Огонь под пеплом

24

Стокгольм, 14 августа 1810 года.

Любезная сестра!

Ваше письмо меня растрогало. Вы поступили благородно, предупредив человека, намеренного вверить Вам свою честь, об опасностях, грозящих неопытному сердцу. Если он любит Вас — не с пылкой страстью юноши, рассуждающего как завоеватель, а с нежностью зрелого мужа, находящего в любви утешение и поддержку, — он поймет Вас и поможет Вам полюбить его самого.

Я тоже прекрасно понимаю Вас, дорогая Шарлотта. Мы все жаждем оказаться в плену любви, о которой поется в песнях и говорится в романах; это желание порой ослепляет нас, заставляя принять пламя вожделения за священный огонь и расписать едва намеченный портрет самыми яркими красками, хотя он и утратит от этого всякое сходство с оригиналом. Упоение от любви подобно опьянению от вина: мир кажется нам лучше и ярче, когда мы полны ею, но, увы, после наступает похмелье. Что было бы, если бы А.Р. и я поддались взаимному влечению, забыв обо всём? Мы, безусловно, познали бы счастье, но весьма скоротечное. Что смог бы я предложить своей возлюбленной, если бы она последовала за мной наперекор воле родителей, обрекая себя на скитания, бедность, беспокойную жизнь, заботы, труды, ненадежность положения? Один необдуманный поступок зачастую влечет за собой цепочку других; я знаю офицеров, которых вечные упреки и сознание собственной вины перед доверившимися им созданиями подвигли на еще худшие проступки: растрату казенных средств, шулерство, мародерство… Вы знаете, что я на это. неспособен, но если предположить, что отчаяние побудило бы меня переступить через принципы — любила ли бы она меня по-прежнему, увидев, каким я стал ради неё? И смог ли бы я сохранить в неприкосновенности чувство, предмет которого утратил бы былую привлекательность? Блаженны те, кто обрел в супружестве довольство и покой, вкушая хмельной напиток умеренными глотками, чтобы не оглушать им себя, а наслаждаться его благотворным воздействием, но ведь со временем вино способно превратиться в уксус. Вы рассудительная девушка, Шарлотта, и гораздо лучше меня знаете господина Рютберга. У вас достаточно воображения, чтобы представить себе повседневную жизнь рядом с ним, и взвесить на весах своего сердца, каких черт в нём более — привлекательных или отталкивающих. Не мне решать за Вас, но если Вы полагаете, что без колебаний оставите его, устремившись за миражом, стоит лишь ему появиться на горизонте, вернитесь к нашему первому плану: продайте имение и приезжайте в Швецию. Невинность, угодившую в силки опытного обольстителя, легко извинить, но мать семейства, вдруг уподобившуюся неосторожной бабочке возле свечи, неизменно ждет всеобщее осуждение.

Не стану от Вас скрывать, что вырученных за имение денег вам хватит в обрез на небольшой домик в каком-нибудь маленьком городке; столица с ее дороговизной будет нам не по карману. Возможно, лучше даже приобрести участок земли и сдавать его в аренду: это, по крайней мере, будет приносить постоянный доход, а Вы знакомы с сельской жизнью и умеете вести хозяйство. Подумайте еще раз, сестра: имеет ли смысл менять одну глушь на другую? Единственной выгодой от переезда будет возможность чаще видеться, если, конечно, наш полк не переведут из Стокгольма обратно в Померанию.

В столице сейчас неспокойно, на площадях собираются люди, таверны и кабаки вечно полны и гудят как ульи: все обсуждают выборы в Эребро. Неделю назад объявили, что Риксдаг утвердил кандидатуру принца Августенбургского, за которого стоял генерал Адлерспарре, и многие, включая меня, вздохнули с облегчением: всегда проще идти вперед по выбранной дороге, чем маяться на распутье. Но здесь этим решением остались недовольны: чернь требует князя де Понтекорво, то есть французского маршала Бернадота! Даже генерал Вреде стоит за него, хотя лейтенант Мёрнер, затеявший всю эту авантюру, до сих пор сидит на гауптвахте. Третьего дня в Стокгольм прибыл некий курьер из Парижа, который был принят министром иностранных дел, и с тех пор повсюду только и слышно: Бернадот! Бернадот! Люди, которые в глаза его не видели, рассказывают, что он храбр, умен, красив, к тому же из протестантской семьи, и самое главное — его сына зовут Оскар! "Божье копье!" Он будто нарочно дал своему сыну древнее скандинавское имя, словно Господь еще десять лет назад приоткрыл ему свой замысел! Продажные писаки сочиняют дурные вирши о том, что "Швеция вздохнет в тени его меча, как иссушенная земля под летним ливнем", а другие кладут их на музыку. Вы сами видите, сестра, как легко увлечься мечтой, которая может оказаться пустой химерой. Говорят, что король категорически против того, чтобы сделать своим приемным сыном якобинца. Нам остается только ждать и молиться, чтобы разум возобладал над легкомыслием.

Надеюсь, что это письмо застанет Вас в добром здравии, и остаюсь Ваш любящий брат

Густав А.

Сильный ветер гнал по серому, почти осеннему небу рваные тучи и гудел в печных трубах замка Эребро, сквозняком проносясь по коридорам. В девять утра генерал-адъютант Шарль де Сюрмен вошел в королевский кабинет. Шторы были опущены, лицо короля, сидевшего в кресле, тонуло в тени.

— Как ваше здоровье, сир?

Голова короля слегка тряслась, голос после недавнего удара звучал невнятно. Он плохо спал. Сюрмен почти обрадовался: от этого замечания легко перейти к сути дела, которое привело его сюда.

— Вполне естественно, что ваше величество мучается в нынешнем положении. Скорей бы закончился кризис, столь пагубный для вашего здоровья; я только этого и желаю.

Карл XIII откинулся на спинку кресла, его левая рука подпрыгивала на подлокотнике, а правая безвольно лежала на колене.

— Час от часу не легче. — Он говорил по-французски, с трудом ворочая языком. — От моего выбора зависят счастье Швеции, мое собственное, моя репутация, а я не знаю, кого выбрать! Чем плох герцог Августенбургский, брат покойного кронпринца? Но вы же сами меня отговорили. А теперь они явились со своим Бернадотом! Мне говорят, что этого хочет император, его посол только воду мутит, Лагербильке не пишет из Парижа ни слова… С ума можно сойти!

— Я понимаю, в каком вы затруднении. Я сделал всё, что мог, пытаясь выудить из господина Дезожье хоть что-нибудь положительное о намерениях императора, но — я сдаюсь. — Сюрмен развел руками.

С самого открытия Риксдага Сюрмен сохранял подчеркнутый нейтралитет, не высказываясь ни в пользу принца Кристиана (к которому, однако, склонялся больше всех), ни в пользу датского короля, первым написавшего Карлу XIII письмо с обещанием сохранить шведские вольности и законы, если его изберут наследником престола, ни, тем более, в пользу герцога Петра Ольденбургского или юного принца Густава. Больше всего шведов удивляло, что генерал-француз равнодушен к своему соотечественнику, которого он знал лично и мог рассчитывать на выгоды от его благодарности. Но Сюрмен, в юности служивший в одном полку с Бонапартом, во время Революции избрал совсем иной путь, забросивший его в Швецию еще в 1794 году. В Париже он побывал только после прошлогоднего переворота — сообщил императору французов о свержении Густава Адольфа и вел с ним переговоры о мире, заботясь об интересах своего приемного отечества.

— Вы знаете о прибытии Фурнье? — спросил король.

— Да, сир.

— Знакомы вы с ним?

— Нет, хотя я жил в его доме в девяносто пятом году. Но он тогда находился в отъезде.

— Он был отъявленный якобинец. Мне унизительно думать, что человек такого рода влияет на судьбы Швеции.

Жан Антуан Фурнье, явившийся в Стокгольм, как deus ex machina[12], некоторое время занимался коммерцией в Гётеборге, в четвертом году разорился, спешно покинул Швецию, а теперь вернулся с дипломатическим паспортом, заполненным собственноручно министром Шампаньи. Сын лесничего из Гренобля, Фурнье сумел во время Революции оседлать колесо Фортуны и с тех пор балансировал на нём. Бегло говоря по-шведски, он за два дня успел втереться в доверие ко всем влиятельным людям в Эребро. Курьер из Парижа зачитывал всем подряд послание от князя де Понтекорво и письмо шведского консула Синьёля, в котором тот уверял, что князь потратит часть собственных денег на уплату шведского государственного долга, а торговые отношения с Англией не пострадают. Министрам Фурнье заявил, что император французов хочет избрания Бернадота. Вождям крестьян — что Наполеон, извещенный своими шпионами о планах русского царя в скором времени напасть на Швецию, решил опередить его и прислал шведам своего лучшего маршала. Мещанам напоминал, что Бернадот происходит из их сословия, он друг свободы и покровитель торговли, он нарушит монополию на чины и орденские ленты, присвоенную себе дворянством. Дворянам же, напуганным убийством Ферзена, он говорил, что князь де Понтекорво, конечно, дитя Революции, однако он ценит дворянство, особенно дворянство шпаги, понимает его необходимость для окружения монарха и сумеет отблагодарить за поддержку. Наконец, священникам он наплел, что уроженец Беарна с молоком матери впитал религию гугенотов и будет покровительствовать протестантским пасторам. Короче говоря, всякий услышал то, что хотел услышать.

— Так он привез важные депеши? — осведомился Сюрмен.

— Ничуть: паспорт, портрет — и вскружил им головы. Энгестрём наговорил мне кучу нелепостей.

Министр иностранных дел Ларс Энгестрём счел паспорт, заполненный рукой самого герцога Кадорского, равнозначным верительным грамотам. И вообще он был известный франкофил.

— Черт побери! — продолжал король. — Если император хочет, чтобы я усыновил французского маршала, пусть скажет прямо, не заставляя меня догадываться. Вы же сами говорили мне, что он не любит Бернадота?

— Да, сир, это всем известно, — подтвердил генерал. — Когда я прошлой зимой был в Париже, мне советовали видеться с ним как можно реже.

— Что вы о нём думаете? Густав Мёрнер превозносит его до небес.

Обер-камергер граф Мёрнер вторил генералу Вреде; вдвоем они сумели настроить депутатов от своей родной Остроготии в пользу французского маршала.

— Мне трудно судить о качествах человека, с которым я встречался только в свете, — пожал плечами Сюрмен. — Он красив, учтив, с повадками вельможи, изъясняется с большой легкостью.

— А от Революции в нём что-нибудь осталось?

— Я не заметил. Во Франции у него хорошая репутация, его не причисляют к грабителям.

Карл недовольно поерзал в кресле.

— Да будь он самым распрекрасным на свете, не выставлю ли я себя на посмешище, сделав своим наследником французского капрала?

— Сир, я согласен с вами, и мне это тоже гадко, но подумайте об опасности, если вас принудят это сделать. Похоже, что в Стокгольме у Бернадота много сторонников.

Король пожевал губами, потом всё же кивнул:

— В донесениях Скьёльдебранда только об этом и говорится. Он не ручается за спокойствие в городе, если не выберут Бернадота.

Генерал Скьёльдебранд стал генерал-губернатором Стокгольма после убийства графа Ферзена, сменив на этом посту престарелого маршала Клингспора, который не слишком удачно воевал против русских в недавнюю войну. Король вздохнул:

— Мещане потешат свое тщеславие.

— Не сомневаюсь. Хотя, возможно, их ввело в заблуждение почтенное чувство. Многие думают, что прославленный военачальник вернёт шведской нации былую славу.

— Ба! До войны ли нам сейчас! Мы с вами оба угодим в могилу, прежде чем Швеция окажется на что-то способна. Нам нужен прежде всего покой. Видали вы сегодня Адлеркрейца?

— Только что.

— И что он вам сказал?

— У нас был долгий разговор.

Сюрмен вспомнил, как звякали кресты на шее генерала, когда он, расхаживая в утренних сумерках по комнате, внезапно останавливался и поворачивался кругом. Финн Адлеркрейц до последней возможности оборонял свое отечество, а когда его отозвали в Швецию, возглавил переворот и лично арестовал Густава Адольфа. Карл XIII назначил его государственным канцлером. Отнюдь не обольщаясь насчет Бернадота, но зная о настроении умов, генерал предпочитал почетную капитуляцию полному разгрому, однако боялся, что не сможет донести эту мысль до короля так, чтобы того не хватил новый удар.

— Он думает (и, если позволите, сир, я тоже склоняюсь к его мнению), что нужно срочно принять решение, — продолжал Сюрмен. — Прибытие господина Фурнье произвело большой эффект. Все убеждены, что он послан императором, а император хочет Бернадота. Бегают к графу Вреде взглянуть на портрет юного Оскара. Я и не предполагал, что северный народ способен так увлекаться, радоваться и восхищаться.

Пресловутый портрет был одной из миниатюр на футляре для зубочисток (на второй была изображена Дезире Клари). Мальчик в ярко-красном костюме, препоясанный офицерским шарфом, стоял возле деревянной лошадки, барабана и лежащего на нём знамени, держа в руке игрушечный пистолет, но при этом опирался на настоящую саблю, преподнесенную его отцу Директорией (он был немногим выше этой сабли). Оскар! У сына Бернадота было три имени: Жозеф Франсуа Оскар. Первое он получил от дяди-крестного, нынешнего короля Испании, а третье — от Наполеона Бонапарта, который в день его рождения еще находился в Египте. Бонапарт зачитывался "Поэмами Оссиана" Джеймса Макферсона и предложил наречь мальчика именем воина из кельтского эпоса — "героя грядущих битв". Его сестра Полина назвала единственного сына Дермидом — в честь другого сына, Оссиана. Дермид Луи Наполеон Леклерк. Отец этого мальчика умер на Сан-Доминго от желтой лихорадки, а то бы и его пристроили на какой-нибудь трон.

Голова короля затряслась еще сильнее.

— Принять решение, — промычал он. — Вы хотите, чтобы я предложил Бернадота?

— Сир, я хочу лишь вывести вас из затруднения. Вашему величеству известно, что лично я предпочел бы такой вариант, который позволил бы увенчать одну голову шведской и датской коронами, но сейчас речь идет не об абстрактно лучшем выборе, а о единственно возможном в силу обстоятельств. Представьте, например, что вашему величеству придется уступить под нажимом, после долгого сопротивления, если воодушевление из-за Бернадота охватит все сословия. Борьба будет тяжелой, поражение — еще более тягостным. Ваше величество до конца жизни будет находиться в непростых и неприятных отношениях со своим преемником. Отсюда интриги, разлад, отравляющий существование, — вот чего нужно избежать. Лучше пойти навстречу всеобщим пожеланиям, чем покориться им.

Король слушал внимательно и печально.

— Вы думаете, что меня могут принудить?

— Сир, подумайте о несчастном состоянии королевства и о ваших летах! Какое бы решение вы ни приняли, я буду отстаивать ваши интересы и права. Но я всего лишь человек, к тому же чужой здесь.

— Для меня — нет, и уже давно. — Карл протянул левую руку, Сюрмен почтительно ее пожал. — Боюсь, что мне придется испить чашу сию и предложить Бернадота. Одному Богу известно, чем это обернется.

В гостиной с серыми стенами, расписанными причудливыми цветами, ждали генерал Адлеркрейц и молодой барон Веттерстедт, недавно назначенный статс-секретарем и канцлером казначейства. Оба изнывали от нетерпения, расхаживая по толстому ковру перед камином. Им приказали созвать Совет, который собрался за полчаса и, к удивлению короля, в один голос заявил о необходимости избрать Бернадота. Пожелание правительства сообщили избирательной Комиссии из двенадцати членов, десять из них отдали свои голоса Бернадоту.

Двадцать первого августа, через три дня после официального выдвижения кандидатуры князя де Понтекорво, в старой готической церкви Св. Николая собрался Риксдаг. Король сидел в кресле; розовая плешь просвечивала сквозь редкие седые волосы, голова тряслась, бумага, поднесенная к глазам, мелко дрожала в левой руке… Веттерстедт прочитал за него:

— Его Величество решил вверить судьбу Швеции князю де Понтекорво, полагая, что уже обретенная им воинская слава обеспечит, с одной стороны, независимость королевства, а с другой — заставит его считать новые войны ненужными для собственной репутации. По этим причинам Его Величество предлагает Риксдагу избрать Его Светлейшее Высочество Жан-Батиста Бернадота, князя де Понтекорво, кронпринцем и преемником Его Величества на шведском троне…

Фурнье покинул Эребро первым; вечером за ним следом отправились Густав Мёрнер и капитан королевских драбантов Роберт Розен: они должны были сообщить князю де Понтекорво о волеизъявлении шведского народа и получить разрешение императора французов на выезд нового кронпринца из его природного отечества.

Прочитав в "Универсальном вестнике" депешу об избрании Бернадота шведским кронпринцем, Чернышев вскочил, как ужаленный. Не поверил своим глазам, перечитал еще раз — нет, всё верно. Дьявольщина! Конечно, Бонапарту нужен свой человек на шведском троне, надежный союзник, который в случае войны с Россией нападет на Финляндию и будет угрожать Петербургу, но Бернадот? Правда, в последнее время он вёл себя с венценосным родственником кротко и почтительно. Играл роль? Кто кого дурачит? Саша не находил себе места, не зная, что ему предпринять. А впрочем, раз известие опубликовано официально, он имеет полное право отправиться к его светлости и принести ему самые искренние поздравления. Степан! Одеваться!

Его светлость был у себя и тотчас принял son cher ami Alexandre[13] — выговорить фамилию Чернышева Бернадот даже не пытался. На поздравления расхохотался — он вообще был в превосходном настроении.

— Ах, друг мой, я сам удивлен больше вас — никак не ожидал, как снег на голову! Даже отказаться хотел сначала, но потом, — Бернадот многозначительно поднял вверх указательный палец, — я рассудил иначе. Если шведы полагают во мне достаточно дарований и твердости, чтобы управлять ими, я не могу разочаровать их малодушным поступком. Шведы — храбрый народ. Немного беспокойный, это верно, но я прошел всю французскую революцию и сумею предохранить их от заблуждений. Желаете чего-нибудь выпить?

Бернадот позвонил в колокольчик, тотчас вошел лакей, неся на подносе графин и бокалы. Выпили за успех. Чернышев согласился с тем, что шведы — народ довольно беспокойный.

— Скажу вам откровенно, — понимающе кивнул князь де Понтекорво, — я буду хорошим соседом вашим. Благо народа не в том, чтобы иметь больше земли. Главное — навести порядок внутри страны и тем усилить позиции на море и на суше. Безопасность — раз, торговля — два.

Он придвинулся ближе к гостю и понизил голос.

— Я не ослеплен неожиданной удачей и предвижу все опасности, какие меня ожидают, — доверительным тоном шепнул он Чернышеву. — Притом я француз, люблю мое отечество и многим обязан императору.

Последние слова были произнесены снова громко; Саша не мог не подумать про лакея, подслушивающего у дверей. Он повторил пожелания всевозможных успехов на новом поприще и хотел откланяться.

— Постойте, мне хочется что-нибудь подарить вам на память. — Бернадот рылся в ящиках письменного стола. — Вот, примите в знак моей дружбы: это мой отчет консулам Французской Республики за всё время моего управления Военным ведомством. Последний экземпляр!

Саша принял и благодарил.

— Приезжайте ко мне запросто, я буду в Париже еще несколько недель. А потом — жду вас в Стокгольме!

Волны раскачивали лодку, так что невозможно устоять на ногах; Наполеон упал; дно было залито водой, парус хлопал над головой — его, наверное, нужно спустить? Но рядом никого нет, он один. Уцепившись рукою за борт, он приподнялся — и замер от ужаса, увидев надвигающийся вал. Лодку подхватило, подняло, повернуло — Наполеон заметил другую, у руля которой сидел человек. Бернадот! Да, это точно он: его профиль, его волосы. "Бер…на…" — пытался крикнуть Наполеон, но язык не слушался. Ту лодку сносило течением, всё дальше, дальше, вот она уже скрылась в густом тумане. Наполеон почувствовал, как летит вниз с гребня волны… и проснулся.

У постели неярко горел ночник. Бонапарт лежал на спине с колотящимся сердцем, уставившись на зеленый полог. Вчера, вручая Бернадоту грамоту, которая освобождала его от присяги в верности императору французов, Наполеон попросил его твердо пообещать, что он никогда не обратит оружия против Франции. "Ваше величество желает поставить меня выше себя, заставив отказаться от короны?" — спросил гасконец. Он не может дать слово за народ, избравший его. Наполеон не стал возражать и вычеркнул этот пункт.

Никто не посмеет сказать, что он отнесся без уважения к выбору шведского народа. Новый кронпринц получил миллион из экстраординарной кассы на дорогу и на обустройство на новом месте, его адъютантам предоставили отпуск на четыре месяца, чтобы они могли его сопровождать. Император французов сохранил за Бернадотом имения в Вестфалии, пообещал три миллиона за княжество Понтекорво и земли в Польше, сделал его брата бароном Империи… Но черт побери, как было бы славно, если бы шведы избрали другого! Что ж, теперь уже поздно.