Огонь под пеплом

15

«Взять на себя непреложное и всеобъемлющее обязательство, что королевство Польское никогда не будет восстановлено, было бы неблагоразумно и несовместимо с моей честью. Значит ли это, что, если поляки, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, восстанут все как один и окажут противодействие России, мне нужно будет употребить все свои силы, чтобы усмирить их? А если они найдут себе союзников, то мне нужно будет сражаться и с ними? Я могу утверждать, что не окажу никакого содействия, ни прямо, ни косвенно, любой попытке восстановить Польшу, но и только. Что же касается отказа от слов „Польша“ и „поляки“, то я и на это пойти не могу. В дипломатических документах еще можно не употреблять эти слова, но вытравить их из употребления нацией я не в состоянии. Упразднение старых орденов станет возможно только по кончине нынешних их обладателей и с пожалованием новых наград. Наконец, относительно невозможности будущего территориального расширения Варшавского герцогства за счет земель, некогда принадлежавших Польскому королевству, необходимо соблюдать принцип взаимности: Россия должна взять на себя обязательство никогда не присоединять к своей территории ни куска, отторгнутого от старых польских провинций.

Я согласен подписать конвенцию, если она будет звучать следующим образом:

Его Величество Император французов обязуется не поддерживать никакого восстановления Польского королевства, не давать никакой помощи любому государству, которое имело бы подобные намерения, не давать никакой помощи, ни прямой, ни косвенной, любому восстанию или возмущению провинций, которые составляли это королевство…»

Александр еще раз перечитал ответ Наполеона, присланный ему из Парижа князем Куракиным. В своем письме Александр Борисович рекомендовал согласиться с Бонапартом, не видя большой разницы в словах: «Польша не будет восстановлена» и «император обязуется не поддерживать восстановления Польского королевства». Министр Шампаньи писал, со своей стороны, графу Румянцеву, что Наполеон «не только не желает обнаружить мысль о восстановлении Польши, которая столь далека от его видов, но и готов содействовать императору Александру во всех тех мерах, кои могли бы навсегда истребить всякое о ней воспоминание». Прекрасно, так в чём же дело? Карфаген должен быть разрушен! Взяв лист со старыми статьями конвенции, подписанной в декабре, Александр начертал своей рукой новый вариант первой статьи:

«Его Величество Император французов, король Италии, чтобы доставить своему союзнику и всей Европе свидетельство его желания отнять у врагов мира на континенте всякую надежду его разрушить, обязывается точно так же, как и Его Величество Император Всероссийский, в том, что королевство Польское никогда не будет восстановлено».

Пусть Румянцев передаст это Коленкуру для отправки в Париж на ратификацию. Если император французов так сильно желает сочетаться браком с русской великой княжной, он подпишет.

Бонапарт уже дал знать, что его невесте будет дозволено остаться в православной вере — в этом он оказался не так неуступчив, как упрямец Густав Адольф, свергнутый ныне шведский король, который сватался к несчастной Alexandrine… Однако в разговоре с французским посланником Александр сослался на другую русскую монаршую традицию: хотя лично он не мог бы и желать лучшего мужа для своей младшей сестры, великая княжна должна принять решение сама, а что у Анны в голове — одному Богу известно, ей всего пятнадцать лет, она еще дитя, да и вообще в таких делах женщины редко руководствуются здравым смыслом. Как жаль, что император французов так долго тянул с разводом: Екатерина Павловна гораздо больше подходит ему и по возрасту, и по характеру, но она теперь уже замужем… Кроме того, согласно последней воле покойного императора Павла решение о браке своих детей должна принимать вдовствующая императрица, которая проживает в Гатчине. Александр непременно переговорит с ней об этом, как только дела позволят ему вырваться из Петербурга. Ему нужно десять дней, чтобы дать императору Наполеону окончательный ответ.

Разумеется, эта отсрочка ничего не изменит. Когда два с лишним года назад корсиканец намекал в Эрфурте на возможность брака с Катиш, та заявила брату, что лучше выйдет за последнего русского истопника, чем за Бонапарта. Анна такого же мнения, не говоря уже про матушку. Наполеон достаточно умен, чтобы сообразить, что его водят за нос. Судя по тайным письмам из Парижа, он уже прощупывает почву для заключения брачного союза с принцессой из дома Габсбургов. Обрадуются ли его подданные новой австриячке на троне? Немцы же сложили поговорку: «У австрийского императора дочерей нет», то есть на политику браки не влияют. Посмотрим, окажется ли граф Шувалов таким же удачливым дипломатом, как и генералом. Он в Вене уже полтора месяца, тайный договор о военном союзе пока не заключен, но на такие вещи нужно время…

Александр прекрасно понимал, к чему приведут все его проволочки — к войне. Россия к ней пока не готова, но войны не начинаются вдруг, а время сейчас — наш союзник. Франция устала от сражений, солдаты дезертируют, военачальники ссорятся между собой, одерживать победы всё труднее, Испания никак не желает покориться, подавая пример стойкости в борьбе всем порабощенным народам (которые Бонапарт называет освобожденными), Англии вольно дышится в ошейнике блокады, Швеция… да, Швеция заключила военный союз с Бонапартом, чтобы получить обратно Померанию, но она обескровлена и угрозы не представляет. В России же стоит только кинуть клич: «Идем на Бонапарта!», как тысячи людей тотчас запишутся в ополчение. Нужно лишь развязать себе руки, приостановив военные действия на Кавказе и в Персии и покончив наконец с Турцией. Князь Багратион не оправдал ожиданий: он только стенает и бездействует; надо послать в Молдавию Каменского.

На войну потребны деньги, а рубль ассигнациями и так уже стоит двадцать копеек серебром. За прошлый год бумажек выпустили на сорок три миллиона, теперь Сперанский предлагает вовсе прекратить их печатание, а уже выпущенные признать государственным долгом и частично уничтожить. Он еще осенью разработал План финансов вместе с Балудянским — русином из Венгрии, обладавшим обширными и разнородными познаниями и читавшим в Петербурге лекции по политической экономии, — а в министры финансов провел графа Гурьева — человека неповоротливого ума, но исполнительного и услужливого. По совету Аракчеева, Александр дал им в компанию таганрогского градоначальника Кампенгаузена, сделав его государственным казначеем: честный лифляндец, окончивший Гёттингенский университет, за четыре года превратил захудалый Таганрог в крупнейший порт на Азовском море, много сделав для украшения этого города и снискав себе репутацию неподкупного чиновника, блюдущего интересы государства. Кампенгаузен на собственном горьком опыте узнал, что в России деньги растворяются без следа, стоит только отвернуться: уезжая в Петербург, он передал собственные десять тысяч в пользу таганрогской богадельни, но все они прилипли к пальцам служащих магистрата, которые, верно, слишком усердно их пересчитывали; деньги же, которые он сэкономил на строительстве своей резиденции и вернул в Министерство внутренних дел, там же где-то и затерялись. Как бороться с казнокрадством? Увеличить жалованье чиновникам? Словно они от этого перестанут воровать. «Гурьевский кружок» предлагает увеличить сбор с купеческих капиталов, ввести налоги для торгующих крестьян и иноземных ремесленников и обложить подушной податью иноверцев, а чтобы эти деньги доходили до казны, учредить должность контролеров, но кто проследит за контролерами? Министр юстиции Дмитриев уверяет, что, если пресечь злоупотребления, торги по винному откупу увеличат доход казны на несколько миллионов. Что может сделать он — самодержец Всероссийский? Поручить государственные дела особам, коих считает безупречными, однако на каждого Аракчеева или Кампенгаузена приходятся сотни нечистоплотных «мелких сошек», которые строят из себя важных птиц. Приказывать — одно, а исполнять приказы — иное; какими бы благоразумными ни были меры, принимаемые правительством, сей благодатный дождь, проливаясь с небес, зачастую не доходит до сухой земли, оседая на с готовностью подставленных листьях вековых дубов, а если и сумеет ее увлажнить, то редко в том месте прорастет питательное зерно — всё больше лопухи да сорная трава.

«Можно принять меры против голода, огня, моровой язвы, но против благодетельных распоряжений правительства решительно нельзя принять никаких мер», — насмешничал адмирал Мордвинов, которого Александр назначил председателем Департамента государственной экономии. Кипучий ум сего мечтателя, женатого на англичанке и витийствующего в комитетах, точно он на заседании английского парламента, рождал множество прожектов, которые так и оставались неосуществленными. Сразу после воцарения Александра Павловича Мордвинов подал прожект Трудопоощрительного банка «для возбуждения охоты к трудолюбию как к источнику, из которого проистекает богатство, изобилие и благоденствие народное». Он предлагал давать предприимчивым людям ссуды под залог недвижимого имущества, а знающим и способным — и вовсе без имений, собирая попутно сведения о новых изобретениях, дабы оные повсюду сделались известными. Александр подписал устав этого Банка, Мордвинов даже подготовил Высочайший манифест о его открытии, но… Россия — не Англия. Вон граф Ростопчин нарочно вводил в своем имении английские способы обработки земли и убедился, что в России они невыгодны, русский и с сохой себя прокормит, а плуг — развлечение для богатых. Предприимчивость же наших людей выражается, увы, не в изобретении машин и создании фабрик, а в выдумывании иных способов обогащения…

Кстати, и война разоряет далеко не всех, а многих и обогатить способна. Война неизменно оживляет торговлю и промышленность, а также производит благотворное действие на умы, заставляя их сосредоточиться на одной великой цели и позабыть всё то, что занимало их прежде. Да, война сплачивает нацию. А что касается военных расходов… Как раз Мордвинов и представил недавно записку, предлагая, для их сокращения, превратить солдат в землепашцев, выделив каждому батальону по две тысячи десятин земли. В своей записке он ссылался на сочинение генерала Сервана де Жербе, скончавшегося в позапрошлом году в Париже. Эту книгу — «Солдат-гражданин, или Патриотические взгляды на самый выгодный способ обеспечить оборону королевства» — Серван написал еще в 1780 году, будучи капитаном на королевской службе. Эпиграфом к ней он привел строчку из «Георгик» Вергилия: О fortunatos nimium, sua si bona norint — «Им справедливо земля доставляет нетрудную пищу». И вот что он там пишет: «Я нашел истинный способ улучшить благосостояние офицеров и солдат и уменьшить бремя налогов на содержание ополчения. Я предложил сделать наших солдат землепашцами и привел причины, по которым полагал, что государство с легкостью осуществит этот проект… Сие есть совершенно иной способ кормить, врачевать, одевать войска и давать им кров. Цель моя была неизменной: благополучие солдата и облегчение бедного гражданина, всегда более угнетаемого, нежели другие, и менее способного сносить возлагаемые на него тяготы». Александр велел перевести эту книгу на русский язык, а графу Аракчееву, возглавившему Военный департамент, — изучить опыт австрийских военных поселений в Трансильвании.

«Дорогой папа! Со времени развода Наполеона я раскрываю „Франкфуртскую газету“ с мыслью прочесть там о назначении новой супруги; признаюсь, что задержка вызывает у меня невольную тревогу. Вручаю свою судьбу в руки Божественного Провидения, лишь ему одному известно, что сделает нас счастливыми. Если случится беда, я готова пожертвовать своим личным счастьем для блага государства, будучи убеждена, что истинное блаженство можно найти лишь в исполнении долга, даже в ущерб своим склонностям. Я не хочу об этом думать, но если нужно, мое решение принято, хотя эта жертва будет двойной и от того еще более тяжелой. Молюсь о том, чтобы этого не случилось, и ожидаю Вашего решения с дочерним почтением».

Александр издевается, неужели Коленкур этого не видит?

Наполеон прочел первую депешу, которая добиралась из Петербурга целый месяц, и принялся за вторую. «Великая княжна Анна вполне сформирована физически; ее рост, стан и всё остальное указывает на это. У нее прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и хотя она не красавица, взор ее полон доброты». Ну допустим. Император Александр наконец-то переговорил со своей матушкой, «враждебной из принципа к Императору Наполеону, которым, однако, она глубоко восхищается как полководцем и государственным деятелем», и та как будто утратила непреклонность. Французский посланник обнадежил царя насчет того, что его сестра, став императрицей французов, получит собственную часовню во дворце Тюильри, где сможет посещать службу, отправляемую православными попами. Александр попросил еще десять дней на уговоры. Дьявол!

Доложили о прибытии курьера с двумя новыми депешами — трех- и двухнедельной давности. Император отдал их расшифровать; он прочтет их завтра утром. Прежде чем отпустить секретаря, он продиктовал ему еще два письма.

«Мадам, получать весточки от вас доставляет мне большую радость, но черные мысли совсем вам не идут, — укорял он Марию Валевскую. — Сообщите мне поскорее, что у вас родился красивый мальчик, что вы в добром здравии и веселы. Никогда не сомневайтесь, что я буду рад вас видеть; всё, что касается до вас, возбуждает мой нежный интерес. Прощайте, Мари, я с надеждой ожидаю новостей».

Мари должна быть сейчас где-то в пути между Варшавой и Вадовице. Наполеон уже послал надежного человека к старику Валевскому, тот согласится признать сына императора французов своим — это даже польстит его тщеславию. Так будет лучше для всех. С этим покончили, теперь другое:

«Я был очень рад видеть тебя вчера; я чувствую, насколько твое общество сохранило для меня свое очарование. Я выделил сто тысяч франков для экстраординарной кассы Мальмезона на 1810 год. Ты сможешь посадить всё, что захочешь, и распорядиться этой суммой, как пожелаешь. Я приказал оплатить твою рубиновую парюру, которую прежде оценит казначейство: я не спущу ювелирам воровства. Я повелел предоставить миллион, положенный тебе по цивильному листу в 1810 году, в распоряжение твоего поверенного для уплаты твоих долгов. В несгораемом шкафу Мальмезона ты найдешь пятьсот-шестьсот тысяч франков, можешь заказать себе на них серебряную посуду и белье. Я приказал изготовить для тебя фарфоровый сервиз; к тебе придут за распоряжениями, чтобы он был очень красив. Наполеон».

Утром он первым делом просмотрел депеши от Коленкура. Мария Федоровна хочет посоветоваться со своей дочерью Екатериной, которая ныне проживает с мужем в Твери, в пятистах верстах от Петербурга. Ее беспокоит нежный возраст принцессы Анны, которая всего полгода как вышла из детства. Кроме того, ее смущает мысль о браке с разведенным мужчиной, и еще она сомневается в способности императора иметь детей. Царь искренне сожалеет обо всех этих проволочках, но не теряет надежды сломить сопротивление вдовствующей императрицы, чтобы явить доказательство своей дружбы императору Наполеону.

Всё ясно: его просто водят за нос. Пройдет еще пара месяцев, и Александр попросту заявит, что он не мог, как ни прискорбно, пойти против воли матери, — нет, такого унижения допустить ни в коем случае нельзя! Вызвав дежурного адъютанта, Наполеон отправил его за Эженом, а сам принялся диктовать письмо к Коленкуру для отправки через министра Шампаньи: император возмущен возражениями вдовствующей императрицы и просит довести это до сведения царя. На этом письме он велел проставить январскую дату, хотя было уже шестое февраля, и тотчас начал новое: терпеливо прождав несколько месяцев ответа от русского двора и видя, что отговоркам нет конца, император был вынужден, к своему великому сожалению, обратиться в Вену, где его предложение было принято благосклонно. Это письмо он велел не отправлять до возвращения Эжена и пометить его завтрашним днем.

Император Франц не посмеет ему отказать. Австрийцы слишком боятся союза между Францией и Россией; если припереть их к стенке ультиматумом, они не станут ловчить и юлить, как Александр.

…Князь Шварценберг был удивлен ранним визитом вице-короля Италии, однако цель этого визита его просто ошарашила: сын бывшей императрицы спросил, готов ли он подписать завтра брачный договор между императором Наполеоном и эрцгерцогиней Марией-Луизой. Австрийский посланник пролепетал, что никем не уполномочен принимать столь важные решения, но посетитель заявил ему, что без ответа не уйдет: император требует ответ сегодня же. Он преспокойно уселся в кресле, расположившись ждать, сколько потребуется. Шварценберг заперся у себя в кабинете, лихорадочно перебирая письма с инструкциями от Меттерниха, терзая себя предположениями о самых разных последствиях своего возможного поступка и пытаясь понять, какое из двух зол худшее: сказать «нет» или сказать «да». Вот, вот она — та самая депеша! «Я считаю это дело важнейшим из всех, что занимают в данный момент Европу; я вижу в выборе Императора возможный залог порядка вещей, отвечающего и общим интересам многих народов, которые после стольких ужасных потрясений жаждут мира, и частным интересам сего государя». Эжен вернулся в Тюильри триумфатором: «да» победило.

Из дворцовых ворот тотчас вылетел курьер с первым письмом к Коленкуру. На следующий вечер, как только Шампаньи и Шварценберг поставили свои подписи под судьбоносным документом, повторявшим почти слово в слово договор о браке между дофином Людовиком и эрцгерцогиней Марией-Антуанеттой, в Петербург отправился второй курьер; вверенная ему депеша гласила: «Его Величество Император Наполеон, король Италии, покровитель Рейнской Конфедерации, посредник в делах Швейцарской Конфедерации, намерен в ближайшее время вступить в брак с Ее Императорским и Королевским Высочеством эрцгерцогиней Марией-Луизой Австрийской, дочерью Его Величества Императора Франца, короля Богемии и Венгрии». Третий курьер повез в Вену подписанный брачный контракт с наказом не задерживаться в пути дольше пяти дней: если вручить договор французскому посланнику тринадцатого числа, четырнадцатого он будет ратифицирован и вернется в Париж двадцать первого, тогда двадцать второго в Вену отправится чрезвычайный посол Бертье, князь Невшательский, чтобы официально просить руки принцессы; он будет на месте двадцать восьмого, в крайнем случае — двадцать девятого, брак по доверенности можно будет заключить второго марта, принцессе позволят остаться в Вене до конца карнавала и выехать к супругу в Пепельную среду, седьмого числа; к тому времени будут отданы все необходимые распоряжения, чтобы числа двадцать шестого она была уже в Париже.

Курьер от Коленкура повстречал в пути всех троих; он вёз окончательный ответ. Император Александр, ежедневно беседовавший с французским посланником на протяжении двух недель, был вынужден, к своему величайшему сожалению и разочарованию, склониться пред волей своей матери и отложить брак своей слишком юной младшей сестры хотя бы года на два, прося при этом уверить своего «кузена» в своей неизменной дружбе и преданности ему «сердцем и душой». В том же пакете была конвенция о гарантиях того, что «королевство Польское никогда не будет восстановлено». Наполеон отказался ее ратифицировать.