Огонь Менестреля

Глава 22

Сэм Райдер откинулся в кожаном кресле, спиной чувствуя презрение, струящееся с портрета отца, полуулыбку-полуукор на его лице. Он пришел сегодня в офис, потому что только здесь мог отвлечься и не думать о людях вроде Филиппа Блоха, Хендрика де Гира или Мэтью Старка. Здесь правит закон и только закон, здесь сконцентрирована не просто власть, а традиция. Когда гулкое эхо его шагов разносилось по широкому коридору, он ощущал себя наследником этой традиции. Он продолжает дело не только своего отца, но и всех своих предшественников. Сенат Соединенных Штатов Америки — вот мое место, подумал Сэм.

Блох уберет Хендрика де Гира. После чего они со Старком уничтожат друг друга. Это единственно правильный исход событий, так и должно произойти. В противном случае тени прошлого навсегда останутся с Сэмом, и его будет преследовать хоровод их обвиняющих глаз, их осведомленность, их угрозы.

Один из его помощников, тоже пришедший на службу в эту холодную декабрьскую субботу, сообщил, что сенатора хочет видеть Джулиана Фолл.

Райдер всем телом подался вперед. Джулиана! Неужели? Зачем? Блох утверждает, что алмаз у нее. Выясни, — где она находится.

«Она здесь, Блох, вонючая ты скотина, — подумал Райдер. — Она сама пришла ко мне. И мне не придется ничего выяснять».

Он велел помощнику немедленно пропустить ее.

Джулиана стремительно вошла в кабинет и, откинув волосы с лица, не переведя дыхания, заговорила:

— Сенатор Райдер, благодарю вас, что вы приняли меня.

Он кивнул, не в состоянии произнести что-либо в ответ. Его поразил ее вид: она была бледна и явно взволнована, потемневшие глаза казались волшебно красивыми.

— Мне нужна ваша помощь, и я надеюсь, что вы не откажете мне, — продолжала она, — Я должна… Мне нужно найти Филиппа Блоха.

— Джулиана…

Это имя вырвалось из его уст как шепот, как выдох. Он встал, слегка пошатнувшись, и двинулся к ней. Нет, только не она! Нельзя ее впутывать в это! Он взял Джулиану под локоть.

— Прошу вас, садитесь.

Она отстранилась. В этом жесте сквозила такая сила духа, которой он никак не ожидал от нее. Темные, дивные глаза пронзали насквозь.

— Только, пожалуйста, не делайте вид, будто вы не понимаете, о чем я говорю. Мне известно, что вы знаете Блоха.

— Ну, что вы! Разумеется, если я могу чем-то помочь вам…

— Скажите мне, где Блох!

— Не имею ни малейшего представления, — сказал он, сохраняя спокойно-снисходительный тон. Ему страстно хотелось поцеловать и успокоить Джулиану, но его смутил ее решительный напор. Как он мог, с его-то проницательностью, настолько недооценить ее? Но какого черта она лезет в это дело? Зачем?

— Сержант Блох был моим взводным сержантом во Вьетнаме, но это было очень давно, двадцать лет тому назад.

— Вас видели в Линкольн-центре с Рахель Штайн. Ей стало известно, что у вас были какие-то дела с де Гиром. Рахель хотела, чтобы вы помогли ей предать его суду, за то что во время войны он выдал нацистам моих родных и ее саму — выпалила Джулиана. Она уже не задыхалась; ее холодные, полные решимости глаза оценивающе оглядывали собеседника. — Только одно это обстоятельство, сенатор Райдер, заинтересует «Пост», или «Газетт», или любую другую информационную службу. И если они начнут копать…

— Не надо шантажировать меня, — перебил он ледяным тоном. Ему стало неуютно от той одержимости, которая была написана на ее нежном лице. Безусловно, она красива и, конечно, взволнована, но слишком уж сурова. Ей совсем не идет эта суровость, решил он про себя.

Она справилась с собой и немного смягчилась.

— Неужели вы хотите, чтобы я умоляла вас? Ради всего святого, помогите мне!

— Я не думал, что вы такая.

В этих простых словах прозвучала боль, но меланхолия и разочарование сенатора, похоже, не трогали Джулиану. Она разрушила образ той женщины, которую, как ему казалось, он мог бы полюбить. Они провели тогда вместе всего несколько минут, но он не смог не заметить ее чувственности и женственности — таких редких качеств для современной женщины. И как же она разочаровала его.

— Мы с вами едва знакомы, сенатор. Но сейчас дело не в этом. Прошу вас, помогите мне.

— И что же вы собираетесь делать, когда найдете Блоха? — спросил он, стараясь говорить как можно более равнодушно. Неужели Менестрель у нее?

— Этого я не могу вам сказать.

Да. Боже милостивый! Он у нее!

— Сенатор, где он? Я говорю совершенно серьезно — если вы не поможете мне, я расскажу обо всем журналистам. Неужели вы не понимаете? Мне не останется ничего другого!

Райдера передернуло. Он не знал, как поступить. Из своего долгого, страшного опыта общения с Блохом он знал, что сделка с сержантом — дело дохлое. Если Джулиана попытается обменять Менестреля на мать и тетку, то Блох возьмет алмаз и тут же устранит всех троих. Скажи уж прямо — он убьет их. Хотя, необязательно. Может, Джулиана и не пострадает, ведь он уже натравил на Блоха Старка.

— Я не хочу, чтобы с вами случилась беда, — проговорил он.

— Спасибо, я тоже этого не хочу, но есть вещи, которые я обязана сделать.

Да, подумал он, это верно. Если отправить Джулиану к Блоху, то тот будет признателен ему. А вдруг что-то не сработает, и Джулиана будет спасена? Но что и почему не сработает? Собственно, если она узнает, где Блох, то вряд ли будет в большей опасности, чем теперь. Как бы ни поступил он сейчас, Блох все равно изловит девушку. Выходит, Райдер дает ей некоторый шанс спастись. Вот он и разложил все по полочкам.

— Он в моем рыбацком лагере, на западном берегу Мертвых Озер. Но это была не моя идея. Я понятия не имел, что он собирается делать. Блох поставил меня перед свершившимся фактом.

Джулиане явно были безразличны его оправдания.

— Мертвые Озера? Где это?

Райдер замялся.

— Да говорите же, наконец!

— Самолетом до Талахасси, — сказал он, сделав над собой усилие. Так отрешенно он разговаривал с журналистами, когда снабжал их кое-какой конфиденциальной информацией о делах Сената; таким же тоном двадцать лет назад он признавался Блоху, что хочет, чтобы в зону высадки его взвода прилетел Мэтью Старк со своей командой. — Там можно взять напрокат машину. По шоссе доезжаете до бензоколонки или бакалеи, и любой покажет вам, где лагерь.

Вильгельмину с Катариной втолкнули в какую-то хижину. В единственной комнате этого строения стояла короткая ванна. Была еще раковина, плитка на две конфорки и маленький переносной холодильник, который оказался пустым. Сеточка душа заржавела. Стены были сколочены из неструганных досок, и сырой, холодный ветер с озера задувал в щели. Дом не отапливался. Обстановка была скудной — раскладной диван, маленький стол, застланный красной клетчатой клеенкой, и два деревянных стула. Задняя дверь была надежно заперта, а у главной двери стоял охранник в одежде цвета хаки. Он велел женщинам укладываться спать.

Они по очереди вздремнули на диване — только потому, что были уже немолоды. «Случись это сорок-пятьдесят лет назад, — подумала Вильгельмина, — я бы ни за что не уснула». В десять часов охранник принес йогурт, какую-то овсяную бурду и сок грейпфрута. Пища показалась им отвратительной. Вильгельмина напомнила себе, что когда-то им приходилось есть луковицы тюльпанов и кормовую свеклу; она с удивлением обнаружила, что сестра не выказывает никакого недовольства пищей. Они как могли подвязали ее сломанную руку полотенцем, но этого явно оказалось недостаточно. Катарина ни разу не пожаловалось, хотя по всему было видно, что она испытывает адскую боль.

Сейчас, проснувшись, они обе смотрели в окно. Катарина устроилась у окна, выходившего на странное, черное озеро, а Вильгельмина через боковое окно разглядывала кипарисы, покрытые какой-то плесенью, в которой сестра признала испанский мох. За деревьями виднелся симпатичный дом с крытой террасой, выстроенный в деревенском стиле из простых сосновых досок. Ухоженная, посыпанная гравием дорожка уходила к причалу и лодочной станции. За домом, в отдалении — на каком именно расстоянии, Вильгельмина сказать затруднялась — виднелась вертолетная площадка, куда они недавно приземлились. Вильгельмина все еще находилась под впечатлением того жуткого полета и не доверяла сейчас своему глазомеру.

— Нашему сержанту совсем неплохо живется, — сказала Вильгельмина по-голландски. Ей было проще говорить на этом языке, и Катарина не возражала.

— Я не думаю, что это лагерь Блоха, — ответила Катарина, не отрываясь от окна. У нее был нездоровый вид, и Вильгельмина очень беспокоилась за сестру. Обе они уже не были такими же бодрыми, как сорок лет назад. — Что-то подсказывает мне, что он принадлежит сенатору Райдеру.

— А Блох запустил лапу в его карман. До чего отвратительно.

— Он знает, что я обманываю его, — вдруг с отчаянием сказала Катарина.

— Похоже на то, — ответила Вильгельмина. Ей было невесело, но она не теряла присутствия духа. — Ты меня извини, Катарина, но я все-таки считаю, что не стоит сбрасывать со счетов Джулиану. Твоя дочь — девушка неглупая и храбрая. Она сделает все необходимое.

— Все необходимое, чтобы спасти нас, Вилли.

— Пусть так.

Катарина ничего не ответила и опять погрузилась в молчание; она все больше молчала с того самого момента, как они прибыли в лагерь. Вильгельмина тревожилась за нее; она бы все отдала, лишь бы унять боль и облегчить страдания сестры.

— Я знаю — больше всего на свете тебе хочется, чтобы Джулиана исчезла и отсиделась где-нибудь, — спокойно заговорила Вильгельмина. — Я понимаю тебя. Но, Катарина, сейчас она должна принять решение сама.

— Я не хочу, чтобы она страдала!

— Конечно, не хочешь. Ты хочешь уберечь ее — точно так же, как во время войны мы хотели уберечь тебя. Но скажи, Катарина, разве ты не протестовала против этого? И многие годы потом ты укоряла себя только за то, что мы пошли на все, оберегая тебя от нацистов.

— Вы с Джоханнесом отправили меня с Менестрелем к Хендрику, потому что знали, что мне он никогда не причинит зла, — вдруг сказала Катарина, скорее разговаривая сама с собой. — Вы догадывались, что он может выдать вас, но меня спрячет.

— Нет, просто вполне логично было отправить именно тебя…

— Вилли, не лги мне. Прошу тебя.

Вильгельмина вздохнула.

— Да, все мы хотели спасти тебя. Если удастся спасти тебя — значит сохранится частица нас. Так мы думали.

— Мама с папой погибли. Погибли ради меня.

— Нет, Катарина. Конечно, они бы отдали жизни ради тебя. Но все было иначе. Они погибли, потому что активно работали в Сопротивлении и слишком много знали. Им были известны все имена и явки. Они владели информацией, которая была нужна нацистам. Тобой нацисты не интересовались. Ты была в надежном месте, но они пытали маму с папой вовсе не потому, что хотели выяснить, где ты. В тебе говорит юношеский эгоцентризм, Катарина. Наши родители погибли за свои убеждения.

Слезы потекли из нежных глаз Катарины, и она сердито смахнула их.

— Мне все время хочется быть такой же сильной и твердой, как ты, Вилли. И что из этого получается? Вилли, а ты… ты видела, как погибли мама и папа?

Катарина впервые задала ей этот вопрос. Вильгельмина, знала, что он мучает ее, но никогда не рассказывала ей об этом. Она кивнула, чувствуя себя бесконечно усталой и одинокой.

— Меня привели, чтобы я посмотрела на казнь. Их расстреляли. Папа был едва жив после пыток.

— А мама?

— Ее тоже мучали, но не так, как его. Нацисты заставили меня смотреть, они думали, что это сломит меня и я изменю свое решение.

— Они плохо знали тебя, правда?

— Да, — сказала Вильгельмина. То страшное зрелище лишь закалило ее решимость. После этого она уже не боялась ни боли, ни смерти.

Катарина рыдала, сотрясаясь всем телом.

— Я всю жизнь думала, что тогда должна была быть с вами.

Вильгельмина покачала головой.

— Я очень рада, что тебя там не было. Это лучшее, что ты могла сделать для мамы с папой. Представь на их месте себя с Адрианом. Разве вы не хотели бы того же для Джулианы?

— Да, — ничуть не колеблясь, ответила Катарина. — Именно этого я желала бы ей.

— Тогда давай пока оставим прошлое в покое, ладно? Сейчас мы должны сосредоточиться на настоящем.

Катарина улыбнулась сквозь слезы.

— Ты тертый калач, Вилли, — сказала она по-английски. — Я рада, что мы вместе.

Вильгельмина, тронутая до глубины души, кивнула.

— Я тоже, Катарина.

— Его тело обнаружили на одном из флоридских пляжей, — рассказывала Элис Фелдон, перечисляя Мэтью факты об Отисе Рэймонде, которые были на телетайпной ленте. — Явное самоубийство. У него прострелена голова. Обычная история для вьетнамских ветеранов-наркоманов. Это попало на ленту только из-за того, что дело произошло на частном пляже какой-то важной птицы, недалеко от Апалачиколы, на Мексиканском заливе. Богатая дамочка чуть не грохнулась в обморок. Вот такие дела.

Старк задумчиво кивнул. Воспоминания унесли его на двадцать лет назад…

Прошу прощения, сэр, — заговорил Отис Реймонд, как-то бочком подходя к нему и переминаясь с ноги на ногу. Тогда они видели друг друга впервые. — Я хочу сказать, что мы с вами должны выбраться живыми из этого дерьма. Я не собираюсь подыхать в вонючих джунглях.

И он одарил лейтенанта Мэтью Старка кривой, желтозубой ухмылкой, которая странным образом вдруг осветила его лицо, придав парню почти невинный вид. Он был тощим, страшным и прыщавым, как подросток.

«Терпеть не могу змей, знаете ли».

Но он врал. Они оба понимали это. Вряд ли Отис Рэймонд всерьез мог рассчитывать на то, что выживет.

— Я распоряжусь, чтобы в газете поместили заметку о нем, — сказала Элис Фелдон.

— Спасибо. — Голос Старка остался, бесстрастным. — Проныра был бы польщен.

— Извини.

— Угу.

— Зиглер попытается что-нибудь выяснить.

— Не надо. Я знаю, что произошло.

— Мэт…

Он посмотрел на нее невидящим взглядом.

— У Проныры в крови был инстинкт выживания. Но он не сделал его трусом. Случалось, этот парень совершал немыслимые поступки и умудрялся уцелеть. Но когда погибли Джейк и Чак, Проныра вбил себе в голову, что в их смерти виноват он.

Старк замолчал, и впервые в жизни Элис Фелдон ничего не выпытывала у него. Она просто стояла и ждала, что он скажет дальше, — или не скажет.

— Джейк Макинтайр и Чак Фишер, — пояснил Старк. Ему и сейчас пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести их имена. — Джейк был пилотом, а Чак — командиром нашего экипажа. Они погибли, когда вертолет, которым управлял я, начал приземляться. Чак поймал три пули и умер на земле, не дождавшись спасателей. Джейк прожил немногим дольше. Все то время, пока мы летели обратно, Проныра сидел над ним. Джейк кричал от боли, и никто не мог ему помочь. Но Проныра потом вбил себе в голову, что он чего-то не сделал. Раз уж он, Проныра, не дрожит за свою собственную шкуру, то он должен был что-нибудь предпринять.

— Может, тут не было ничьей вины, — сказала Фелди.

— Нет, все равно кто-то несет за это ответственность. Например, сержант Блох или лейтенант Райдер. И я.

— Старк…

Мэтью не стал слушать ее и прошел к своему столу. Он отогнал от себя воспоминания, снял трубку и набрал номер своего адвоката.

— Дэйв, это Старк. Я хочу попросить тебя кое о чем.

— Что-то ты невесел, Мэт. У тебя все в порядке?

— Слушай внимательно. Сегодня утром во Флориде, на одном из пляжей Мексиканского залива найден труп. Этого человека звали Отис Рэймонд. Утверждают, что это самоубийство. — Черта с два, подумал Старк. Его убил Блох, и он же подбросил труп туда; сержант вычислил, что, как только сообщение появится на телетайпах, Старк как миленький явится прямо к нему. — Рэймонд был ветераном Вьетнама. Расследования не будет. Я хочу попросить тебя — организуй, чтобы тело доставили его семье в Валдосту. Это в Джорджии. Вышли им деньги на похороны. Понял?

— Рэймонд, Мексиканский залив, Валдоста.

— Ты знаешь мою железную коробку? В ней лежат награды. — Пусть они пока полежат у тебя, Мэт. Ладно? Вдруг когда-нибудь мне снова захочется нацепить побрякушки. Может, я почувствую, что заслуживаю их… — Их тоже нужно отвези в Валдосту и отдать родителям.

— Господи! Мэтью…

— Сделай, как я сказал, Дэйв.

— Конечно, если хочешь… Но, Мэт, ты уверен, что семья справится с этим делом как следует?

Мэтью видел Рэймондов лишь один раз, когда привозил им Отиса — полуживого от наркотиков, алкоголя и ночных кошмаров. Это были необразованные, крепкие работяги, которые не смогли бы отыскать на карте и Монтану, не говоря уж о Вьетнаме. Но они любили сына. Они не знали, что с ним делать ни тогда, когда он был сорванцом, ни в тот день, когда Старк выгрузил его бесчувственное тело на крыльцо их дома. Но теперь их слабость и беспомощность уже не имели значения. Отис был мертв.

— Да, — сказал Мэтью, — они справятся.