким-то своим причинам не убил Райдера и собирается и дальше иметь дело с этой скотиной. Каковы бы ни были эти причины, Блох проверит их сам. Он должен убедиться в том, что чертов Голландец не затеял своей игры.

— О, Господи! — проскрежетал он. — Ну почему я должен все делать сам?

Ведь это же так просто. Теперь, когда старика нет в живых, нужно добраться до остальных Пеперкэмпов. До Вильгельмины Пеперкэмп, Катарины Фолл, Джулианы Фолл. Проверить их одну за другой. Это несложно. Просто сказать им, что их брат и дядя распорядился передать Камень Менестреля одной из них. Значит, у кого-то из них он есть. Дать им понять, что он тебе нужен. Они будут отнекиваться, но нужно взять их за горло и сказать: «Дай мне Менестреля, а не то…» И одна из них отдаст. Вот и все.

Только без слюнтяйства. Нужно всегда помнить, что камень обязательно у кого-то из них.

Когда он будет у тебя в руках, ты его обработаешь, отшлифуешь и оценишь. А потом постараешься спрятать концы в воду. Как, например, с Рахель Штайн. Пустяковое дело. И его нужно провернуть, чтобы достигнуть главной цели. Чтобы поставить точку. Так же приходилось действовать во Вьетнаме.

Затем ты получаешь деньги за самый крупный, самый таинственный из необработанных алмазов — который теперь обработан, — и перед тобой открываются все двери.

Чтобы сделать дело, никак нельзя доверять этим кретинам.

— Сержант, тебе легко рассуждать, — ныл Райдер. Господи!

— Пойми меня. Тут шныряет Мэтью Старк. Ты же знаешь, что он думает обо мне.

То же, что и я, Сэмми.

Блох хрюкнул, немного успокоившись. Пожалуй, насчет Старка Райдер прав. Никому из них не хочется, чтобы этот сукин сын сел им на хвост и начал вставлять палки в колеса. Похоже, ему пора кое о чем договориться со «стальным парнем». Боже, кто бы знал, как он ненавидит все эти дурацкие клички!

Он сел за стол и снял трубку телефона.

Джулиана нашла мать, печально сидевшую в дальнем углу кухни. Перед ней стояла чашка с чаем. Тетя Вилли сообщила ей о смерти брата и ушла в зал, чтобы выпить кофе и перекусить, как она сказала. Но Джулиана поняла, что она просто хочет дать им возможность поговорить.

— Только не рассказывай о том господине в дождевике, — прошептала тетя Вилли.

Джулиана и не собиралась. Он преследовал их автобус, а теперь, когда они приехали, торчал на другой стороне улицы напротив кондитерской. Джулиана одновременно ужаснулась и пришла в восторг, когда тетка вдруг помахала ему.

— Может, позвоним в полицию? — спросила она.

— И что мы скажем? Что на Медисон-авеню стоит какой-то мужчина, который курит сигарету?

— Но он преследовал нас.

— Да, конечно. Но даже если нам удастся доказать это, то знаешь, что он скажет полиции? «Я поклонник Джулианы Фолл, она такая хорошенькая».

И она выразительно махнула широкой ладонью.

Они решили, что, раз ему так хочется, то пусть померзнет, дожидаясь их.

Катарина закусила губу, и слезы хлынули по ее бледному лицу, когда она увидела дочь.

— Слава Богу! О Господи! Я так волновалась!

«Она никогда не узнает об этом, — поклялась себе Джулиана. — Я не скажу ей. Я придумаю, как мне выпутаться из этих неприятностей. Она ничего не узнает».

— Все в порядке, — наконец произнесла Катарина.

— Мама, я…

Джулиана замолчала, будучи не в силах продолжать. Она не может сейчас мучить мать расспросами, та слишком потрясена, ее рана кровоточит. И есть ли у нее вообще право допытываться у матери о тех давних временах, когда ее самой еще не было на свете? Да и мать, наверное, имеет право умолчать о каких-то вещах, случившихся в ее жизни. «Если бы у меня был ребенок, — подумала Джулиана, — разве захотела бы я, чтобы он знал обо мне все? Разве нет в мой жизни чувств, событий, поступков, которые я предпочла бы держать в тайне?»

— Я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею о дяде Джоханнесе, — заговорила она. — Я знаю, в последнее время ты редко виделась с ним, но все равно любила его. Все вы по-своему были очень близки друг другу. Я только сейчас поняла это.

Катарина, покусывая нижнюю губу, выпустила руку Джулианы и вытерла слезы.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю, — призналась Джулиана.

— Разве ты не работаешь над концертом Шопена?

Джулиана улыбнулась, встала и обняла мать.

— Ты такая же невозможная, как и тетя Вилли, хотя и по-другому. Но я люблю тебя, мама.

— И я люблю тебя, — прошептала Катарина.

Она выпрямилась, вздохнула и решительно сказала:

— Позови-ка сюда тетю Вилли.

— Ну что, Стальной мужик, как поживаешь?

Мэтью сразу узнал этот голос и напряженно вжался в спинку кресла.

— Блох?

— Ты не прислушиваешься к советам. А?

— Что-то я тебя не понимаю.

— Тебя видели в Антверпене.

Черт! — подумал Старк. Надо же быть таким ослом. Ему не приходило в голову, что люди Блоха могут следить за мастерской и домом Пеперкэмпа.

А как же Джулиана?

О, черт! Если они следили за домом Пеперкэмпа, значит, они видели и Джулиану с теткой. Что еще известно этим ублюдкам?

Блох самодовольно продолжал:

— Тебя засекли у дома старика сразу после того, как туда вошли Джулиана Фолл и Вильгельмина Пеперкэмп. Ну и парочка! Просто умора. Говорят, Джулиана Фолл очень даже ничего. Что скажешь?

— Скажу, что при первом же удобном случае разобью тебе башку и размажу мозги по стенке.

— Ну да, если я буду играть по твоим правилам. Но это в прошлом. Сейчас ты играешь по моим. Хочешь, я расскажу тебе все, что мне известно?

— Нет.

— Мне известно, что ты ходил в Линкольн-центр в тот самый вечер, когда там были Райдер и Штайн. Мне известно, что ты ездил в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Джулианой Фолл, и в Антверпен, чтобы найти ее дядю. А знаете ли вы, сэр, почему вы оказались там? Потому что старый приятель, военный специалист Отис Рэймонд слишком много разболтал своему кумиру Мэтью Старку.

— Дай мне поговорить с Пронырой, — упрямо сказал Старк.

— Он сейчас не в состоянии разговаривать.

— Что ты хочешь этим сказать, черт возьми?

— Ты же понимаешь, я доверял ему, пытался помочь. Но так оно всегда и кончается.

Старк весь похолодел.

— Если ты тронешь Отиса, я сам приеду за тобой, Блох. Прячься сколько угодно, я все равно тебя достану.

— А лучше бы ты держался от меня подальше, — сказал Блох и ядовито добавил. — Стальной мужик.

— Блох…

Сержант повесил трубку.

Эй, кажется, мы вляпались в порядочное дерьмо, сэр.

Так говорил Отис Рэймонд. Мэтью, стараясь успокоиться, запустил пятерню в шевелюру. Проныра с того самого дня, как вернулся из Вьетнама, никак не мог твердо встать на ноги, он мало беспокоился о последствиях своих действий. У него нет будущего, было не такое уж богатое прошлое, есть только настоящее. Он ухаживал за своим М-60, за обычной пушкой любого вертолетного стрелка, нежнее, чем за женщиной. Но он же и плакал, как двухлетний ребенок, когда низкие облака помешали им выручить ребят их взвода и им пришлось потом — когда было уже поздно — собирать убитых. Он истерически смеялся и, сталкивая пехотинцев с вертолета, зависшего над землей на высоте восьми-десяти футов, вопил: «Развлекайтесь, мужики!» Он гордился своими наградами, спасенными им жизнями; он никогда не говорил о том, что убивает людей. Только один раз.

Я делаю то, что должен. Я как рассуждаю? Однажды придет и мой черед, и тогда уж я не буду хныкать. Значит, так тому и быть. И они должны рассуждать так же. Понимаешь? Черт, похоже, не понимаешь. Конечно, это ведь я убиваю их.

И это было правдой, по крайней мере, первое время. К концу своей первой вахты Старк пересел с «челнока» на боевой вертолет AH-1G Cobra. Ему, разнообразия ради, захотелось тогда пострелять назад. Но от этого не стало легче. Тогда ни от чего не становилось легче. На «кобрах» не стреляли из дверей, и они с Отисом Рэймондом расстались. Это продлилось недолго. Он пересел на легкие разведывательные вертолеты, и опять Проныра стал его стрелком. Сумасшедший, бестолковый, страшный, храбрый, нахальный военспец Отис Рэймонд. Он воображал, что настанет день и кто-нибудь снимет о нем кино. Лучший стрелок Вьетнама, так он не раз называл себя. Очень может быть. Ведь он остался в живых, разве не так? И фильм тоже сняли. Но Отис никогда не читал и не видел «Горячей зоны», и Мэтью так и не сказал своему давнему приятелю, что чокнутый, геройский, одинокий стрелок в книге и фильме был списан с военспеца Отиса Рэймонда.

Мэтью почувствовал пустоту и страшное одиночество.