Глава 7

Мэтью появился в отделе новостей рано утром в понедельник, даже слишком, рано, так что успел выпить две чашки кофе до прихода Фелди. Он ничего не делал. Просто сидел за своим столом, уставившись на плексигласовую перегородку напротив, куда повесил афишу фильма, снятого по его книге «Горячая зона». Они сохранили название. Фильм собрал много премий — как и книга — и сейчас продавался на видеокассетах, а сама книга была включена в программу курса Вьетнамской войны для колледжей. Раньше рядом с афишей висели несколько фотографий из фильма, но он убрал их примерно год назад. Без причины. Просто надоело смотреть на них, сказал он. А несколько месяцев назад «Тайм» напечатала статью о том, что случилось с Мэтью Старком, пилотом вертолета, который был награжден Крестом Летчика, отлетал две вахты в центральном высокогорье и затем еще раз приезжал во Вьетнам как свободный журналист, печатающийся в «Ньюйоркере», «Атлантик мантли» и в «Харперсе». Когда он в конце концов вернулся домой, то написал книгу и стал работать в «Вашингтон пост». Он был потускневшим героем, вьетнамским ветераном, который мог бы понравиться читателям.

А потом ему все это страшно надоело, а может, он исписался. Одно из двух. Он уже не задавал себе вопросов о том, что перевернуло его душу. Ушел из «Пост», некоторое время ничем не занимался, а затем, благодаря остаткам прежней славы, устроился в «Газетт» и стал строчить статейки в жанре журналистского расследования.

Потягивая кофе, Мэтью почувствовал, что ему полегчало. Только здесь, в редакции, он сможет забыть о долгих ночных кошмарах, мучивших его в прошлое воскресенье, — наяву и во сне. Он называл их снами, хотя это были не сны. Это были воспоминания.

Сволочь!

Элис Фелдон обрушилась на него, стоя рядом с его столом, — в ее руках была скомканная и расправленная первая страница «Нью-Йорк тайме», очки редакторши сползли к самому кончику носа.

— Будь ты проклят! — заговорила она. — Ради тебя я впрягаюсь, обзваниваю кучу мест, чтобы организовать билет на этот чертов концерт в Линкольн-центре, я верю тебе, сукиному сыну! А чем ты отплатил мне?

— Успокойся, Фелди. Господи! Там ничего не выгорело. Не было никакой истории.

— Ты мне будешь говорить! — Она швырнула на стол «Тайме». — Читай, вот здесь, Женщина поскользнулась и упала на улице недалеко от Линкольн-центра. Она умерла. Ее тело обнаружили вчера утром.

— Отличный сюжет, Фелди. Я возьмусь за него.

— Оставь свое зубоскальство. Женщину звали Рахель Штайн. Это имя тебе о чем-нибудь говорит?

— Нет.

— Она была на концерте с неким сенатором Райдером, твоим старым приятелем.

Мэтью провел рукой по лбу.

— Черт возьми.

Заметка начиналась в нижней половине первой страницы. Рахель Штайн была известным голливудским агентом и недавно перебралась в Палм Бич. Из офиса Райдера сообщили, что ее знали как сторонницу сенатора и он глубоко огорчен ее кончиной.

— Этот Проныра, он тоже дружок Райдера? И ты поехал в Линкольн-центр, потому что там был Райдер, да? Здесь написано, что это несчастный случай. У тебя нет других предположений?

Фелди говорила без остановки, и Старк не перебивал ее. Самый большой в мире алмаз, неприятности Райдера, дурацкая просьба Проныры помочь сенатору, А теперь еще и это.

— Слушай, Старк, ей богу, я не жалею, что взяла тебя. Ты, конечно, можешь оставить эту работу и, я уверена, заработаешь больше денег на гонорарах и своем имени, чем плачу тебе я за шестидесятичасовую рабочую неделю. Я запросто могла бы уволить тебя, и ты бы жил припеваючи. Но вот именно этого я и не хочу. — Она резко передвинула очки на голову: — Мне рассказывали, что ты многого стоил раньше.

Никто не говорил с ним в подобном тоне, кроме Элис Фелдон. Никто не осмеливался. Мэтью нравилось, что она не боится его.

— Может, это все враки.

— Нет, не враки. — Ее тон смягчился, и она тяжело вздохнула. — А этот Отис Рэймонд, он был с тобой и Райдером во Вьетнаме?

— Проныра — прожженный вьетнамский ветеран, от которого государство отвернулось, Фелди. Но он несет какую-то ахинею. Если здесь есть сюжет, то ты получишь его. Обещаю.

— Ладно, Старк. Ты журналист. Ищи.

Ворча про себя, что пора прекратить возиться с этим бездельником, Элис потащилась к своему столу. Мэтью выпил еще немного кофе и перечитал кусок, в котором говорилось о гибели Рахель Штайн. Она запросто могла поскользнуться. Он вспомнил, какой крошечной была эта сморщенная старуха, хотя в статье говорилось, что ей было всего шестьдесят пять. Она не привыкла к гололедице. Так что, возможно, она просто поскользнулась, а может быть — нет. Имеет ли это какое-то значение? Он вернулся к началу статьи и прочел ее заново.

Вот оно. Рахель Штайн эмигрировала из Амстердама в 1945 году, проведя последние месяцы войны в немецком концлагере. Она была голландской еврейкой.

Голландская еврейка.

А человек, с которым должен был встретиться Райдер, Хендрик де Гир, тоже голландец.

Старк невидящими глазами смотрел на афишу «Горячей зоны». В голове крутилась какая-то мысль, но он не мог ухватить ее. Он вытащил программку концерта, которую сохранил, чтобы предъявить Фелди, если она захочет убедиться, что он там был, а еще из-за фотографии Джулианы Фолл, которую Мэтью хотел пришпилить к своей перегородке.

Он пробежал глазами биографию Мисс Пианистки. Первая и единственная ученица Эрика Шаджи Шидзуми, того самого, который не хотел отпускать ее в Вермонт. Посещала Джуильярд, что было и так ясно. Успех пришел к ней после того, как она стала лауреатом нескольких музыкальных конкурсов, в том числе и «Левенрит», в Карнеги-холл. Старк порадовался, что судьба избавила его от обязанности присутствовать там. В биографии забыли упомянуть о том, что она красива. Он вспомнил, как платье прилипло к ее телу. Черт! Да, она очень красива. Он пропустил кусок, рассказывавший о ее технике и об интерпретации концерта Бетховена, и обратился к последним личным данным. Живет в Нью-Йорке, где родилась и выросла, дочь Адриана Фолла, банкира с Уолл-стрит, и Катарины Пеперкэмп-Фолл, эмигрантки из Голландии, имеющей свою кондитерскую на Медисон-авеню.

Какое удобное совпадение. Фелди права — он журналист. А раз так, он не верит в совпадения.



Год назад, еще до появления Д. Д. Пеппер, Джулиана купила аквариум и поставила его у своего рояля, рядом со стеклянными дверями, отделяющими столовую от огромной, выходившей окнами на Центральный парк, гостиной. Она наполнила его водой и выпустила туда золотых рыбок, шесть штук. Их звали Фигаро, Козима (в честь жены Вагнера), Пуччини, Кармен, Барток и Дюк (в честь Дюка Эллингтона, но для Шаджи он был Людвигом), Они не разговаривали и не требовали много внимания. В общем-то, их даже нельзя было считать компанией, но зато рядом всегда был кто-то живой, помогавший перенести долгие часы уединения. Она могла повернуться, сидя за роялем на стуле, — слишком много времени она проводила за игрой, так много, что ее спина уже не выдерживала без опоры, — она могла повернуться и немного поболтать с ними. Именно этим она занималась сейчас. Рыбы требовали меньше внимания, чем кошка или собака, и больше сочетались с ее образом жизни. Ей было несложно найти человека, который мог бы покормить их, пока она странствовала, но ее не покидала мысль, что если этот человек забудет покормить их, то просто-напросто спустит сдохших рыбок в унитаз и купит других. И она ничего не узнает.

Шаджи победил. Она решила подождать с Вермонтом. Субботний вечер в «Аквэриан» прошел прекрасно, и они повеселились на полную катушку. Ей нужно работать. Она должна выгнать Д. Д. Пеппер — из своей жизни. Из-за постоянных разъездов у нее не оставалось времени для работы, и ей нужно вновь окунуться в нее с головой. Если она в течение двух недель будет проводить хотя бы по восемь часов в день за роялем, то снова войдет в форму. Так делают бегуны. Так должен работать музыкант, сказал ей Шаджи. И это была правда, но она все еще злилась, что он похоронил ее Вермонт, и не хотела признать его правоту. Когда она войдет в этот режим, тогда сможет провести несколько дней в Вермонте без ущерба для себя. И не чувствуя за собой вины.

Но ей не удалось так просто окунуться в прежнюю рутину. Вчера, проведя три часа за роялем, она заскучала и сбежала к музею «Метрополитен», чтобы посмотреть Рождественскую елку.

Сегодня она преуспела чуть больше. Проснувшись в восемь, всего на час позже, чем планировала, только десять минут нежилась в постели, хотя двадцать было бы лучше. Хорошо бы сделать пробежку по парку, но было прохладно. Ей стоило хотя бы размяться на велотренажере. Но тренажер заменила ванна. «Здоровый» завтрак состоял из двух бисквитных пирожных ее матери и кружки чая. Если бы она следовала запланированному графику, то в девять уже сидела бы, уткнувшись в клавиши, и оставалась за роялем восемь — десять часов с небольшими перерывами на обед и ужин. Но сегодня она села за инструмент только в одиннадцать и постоянно отвлекалась.

Было три часа, а Джулиана уже в четвертый раз беседовала с рыбками. Она решила не мучить себя. Нужно всего два-три дня, и она снова станет прежней — требовательной и увлеченной как всегда.

— Ну, Дюк, что ты скажешь о Шопене?

Дюк шевельнул, хвостом и вильнул в сторону. Шопен явно не произвел на него впечатления. Она работала над фортепианным концертом № 1 Е-минор — чертовски трудное произведение, которое она полюбила. И не оно сбивало ее на общение с рыбками. Что-то другое. Одиночество, может быть.

Она вздрогнула, от звонка телефона. Звонил швейцар. Он сообщил, что внизу, в холле, какой-то Мэтью Старк, он хочет ее видеть, пропустить его?

— Черт! — выругалась она, удивившись сама и озадачив швейцара. Она отчетливо помнила Мэтью Старка: его язвительный смех, темные, изменчивые глаза. Она не могла представить себе, что ему нужно. Она даже не знала, зачем он в субботу вечером ввалился к ней в артистическую. Просто поздороваться с Сэмом Райдером? Или с ней? Она сомневалась в том, чтобы у него хоть на секунду появилось желание пригласить ее на ужин. Он назвал ее милашкой. Что он делает здесь? Гости ей сейчас ни к чему. А в общем-то, какая разница?

— Пропустите его.

Она невольно, не отдавая себе отчета, оглядела себя в зеркале. Черное трико, болтающаяся на плечах футболка с Бетховеном на груди, черные носки, спортивные тапки. Лицо не накрашено, волосы собраны в конский хвост.

Ладно хоть не розовые, подумала она, но тут раздался звонок.

Она вышла в просторную прихожую и приоткрыла дверь, предварительно набросив цепочку: живя в Нью-Йорке, следовало быть осмотрительной. Но лишь мельком взглянув на человека за дверьми, узнала мужчину, который так обескуражил ее в тот вечер. На нем была черная кожаная куртка, черный свитер, джинсы и грубые кожаные ботинки. Шляпа и перчатки отсутствовали. Она почему-то и не представляла себе его иначе. На его темных волосах таял снег, но лицо, покрытое шрамами, совсем не казалось замерзшим. А она даже не знала, что на улице идет снег. Может быть, Шопен давался ей не так плохо, как она думала. Старк окинул ее нахальным взглядом.

— О, конский хвост? Вы совсем не похожи на всемирно известную пианистку.

Никто еще не был с ней таким бесцеремонным. Решительно никто.

— Вы не думаете, что, прежде чем начинать язвить, вам следовало бы подождать, когда я приглашу вас войти?

— Такого со мной не случалось.

В это охотно верилось.

— Что вам нужно?

— Пять минут. Я хочу задать вам пару вопросов.

— О чем?

— О нескольких вещах. Я — репортер.

— Почему я должна верить вашим словам?

— Хотя бы потому, что я здесь. Ну, да ладно. — Он выудил свой бумажник и сунул в щелку журналистское удостоверение. — Обследуйте меня.

Джулиане удалось, не коснувшись его пальцев, взять карточку. Рассматривая ее, она чувствовала на себе его взгляд.

— Вы из «Вашингтон газетт»?

— Угу.

Казалось, его забавляло все это, и она вспомнила его слова о том, что ей полагалось бы знать его имя. Чепуха.

— Ничего удивительного, что я о вас не слышала. — Она окатила его надменным взглядом и подарила ему одну из своих отчужденных улыбок: он заслуживал и того и другого. — Я не читаю эту газету.

— Недурно сказано, солнышко, но, по правде говоря, меня никто не знает как репортера из «Газетт».

Она почувствовала, как ее щеки вспыхнули от ярости, смущения и — она с отчаянием поняла это — от бессилия. Он все еще был за дверьми, и она успела кое-что разглядеть. Кривая усмешка, мускулистые бедра, широкий зазубренный шрам на правой руке, полученный явно не при резке огурцов.

— Бросьте! — сказала она. — Я никогда не слышала о вас и не хочу об этом говорить.

— Вы наведете обо мне справки, или мне так и стоять здесь до вечера?

Она захлопнула дверь и подумала, не вернуться ли ей к работе. Он услышит Шопена и все поймет. Но она прошла в гостиную к телефону. Только из любопытства, сказала она себе. Набрала номер «Газетт», указанный в его карточке. Ее соединили с Элис Фелдон, которая подтвердила, что Мэтью Старк работает у нее.

— Если это можно назвать работой, — добавила она полушепотом.

— Вы не могли бы описать его внешность?

— Зачем?

— Он стоит сейчас у меня за дверью, и я боюсь впускать его.

— Ясно. Я вас прекрасно понимаю. А кто вы?

— Меня зовут Джулиана Фолл. Я…

— Пианистка Старка. Будь я проклята!

Пианистка Старка. Бог мой. Что происходит?

— Ростом примерно пять футов одиннадцать дюймов, брюнет, на лице шрамы, он носит черную кожаную куртку и грубые, массивные ботинки, и еще…

— Это он. Спасибо.

— Подождите. Дайте мне его, пожалуйста.

— Я передам, чтобы он позвонил вам, — сказала Джулиана и положила трубку.

Она сняла цепочку, щелкнула замком и предоставила Старку самому открыть дверь.

— Вас опознали.

— Звучит зловеще.

Он прошел в гостиную. Джулиана последовала за ним. Это была огромная комната, выходившая окнами на Центральный парк, который сейчас, под легким снежным покрывалом, напоминал рождественскую открытку. Она заметила, что он огляделся с таким видом, словно пыль на подоконниках и мраморном камине, на рояле и на разнообразной старинной мебели, на книгах, журналах, фотографиях, газетных вырезках, письмах, дипломах и на прочем барахле, разбросанном повсюду, была для него полной неожиданностью. Она сама заметила ее впервые после возвращения из Парижа. Два больших персидских ковра тоже требовали чистки.

— О, золотые рыбки? — сказал визитер, подойдя к аквариуму и заглянув в него. Потом обернулся к ней. — Славная у вас квартира. Ее некому убирать?

— Я некоторое время была в отъезде, а после этого не нашлось времени заняться уборкой и… Ну, у меня есть человек, который приходит убирать, но ее давно не было. Она появляется нерегулярно. Трудно сосредоточиться, когда работает пылесос и кто-то снует вокруг тебя, вытирая пыль. Мне, честно говоря, пыль не очень мешает.

— Не сомневаюсь.

Журналист смотрел на нее. Джулиана почувствовала, что резинка немного сползла с хвоста, и подумала, что, пожалуй, сейчас не очень привлекательна. Но она всегда выглядит так в это время дня, после нескольких часов работы. Пришлось собраться, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.

— А что вы делаете, когда устраиваете здесь вечеринки? — продолжал он. — Я бы на вашем месте запихнул все под диван и приглушил свет, чтобы никто не заметил пыли.

Хозяйка игнорировала его деловитый тон.

— Я не устраиваю вечеринок.

— Вы просто ходите на них.

— На самом деле, да.

— Ла-ди-да.

Резинка сползла к самому концу хвоста. Джулиана сняла ее, позволив волосам рассыпаться по плечам, и заметила, как слегка вспыхнули его глаза. Она не увидела бы этого, если бы не смотрела на него пристально. Значит, подумала девушка, он обращает на нее внимание. Репортерская привычка замечать детали, тут же предположила она. Не более того.

— Мистер Старк, — холодно произнесла она, — вы хотите о чем-то спросить или пришли поиздеваться надо мной?

Он посмотрел на нее, и его темные, почти черные, глаза потеплели, став карими.

— Извините. — Прозвучало неожиданно, и ей пришло в голову, что это слово он произносит не так уж часто. — Вид вашей квартиры и вас самой говорит о том, что музыка требует большого труда. Я не предполагал этого.

— Вы думали, будто однажды утром я проснулась и обнаружила, что умею играть на фортепиано?

Он ухмыльнулся.

— Что-то вроде того.

— Это не так. — Она решила не развивать эту тему. — О чем вы хотите узнать?

— Я сейчас выхаживаю одну статейку, — сказал он, подойдя к пыльному роялю. Около дюжины карандашей было разбросано по полу под роялем и под стулом. Он поднял один длиной в два дюйма. — Полагаю, он еще может послужить.

— Я делаю пометки карандашом. Мне некогда точить их во время работы, и поэтому, когда я сажусь за рояль, имею в запасе около дюжины и, когда они тупятся, бросаю их на пол. Терпеть не могу тупых карандашей.

— Да, это ужасно.

Несмотря на его насмешливый тон, Джулиана чувствовала, что она восхищает его так же сильно, как и забавляет.

— А когда заканчиваю, я собираю их и точу все сразу. Это экономит время. Послушайте, мне надоело распространяться о том, что и как я делаю. Если мой образ жизни и моя квартира разрушили ваше представление о том, как должна жить пианистка, не обессудьте. А как это вы «выхаживаете» свою статейку?

— Если верить бессмертным словам Элис Фелдон, я — ленивая дрянь. — Он собрался было положить огрызок карандаша на подставку рояля, но передумал и бросил на пол. — Не буду нарушать ваш порядок. А разве не правда, что голландцы считаются очень аккуратными?

Джулиана нахмурилась.

— Откуда вам известно, что я голландка?

— Расследование.

— Что за расследование? Я не думала, что вы музыкальный обозреватель. Если это официальное интервью…

— Нет, не интервью. Расслабьтесь, ладно? — Он взглянул на нее и на шелкового Бетховена, сердито смотревшего с ее футболки. Джулиана почувствовала себя идиоткой. — Не возражаете, если мы присядем?

Старк уселся на диван среди потрепанных нотных тетрадей Шопена и Моцарта, пока хозяйка освобождала кресло от кипы газет и писем.

— Это корреспонденция за четыре месяца, я забыла предупредить на почте, что уезжаю. — Все потому, подумала она, что совсем недавно заказала доставку газет на дом. Ей казалось тогда, что, может, хоть утренние газеты помогут ей не чувствовать себя оторванной от мира. А может быть, хотелось иметь еще какое-нибудь занятие, до того как она усядется за рояль. — Я еще не просмотрела ее.

— Вижу. Помочь?

— Нет.

Собеседница ответила слишком поспешно. Она поняла, и он тоже. Ей не хотелось, чтобы Старк подходил к ней слишком близко. Он так отличался от мужчин, которых она знала. Усаживаясь в кресло, она украдкой оглядела его, отметив про себя шрамы на лице, сильные, темные руки, ботинки, которые выглядели так, словно их носили очень долго и проносят еще вечность. Шаджи он бы не понравился, подумала она.

— Ну, давайте спрашивайте.

Старк вольготно закинул ногу на ногу. Он выглядел совершенно непринужденно, и Джулиана вдруг спросила себя, что могло бы вывести из равновесия этого человека? Рассердить его? Заставить его рассмеяться?

— Я приходил в Линкольн-центр в субботу вечером, чтобы увидеть одного голландца, Хендрика де Гира, — сказал Старк. — Вы знаете его?

Джулиана принужденно засмеялась.

— А что, должна знать? — процедила она, наслаждаясь своим сарказмом.

Старк не отреагировал.

— Сэм Райдер не упоминал о нем?

— Нет. А он должен был упомянуть?

— Я не знаю, я лишь пытаюсь нащупать. Де Гир и Райдер должны были встретиться на концерте.

— Это вы так выхаживаете свою статью о сенаторе Райдере?

— Возможно.

Она задумчиво и сосредоточенно посмотрела на него, слегка прикусив губу.

— Он вам не нравится?

— Мне многие не нравятся. Вам никогда не приходилось слышать имя Хендрика де Гира?

— Если и слышала, то не запомнила.

— Тогда это мало что даст. И вы также никогда не слышали о Сэме Райдере.

Джулиана выпрямилась, напряженная и оскорбленная.

— Вы всегда так враждебно настроены к людям, которых интервьюируете, мистер Старк?

— Зовите меня просто Мэтью, ладно? — Он изобразил на лице что-то похожее на улыбку. — А почему вы все-таки не поехали в Вермонт?

— Я была на гастролях с самого сентября, и мне хочется пополнить репертуар чем-нибудь новым. Вермонт никуда не денется.

— Наверное, так. Вы много работаете?

— Сейчас да, минимум по восемь часов в день. Чтобы вернуть форму.

— Значит, вы последовали совету Шаджи.

— Он часто бывает прав в такого рода делах.

— И это вас бесит?

Она не могла сдержать усмешку, и ей пришла на ум сумасшедшая мысль. Как этот сильный, непонятный человек отреагировал бы на Д. Д. Пеппер?

— Временами да. Но расскажите мне что-нибудь о Хендрике де Гире. Вы подумали, что я могу знать его просто потому, что он голландец?

— Вообще-то, да. Я всегда проверяю совпадения. И ничего больше я вам рассказать о нем не могу. А ваша мать, как вы думаете, не может ли она знать его?

— Моя мать?

— Ну да. Ведь она тоже голландка.

Джулиана смотрела на него, не в силах понять, говорит ли он всерьез, но его темные глаза оставались непроницаемыми, а на лице была обычная усмешка.

— Моя мать уехала из Нидерландов более тридцати лет назад, — сказала она, — меня тогда еще не было на свете. У нее есть сестра в Роттердаме, но они не ладят между собой, а еще брат в Антверпене, которого она редко видит. Так что, боюсь, ни о каких де Гирах мне ничего не известно.

Есть еще Рахель Штайн, которая приходила к матери на чай, подумала Джулиана, но это совсем неважно.

— Ладно. Сэм Райдер был на концерте с одной старой женщиной, очень маленькой, темноволосой, хорошо одетой. О ней вы ничего не знаете?

Джулиана старалась сохранить спокойствие, придать лицу такое же непроницаемое выражение, какое было у него. Рахель Штайн! Наверняка это она! Но девушка автоматически помотала головой. Чутье подсказывало, что ей следовало отрекаться от любого, кто подходил бы под это описание. Нужно посоветоваться с матерью, прежде чем распространяться перед репортером о Рахель Штайн и ее отношениях с Катариной. Обе они голландки, также как и этот Хендрик де Гир. Но что их всех связывает с сенатором Райдером — да и друг с другом, если уж на то пошло?

— Нет, — сказала она, еще энергичнее помотав головой. — Не думаю.

— А о бриллиантах знаете что-нибудь?

Джулиана оцепенела.

— О бриллиантах? Нет, откуда? Я пианистка.

— Значит, вам ничего неизвестно о самом большом в мире алмазе?

О, Боже. Неужели он говорит о Камне Менестреля? Нет, не может быть. Джулиана едва сдержалась, чтобы не вскочить и не начать расхаживать по комнате. Ведь Мэтью Старк ничего не знает о фамильной профессии Пеперкэмпов. Как он узнал про Менестреля?

Мать, Рахель Штайн, голландец Хендрик де Гир, сенатор Райдер… Неужели это именно то, что их связывает? Таинственный, легендарный Камень Менестреля, который, если его огранить, будет стоить миллионы.

Нет, не глупи, сказала она себе раздраженно. Она никогда всерьез не верила сказке, которую рассказал ей дядя. То, что он вручил ей семь лет назад, — обычный камень, вокруг которого сложилась интересная легенда. Пусть даже алмаз, но не такой уж и ценный.

А что если?..

У нее оборвалось сердце, руки стали влажными, но она, призвав на помощь мастерство актрисы, отработанное за многие годы исполнительства, сохранила самообладание. Мэтью Старк внимательно смотрел на нее. Она чувствовала его сверлящий взгляд. Он ждал, что она выдаст себя. Не дождешься, подумала она.

— Я сказала вам, — спокойно произнесла она, — я ничего не знаю о бриллиантах. Мне они совсем не нравятся.

Старк медленно поднялся, ни на секунду не сводя с нее темных глаз. Он подошел к ней и потрогал бриллианты в ее ушах, сначала в левом, потом в правом. Это были обычные гвоздики, которые она носила почти постоянно, просто чтобы не приходилось каждый день снимать серьги. Его прикосновение было легким, но не очень вежливым.

— А что вы скажете об этих?

— Это совсем другое дело.

— Почему?

— Это голубые бриллианты. Сейчас все носят цветные бриллианты. Раньше они ничего не стоили.

— Я так понял, что вы не разбираетесь в бриллиантах?

Она насмешливо парировала:

— Видимо, в тех, что ношу сама, немного разбираюсь.

Эти два камушка огранил ее прапрадед Пеперкэмп, который жил во времена дикого освоения южноафриканских алмазных приисков, во времена становления империи Де Гиров. Но она сочла лишним распространяться об этом перед Мэтью Старком.

Он стоял, склонившись над ней, и она подняла на него глаза, стараясь дышать ровно, как делала всегда во время предконцертной лихорадки, о которой никто не должен был догадываться. Она чувствовала силу Мэтью Старка — этого очень земного мужчины — острее, чем могла позволить себе.

— Еще какие-нибудь вопросы? — холодно поинтересовалась она.

— Джулиана. — Он произнес ее имя, и в его голосе не было гнева, но взгляд стал сумрачным и холодным, и она поняла, что между ними не может быть ничейной земли. — Пока я оставляю все как есть, но ложь меня не устраивает. Запомните это.

— Я не…

— Просто запомните.

Он прошел мимо нее в прихожую, и ее удивило, как тихо закрылась за ним дверь. Несколько секунд она сидела без движения. Наконец глубоко вздохнула, откинулась на спинку дивана и, глядя в потолок, медленно выдохнула. «О, Боже! — шептала она. — Господи! В следующий раз… Черта с два! Следующего раза не будет!»

Но что-то подсказывало ей, что это не так. Можно было как угодно воспринимать их разговор, но ясно одно — это еще не конец. Мэтью Старк из тех, кто все доводит до конца. А еще он из тех, с тревогой подумала она, кто будет давить, копать и задавать вопросы до тех пор, пока не узнает, что самый большой и загадочный алмаз называется Камнем Менестреля… Что Пеперкэмпы занимаются алмазами уже четыреста лет… Что она — последняя из рода Пеперкэмпов — не ответила ему. И он сложит все эти кусочки вместе.

Он поймет, что Менестрель должен быть у нее.

И он действительно у нее.

Может быть, есть кто-то другой, кто сможет собрать воедино кусочки и прийти к тому же выводу? Может быть, кто-то еще охотится за Менестрелем?

Кто?

Она сорвалась с места и бросилась — на этот раз не к роялю, в нем не было спасения, — а в комнату Д. Д., и открыла шкаф с се одеждой. Ей нужно уйти отсюда. Нужно немного побыть в другом мире, среди людей, и тогда все станет на свои места.

Она остановила взгляд на черной шерстяной юбке с разрезом сзади и красной шелковой блузке с глубоким вырезом, которая пятьдесят лет назад смотрелась очень-очень дерзко. Она тут же представила себя в ней: много бижутерии, черные чулки, красные туфли… и голубые волосы.

Она перестала думать о сумрачном взгляде вашингтонского репортера и начала собираться.



Джулиана Фолл лгала. К тому же, она ничего не знала о гибели Рахель Штайн. Но самое главное, она оказалась очень привлекательной женщиной, и, стоя посреди сверкающего холла Бересфорда, Мэтью думал о ее волнующих глазах, а вовсе не о том, что она врунья. Он ожидал того, что Джулиана Фолл, которую он видел в субботу вечером, живет в доме, подобном Бересфорду. Но женщина, которую он увидел сегодня, могла жить где угодно — как в Бересфорде, так и в последней дыре Бронкса. Пыль, беспорядок, лихо схваченные в хвост волосы удивили его. Они не вязались с его представлениями о всемирно известной пианистке. Сейчас она, наверное, точит наверху свои карандаши или играет музыку, придуманную еще тогда, когда Наполеон завоевывал Европу.

Наполеон, сказала бы она, а кто это?

А может, он несправедлив к ней. Независимо от того, знает она что-то или нет, ему-то, Мэтью, в отличие от ее знаменитого учителя, ясно, что Мисс Пианистка отнюдь не паникует.

Просто скука снедает леди.

Старку захотелось курить, неожиданно, после многолетнего перерыва. Он бросил курить сразу после Вьетнама, решив, что сполна получил свою долю ядов, но сейчас его это совершенно не волновало. Упрямый, циничный, проницательный, героический, видавший виды, весь в шрамах — Мэтью Старк. Его портреты были напечатаны на обложках «Тайм» и «Ньюсуик», он появлялся на телевидении и в специальных выпусках Пи-Би-Эс. Уж он-то должен был бы смыслить в этой жизни больше, чем простой обыватель. Он должен быть круче.

Но в этот раз ничего не сработало. Он пытался выудить информацию из ослепительной, витающей в облаках музыкантши, для которой самым большим развлечением за день, пожалуй, было кормление золотых рыбок. Да и кому, скажите на милость, не наскучит день-деньской бренчать на пианино в этой огромной, роскошной, пустынной квартире? Концерты, видимо, вносят некоторое разнообразие в ее жизнь, но она не может давать их каждый вечер, ведь и они через некоторое время должны надоесть. Так оно обычно и случается. Сохранять репутацию — чертовски утомительное занятие. Гораздо интереснее завоевывать ее.

Одетый в униформу швейцар подошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Мэтью поблагодарил и отказался. Швейцар в свою очередь вежливо предложил ему убираться. Мэтью пожал плечами и не стал спорить. Парень делает то, что должен.

Он вышел из дома, пересек улицу и остановился на автобусной остановке у Музея естествознания. Он не знал, чего ждет, но чутье подсказало ему — а оно его никогда не обманывало, — что он кое-что подбросил Джулиане Фолл, и теперь ее уже не так волнует музыка, которую сочинил какой-нибудь малый в белом парике.

Когда Мэтью описывал ей Рахель Штайн и упомянул про тот бред, что нес ему Проныра о самом большом в мире алмазе, он заметил, как что-то щелкнуло у нее в голове — и она солгала. Мэтью хотел знать, почему и что она собирается предпринять по этому поводу. Если только собирается. Она может просто остаться у себя наверху разговаривать с рыбками или играть на пианино и навсегда забыть о его визите.

Но он запомнил испуганный, заинтересованный и понимающий взгляд ее темно-зеленых глаз и поэтому решил, что она не забудет. Его вопросы изгнали пустоту и скуку, которые он заметил в ее глазах, когда она открывала ему дверь. Ах, подумал он, ничто не может взбодрить лучше, чем приключение.

В ее распоряжении один час.

Уже прошел слух, что Д. Д. Пеппер вернулась. Между четырьмя и шестью часами, когда она обычно играла, клуб «Аквэриан» начнет заполняться, и люди будут не просто жевать и болтать. Они будут слушать. И это радовало Лэна Везеролла. Д. Д. была хороша — еще более непредсказуемая и раскованная, чем весной или летом. Новая Зеландия, или где там еще она была, пошла ей на пользу. Или возвращение из Новой Зеландии.

Лэн, опершись о стойку бара, потягивал черный кофе и разглядывал открытки, которые она только что дала ему. Он понял, что Д. Д. приобрела их в каком-нибудь из новозеландских туристических агентств. Разумеется, они не были подписаны, почтовых штемпелей или еще чего-то в этом роде не наблюдалось. Мэри, его жена, говорила ему — если ты хочешь понять, в какие игры играет Д. Д. Пеппер, брось думать об этой идиотской Новой Зеландии и подумай лучше о ее волосах. Сегодня волосы у нее были синими. Но он не был уверен, что хочет понять. Такое чувство, что все может полететь к черту. Не столько для него, наверное, сколько для нее.

Она сидела за роялем, разогреваясь и наигрывая второй медленный, бесхитростный мотивчик. Было рано, и посетители еще не подтянулись, но это ненадолго. Глядя на нее сейчас, можно было подумать, что она и это место созданы друг для друга. Блузка с глубоким вырезом, такая же красная, как розы — на каждом столике стояло по одному цветку, — вот и все цветные пятна на черно-сером фоне интерьера. С любого места была хорошо видна круглая площадка, выступающая над полом всего на восемь дюймов и застланная серым ковром. На ней-то и находилась исполнительница. Площадка располагалась точно посередине между обеденным залом и баром, а позади нее находились полузакрытые кабинки с низкими, покрытыми черным лаком столиками и полукруглыми диванами, обитыми серой замшей. Отовсюду можно было слышать звучную, сочную игру Д. Д. Пеппер и видеть ее безумно-голубую голову.

Спустя пятнадцать минут после того, как Д. Д. начала играть, в зал вошел темноволосый мужчина. Он спросил, кто та леди, что сидит за роялем. Услышав ответ, он лишь коротко кивнул. Лэну это не понравилось. У парня было серьезное, недоверчивое лицо, и он не снял черную кожаную куртку, прежде чем пристроиться за стойкой в дальнем конце бара. Он заказал пиво и развернулся так, чтобы видеть сцену.

И это тоже не понравилось Лэну.

Д. Д. играла свое произведение — она никогда не называла это мотивом или мелодией — и не заметила его. Она уже была полностью во власти музыки и не видела ничего вокруг. Ее волосы растрепались, и длинная прядь спадала на лицо. Она усмехалась и кусала губу, и Лэн на секунду затаил дыхание, ему показалось, что у нее сейчас вырвется крик.

Парень в другом конце бара спокойно потягивал свое пиво и смотрел на Д. Д.

Бармен Эл принялся гикать и шлепать ладонями по стойке — это был его способ хлопанья, — и Лэн обернулся, оглядывая зал, который пришел в возбуждение.

— Вот это да! — выдохнул он.

Он не верил своим глазам. Д. Д., сбросив красные туфли, время от времени задирала правую ногу и брала ею верхние ноты.

— Крошка сегодня разошлась, — заметил Эл. — Что бы мы делали без нее, а?

Лэн усмехнулся.

— Понятия не имею.

Закончив играть, Д. Д. вспорхнула с табурета, улыбающаяся и такая мокрая, словно перетаскивала на своих плечах земной шар. Она лишь слегка поправила сбившуюся юбку и блузку и поспешила в бар, на ходу закалывая растрепанные волосы. У Эла уже стоял наготове бокал его любимой воды «Саратога» с выжатым в нее лимоном. Лэн не пил спиртного. Обычно он довольствовался водой.

Она залпом опорожнила половину бокала и вытерла рот салфеткой. Ее глаза сверкали.

— Хорошо, что я опять здесь.

— В Новой Зеландии нет клуба «Аквэриан»?

Она вся сияла.

— Не-а.

Лэн кинул на гладкую стойку открытки.

— Что-то не вижу тебя, лазающую по горам.

— Трудно фотографировать саму себя.

Она отвернулась и оглядела бар, проверяя, кто из ранних посетителей был на месте. Когда ее взгляд упал на сидевшего в одиночестве мужчину, улыбка исчезла с ее лица, а щеки побледнели так, что ярко-красные румяна, вдруг потеряв свою кокетливость, показались фальшивыми и чрезмерными.

— Что-то не так, крошка? — спокойно осведомился Лэн. Она помотала головой и приложила холодный бокал поочередно к каждой щеке, оставив на нем следы яркого грима. Цвет ее лица стал почти естественным. Синие волосы теперь выглядели так же глупо, как и она сама. Она сдержанно сказала:

— Ничего, с чем я не смогла бы управиться.

Она, все еще босая, в одних шелковых чулках, взяла бокал с минералкой и, перейдя в дальний конец бара, взобралась на табурет рядом с пижоном в черной кожаной куртке. С этим мерзавцем бандитского вида Лэну не очень хотелось связываться, но если нужно будет, то придется. По ночам у него работает вышибала, но днем он выставляет за дверь сам. И это он умеет делать хорошо.

Дай только повод.



Мэтью убрал с лица усмешку, когда Джулиана повернулась к нему, сверкнула золотыми тенями и сказала, скривив ярко-красные губы, которые напрашивались на поцелуй:

— Вы преследовали меня.

От ее голоса, обычно мягкого, веяло февральским морозом.

— Совершенно верно, преследовал.

Он жестом попросил себе еще пива. Она до сих пор не могла отдышаться после того, как пришлось отбивать верхние ноты ногами. Пальцы ее ног цепко ухватились за нижнюю перекладину табурета; он тут же представил себе, как эти пальцы впиваются в его икры в разгар ночи. Он не знал, как относиться к тому обстоятельству, что Джулиана Фолл — или кто она там — так подействовала на него.

— Трудно с фиолетовыми волосами скрыться в толпе.

— Как вы посмели! — в бешенстве прошипела она сквозь зубы.

— «Как вы посмели!..» Так выражаются спокойные, уравновешенные, известные всему миру пианистки. А горячие джазовые музыкантши, которые играют ногами, обычно говорят «пошел ты…».

— Вы безответственный, подлый, наглый сукин сын. — Она втянула воздух и со свистом выпустила его. — Чтоб тебе сдохнуть!

Мэтью оскалился.

— Вот так-то лучше. Кстати, мне нравятся золотые тени. Они гармонируют с фиолетовыми волосами. Королевский вид.

Он глотнул свежего пива, наблюдая, как она дышит носом. Он бы сквозь землю провалился, если бы его поймали с фиолетовыми космами на голове, но она, похоже, была лишь взбешена, не более того, и это его устраивало. Ему нравилось, что она готова к бою. Большинство людей трепетали перед ним. Он видел, как она показалась в дверях Бересфорда с этой безумной фиолетовой копной, и мгновенно узнал ее; оказывается, он больше, чем предполагал, обратил внимание на ее округлые прелести. Сначала он подумал, что она заметила его из окна своей гостиной и устроила этот дурацкий маскарад, чтобы скрыться, но ее появление в клубе «Аквэриан» разрушило это предположение. И фиолетовые волосы, и старомодная одежда, и енотовая шуба, и — Господи! — красные виниловые ботинки — все было настоящим.

Он окинул ее долгим взглядом, стараясь придать ему безразличие. Если он так вывел ее из себя, то вряд ли ему удастся многого добиться. Для Джулианы Фолл вырез был слишком глубоким, но для Д. Д. Пеппер эта перекошенная блузка была что надо. На секунду он задержался взглядом на ее матово-бледной груди и видневшемся в вырезе кружевном лифчике. Очень сексуальный и совсем неконцертный вид.

— Я так понимаю, что мне стал известен один ваш маленький секрет, — сказал он.

Она не произнесла ни слова. Ну и смышленый же ты, мерзавец, язвительно сказал себе Старк. Разве на Фелди не произведет впечатления такая находка? И, черт возьми, как же не рассказать об этом Проныре. Может, он будет гордиться, что его дружок Мэт такое раскопал.

— Насколько я понял, — продолжал Старк, — Лэн Везеролл не знает о Джулиане Фолл. Он полагает, что вы не кто иная, как Д. Д. Пеппер.

— А я и есть Д. Д. Пеппер.

— Ну да, но он не знает о Джулиане Фолл. Так?

Тише!

— Ладно, ладно. А Шаджи?

Она прикрыла глаза, затем открыла и покачала головой.

— Он не знает.

— Ага.

На этот раз ее глаза сузились, и в их глубине пылал гнев.

— Не надо смеяться надо мной.

— Вы понимаете, это же настоящая сенсация. «Пианистка с мировым именем красит волосы в фиолетовый цвет и лабает джаз в ночном клубе в Сохо ножками, одетыми в шелковые чулки». У-у!

— Это всего лишь гель.

— Пусть гель.

— А что касается ножек, то я никогда раньше этого не делала.

— Тем лучше. Фелди будет счастлива.

Фелди даст ему пинка и вышвырнет из газеты, если он сделает такую статью.

Джулиана схватила свой бокал, и Старк уже подумал было, что девушка собирается плеснуть в него водой. Но она тяжело опустила стекло обратно на стойку. Мэтью видел, как она пытается совладать с собой. Он восхищался этой борьбой, восхищался ее самообладанием. Зная, что задал ей задачку, он решил, что она достаточно сильна и справится со всеми неприятностями. А если она поскользнется, хотя бы чуть-чуть, то, может быть, как раз тогда-то ему и перепадет что-нибудь любопытное. Но не от Д. Д. Пеппер. Если причудливые наряды и джаз могли развеять ее скуку и были для нее одним из немногих развлечений, вроде утренних газет, то какое ему-то до этого дело? Может, так она пытается придать остроту своей жизни. А ему нужно выяснить, какая связь, пусть самая случайная, существует между ней, и Сэмом Райдером, и маленькой, трагически погибшей Рахель Штайн, и голландцем Хендриком де Гиром, и алмазом, за которым охотится либо один из них, либо все вместе, либо никто.

— Вы собираетесь написать об этом? — сдавленно спросила она, но в голосе ее был тот же гнев, который он увидел в ее глазах.

«Ну да, как же, — подумал он, — тогда на моей репутации можно будет поставить крест».

— Возможно.

— Вы лжете. Вы просто пытаетесь заставить меня рассказать о том, о чем мне ничего неизвестно, как я уже вам говорила. Вы просто шантажируете меня. Ведь так?

— Я рассматриваю это как сделку.

— Бросьте! — возразила она.

В другом конце бара медленно поднялся со своего места Лэн Везеролл, такой же грациозный и могучий, каким его помнил Старк еще в те времена, когда тот играл за «Никс». Мысль о том, что бывший баскетболист ростом почти в семь футов и весом в двести сорок фунтов, вовсе не отличавшийся ровным темпераментом, надумает сейчас продемонстрировать свое мастерство с Мэтью Старком в роли мяча, совсем не соответствовала представлению Мэтью об изящном уходе. Он чуточку смягчил взгляд, обращенный на Джулиану, чтобы его суровость не привела к чувствительным последствиям.

— Послушайте, — сказал он, — мне нисколько не улыбается пакостить вам. Так случилось, что один мой приятель попал в беду. И для того чтобы помочь ему, мне нужно, чтобы вы помогли мне.

— А может быть, для того чтобы вы состряпали статейку или подбросили материальчик какому-нибудь писаке из «Газетт»?

Джулиана бросила на него презрительный взгляд, но на этот раз блефовала уже она. Он видел ее страх. Она не хотела, чтобы ее тайна была открыта.

Он вздохнул.

— Нет, я не буду стряпать статейку и не собираюсь поручать это кому-нибудь другому. Шантаж мне никогда не удавался. Меня абсолютно не волнует, сможете ли вы играть на пианино, если связать вам за спиной руку и ногу. И моего редактора не волнует, и моих читателей не волнует. И, скорее всего, девяноста девяти процентам людей из живущих в мире нет никакого дела до этого. Девяносто девять процентов людей вашего мира это может заинтересовать. Но они не читают «Вашингтон газетт».

Она поджала губы и отвела взгляд. Но это ему было совершенно безразлично. Если она не может выслушать несколько искренних слов, то ей лучше бросить свои занятия, пока она достаточно молода, чтобы изменить свою жизнь.

— Поговорите со мной, Джулиана, — попросил он.

Нежность, прозвучавшая в его голосе, удивила его самого, да и ее, похоже, тоже, но прежде чем он успел убедиться в этом наверняка, огромная рука легла ему на плечо и приподняла с места. Мэтью смотрел снизу вверх в темно-карие глаза Лэна Везеролла. Сослуживцы Лэна отдавали должное не только его росту, но также настойчивости и сообразительности, не говоря уж о темпераменте.

— Леди не хочет разговаривать, — сказал бывший баскетболист обманчиво-спокойным тоном.

Джулиана попивала воду и даже не потрудилась посмотреть в их сторону. Мэтью подумал было намекнуть ей, что, если она не выручит его, он расскажет Везероллу о том, кем она была в субботу вечером в Линкольн-центре, но засомневался, что это пойдет ему на пользу. Во-первых, он только что признался ей, что блефовал. Во-вторых, если он даже и расскажет, то Везеролл просто-напросто вышвырнет за дверь их обоих. В-третьих, все равно пора было уходить.

— Вы выпили свое пиво? — поинтересовался Везеролл.

— Все нормально. Дайте счет, пожалуйста…

— Мы угощаем.

— Спасибо, но я плачу сам.

Мэтью достал бумажник и бросил на стойку десятидолларовую купюру. Лэн отпустил его, и Старк собрался было одарить Джулиану убийственным взглядом, который сказал бы ей все, что он думает о ее коварстве. Но она смотрела в сторону. Тогда он смирился и направился к выходу.

Подойдя к дверям, он обернулся и увидел, что Джулиана, развернувшись за стойкой бара, провожает его взглядом. Он ожидал увидеть в ее глазах раскаяние — ведь его вышвырнули отсюда из-за нее — и благодарность за то, что он не рассказал ее боссу, в какой восторг она привела публику Линкольн-центра в эту субботу, хотя ни разу не шлепнула по клавишам своей ножкой. Он ждал, что она заговорит.

Но ничего, кроме нахальной усмешки, Старк не увидел. Лишь впечатляющий вид маячившего неподалеку Лэна Везеролла остановил Мэтью от того, чтобы вернуться и спихнуть ее задницу со стула.

Маленькая мерзавка забавлялась.

Джулиана недолго наслаждалась победой. Лэн, присев рядом, оперся о стойку и как бы невзначай заметил:

— Этот пижон называл тебя Джулиана.

— Да, я слышала.

— Одна из «Д» в твоем Д. Д. — это сокращение от имени Джулиана?

— Нет. Д. Д. не имеет отношения ни к какому имени.

— Ладно.

Она допила воду и с беспокойством подумала, что нужно возвращаться за рояль. Было бы неплохо очутиться сейчас где-нибудь за тридевять земель. Временами ей казалось, что она действительно перескакивает из одного мира в другой или просто парит с парашютом, озираясь вокруг и никогда никуда не приземляясь. А иногда чудилось, будто она просто падает и никак не может открыть парашют, а даже если и откроет, то будет уже слишком поздно. Несколько раз она пыталась рассказать Шаджи об этом чувстве, но он не смог ее понять. Шаджи подходил ко всему гораздо более трезво и спокойно. Он сказал, что никогда не расставался с этим миром, да и с ней этого не случалось, так что не нужно выдумывать. Может, поэтому она и полюбила джаз. В джазе нужны были точность и мастерство, но он никогда не требовал от нее ни предсказуемости, ни самоконтроля.

— Спасибо, что вмешался, — сказала она. Она ненавидела себя за то, что ей приходилось лгать Лэну. Он предложил ей свою дружбу, он ведь доверяет ей, Господи помилуй. А что она дала ему взамен? Она, музыкантша с фиолетовыми волосами, которую он не может понять. В любой момент она может выкинуть какое угодно коленце.

— Всегда пожалуйста. Но у этого джентльмена нехороший вид, Д. Д… Не знаю, как ты, а я предпочел бы больше не иметь с ним дела.

— Вполне согласна с тобой.

Джулиана прервала разговор, сама не до конца понимая, что имеет в виду. Она не знала, что ей думать о Мэтью Старке. В нем, несомненно, было нечто пугающее — и шрамы, конечно, способствовали этому, — но он не показался ей действительно подлым или опасным человеком. Или она просто слишком наивна? Да, он язвителен, но его улыбка притягивала ее; и хотя двойная жизнь девушки вовсе не вызвала у него симпатии, он все-таки не выдал ее.

— Хочешь поговорить? — мягко спросил Лэн.

Она безотчетно покачала головой. Опять ложь. Она хотела поговорить. О том, кто она, о том, кто такой Мэтью Старк и что ему нужно. О Камне Менестреля. Ей вспомнился мягкий голос дяди, его акцент и слова, сказанные перед вторым отделением концерта в маленькой церкви Дельфшейвена.

«Существование Менестреля не было подтверждено ни разу. Тем лучше, Джулиана. Это очень, очень ценный камень. Если его обработать, он будет стоить многие миллионы долларов только благодаря своим размерам и красоте. Но тайна, окружающая алмаз, делает его еще более ценным. Люди сотворят страшные вещи ради такого богатства. Я знаю это».

Тогда ей не пришло в голову спросить, откуда ему стало это известно. Все происходящее было для нее не более чем шуткой или приключением. Какая еще концертирующая пианистка получала за кулисами от своего сумасшедшего дядюшки алмазы? Но сейчас она раздумывала, не связаться ли с дядей, чтобы рассказать ему о Мэтью Старке, расспросить о Рахель Штайн, о Хендрике де Гире. Дядя Джоханнес мог бы поведать ей о том, о чем ее мать не расскажет никогда.

— Лэн, тебе о чем-нибудь говорит имя Мэтью Старк?

— «Горячая зона», — не задумываясь, ответил Лэн. Она озадаченно смотрела на него.

— Эй, крошка, да где ты живешь? — засмеялся Лэн. — Ты хочешь сказать, что никогда не слышала о «Горячей зоне»? Ты когда-нибудь ходишь в кино?

— Редко, — сказала она. Это была правда. — «Горячая зона» — так называется фильм?

— Да. И книга. Автор — Мэт Старк. Книга вышла шесть или семь лет назад, а через год-другой появился фильм. Он был признан лучшим фильмом и получил приз за режиссуру, насколько я помню. А книга стала бестселлером.

— О чем она?

— Господи, ты меня удивляешь. О вьетнамских пилотах. «Горячая зона» — это зона высадки. — Он взглянул на нее. — Ну, знаешь, место, где садятся вертолеты.

Она не знала.

— Понятно.

Теперь, к своему несчастью, Джулиана поняла. Она выглядела просто дурой. Старк, наверное, решил, что она непроходимая идиотка. Почему же так случилось? В то время, когда его книга стала бестселлером, а фильм — хитом, у нее не было времени читать или ходить в кино. Она играла на фортепиано. Она изучала историю музыки, теорию музыки, композицию в музыке. Ее друзьями были музыканты, и врагами — тоже музыканты. Она жила в мире музыки, и он поглощал ее без остатка. В последнее время кое-что изменилось. Ей стали приносить «Нью-Йорк тайме», и хотя иногда Джулиана забывала читать ее, но все же теперь она старалась следить за событиями в мире. Конечно, ей приходилось многое наверстывать. Вот и сейчас ей надо выяснять, кто такой Мэтью Старк. Если бы он свою книгу написал недавно, то она могла бы узнать его имя. Но семь лет назад? Ни за что.

— Это тот парень, которого я только что выкинул? — спросил Лэн. — Мэт Старк? — Он засмеялся. — Ну, будь я проклят, ты заведешь кого угодно. А сейчас, крошка, топай за рояль. Играй.

Она благодарно кивнула и пошла играть.

Загрузка...