Огонь под пеплом

18

События приняли нежданный оборот: уезжая в январе из Петербурга в Париж, Чернышев вовсе не думал, что вскоре попадет на свадьбу. Наполеон принял его ласково, ничем не дав понять, что уже отказался от планов женитьбы на Анне Павловне и посватался к другой. Однако новый поворот не отменял миссии Чернышева: состоять постоянно при Бонапарте, наблюдать, примечать, докладывать. Государь не рассердился на императора французов, хотя тот мог бы действовать и поделикатнее, и прислал к нему князя Алексея Куракина (родного брата посланника в Париже) с поздравлениями и пожеланиями счастья. А в Вену отправился граф Алопеус, бывший посланник в Стокгольме: официально — чтобы поздравить императора Франца, так удачно выдавшего замуж свою дочь, а на самом деле — чтобы поддержать усилия графа Шувалова, пока еще не увенчавшиеся успехом. Рано или поздно, но тройственный союз возродится: прусские дипломаты в Вене тоже не дремлют, а Меттерних поддерживает через них связи с Англией…

Чернышев был в Компьене, когда новой императрице представляли придворных и сановников. Конечно, она далеко не красавица, особенно на фоне французского двора, состоящего из молодых офицеров и их хорошеньких жен, но, в общем, довольно мила… Похоже, что это застывшее выражение лица — маска, скрывающая робость. Она же принцесса, ее учили, как надо себя держать в многолюдных собраниях, которые, возможно, внушают ей страх. Но Саша не мог не слышать пересудов, в которых разочарование смешивалось со злословием; многие вслух жалели о Жозефине.

Парижский люд готовили к встрече новой повелительницы песенками и куплетами. В воскресенье, первого апреля, все театры давали бесплатные представления, но угощать зрителей собирались пьесами, написанными «по случаю»: «Австрийские праздники», «Женитьба Доблести», «Союз Марса и Флоры»… В Театре водевиля, впрочем, сыграли комедию Детуша «Подложная Агнесса», которая с успехом шла на сцене уже полвека, однако добавили к ней верноподданническую сцену. Новые куплеты Дезожье распевали и во Французском театре, где их «подхватил объятый радостью народ», и в Комической опере, где их вставили в пьесу «Дезертир» (чрезвычайно удачный выбор, поскольку ради императорской свадьбы всем дезертирам и не явившимся на службу рекрутам объявили амнистию).

припомнились Чернышеву последние строчки «Женитьбы Фигаро» о «добром народе». Бомарше смеялся над тем, что во Франции всё заканчивается песенками. Верно, теперь песенки приготовили наперед, чтобы ничего и не начиналось…

Второго апреля императорский кортеж покинул Сен-Клу и вступил в Париж.

Недостроенную Триумфальную арку у заставы Звезды, в начале Елисейских Полей, срочно «доделали», натянув раскрашенное полотно на деревянный каркас, и огородили под ней места для привилегированной публики. Восемь буланых андалузских лошадей редкой красоты влекли шагом золоченую карету с большими застекленными окнами, на подножках и запятках примостились восемь пажей в зеленой с золотом ливрее. Наполеон в белом костюме, который он надевал на коронацию, и черной шляпе с тремя страусовыми перьями сидел справа от Марии-Луизы в великолепном платье из серебряного тюля, расшитого жемчугом, и кружевной вуали под бриллиантовой диадемой. Не доезжая арки, карета остановилась; префект департамента Сены, сопровождаемый другими чиновниками, поднес Наполеону ключи от города на бархатной подушке.

Графиня Потоцкая смотрела на императорский поезд из окна квартиры, которую тетушка Мария-Тереза сняла для нее в красивом здании на площади Согласия (графиня Тышкевич упорно называла ее площадью Людовика XV). Благодаря тетушке Анна была в курсе парижских сплетен, которые неприятно ее поразили: отправляясь в аристократические гостиные, она не была готова услышать настолько вольные речи и дурные шутки, на нее точно плеснули помоями. В Сен-Жерменском предместье императора изничтожали языком, не имея возможности расправиться с ним иначе. Встречу в Компьене обсуждали очень бурно: критиковали азиатскую роскошь замка, уверяли, что уборную Марии-Луизы обили лучшими индийскими шалями, отобранными у Жозефины (это была явная ложь: Наполеон никогда не отнимал своих подарков), наконец, выражали свое разочарование уступчивостью эрцгерцогини, которая могла бы и не пускать его в свою постель в первую же ночь. Наполеон, верно, сам удивлен величием своей судьбы. Вот увидите: мы скоро узнаем о возможном результате его предприимчивости! Сейчас Святая, и будущая императрица хочет совершить свой въезд en sainte[11]! Потоцкую передернуло от хохота, которым встретили этот гадкий каламбур. Теперь ей показалось, что молодая жена не слишком занимает Наполеона, который больше озабочен впечатлением, произведенным на толпу. Генералы и маршалы в парадных мундирах, гарцевавшие верхом впереди и позади кареты, короли и королевы в блестящих экипажах, многочисленная свита, женская красота, блеск бриллиантов — яркое, завораживающее зрелище! Но французы, должно быть, уже навидались такого: они оставались холодны, приветственные клики и подброшенные в воздух шляпы были редки. «Vive l’empereur!» — кричали гвардейцы-ветераны, выстроившись в две шеренги вдоль Елисейских Полей, словно Наполеон проезжал мимо на белом коне и в своем знаменитом рединготе. Решетка сада Тюильри закрылась за последним экипажем из кортежа; народ туда не пустили.

Гортензия ехала с Жюли Клари и Жеромом впереди кареты императора. Церковный обряд предстояло совершить в Лувре; от венчания в соборе Парижской Богоматери пришлось отказаться, потому что пышной церемонии не получилось бы: место архиепископа пустовало, три французских кардинала примкнули к тринадцати итальянским, покинувшим Париж, чтобы не присутствовать при свадьбе «двоеженца». (Наполеон велел установить за ними полицейский надзор, а итальянцев лишил права носить знаки их достоинства, обвинив в оскорблении величия.) Из собора принесли только коронационные мантии для императора с императрицей. Гортензии велели нести край мантии, всего пять лет назад спадавшей с плеч ее матери! Эту обязанность с нею, королевой Голландии, разделили королева Испании, королева Вестфалии и великая герцогиня Тосканская; королева Неаполя, вице-королева Италии и княгиня Баденская шли впереди со свечами и почетными знаками, их собственные мантии несли высшие придворные сановники.

Путь из Тюильри в Лувр лежал через Большую галерею, где столпились восемь тысяч человек, бурно приветствовавших новую императрицу. Гортензия больше не испытывала к Марии-Луизе никакого сочувствия. Она-то заочно сострадала ей по-женски, считая ее жертвой, подобной себе, а это просто бездушная кукла, созданная для того, чтобы сидеть на троне, — чем выше трон, тем лучше.

Лувр был теперь Императорским музеем. Квадратный салон, где обычно выставляли картины, переделали под часовню и соорудили там трибуны для придворных и дипломатического корпуса. Ради этого пришлось снять со стен и вынести крупные полотна, что было не так-то легко сделать. Говорили, что хранитель музея Денон хотел этому помешать, но император приказал вышвырнуть картины, а если это невозможно — сжечь их. Стены обили шелком и парчой, напротив входа установили алтарь с большим крестом и шестью золочеными канделябрами.

Гортензия чувствовала на себе любопытные, испытующие взгляды: все подстерегали ее реакцию — ее и Эжена. Как хорошо, что мать вовремя уехала! Скорей бы всё закончилось! К счастью, кардинал Феск, совершавший обряд, не злоупотребил временем собравшихся.

Из часовни прошли в Большой зал Тюильри, где обычно давали спектакли. (Будущий Людовик XVI праздновал свадьбу с Марией-Антуанеттой в оперном зале при Версальском дворце.) Теперь на месте сцены, в полукруге из мраморных ионических колонн, поставили помост с тремя ступенями, подвесив над ним балдахин, прикрепленный к куполу рядом с огромной люстрой; император с супругой и родней заняли места за столом в форме подковы. Три тысячи гостей, дожидавшихся их прихода, сидя на скамьях, вскочили при их появлении и оставались на ногах до самого окончания банкета — так было принято в Версале. Послов поместили слева, чтобы им всё хорошо было видно и они могли составить подробные отчеты для своих дворов. На галерее под потолком сидели музыканты: Иоганн Непомук Гуммель сочинил Свадебную кантату в двадцати двух частях для солистов с оркестром и двух хоров — австрийского и французского.

Как назло, у Марии-Луизы начал резаться зуб мудрости, левая щека распухла, а ей сидеть у всех на виду! Затверженные поздравления слились в одно неразборчивое бормотание, сервиз из позолоченного серебра сверкал в блеске свечей, и от этого мельтешило в глазах. Стол был заставлен кушаньями, лакеи в ливреях разносили блюда и в соседние залы, но император, никогда не обедавший дольше двадцати минут, не сделал исключения и для свадебного пира; как только он встал из-за стола, все остальные были вынуждены сделать то же, не успев всего попробовать.

Шел восьмой час вечера; небо над Парижем озарили фейерверки: сияющие букеты вспыхивали, рассыпаясь искрами, по всей длине Елисейских Полей от площади Согласия до заставы Звезды. Огненное действо было делом рук Мишеля Руджиери — сына королевского пиротехника Петронио Руджиери, украшавшего праздник по случаю бракосочетания дофина и Марии-Антуанетты.

Парижане потянулись к бесплатным буфетам, устроенным неподалеку от Елисейских Полей, и фонтанам с вином. На иллюминацию было потрачено почти триста тысяч франков, еще столько же — на угощение, но радости на эти деньги купить не удалось. Чего ждать от новой австриячки? Не иначе — новой беды. Как надоели эти войны! Вы не слыхали, о рекрутском наборе не объявляли пока?.. Да тут и без войны не знаешь куда деться! Хлеб разрешили вывозить за границу — а пошлины какие? Это же кошмар!.. И не говорите! На забавы у них деньги есть, а векселя не переучитывают — видите ли, казна пуста! Торговля идет совсем плохо… Хозяин грозится фабрику закрыть — чем тогда кормить пять голодных ртов?..

Генерал Рапп лежал в комнате с опущенными шторами, страдая от мигрени; каждые полчаса слуга в туфлях на войлочной подошве приходил переменить ему повязку, смоченную уксусом. Старые раны давали о себе знать; сколько он их получил? Точно и не вспомнить, кажется, восемнадцать… Еще в девяносто пятом, служа в Рейнской армии, он хотел подать в отставку, когда ему раскроили голову саблей, но доктор Бартольди его отговорил. А левую руку ему хотели отнять дважды: в Каире в девяносто девятом и в Варшаве в восемьсот шестом… Прибыл посыльный из Тюильри: адъютант Наполеона должен явиться на поклон к императорской чете. Рапп продиктовал слуге записку к Дюроку и подписал ее, морщась от боли: он совершенно не в силах встать с постели и куда-то ехать. Дюрок-то его поймет, но вот Бонапарт? Он не желает слышать слова «невозможно»…

Король Голландии уже уехал в Амстердам и требовал к себе жену. Двор вновь перебрался в Компьень; Наполеон занимался только Марией-Луизой, его сестры с мужьями предавались играм, танцам, шумным собраниям, говорили об украшениях, успехе и величии. Из гордости Гортензия скрывала от них свою печаль. В день отъезда все вышли на крыльцо провожать ее. «Почему вы так скоро уезжаете?» — спросил Наполеон, мягко взяв ее за руку. Почувствовав, что сейчас заплачет, Гортензия вырвала руку и, не ответив ни слова, побежала к карете.

Графине Потоцкой потребовалось целых три урока, чтобы научиться делать реверанс, пятясь задом: вся трудность состояла в том, чтобы незаметным движением ноги отбрасывать огромный шлейф придворного платья. Поскольку она была иностранкой, то, прежде чем предстать перед императором с императрицей, должна была представиться всем королевам и герцогиням, а каждая из них имела свой приемный день, поэтому лучшие утренние часы уходили на долгий, утомительный туалет. После визита нужно было снять придворное платье (тоже долгое дело), пообедать и ехать в театр — отдыхать.

Недостаток благородства новые государыни восполняли спесью, а отсутствие манер — чванством. Элиза Бонапарт походила лицом на брата, хотя ее черты имели более жесткое выражение; ей приписывали ум и характер. Полина Боргезе была наделена классической красотой греческих статуй; современный Парис не стал бы долго раздумывать, кому отдать свое яблоко, хотя княгине уже приходилось устранять при помощи искусства следы пощечин, нанесенных временем. Уступая сестре в красоте, Каролина Мюрат обладала куда более живой физиономией, ослепительным цветом кожи, безупречной талией и королевской осанкой, а что касается ума, то, по словам Талейрана, эта женская головка покоилась на плечах государственного мужа. Потоцкой оставалось поверить ему на слово, поскольку протокольный визит не позволил ей сделать собственных выводов. Отъезд Гортензии и Августы ее обрадовал: на два дня мучений меньше.

Император принимал в полдень, в своем кабинете. О Потоцкой доложили, она сделала первые три реверанса.

Наполеон стоял, опершись рукой о стол. О, конечно же, он прекрасно помнит ее! Расспросив Анну о ее семье и в особенности о дядюшке — Юзефе Понятовском, император перехватил ее взгляд, устремленный на «Персидскую Сивиллу» Гверчино, вывезенную из Рима и висевшую над столом.

— Вам следует познакомиться с господином Деноном, он покажет вам музей. Но я надеюсь, что вы не пропустите ради этого ни одного из праздников.

В приемной императрицы уже ожидало много посетительниц. Мария-Луиза вышла из своих апартаментов в сопровождении фрейлин и докладчиц. Потоцкая видела ее впервые, и австриячка вовсе не показалась ей такой дурнушкой, как расписывали в Сен-Жерменском предместье. И одета со вкусом. Только вот это деревянное лицо без доброжелательной улыбки или интереса во взгляде… Она обходила круг дам, точно заводная кукла; император шел рядом, подсказывая, что говорить. «Вы само очарование», — шепнул он, когда докладчица представляла графиню Потоцкую. Взглянув на Анну (лицо сердечком, миндалевидные глаза, аккуратный носик), императрица повторила эту фразу, но очень сухо и с сильным немецким акцентом.

Полина Боргезе первой устроила праздник в честь императорской четы. Миновав парковую решетку Нейи, кареты останавливались у театрального зала, устроенного прямо на лужайке под открытым небом, где уже высыпали звезды. Ложи, украшенные гирляндами из цветов, были заполнены красивыми нарядными женщинами; даже Мария-Луиза не удержалась от восклицания при виде этого чуда; Наполеон был рад тому, что она рада, и нежно благодарил сестру. Лучшие актеры из Французского театра сыграли пьесу, которой никто не слушал, самые знаменитые танцовщики исполнили балет, на который никто не смотрел, — настолько публика была поглощена разглядыванием счастливой пары. Сидевшие поблизости были поражены тем, что супруги обращались друг к другу на «ты», а Мария-Луиза называла мужа «Нана» или «Попо»! После представления экипажи направились к бальной зале через парк, освещенный тысячами фонариков. Несколько искусно расставленных оркестров перекликались друг с другом подобно горному эху. На пути кортежа был античный храм, где Грации пробуждали Амура, и приют сурового отшельника, который открывал решетчатую дверцу паломникам из Палестины, а те славили его песнопениями. Грации были из Оперы, паломники — из Консерватории. Амур подарил Марии-Луизе венок из роз, украденный у Граций, трубадуры пели ей романсы. Но вот аллея сузилась, парк стал похож на лесную чащу, музыка смолкла. Под подвесным мостом шумел водопад, подсвеченный так, будто горел огнем. Стало совершенно темно, гости молчали; в тишине раздался голос Наполеона: мы что, сбились с дороги? Однако за поворотом оказалась поляна, залитая ярким светом, а на ней… возвышался замок Шёнбрунн с просторным двором, фонтанами, портиками! По парку гуляли группы гостей, к крыльцу подъезжали экипажи, сновали лакеи в ливреях; тирольцы в коротких штанах и шляпах с фазаньим пером плясали с молочницами в чепцах под звуки волынки. Мария-Луиза прижала ладони к щекам, ее глаза наполнились слезами… Но она очень быстро овладела собой. Наполеон смотрел на нее с нежностью: милое дитя! Такая наивная, простодушная! Полина — просто молодец. Сорок лет назад в Страсбурге выстроили декорацию Шёнбрунна для Марии-Антуанетты, чтобы скрасить ей горечь расставания с родиной, но княгиня Боргезе превзошла королевских чиновников!

Мария Валевская узнала о свадьбе Бонапарта из газет. Десять дней спустя, четвертого мая, она разрешилась от бремени сыном, которого нарекли Александром; граф Валевский дал ему свою фамилию. В это время Наполеон с Марией-Луизой были в свадебном путешествии, объезжая бывшие Австрийские Нидерланды.

Весна полностью вступила в свои права; головная боль утихла, и Рапп вышел немного прогуляться. На бульварах ему встретился военный министр Кларк: «Имейте в виду, император чем-то недоволен и, скорее всего, намерен отправить вас обратно в Данциг, губернатором». Что ж, это, конечно же, опала, но в Данциге Рапп чувствовал себя своим. Пожалуй, там ему будет лучше, чем при дворе.

Как только Наполеон вернулся в Сен-Клу, генерал явился к нему за инструкциями.

— Присматривайте за Пруссией, лебезите перед русскими и сообщайте мне обо всём, что происходит в портах на Балтике, чтобы мне не нужно было сноситься с Берлином. Это всё, можете идти.