Охота на русскую Золушку

Глава 12

Маша

Мой куратор по литературе эпохи гуманизма, седовласый профессор Ричард Хьюз изобразил на лице неподдельную скорбь. И я была с ним совершенно согласна. Предмет его я преступно забросила. Пожилой господин покачал головой, и мне отчаянно захотелось убежать из его небольшого кабинета, забиться в самую темную щель, чтобы меня не достал его прожигающий осуждением взгляд. Или хотя бы под стол залезть. Ну да, из необходимых пяти пухлых томов на ранненовоанглийском я осилила только половину первого. А это совершенно недопустимый промах для Оксфорда. Задания кураторов надо выполнять беспрекословно, даже если у тебя десять предметов. Каждый из десяти руководителей выдает студенту на неделю студенту столько материала к самостоятельному изучению на неделю, что нужно отдаться ему полностью душой и телом, забыв о сне и даже о коротких перекусах. И все эти добрые профессора даже не подумают согласовать свои непомерные требования между собой. Да, в колледжах Оксфорда странная система преподавания. Лекций, семинаров или коллоквиумов практически нет. Есть по каждому предмету твой личный руководитель, который и курирует процесс обучения студента. На практике это сводится к бесконечному сидению последнего в библиотеке и самостоятельному штудированию программы. А в конце каждого семестра еще и экзамены. Очень строгие. Не сдал хотя бы один — остаешься на повторный круг. Разумеется платный. А в моем случае просто вылетаешь, потому что никто платить за провалившуюся студентку второй раз не станет. Я могу рассчитывать на продолжение обучения в этом колледже, только если сдам все экзамены на высший бал. Если нет, то стипендию мне не продлят. Так что обучение в Оксфорде по сравнению с учебой в России — адский труд. Я не понимаю, как ее вытягивает Платон, который иногда и имя-то свое с трудом вспоминает. Может так и бродит по кругу первого семестра который год подряд, личным примером воплощая в жизнь знаменитую фразу «Вечный студент». Или вот теперь еще одну «Не хочу учиться, а хочу жениться». При воспоминании о своем горе-женихе лицо мое, наверное, тоже приобрело скорбное выражение. И это совершенно не растопило холодное сердце моего строгого куратора, который из всех добродетелей студента превыше всего ценил усидчивость и усердие.

— Мария, я прискорбно разочарован, — он вздохнул, — Не думал, что столь небольшое задание может вызвать трудности у студентки, которую считают весьма перспективной.

Это он еще не в курсе, на что я так бездарно потратила время, отведенное на изучение бесценных томов с трудами Томаса Мора и прочих исторических деятелей. Ну да, вместо погружения в прекрасные идеи гуманизма я трепыхалась между тремя парнями из Линкольн Колледжа. Стыдно! Стыдно! Стыдно!

Щекам стало еще горячее. Видимо, мой бодрый румянец пришелся по душе профессору Хьюзу, и его поджатые губы тронуло подобие улыбки.

— Молодость, — проговорил он с оттенком мечтательности, — Пора самых смелых и пылких надежд…

Я собралась было развить эту тему, но он тут же пресек мой порыв, сурово сдвинув брови, и сразу сделавшись похожим на своего постаревшего кумира Томаса Мора, если бы тому один сварливый монарх позволил дожить до старости. (Томас Мор, к сожалению, был казнен по приказу английского короля Генриха VIII в 1535 году на 58-м году жизни).

— Дам вам совет, Мария. Если вы хотите, чтобы мечты были не только пламенными, но и осуществимыми, вам пора перейти от грез к делу. Да, девушкам это куда сложнее, но с некоторых пор нас поглотило равноправие. И молодому ученому не пристало витать в облаках, даже если он, к прискорбию, девица.

Я покорно кивнула. Не в моем положении сейчас спорить, что женщины умеют учиться ничуть не хуже мужчин. Доказывать обратное придется не словом, а делом. Надо подналечь на ранненовоанглийский.

Вышла из кабинета куратора я немного приободрённой. Несмотря на то, что к непрочитанным четырем с половиной пухлым томам прибавились еще три. И все к следующей встрече, которую господин Хьюз назначил через 10 дней. А легкую радость я испытывала от того, что могу честно отказаться от свадьбы с Платоном. Ведь это событие никак не вписывается в мой учебный процесс. У меня появился план. Я сделаю вид, что согласна на свадьбу, но не через две недели, как того требует старший Каримов, а после окончания второго семестра. Следующим летом. А там… там все как-нибудь рассосется. Я ведь учиться в Оксфорд приехала, в конце концов, а не замуж выйти.

Платон горячо поддержал мою идею. Ранний брак даже со мной его отчаянно пугал.

— Я тоже скажу, что подготовка к свадьбе сорвет мне написание эссе по экономике.

— Ты знаешь, что такое эссе? — искренне изумилась я.

— Малышка, ты удивишься, но я даже знаю, что такое экономика!

— И что это?

— Пин-код моей карты! — он хохотнул, и, натолкнувшись взглядом на меня серьезную, весело пояснил, — На каждой моей карте экономика одного среднего государства. Так что у меня эта… экономическая карта мира!

Я развела руками. Послушал бы Платона мой куратор по гуманизму, может, перестал бы разглагольствовать о немощи женского ума в науке.

Но потом с нашей идеей что-то пошло не так. Пошло не так ровно в тот момент, когда старший Каримов выслушал наше предложение, а потом поцокал языком. В груди пахнуло холодком, от этого его цоканья.

— Дельно, — согласился видавший виды бизнесмен, в этот раз совершенно трезвый, — Учеба — это хорошо. Надо прилагать усилия. Особенно тебе, Мария. Ты будущее светило науки, и просто обязана иметь диплом Оксфорда. Это корочка хоть и бесполезная, но зато престижная. Тут ничего не скажу. Но год, все-таки перебор. Поженитесь на зимних каникулах. Устроим рождественскую сказку.

Вот так. Только что я официально дала согласие на брак с Платоном. Не через год, а через три месяца! Через три чертовых месяца! Это не летом. Это не забудется и само собой не рассосется!

— А чтобы у вас не возникло дурацких мыслей о разводе, жить будете вместе, — припечатал строгий будущий свекр.

— Но я…

Платон сжал мою руку под столом, призвав не спорить.

— У нас большой дом в Оксфорде. И я хочу, чтобы ты уже сейчас навела в нем порядок, Маша, — прочувственным голосом заявил старший Каримов.

Когда он отключился, я закрыла лицо ладонями. Что я наделала?! С утра я еще была свободна, а теперь? Теперь на меня возложили обязательства. Под которыми я сама и расписалась. Ну не фактически, а формально. Хотя в договорах с Каримовым это, похоже, одно и то же.

— Да что ты страдаешь! — прогундел Платон возле моего уха, — Я же обещал, разделим дом пополам. Ты меня и не увидишь! А тут отличные условия. Бассейн, спа, теннисный корт, сквош в подвале, прислуга и кухарка-француженка.

О, Господи!

— Я не хочу тут жить!

Я вскочила и, наверное, что-то во мне здорово испугало моего будущего яко бы мужа. Потому что он отпрыгнул от меня на метр, даже несмотря на то, что сидел, а не стоял. Вместе со стулом отпрыгнул.

— Мне нравится моя жизнь с подругами! Мне с ними весело! Мне нравится ездить в колледж на автобусе! И у меня, в конце концов, есть парень!

— Чего?! — сощурился Платон, хотя со стула встать все еще поостерегся, — Этот химик?

Ладно, с парнем я немного переборщила. Ладно, не немного. И все-таки. Берти, Ал или Альберт, не важно, приходился же мне кем-то. Другом? Но для настоящей дружбы мы слишком недолго знакомы. Все-таки дружба не рождается как страсть, внезапно. Тогда получается, он мне все-таки парень?

— На парня я не согласен, — мой яко бы жених надул и без того пухлые губы и стал похож на обиженного Недоросля. Коим он и был, если уж на то пошло, — Давай ка у тебя не будет пока парня, Машунь.

— У меня своя жизнь, — отчеканила я, не желая сдавать позиции, — Я, может, и замуж выйду к Рождеству. Только не за тебя. И нам нужно как-то примирить с этим твоего отца. Ведь насколько я понимаю, нам обоим ничего хорошего не светит, если он не откажется от идеи нас поженить?

Про женитьбу в Рождество, я, конечно, просто так сказала, из вредности. Ну, и чтобы не навыдумывал себе лишнего.

Платон показательно вздохнул. Глянул на меня снизу вверх, потому что все еще сидел, теперь как-то не по-мужски обмякнув на стуле, и заявил:

— Тебе плевать на мои чувства. Совсем плевать.

— О чем ты?! Какие у тебя чувства?!

— Я ведь тебя люблю…

Он сказал это так просто, как будто слова сами собой напрашивались в наши отношения.

— Ты любишь меня как пирожное с кремом. Или как перстень дорогой. Или даже как костюм, который тебе идет. Ты все так любишь, Платон. Это не любовь. Это вещизм.

— Много ты понимаешь, — он подобрался и встал со стула, — У тебя же никогда не было ни платья любимого, ни сумки, чтобы разницу почувствовать. Такие как я тоже могут… способны… замутить любовь покруче, чем какой-нибудь нищеброд. Только знаешь в чем беда? Обижать нас не стоит. Мы очень больно обижаемся.

— Ты мне сейчас угрожаешь?! — вот это поворот. Странно, но я даже не разозлилась на него. Мы словно о сделке договаривались. Так оно и было, в сущности, но все-таки происходящее в этой комнате выглядело донельзя странным. Стоим красные, дерганные, обсуждаем возможные риски.

— Предупреждаю, — ответил он почти в стиле киношного злодея, — Я признался тебе, что чувствую. Веришь ты или нет, но это факт. И я терпелив, Машка. Потому что понимаю, я свалился тебе на голову, сломал всю твою жизнь и не могу вот так требовать все и сразу. Но ты уясни, обижать меня не стоит. Никому от этого лучше не станет.

— Чем конкретно я тебя обижаю? Ты ведь понимаешь, что я должна захотеть выйти за тебя замуж. Не продаться, не пойти под давлением, а согласиться на брак по собственному желанию. А до этого ты не вправе от меня требовать ни верности, ни тем более любви.

— Мы только что заключили договор с моим отцом. Я требую уважения, Маша. Уважения к моим чувствам. Хотя бы на этот период. До Рождества. А там, если у тебя получится выпутаться из этого всего, флаг в руки. Если нет, станешь моей женой.

— Ты спятил! — я пошла к выходу, крикнув, не оборачиваясь, — И жить тут не буду. Сам выкручивайся перед отцом.

Я вышла из огромного особняка и бодро зашагала по живописной дорожке к воротам поместья. Шагать предстояло долго. Минут двадцать не меньше. Перед особняком раскинулся обширный парк с прудом и подъездной аллеей.

«Хотя… — энергичная ходьба, очевидно, способствовала генерации здравых мыслей, — Платон прав. Мне стоит закрыть тему личной жизни до Рождества и налечь на учебу. Это пойдет мне только на пользу»

Судьба милостиво подбросила мне последний шанс удержаться на шатком мостике и не свалиться в пропасть, прихватив с собой все свои надежды на светлое будущее в науке. Или хотя бы в культуре. Если я сейчас не одумаюсь, если начну роман с Альбертом, как того требуют разбитое сердце и треснутое самолюбие, то труды Томаса Мора, а так же пухлые тома из других дисциплин, которые мне следует изучить до конца семестра останутся пылиться на стеллажах университетской библиотеки.

Я уже окончательно убедилась, что Марко Сеймур был прав — приглашение нашей московской команды в Оксфордские колледжи было хитрой уловкой, призванной отвлечь нас от работы над проектом. У нас с Лехой на это просто не осталось времени. И сил. А если я начну растрачивать себя на личную жизнь, то потеряю и возможность окончить престижный вуз. И когда-нибудь потом возобновить работу над моей идеей. Мне стоит прислушаться к Платону. Так что никаких парней до конца семестра. Не ради него. А ради себя.

А Берти… Я вспомнила наш разговор после игры в Поло. С того дня моя жизнь изменилась. А ведь еще утром я ехала на стадион, с желанием его разоблачить. Выяснить, с какой целью он врал мне всю неделю. Ладно бы действительно был дворецким и пытался выставить себя аристократом. А то ведь ровно наоборот. Почему? Боялся, что я брошусь ему на шею только потому, что у него есть титул и деньги? Но если так мне не доверял, зачем вообще набивался в друзья? Однако к концу игры все эти вопросы и ответы на них потеряли свою актуальность. После нашей ссоры с Марко за трибуной. Теперь мне было решительно плевать на намерения Берти. И на его вранье. Я ведь хотела с ним расстаться. Вырваться из того чужого для меня мира пыльных традиций и средневековых отношений. Ради Марко еще могла бы потерпеть, но ради любого другого, даже миляги Берти — увольте. Хотя в тот день он вовсе не казался мне таким уж милым. Он ведь обманывал меня, и едва не выставил на посмешище. И до сих пор даже не извинился за очевидную подставу.

Команда Линкольн колледжа одержала непростую победу. И после игры Берти предложил нам отметить ее в баре с друзьями. Разумеется, Марко и Лизи были так же приглашены. Как и еще полстадиона сочувствующих зрителей, которые оказались друзьями и родственниками игроков. Я пожелала вернуться домой. Чтобы избежать уговоров Лизи, на которые та нацелилась, я бодро заявила, что хочу переодеться во что-то более уместное. Берти намерился было отыскать старую Вольво, на который мы приехали, но Марко заявил, что позвонил дворецкому и попросил пригнать его автомобиль. Нормальный, на котором не стыдно ездить потомку аристократического рода, на которого смотрит вся страна. Последнюю часть фразы я не совсем поняла, но видимо, она была для внутреннего пользования. Во всяком случае, Лизи хихикнула, Берти смутился до алых щек и с обидой посмотрел на приятеля. А тот почему-то на меня. С каким-то холодным вызовом. Мол, вот тебе настоящий Альберт. Ты же хотела аристократа! Как будто я и правда хотела. А не он себе это выдумал.

Тем временем служащий парковки подогнал к нам то, что Марко назвал достойным автомобилем для аристократа. Я ничего не понимаю в машинах. Но эта… этот спорткар всеми своими начищенными до блеска деталями сообщал окружающим, что стоимость его непомерно высока. Настолько запредельна, что я даже придумать такую сумму не в состоянии. Оробела ли я перед дорогой вещью? Нет. Ни один мускул не дрогнул. Полная апатия. Ведь я не собиралась продолжать отношения с их мирком old money. Я к нему не относилась и не стремилась в него попасть. Как раз наоборот. Так что я смело шагнула к этой… к этому шедевру автопрома. И тут случилось странное, Марко зачем-то первым, раньше Берти подошел и открыл передо мной дверь. Она поехала не вбок, а вверх. Он подал руку, чтобы я оперлась на нее и села на низкое сидение со всей возможной элегантностью. Берти и Лизи топтались позади. А я глянула в светло-синие глаза любимого мужчины, скользнула по его губам и снова встретилась с заметно потемневшим взглядом. Солнце наверное спряталось за тучу, поэтому такой эффект с его радужкой.

— Прошу, — голос его словно треснул. И кадык взбунтовался, заходив вверх вниз как поршень.

Чего он добивается? Что хочет показать? Или напомнить о нашем разговоре? И о моем обещании порвать с его великосветским другом? Так ведь я ничего против не имею.

Проигнорировав его помощь, я со всей возможной элегантностью плюхнулась на низкое сидение. И замерла в нем, ужасно изогнувшись, но при этом выпрямив спину и уставившись перед собой. Макушку саднило, до того яростно он сверлили ее взглядом. Наверное, даже прожечь пытался, потому что в какой-то момент волосам и правда стало нестерпимо горячо.

— Увидимся! — наконец-то Берти опомнился и, подойдя к машине, пожал руку своему другу, а потом сам закрыл дверь с моей стороны.

Я едва поняла, что мой спутник сел за руль, и автомобиль двинулся с места.

Какое-то время мы ехали молча. Наверное, гнетущая тишина давила Берти на плечи. И поделом ему. Мне же с каждым метром пути дышать становилось все легче и легче. Я уезжала от Марко Сеймура. Разбитая, побежденная, но все еще живая. Возможно, даже способная к возрождению. Как легендарная птица Феникс. Почему бы и нет. Меня переполнял нездоровый оптимизм. Словно эйфория, после чудесного спасения от неминуемой гибели.

— Нам надо поговорить, я полагаю, — наконец изрек он, сосредоточенно глядя на дорогу.

Я поняла, что едем мы вовсе не к моему дому. А куда-то вглубь Англии. Прочь от стадиона и от Оксфорда.

— Да, — я согласилась.

Вообще-то в мои планы не входила беседа с Берти на его территории. Я хотела расстаться с ним как можно комфортнее для себя, чтобы сразу зайти в подъезд своего дома, а не ехать после нашего не обещающего быть приятным разговора в долгой гнетущей тишине.

— Куда ты меня везешь?

— Это красивое место, — он улыбнулся, все так же не повернувшись в мою сторону, — Я хотел бы объясниться с тобой именно там.

Печаль… Все-таки гнетущей тишины на обратном пути не избежать. Ладно, сам виноват. Если у него оптимистичный настрой на наш разговор, это не значит, что и у его собеседницы такой же. В конце концов, пора преподать этому Берти урок, чтобы в следующий раз не думал только о себе.

Мы проехали еще несколько километров, раза четыре свернули с основной дороги на второстепенную, пока не очутились на лесной тропе. Низкая спортивная машина поползла, ударяясь пузом о землю, по неглубокой колее между высокими гладкоствольными деревьями. Я плохо разбираюсь во флоре, возможно, это были буки. Но больше меня занимало другое: способен ли Берти заменить шину, если она проколется. Ведь насколько я понимала на такой дороге это лишь вопрос времени.

— Мне тут нравится, — тихо проговорил горе-шофер, предвосхищая конечный пункт нашего путешествия, — С пригорка открывается чудесный вид на старое поместье.

Машину сильно мотнуло на ухабе. Я поневоле задумалась, стоит ли хотя бы один чудесный вид таких испытаний? Пальцы мои болели от напряжения, с такой силой я уже некоторое время цеплялась за кожаное сиденье. И вот, наконец, мы были вознаграждены. Скрипя от возмущения всеми своими начищенными деталями, спорткар с нами на борту взобрался на небольшой пригорок. С которого действительно открывался чудесный вид на живописный луг. За ним угадывался пруд, окруженный плакучими ивами и цветущими кустарниками, а чуть в стороне от зарослей высился старинный особняк, больше похожий на дворец. И эта картинка могла бы сойти за дивную акварель талантливой жены викария, если бы не была моим личным кошмаром. Потому что дом этот я прекрасно знала и снаружи, и даже изнутри.

— Ты издеваешься?

Я обернулась к Берти, который наблюдал за моей реакцией с ангельской безмятежностью. Это он решил вывести меня на чистую воду?! Он?! Меня?!

— Подумал, что тут вполне уместно покончить со всеми секретами, — ответил он, ничуть не смутившись.

— У меня нет от тебя секретов, — Я пожала плечами, — Я не скрывала от тебя, кто я, как меня зовут, и где я живу.

— Марко сказал мне, что ты скоро станешь хозяйкой этого поместья, — Берти кивнул в сторону особняка Каримовых.

— А мне господин Сеймур поведал, что ты аристократ в седьмом поколении. И что такая девица как я непременно испортит твою репутацию.

Он лишь слегка сдвинул брови. Оказался совершенно непробиваемым. Потом и вовсе лучезарно улыбнулся.

— Не обижайся на него, пожалуйста. Он просто выполняет свои обязанности. Марко начальник моей службы безопасности.

— Твоей? Службы? А ты кто? Наследный принц?

— Ну…

По его слегка покрасневшим скулам я с ужасом поняла, что не далека от истины. Впрочем, кое в чем, Берти поспешил меня успокоить:

— Не наследный…

Странно, но хранимая внутри правда, вырвавшись на свободу, никого не покалечила. Наоборот, словно острым клинком вспорола пузырь между нами. Мы стали ближе. Раньше я не могла сказать почему, но чувствовала, Берти мне чужой. Какой-то далекий. Вроде бы стоит рядом, пожимает руку, заглядывает в глаза, но как будто мы с ним через пленку общаемся. Я его не до конца понимаю, да и он меня тоже. И вот теперь разделяющая нас ложь и недосказанность исчезли. Он шагнул ко мне, взял за руку, отыскал глазами мой взгляд. И я задохнулась, насколько он стал ближе. Стальной, защитный, стал мягким и обволакивающим. Теплым.

— Поговорим?

Я зачарованно кивнула не в силах разорвать нашу связь. Связь двух людей, проникающих друг в друга, смешиваясь, как вода из разных стаканов. Теперь мы станем другими. Оба. И только сейчас я поняла, что мы с Марко никогда так откровенно не заглядывали друг другу в глаза. Несмотря на жаркие поцелуи и разделенный номер в отеле, мы с ним все так же далеки как в день нашей случайной встречи. Я ничего о нем не знаю, хотя, казалось бы, прочла всю информацию о нем в сетях и собрала все сплетни. Наверное, и он обо мне тоже ничего не знает. И заглядывая ему в глаза, я неизменно натыкаюсь на умело выстроенный барьер. Как и он на мой. Я скрываю свою любовь. А что скрывает от меня он? С Берти же все теперь не так.

Наплевав на ценность автомобиля, мы безжалостно уселись на его капот и долго болтали, щурясь под необычайно ярком для конца сентября солнцем. Он рассказал о себе, о семье, о том, как рос вдали от родителей, о своей дружбе с Марко и Лизи и о том, что побоялся пугать меня своим высокородным происхождением. А еще пообещал больше не врать и не втягивать меня в свою великосветскую жизнь. Никаких Поло, и светских приемов. Мы просто студенты. Во всяком случае, пока мы можем так себя вести. А дальше видно будет. Потом я ему раскрыла ему суть наших отношений с Платоном.

— Чудовищно! — возмутился принц, — Я могу понять, если бы этот Каримов был твоим отцом. Но хватать, чуть ли не на улице девицу и заставлять выйти замуж за своего сына. Это же произвол! Ты должна заявить в полицию.

— Ты, правда, полагаешь, что полицейские придут вот в это поместье защищать меня от произвола русского олигарха?

— Темное средневековье, — подумав, изрек человек, который еще два часа назад скакал на лошади и бил колотушкой по мячу.

Потом он еще немного подумал и заявил:

— Не стоит тебе выходить за него замуж. Это неправильно.

Я не выдержала и рассмеялась. До того воинственно он сейчас выглядел. Волосы встрепаны, глаза светятся сталью, щеки раскраснелись. Рыцарь.

— И не собираюсь.

— И еще… Вернее, это самое важное…

Он вдруг встал, словно действительно собрался признаться в чем-то, что допустимо сообщать лишь стоя. А я инстинктивно напряглась, пальцы попытались вонзиться в металл, но лишь побелели от натуги.

— Маша, ты мне нравишься. Очень… — он выдохнул, отвел взгляд, не выдержав, помолчал, собираясь с силами.

А мне опять стало смешно. Все это походило на сцену из романа. Того самого, древнего, на ранненовоанглийском, которым зачитывались девицы времен Генриха VIII-го. Отчаянно сдерживаемый хохот щекотал горло. Наверное, пальцами я все-таки наделала вмятин на капоте.

— Я понимаю, мы знакомы чуть больше недели, — в голосе его царапала непривычная хрипотца, — И все же… Чувства, ведь не появляются со временем… Вернее, то чувство, о котором я сейчас пытаюсь сказать. Другие-то конечно… Фух!

Тут он окончательно запутался в словах и сдулся, как мячик. А серым взглядом снова вцепился в меня, рассчитывая найти ответ на тот вопрос, который не решился задать. «Что чувствую я?»

А что я чувствую? Рядом с Берти мне спокойно и тепло. Даже сейчас, когда он сделал все, чтобы выбить меня из зоны комфорта. И тут на свою беду я попыталась представить, что было бы со мной, если на месте принца Альберта сейчас стоял Марко. Ничего не говорил, а просто стоял бы молча и пялился мне в обнаженную, не защищенную барьером лжи душу. Горло тут же сдавил спазм, руки затряслись, а сердце сменило ритм, задергавшись, как жертва в лапах хищника. И это только мысли. Только возможность. К сожалению, Берти принял мою реакцию на свой счет. И сложно в этом его винить. Щеки его порозовели, глаза увлажнились, а губы расплылись в счастливой улыбке. Сама того не желая, я ответила на его вопрос. Солгала, не произнеся ни слова. И тут же ощутила, как близость между нами вновь подергивается пленкой отчуждения. С моей стороны. Короткий миг свободы закончен. Я мотнула головой. Нет, я не хотела ему врать. Только не Берти.

— Погоди…

Он замер. Посерьезнел. Посуровел даже. Но я не испугалась.

— Берти, я не могу сказать, что ты мне не нравишься. Ты отличный парень, хотя и странно себя ведешь, иногда.

Он вздохнул и отступил от меня на шаг.

— Я… — и все равно мне воздуха не хватало. Смешно, ведь мы на улице, в лесу. А я задыхаюсь. Перед глазами замельтешили черные точки. И я в панике зажмурилась.

— Расслабься, Маша, — я ощутила, как его пальцы легонько сжали мои, — Я понял.

Берти чудо. Мне действительно стало легче. Я открыла глаза и уперлась в его серый, теплый взгляд. Когда он успел подойти так близко. Между нами теперь нет и полуметра.

— Но это не значит, что я потерял надежду. Я буду тебя добиваться. Это я официально заявляю.

И я все — таки неприлично рассмеялась. Принц Альберт определенно герой рыцарского романа, а не современный студент Линкольн колледжа. Сделал официальное заявление, надо же! И как на это ответить? Присесть в глубоком реверансе? Так я не умею. Поэтому кивнула с достоинством, все еще всхлипывая.

— Для ученого ты слишком несерьезна, — он тоже улыбнулся.

Ну, до ученого мне еще идти и идти. А судя по моим успехам в колледже, могу и не дойти.

На следующий день Берти зашел ко мне в библиотеку, и мы просидели за одним столом до самого закрытия. Каждый корпел над своими заданиями, но вместе все равно было как-то веселее. А во вторник он меня спас. В 17-ть я назначила всем участникам проекта встречу в комнатке, которую руководство колледжа выделило нашей команде. В 17.00 явился только датчанин Иб. Леха заранее предупредил, что у него лабораторная работа. А Стефан прислал сообщение с извинениями и смайликами. Похоже, у него началась бурная стадия в личной жизни, когда каждая минута требует его непременного присутствия рядом с любимой девушкой. Но поскольку ничего серьезного мы обсуждать не собирались, то я его простила. Как самопровозглашенный лидер я нутром чуяла, такие вот встречи хотя бы редкие необходимы. Чтобы группа не распалась окончательно. Но я, да и все, наверное, уже поняли, тут в Оксфорде моя идея загибается. В Москве она жила нашим неуемным энтузиазмом и отчасти наивной верой в чудо. Что когда-нибудь мы встретим кого-то настолько богатого и настолько честного, что он вложит непомерные средства в неблагодарное дело определения подделок в живописи. А здесь в Англии мы уже дошли до той критической точки, когда улучшить проект доступными современной науке средствами не возможно. И пора искать ресурсы, чтобы изготовить опытный образец. Но это невыполнимая задача, поскольку проект слишком дорогой. Так что все наши встречи неизменно сводились к обсуждению, в какие еще фонды закинуть наше предложение с просьбой выделить нам 240 миллионов евро. 240 миллионов евро — это ведь приговор любому проекту. Не говоря уж о студенческом. И вот к чему мы пришли: Леха откровенно на нас забил, Стефан погрузился в личную жизнь, а мы с Ибом вынуждены сидеть друг напротив друга и изображать необыкновенный интерес к обсуждению проблемы. И, разумеется, на долго нас не хватило. В комнатке повисла пауза. Сначала вроде бы обычная, пустая. Нам просто больше не о чем стало говорить. Мы учились на разных факультетах. Даже в разных колледжах. И общих интересов не имели.

— Сходим, куда-нибудь? — неожиданно спросил он, и густо покраснел.

Я удивленно уставилась на него. Я не воспринимала своих коллег по проекту как возможных кавалеров. Наверное, потому что с самого начала так сложилось. В Москве меня окружали парни-единомышленники, мы с азартом обсуждали наши идеи. И ничего личного. И тут в Оксфорде все началось так же. Пока к нашей небольшой группке не примкнул Иб. Делать ему с профессиональной точки зрения с нами было нечего. Он же математик. А проект находится на стыке химии, физики, инжиниринга, программирования и истории искусств. Конечно, математика — универсальная наука, и все же… Но Иб заявил, что у него связи и в большом, бизнеса и политике: дедушки, дядюшки, родители, друзья родителей, в общем, понтовался перед нами изо всех сил. Обещал содействие в поиске средств. Но на деле только в пустую молол языком. Все время поминал известные фамилии, причислял себя к значимым персонам. С его слов выходило, что бывший премьер-министр Дании Ларс Лёкке Расмуссен приходится ему двоюродным дядей. Своими баснями он только утяжелял наши и без того тягучие посиделки. Так что я уже подумывала, как бы от него избавиться. Желательно без осложнений. Все-таки двоюродный племянник такого важного человека. Если не врет, конечно.

— Что скажешь?

Под носом у него поблескивали бисеринки пота. Он волновался. А что я должна была сказать? Он мне совсем не нравился. И дело тут вовсе не во внешности. Он, кстати, очень ничего: высокий, широкоплечий, подкаченный, с большими карими глазами, прямым носом, с чувственной ямочкой на подбородке и густой каштановой шевелюрой, которая делает его немного похожим на породистого, но нестриженного пса. В общем, он совершенно не похож на бывшего премьер-министра Дании. В хорошем смысле. И, тем не менее, он сразу показался мне неприятным типом. Хвастун, из тех, которые кичатся знакомством или родством со знаменитостями, ставя это себе в заслугу. А сами по себе ничего не значат. Красавчик и пустомеля. В России таких называют мажорами. А в Англии более длинно: «парень, который родился с серебряной ложкой во рту». Но Иб, судя по его одежде и тому, что он ездит на автобусе, а не на собственном спортивном авто, скорее всего, и не мажор, а хочет быть на него похожим. Что для меня вообще красный свет. Терпеть не могу тех, кто полагает, что человека следует автоматом уважать за пиджак, за дорогие часы на запястье или вот за именитых родственников.

— Извини, — я поднялась и сняла со спинки стула жакет, — У меня еще полно литературы, которую нужно прочесть.

— Да ладно тебе, Маша, пойдем. Совсем ненадолго, — он тоже подскочил, неловко отодвинув при этом стул и толкнув стол между нами.

Я не успела отступить, стол боднул меня в бедро, опрокидывая на пол. И я понеслась по инерции к стене, глупо перебирая ногами. Иб издал удивленный всхлип и попытался меня догнать, но при этом повалил оба стула. Что сказать, с грацией у нас обоих оказалось не очень. В результате я врезалась в стеллаж со всякой всячиной. Сверху на меня полетели пыльные папки, пластиковые фигурки Марвел, еще какая-то белиберда, доставшаяся нам вместе с комнаткой от предыдущей группы. А через секунду меня еще и Иб накрыл. И мы замерли, ожидая пока на нас свалится все, что должно было свалиться. Его нервное, учащенное дыхание неприятно грело ухо. Руки он поставил по обе стороны от меня. Как будто ограждая от валившихся предметов, но на самом деле не давая отскочить от этого всего в сторону. Я разозлилась. Уперлась ему в грудь ладонями, попыталась оттолкнуть, но он прилип ко мне намертво.

— Ну, как ты? — проникновенно поинтересовался, когда последний пластиковый человек-паук, скользнув по моему плечу, упокоился на полу.

— Нормально. Пусти, — не слишком вежливо выдохнула я. Но правда, это ведь он заставил меня собрать на себе всю пыль, удерживая рядом со стеллажом.

— Маша! — он проигнорировал мое требование и прижался ко мне теснее, — Я ведь нравлюсь тебе.

— Что?!

Я замерла на секунду от изумления. Поистине некоторые люди умеют делать поразительные заключения. Иб ведь точно математик? С такой-то нулевой логикой? Или он и об этом нам наплел?

— Отпусти меня! — чеканя каждое слово, потребовала я.

Но он лишь ухмыльнулся.

— А если нет? Маша! Я хороший парень.

Он потянулся ко мне, явно нацелившись на поцелуй. Я попыталась его оттолкнуть, тщетно. Почувствовав его губы на шее, я в ужасе задергалась.

— Пусти! Пусти немедленно!

— Да брось, Маша, — шептал он, стремительно входя в странное исступление. Вот только что был вменяемый парень, с которым мы обсуждали текущие дела, а теперь маньяк с безумным взглядом, алчным ртом и бессвязной речью.

— Я не хочу, слышишь?!

Я закрутила головой, больно елозя затылком по полке стеллажа. Другая полка уперлась мне в лопатки. Его мокрые губы тыкались мне в щеки, пытаясь поймать рот. И вот-вот достигли бы своей цели. Я зажмурилась, изо всей силы толкнула его ладонями. И он вдруг отлетел, с грохотом упав у противоположной стены. Я замерла в ужасе. Это я его так? Оказалось, что не я. Рядом со мной стоял Берти. Очень злой Берти. Я его таким и не видела никогда. Мне даже показалось, что сейчас он пойдет к растянувшемуся на полу Ибу и добьет его ногами. Но с другой стороны, Берти тоже можно понять. Он застал сцену насилия в таком антураже, что невольно в голову пришли бы мысли о том, что я долго отбивалась от атак наглеца и, в конце концов, не преуспела: стол сдвинут, стулья опрокинуты, на полу в беспорядке валяется всякий хлам и наша верхняя одежда.

— Что он сделал? — сухо спросил мой принц, не сводя глаз с ошарашенного Иба, который даже не пытался подняться. Так и валялся у стены, хлопая длинными ресницами.

— Н-ничего, — я уже немного оправилась, хотя по шее все еще бегали неприятные мурашки — воспоминания о мокрых губах противного парня, — Это не совсем то, на что похоже…

— Неужели? — тут Берти посмотрел на меня, и мне стало стыдно.

Выглядело так, будто я выгораживаю насильника, который меня едва не обесчестил. Но ведь на самом деле… Я поняла, что стремительно краснею.

— Да брось, приятель, — наконец, пришел в себя Иб, — Я поймал Машу. Она едва не упала.

— Как мне показалось, дама была против помощи, — Берти сжал кулаки.

А я закивала, не забыв бодрым голосом пояснить:

— Мы и в самом деле просто едва не упали. Хотя выглядит, не спорю, ужасно.

Иб резво подскочил на ноги и, подхватив с пола пиджак, заспешил к выходу.

— Мне кажется, вы кое-что забыли, — Берти все-таки преградил ему путь и оглядел с подозрением. Он был хоть и выше Иба, но явно уступал ему в плечах, и в объеме бицепсов. И вообще, не походил на мужчину, способного отмутузить такого накаченного типа как Иб. И все же последний замер, не решившись его обойти.

— Э?

Берти красноречиво кивнул в мою сторону. А мне опять стало жутко неудобно. Возможно, потому что никогда до этого ничего подобного из-за меня не случалось.

А сейчас Иб залился краской, снова вспотел лицом и пробубнил еле слышно:

— Маша, прости меня. Я не хотел причинить тебе неудобства.

«Причинить неудобства»! Какая шикарная формулировка! Надо бы запомнить. Я усмехнулась и проговорила:

— Надеюсь, мы больше не увидимся. В этой группе тебе не рады.

Он коротко кивнул, кинул вопросительный взгляд на замершего Берти. Мой рыцарь великодушно отступил в сторону, позволив ему выйти вон. И только когда он бодро затопал по коридору, шагнул ко мне и заключил в объятия.

И меня затрясло. Представилось вдруг, что могло случиться, если бы Берти во время тут не появился.

— Мне кажется, мы зря его отпустили. Может догнать и надавать ему как следует?

Его ладони легли мне на плечи, прижимая к не очень широкой мужской груди.

— Откуда в тебе столько силы? — запоздало удивилась я, дыша ему в свитер.

— Немного армейского опыта, и очень много злости, — в голосе его послышались веселые нотки. А подбородком он прижался к моей макушке, — Принцы обязаны проходить военную службу.

— Ничего себе, — меня перестало трясти, я отстранилась и заглянула ему в глаза, — А я думала, что члены королевской семьи с утра до вечера посещают светские мероприятия.

— И это тоже, — он вздохнул и с видимым разочарованием выпустил меня на свободу, — Но долг превыше всего.

— Заяви на него! — возмущенно выдохнула Эльза, — Вот же сволочь!

Это она про Иба после моего рассказа о том, что случилось в комнатке. А Мия удрученно вздохнула.

— Он ничего такого не сделал, — я пожала плечами, — Мне кажется, Берти ему хорошо объяснил, что так вести себя с девушкой не стоит.

— Ты не права, — покачала головой будущее светило социологии, — Этот Иб по-хорошему должен вылететь из колледжа with rap sheet dragging him down (дословно: с плохим досье, аналог: с «волчьим билетом»).

— Точно, — согласилась моя вторая не менее кровожадная подруга, и добавила, — А если он почувствует безнаказанность? И когда-нибудь пойдет дальше с другой девчонкой? Которой во время не придет на помощь настоящий принц?

О Берти я им тоже все рассказала.

— Не знаю…

Мне показалось, что обе мои европейские подружки предлагают уж слишком суровые меры за один нежеланный недопоцелуй.

— Если только ты не чувствуешь своей вины за его поступок, — пожала плечами провокаторша Мия.

Я задумалась. Нет, своей вины я не чувствовала, но и жаловаться на Иба в канцелярию колледжа не хотелось.

— А на Платона и его надоедливого папашу кому мне жаловаться? Ведь они меня куда сильнее прессуют, чем придурок Иб?

— На этих можешь принцу Альберту пожаловаться. Колледж вряд ли станет разбираться в ваших странных соглашениях.

— Вот видите! — я развела руками, — Как ни крути, а получается несправедливо. Одних можно наказать, а других нет.

— Надо делать не как справедливо, а как правильно, — Мия вздохнула, — Если все время пытаться осмыслить статьи закона, то головой двинешься.

И это прозвучало из уст будущего социолога! А может быть даже политика!

И все-таки на Иба я жалобу не подала. Пусть живет. И продолжает учиться в колледже Оксфорда. Вряд ли мое попустительство его слабости когда-нибудь приведет к трагедии. А требовать справедливости мне не хотелось. Тем более, какой смысл добиваться ее в малом, если в мире ее и вовсе нет. О чем мне напомнил Платон уже на следующий день. Вернувшись из библиотеки, еще на лестнице в подъезде я столкнулась с двумя рабочими, куда-то выносящими мою кровать. Мою, я это сразу поняла. У нее такие забавные шишечки с почти стершейся позолотой.

— Эй! В чем дело?! — попыталась возмутиться я, схватившись за одну из шишечек и стопоря движение кровати вниз по лестнице. Рабочие недовольно запыхтели.

— Маш, да не кипешуй ты! — благодушно упрекнул меня сверху Платлон, — Поднимайся, все поймешь!

— Верни мне мои вещи! — я готова была топать в бессильной злобе ногами. Мы стояли в опустевшей комнате, с ободранными стенами и голым потолком, из которого сиротливо торчали два провода — все, что осталось от раритетной люстры с двумя рабочими плафонами из трех.

— Да ладно тебе! — хорошее настроение Платону мои вопли не испортили. Выглядел он сытым котом, — Вещи не твои, а хозяйские. Ничего с ними не будет, погостят у меня в техническом подвале.

А меня трясло. Этот наглец вторгся в мою жизнь самым возмутительным образом. И продолжал топтаться в ней как слон в посудной лавке, круша все, на что натыкалось его неповоротливое тело. И на одном лишь основании — его папа олигарх дал добро. Хозяева мира!

— Ты меня даже не предупредил о ремонте! Хотя по-хорошему должен был спросить разрешения.

— Машунь, по-хорошему теперь не будет. Будет по-моему! — хохотнул Платон.

И вот как меня угораздило попасть в такую жуткую ситуацию? Когда это началось? Что стало точкой невозврата? Треклятая сумка, которую Мия уговорила меня принять от него? Или мое согласие разыграть перед его отцом, что мы приятели? Или тот поход в ресторан Дорчестер? Я схватилась за голову.

— Хотя бы объясни, что тут происходит?

— Ты сама отказалась ко мне переезжать, — развел руками младший Каримов, — Представь, что тебе вечером позвонит мой папаша по видеосвязи? Он же сразу поймет, что ты не в нашем доме, а в своей старой халупе. Не дергайся, невеста, я решаю проблему сам, как ты и хотела. Сделаем тут комнату из моего дома. Пусть папа не дергается.

Если так посудить, то Платон выбрал вполне щадящий вариант. Надо только вытерпеть вынужденный ремонт. И мне, и моим соседкам. Ведь шум и запах уже разносились по всей квартире. А будет только хуже.

— Переезжайте ко мне на неделю, — щедро предложил Платон.

Эльза радостно захлопала в ладоши. А мы с Мией поджали губы.

— Ой, ладно, — махнул рукой сын олигарха, — Сниму вам три люкса в гостинице. Так устроит?

Со всеми этими событиями я как-то совсем перестала думать о Марко. Он тоже никак о себе не напоминал. И моя жизнь покатилась в своем русле. Как будто я и правда уехала от него на машине Берти в тот день, навсегда оставив него на стадионе для игры в Поло. Он мне даже не снился. Я ужасно уставала, и мне снился всякий бред, причем исключительно на ранненовоанглийском и все время в стихах. Я так углубилась в ночную куртуазную историю, что наяву с трудом понимала современную речь.

— Мария, ты даже не бледная, ты зеленая, — Берти оглядел меня как врач пациента и тут же выписал, — Тебе надо развеяться. Завтра суббота, приглашаю тебя на речную прогулку.

Я вздохнула. Потерла глаза. Запах библиотеки, который мне так нравился в первые дни сентября, теперь вызывал тошноту. А все эти пухлые фолианты с пожелтевшими страницами — стойкое желание распрощаться с наукой и уйти в продавщицы. Честное слово, мне казалось замечательным стоять за прилавком и кричать «Свободная касса». Действительно ведь свобода, когда у тебя над головой не висят десять дамокловых мечей по каждому предмету.

— Согласна, — я кивнула. И послала к чертям науку на целые сутки.

И вот прохладным, но все еще солнечным осенним утром Берти поджидал меня в уютном холле гостиницы The Randolph Hotel. Именно там, проигнорировав мою просьбу «что-нибудь поскромнее» Платон снял нам с девчонками по люксу. Теперь я спустилась к принцу по потрясающей старинной лестнице, ступая мимо готических окон и чувствуя себя нет не принцессой, королевной. В синем гернсийском свитере и светлых брюках Берти немного не вписывался в атмосферу помпезной роскоши. Но не мне судить. Я и сама торжественно выступала в прозаичных джинсах и ветровке. И все-таки моему принцу удивительно шел этот рыбацкий прикид. Ну, рафинированный рыбацкий, если уж быть точной.

— Смотри ка, у тебя щеки порозовели, — похвалил он и подал мне руку, помогая одолеть последние ступеньки.

Я улыбнулась. Приятно, что ни говори, когда парень такой галантный. Он возложил мои пальцы на свой локоть и накрыл их ладонью, чтобы не убрала, наверное.

— Приятного дня, — проворковала нам симпатичная девушка — администратор из-за стойки рецепшена.

День, и правда, начинался очень приятно. Мы вышли на улицу.

— Привет!

Я с силой вцепилась в локоть своего кавалера. Этот голос я узнаю из тысячи. Только от него волоски на моей шее моментально становятся дыбом, а от плеч к пальцам устремляются волны мурашек. Только от него тело деревенеет, а воздух замирает в горле. А глаза… глаза предательски тупят в одну точку у носков кроссовок.

— Марко! — выдохнул Берти удивленный встречей, и тут же перешел на восхищенное, — И, о боже! Вивиан Мур! Не может быть! Какими судьбами?

Вивиан Мур? Я не ослышалась?! Нет, я не ослышалась! Марко осторожно, словно хрупкую статую придерживал под ручку прекрасную нимфу. Девушка улыбалась, играя ямочками на щеках. Скромная, легкая, юная красавица-актриса, которую обожают миллионы зрителей по всему миру. Девушку, на которую Марко глядел глазами влюбленного мужчины.