Огонь под пеплом

21

Стокгольм, 21 июня 1810 г.

Дорогая Шарлотта!

Пишу второпях, чтобы отправить письмо с оказией, заранее прошу прощения, если оно окажется сбивчивым и путаным, но я просто обязан рассказать Вам о том, чему стал свидетелем, чтобы у Вас не сложилось неверного представления из-за лживых слухов, неизбежно порождаемых подобными происшествиями.

Вчера утром я исполнял печальный долг, сопровождая гроб с телом кронпринца из церкви Салем в Риддархольмен. Судьбе было угодно, чтобы трагическое происшествие, лишившее нас его королевского высочества, тоже произошло на моих глазах, ведь я был в Квидинге во время роковых учений. Я стоял тогда во второй линии, но прекрасно всё видел: во время атаки, когда один эскадрон поскакал на другой, кронпринц случайно оказался у них на пути; его конь поднялся на дыбы, всадник держался, но, когда конь пустился галопом, Е.К.В. вылетел из седла. Мы бросились к нему на помощь, он был без сознания; послали за доктором; кронпринца перенесли в палатку; через час нам объявили, что он скончался… Мы все были потрясены до глубины души. Е.К.В. провел в Швеции всего пять месяцев, однако успел снискать всеобщую любовь. Я видел его вблизи, у него было простое и доброе лицо; тех, кто к нему обращался, он выслушивал со вниманием… Оба врача — и королевский лейб-медик, и наш полковой хирург — были согласны в том, что Е.К.В. скончался от удара, вызванного испугом от неожиданной опасности, а кроме того, расшибся о землю. В любом случае слухи об отравлении, которые после начали распускать в Стокгольме, совершенно неосновательны. Вероятно, нас, Мёрнерских гусар, невольных виновников гибели кронпринца, нарочно отрядили в конвой для траурного кортежа, чтобы мы могли засвидетельствовать… К сожалению, нам не удалось помешать тому, что случилось.

В Лильехольмене мы остановились, поджидая важных особ. Первым прибыл генерал Сильверспарре с адъютантами, за ним — рейхсмаршал в королевской карете; он был в белом костюме ордена Серафимов, с голубой лентой через плечо и при всех орденах. Лицо его было печально, хотя вряд ли он скорбел по кронпринцу. Всем известно, что граф Ферзен много лет облачался в траур 20 июня, ведь в этот день он расстался с несчастной королевой Марией-Антуанеттой, подготовив побег, окончившийся так неудачно. Увы, он не мог предвидеть, что в этот же день их души соединятся на небесах… Но попытаюсь всё же рассказывать по порядку.

Ровно в полдень зазвонили колокола в церквях Св. Екатерины и Марии-Магдалины, кортеж выступил в путь. Генерал ехал впереди вместе с эскадроном конной лейб-гвардии, за ним следовали судейские чиновники, далее — карета рейхсмаршала, запряженная шестью белыми лошадьми, за ней — катафалк, влекомый восьмеркой вороных, рядом с которым скакали четыре генерал-адъютанта, снова лейб-гвардия и мы, за нами — придворные. На улицах было полно людей, но, вместо того чтобы выражать свою скорбь и молиться за упокой души Карла Августа, они выкрикивали ругательства. Едва мы въехали в Сёдер-мальм, как кто-то бросил камень в карету рейхсмаршала, и то же продолжалось вдоль всей улицы Хорнсгатан, а за мостом, когда мы свернули на Корнхамисторг, в карету градом полетели булыжники; чернь выкрикивала: "Убийца!" Еще никогда Стора Нюгатан не казалась мне такой длинной; мы, гусары, плелись в хвосте кортежа и не могли оказать никакой помощи рейхсмаршалу, но почему бездействовали лейб-гвардейцы?! Возле Дворянского собрания, когда до церкви Риддархольмен было уже рукой подать, графа Ферзена выволокли из кареты; генерал Сильверспарре и подоспевший генерал Фегезак пытались его защитить, но толпа набросилась на них диким зверем. Граф кинулся искать спасения во Дворце правосудия; караульные гвардейцы выставили вперед штыки, отгоняя толпу, однако их командир приказал им взять на плечо! Прямо на глазах у гвардейцев (чьи ружья, как потом выяснилось, были не заряжены) рейхсмаршала били тростями, топтали ногами, сорвали с него одежду, вырвали серьги из ушей, раздавили грудь… Даже когда генерал Адлеркрейц привел солдат и пушки, жаждавшая крови толпа отказалась расходиться; булыжники летели отовсюду, нам тоже досталось. Генерал Адлеркрейц приказал своим солдатам стрелять по толпе, а нам, кавалерии, — очистить улицы. Не знаю точно, сколько людей было убито, но говорят, что не меньше сотни.

Дорогая Шарлотта! Больше всего меня сейчас тревожит угроза гражданской войны. Наш король дряхл и немощен, года и недуги притупили остроту его ума и не позволяют самому вести государственные дела; принц Густав, которого хотел видеть на троне покойный рейхсмаршал, еще мальчик, он не сможет обойтись без регента, и за это место неизбежно начнется соперничество с его интригами, способными лишь ослабить наше отечество. Весьма возможно, что у нас появится новый кронпринц из иностранцев, но я не настолько искушен в политике, чтобы делать предположения о том, кто бы это мог быть. Ходят слухи, что такое предложение будет сделано Фредерику-Кристиану Августенбургскому, старшему брату покойного Карла Августа; другие говорят о датском короле; дерзкие молодые офицеры, влюбленные в Наполеона Бонапарта, хотели бы отдать корону кому-нибудь из его маршалов (чего я совсем не одобряю). В любом случае, дражайшая сестра, Швецию ждет время потрясений, и сколько оно продлится, известно одному лишь Господу. Партии пойдут войной друг на друга, а наш народ настолько темен и легковерен, что любая чушь, зачитанная ученым человеком с печатного листа, кажется ему истиной. Я воин и привык рисковать своей жизнью; в силу сложившихся обстоятельств я распростился со всякой мыслью о том, чтобы обзавестись семьей, но Вы, Шарлотта! Вам совершенно незачем подвергать себя опасности и отправляться в неизвестность. Говорят, что среди подстрекателей толпы, растерзавшей графа Ферзена, были финны; не дай бог, если справедливое негодование против убийц обратится и против их невинных соотечественников! Вот мое мнение: не покидайте Финляндию, где покоится прах наших родителей. Уезжая, я оставил нотариусу на сохранение бумагу, в которой я отказываюсь от прав на наше родовое имение в Вашу пользу, чтобы Вы смогли сохранить его для Ваших будущих детей. Примите предложение господина Рютберга, если он Вам не слишком противен. Впрочем, если в Борго узнают о том, что владелица имения теперь Вы, к Вам может посвататься и другой человек, который больше придется Вам по сердцу. Попросите совета у Бога, прислушайтесь к голосу Его в вашем сердце.

Неизменно любящий Вас брат

Густав А.

Французские клумбы, расчерченные по лекалам, нагоняли скуку, к тому же солнце начинало припекать, да и садовники, подстригавшие кусты, могли подслушать их разговор, поэтому Бернадоты, оставив замок за спиной, углубились в тенистую аллею; Оскар бегал по ней вприпрыжку, гоняясь за бабочками. Говорила Дезире: рассказав ей о визите шведского лейтенанта и поделившись своими сомнениями, Жан-Батист предоставил ей перечислять причины, по которым принять предложение совершенно невозможно, заранее зная, что примет его. Ее аргументы пригодятся, потому что их непременно выдвинет кто-нибудь еще, а тогда он будет уже во всеоружии и с легкостью отразит все удары.

Этот лейтенант, Карл Отто Мёрнер (не сын ли он полковника Мёрнерских гусар? Ах, племянник!), начал с выражения признательности за дело трехлетней давности: во время боев в Померании его дядюшка угодил в плен, и господин маршал любезно предоставил ему кров в собственном доме и услуги хирурга. Шведские солдаты, плененные после капитуляции Любека, до сих пор вспоминают доброту князя де Понтекорво со слезами благодарности! Полноте, какие пустяки… Отнюдь! Безупречная жизнь, талант полководца и мудрость правителя — крайне редкое сочетание, вот почему Мёрнер и барон Анкарсвард позволили себе нарушить уединение его светлости, дабы спросить его: не соизволит ли он принять титул кронпринца, если такое предложение поступит ему от Риксдага?

Бернадот чуть не расхохотался. Кронпринц? Наследник шведской короны? Он, младший сын нищего адвоката из Беарна, начавший службу простым солдатом? Но все эти мысли мгновенно улетучились, как только из памяти всплыла картина: госпожа Ленорман в тюрбане на голове вглядывается в свои карты и объявляет, что однажды Бернадот воссядет на троне, как Бонапарт, но только не во Франции, а где-то за морем… Почему бы нет? Его свояк Жозеф Бонапарт — король Испании, земляк Мюрат — король Неаполя; ходят слухи, что маршалу Сульту предлагали корону Португалии, а Даву — стать польским королем. Швеция! Она еще не под пятой Бонапарта; если Бернадот получит корону, то не из рук Наполеона — ради одного этого стоит попытаться!

Мёрнер тем временем продолжал свои объяснения: он находится в Париже, чтобы сообщить императору о внезапной кончине кронпринца Карла Августа. Его величество Карл XIII через пять дней после этого несчастья направил своему кузену письмо, желая узнать, как он отнесется к избранию кронпринцем герцога Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Августенбургского, в пользу которого высказывается большинство депутатов Риксдага. Собственно, Мёрнер и был уполномочен Риксдагом сделать это предложение Фредерику-Кристиану, но он не мог не воспользоваться своим пребыванием в Париже, чтобы дать Швеции еще один шанс. Лейтенант говорит сейчас не только от себя лично, но и от имени шведской молодежи, которой небезразлично будущее отечества. Швеция переживает тяжелые времена, это корабль, потрепанный штормом, с поломанными мачтами, без руля и без ветрил; спасти его может лишь кормчий, побывавший во многих бурях, человек твердый и решительный, способный восстановить внутренний порядок, оградить страну от внешней угрозы и отомстить за поруганную честь, то есть вернуть Финляндию. Прежде чем явиться в Лагранж-ла-Превоте, Мёрнер переговорил со шведским консулом Синьёлем, а также с графом Вреде — чрезвычайным послом, направленным королем к императору французов с поздравлениями по случаю его женитьбы.

— Шведы — лютеране, а не католики, — говорила Дезире. — И наверняка не говорят по-французски, как мы сможем их понимать? И потом, это так далеко, на севере! Там, должно быть, ужасный климат! Мы с тобой оба выросли на юге, мы там зачахнем! И Оскар — ты подумал об Оскаре? Увезти его из Парижа в какую-то глушь, во льды!

— Ты, верно, путаешь Швецию с Лапландией, — возразил на это Жан. — В Париже тоже бывают такие зимы, что Сена замерзает, но ты же на это не жалуешься. А Стокгольм — никакая не глушь, такая же столица, как и прочие, и если этот барон сумел со мной объясниться, значит, при желании мы со шведами поймем друг друга. Они храбры и отважны, дерутся как львы, которые изображены на их гербе. А то, что они лютеране… Бонапарт в Египте был готов сделаться магометанином, лишь бы добиться своей цели.

— Бонапарт ни за что не допустит, чтобы ты стал королем!

— Я поеду к нему в Сен-Клу и поговорю с ним. Ну а ты что скажешь?

Оскар вскинул на отца большие карие глаза. Он был похож на мать: тот же овал лица, пухлая нижняя губа, только без жесткости черт, которую Дезире приобрела к тридцати двум годам, зато гасконский нос и ямочку на подбородке мальчик унаследовал от отца.

— Я считаю, папа, что ты должен составить счастье этого храброго народа, — серьезно сказал он своим тонким детским голосом.

Бернадот рассмеялся и поднял его на руках к небу.

Приглашение в Сен-Клу прибыло накануне назначенного дня; в нём уточнялось, что двор в трауре. Потоцкая немедленно послала к мадам Жермон за подобающим случаю нарядом, но та объяснила горничной, что император не любит черный цвет, поэтому в траур все носят белое, особенно за городом. Роброн, затейливая прическа — вот и всё, что нужно.

Роброн был готов к полудню, и в половине шестого карета графини уже стояла у решетки, которую болван-часовой почему-то не желал открывать. Дежурный камергер пропустил ее во двор и проводил Анну в гостиную. Там была герцогиня де Монтебелло — прекрасная и холодная, точно мраморная статуя. Не зная, что это ее обычная манера общения, Потоцкая приняла ее холодность на свой счёт и смутилась совершенно: ей и так было неловко в незнакомом месте с незнакомыми людьми, к тому же ее тяготило поручение от родителей мужа — она понятия не имела, как к нему подступиться. Граф Станислав Потоцкий требовал у императора компенсации за огромные траты на содержание его армии в седьмом году, а Юзеф Понятовский, собиравшийся завещать Лович своему крестнику (сыну Анны), с удивлением узнал, что этой гминой завладел маршал Даву. Но как заговорить об этом с Наполеоном?..

Ровно в шесть из своих покоев вышла Мария-Луиза в сопровождении фрейлины. На ней было простое белое платье с черной каймой по подолу — вот и весь траур. (Скорбели, как оказалось, по шведскому кронпринцу Карлу Августу, о трагической гибели которого двор был недавно извещен.) Следом явилась Полина Боргезе, за ней — император и герцог Вюрцбургский, дядя императрицы, последним шел министр внутренних дел Монталиве. Ни свиты, никого — Бонапарты в семейном кругу.

Вечер начался с прогулки по парку в открытых экипажах: Наполеон с Марией-Луизой ехали в элегантной коляске, запряженной шестью булаными лошадьми, а остальные — в шестиместной "корзинке". Молчание нарушалось лишь вздохами дам, не имевших шляп, чтобы защитить себя от солнца и пыли. У каждого поворота дорожек стояли люди: они бросали в коляску императора свои прошения, и, когда экипажи вернулись к крыльцу, вся передняя банкетка покрылась ворохом бумаг, которые дежурный камергер передал для разбора особому секретарю.

Обед был уже сервирован. К удивлению Потоцкой, герцогиня де Монтебелло и фрейлина прошли в гостиную по соседству со столовой, где для придворных был накрыт стол на тридцать персон; там распоряжался гофмаршал Дюрок. За столом императора, таким образом, оказались всего пять человек; по обе стороны от Наполеона, сидевшего напротив жены, стояли пустые стулья, а за его спиной — паж с салфеткой на руке. Было еще совсем светло, однако во всех канделябрах горели свечи. Разговор за обедом вели только император с министром, не успевшие утром обсудить кое-какие дела; остальные занимали свой рот едой, чтобы не остаться голодными: лакеи с блюдами вихрем носились вокруг стола, и Мария-Луиза была явно недовольна такой быстротой. Услышав от камергера, что в саду ждет вице-король Италии, Наполеон вскочил, не дав жене доесть мороженое.

В распахнутые окна гостиной просматривалась главная аллея, по которой большими шагами расхаживал Евгений Богарне; вот он пошел навстречу императору… Слов было не разобрать, хотя звуки голосов долетали в комнату; Наполеон говорил сердитым тоном и жестикулировал как настоящий корсиканец, пасынок пытался его успокоить… Монталиве нарочно задавал дамам ничего не значащие вопросы, чтобы не казалось, будто они подслушивают.

Вернулся император — суровый, но спокойный; сказал министру, что завтра, в пять утра, поедет в Малый Трианон — смотреть, как продвигается ремонт. Мария-Луиза, доселе хранившая молчание, тотчас начала упрашивать взять ее с собой: она будет готова вовремя, ему не придется ее ждать, ну пожалуйста, доктор говорит, что ей нужно много двигаться, ну Попо! Она дотронулась до его плеча; он тотчас снял ее руку и погрозил ей пальцем. Оставив жену с дамами, Наполеон отвел Потоцкую к окну, чтобы расспросить о новостях из Польши: верно ли, будто император Александр грозит конфисковать имущество поляков, которые не живут в своих имениях? Анна в самом деле получила утром письмо от свекра: да, ей пора возвращаться домой.

— Не тревожьтесь, — сказал Наполеон с улыбкой, заставлявшей таять нежные сердца, — забавляйтесь, развлекайтесь — еще не время укладывать вещи.

Ещё не время? Он намекает на войну? Потоцкая испытующе смотрела на императора, ища подтверждение своей догадке, и он это понял.

— Что вам привезти из Индии? — спросил он шутливым тоном.

— Из Москвы или из Петербурга? — уточнила Анна.

— Возможно, мы будем проходить и там, но мне кажется, что вы предпочли бы что-нибудь более экзотическое. У пирамид мы уже побывали, теперь неплохо было бы взглянуть, что поделывают наши заморские соперники.

Графиня поняла, что он не намерен говорить с ней всерьез.

День завершился спектаклем: выписанный из Парижа Тальма блистал в роли Гектора в пьесе Люса де Лансиваля — единственного современного поэта, которого Наполеон ставил в один ряд с Корнелем, Расином и Вольтером. Театральный зал в Сен-Клу был невелик, билет в партер или на балкон можно было раздобыть только ценою тысячи интриг, ложи распределял сам император. Билет Потоцкой открыл ей двери в ложу иностранных послов по соседству с императорской, поэтому ей посчастливилось увидеть двойной спектакль. В профиль Наполеон и Тальма были невероятно похожи — точно родные братья. Губы императора шевелились, повторяя стихи, выражение его лица менялось, он был словно отражением актера — хотя нет, он сам был Гектором, только без красной туники и шлема с гребнем! Мария-Луиза неподвижно сидела в своем кресле с подлокотниками в виде золоченых орлов и чаще бродила взглядом по залу, разглядывая публику, чем устремляла его на сцену, только бурные аплодисменты супруга побуждали ее проявить интерес к пьесе. В одиннадцать занавес опустился; их величества удалились к себе.

На следующий же день к графине Потоцкой ломились толпы визитеров, прежде и не подозревавших о ее существовании. Ей предлагали приобрести чудесный особняк в Париже: вы ведь остаетесь насовсем? Некоторые придворные дамы советовали "не отвергать неслыханной милости"; эти намеки заставили Анну вспыхнуть от гнева и стыда — стыда за женщин, не уважающих самих себя. Наконец, к ней явился вице-курфюрст Империи Талейран, предмет обожания тётушки Тышкевич, который до сих пор лишь посылал свои карточки к привратнику. Теперь ему требовались малейшие подробности о вчерашнем ужине: что она видела, что слышала… Потоцкая ограничилась тем, что он мог узнать и так. Наговорив кучу лестных слов о Польше и поляках, Талейран ушел, пригласив графиню навестить его как-нибудь с утра и осмотреть его библиотеку.

Вот еще напасть! Бернадот, "сержант Красивые ноги" — наследный принц Швеции? Какая чушь! Однако граф Вреде совершенно очарован нашим гасконцем! Он категорически против кандидатуры датского короля Фредерика VI. Помимо того, что шведы питают застарелую ненависть к датчанам, датский король имеет весьма невыгодную наружность и не имеет наследника: из его детей выжили только две дочери, и его супруге уже сорок шесть; его отец был душевнобольным. А брат покойного кронпринца — бездарность. Если бы решать предоставили графу Вреде, он, несомненно, возвел бы на престол юного Густава, но при нынешнем положении дел в стране это чревато гражданской войной. "Пусть Наполеон даст нам короля, и Швеция будет спасена!" Наполеон обещал подумать и отпустил посла, старательно скрыв от него, что он в полнейшем недоумении.

А тут еще доставили депешу от Огюста Дезожье (бездарного брата известного куплетиста, прежде бывшего консулом в Дании, а ныне отправленного послом в Стокгольм): к нему явился адъютант короля Шарль де Сюрмен (из французских эмигрантов), чтобы сообщить, что Карл XIII больше склоняется в пользу принца Кристиана-Фредерика. Старику хотелось бы усыновить молодого красавца, который уже женат и сам имеет сына, к тому же, как и Карл, происходит из голштинского дома. Принц Кристиан — потенциальный наследник датского престола; если он прежде станет шведским королем и лишь затем получит власть над Данией и Норвегией (причем без всякого кровопролития!), Швеция вновь крепко встанет обеими ногами на берегах Зунда. Да и в "Журналь де л’Ампир" была политическая статья о том, что для Европы лучше, если на севере появится одна великая морская держава вместо двух второстепенных, к тому же ссорящихся друг с другом. Что же касается избрания кронпринцем князя де Понтекорво, то это совершенно безумный проект, другое дело — вице-король Италии. В любом случае Карл XIII поступит так, как будет угодно императору французов.

Эти газеты совсем от рук отбились! Главного редактора долой! Если все три северные короны соединятся на одной голове, император Александр усмотрит в этом прямую угрозу; еще не хватало приплести сюда Францию. Наполеон решил отозвать Дезожье и приказал барону д’Алькье готовиться выехать в Стокгольм, чтобы разведать насчет возможного регента при сыне Густава Адольфа: Гортензия и Полина говорили о нём с интересом. С другой стороны, француз на шведском троне — заманчиво, хотя и непременно осложнит отношения с Россией. Но почему бы нет? Только не Бернадот, конечно. Король, чья фамилия не Бонапарт? Значит, каждый солдат носит в ранце не только маршальский жезл, но и скипетр? Можно себе представить, что тогда начнется! Они сами упомянули об Эжене — да, это было бы чудесно! Наполеон отправил к пасынку Дюрока, потом вызвал его в Сен-Клу, но Эжен упорно отказывался от этой чести: он доволен своей судьбой; он оказал кое-какие услуги Франции и Италии и может рассчитывать на уважение в этих странах, но ничего не сделал для Швеции, к тому же он совершенно не расположен переменять веру, и его жена тоже не согласится на это — ни для себя самой, ни для детей. Кстати, королева Фредерика, жена Густава Адольфа, — родная сестра его тещи, королевы Баварии; Эжен не может посягнуть на наследство ее сына… В итоге Наполеон велел Шампаньи глубокомысленно молчать на все расспросы, а генералу Вреде сказал, что примет любой результат свободного волеизъявления шведского народа. Когда к нему явился Бернадот, император не стал ни отговаривать его, ни поощрять: пусть всё идет своим чередом, будь что будет. В Риксдаге его прокатят на вороных, наш гасконец получит отличный щелчок по своему длинному носу и ничего не сможет этому противопоставить. Поделом ему! Он горазд только на речи, а не на дела. Поехать добывать себе трон? Он не посмеет.

Послали за доктором: барон стал белый как полотно, его губы дрожали, взгляд помутился. Дождавшись прихода эскулапа и вверив больного его попечению, граф Вреде тихонько выскользнул на улицу. Он убеждал себя, что поступил правильно, рассказав шведскому посланнику о поступке лейтенанта Мёрнера, — разве мог он ожидать такой реакции? Еще не хватало, чтобы Лагербильке разбил паралич… Ничего, человек он молодой, доктор пустит ему кровь, и всё будет хорошо.

Придя в себя, Густав Лагербильке выслал всех, пожелав остаться один. Ему надо было подумать. Боже мой, Боже мой! Какой-то офицеришка, возомнив себя дипломатом, приглашает французского маршала занять шведский трон! И Вреде уверяет, что эта дурная шутка уже дошла до императора, который может отнестись к ней вполне серьезно! Француз наследует корону Вазы! Швеция становится вассалом Франции, ей навязывают разрыв с Англией, пущенная на дно торговля увлекает за собой всю экономику… И это произойдет потому, что он, Лагербильке, был настолько слеп, что позволил интриганам провести у себя под носом чудовищную махинацию! Но может быть, всё образуется, над мыслью об избрании кронпринцем француза в Стокгольме только посмеются — хотя смеяться будут и над шведским посланником, который ловил в Париже ворон. Что делать? Нужно непременно выяснить намерения императора. Завтра воскресенье, первое июля, вечером будет бал у австрийского посланника в честь императорской четы — вот прекрасный случай поговорить с Шампаньи и объясниться!