Опалённый

Глава 22

Пока мы ехали по трассе, отец пытался дозвониться Ленке. Когда та наконец продрала глаза и ответила, что у бати, что у меня отлегло от сердца. Фролов, к нашему счастью, не знал адреса её парня.

– Доча, всё хорошо?.. А, нет, не надо тебе домой. Оставайся у Максима. Я потом позвоню и всё объясню… Нет, не звони матери, – похоже, ему всё-таки придётся рассказать сейчас, в чём дело. Лицо его застыло, словно маска: – Она… она не ответит… Дом сожгли. И она, и Паша, и Улька…

Моего старика начало трясти. Не хватало только, чтобы ему стало с сердцем плохо. Этого Лена точно не выдержит. А я… я уже знаю, что на том свете свидимся. Не все, кто-то отправится в Рай, но всё-таки какое-то утешение.

– … Ладно, я тебе потом перезвоню… – повесил отец трубку и утёр выступившую влагу с уголков глаз. Он молодец. Держится изо всех сил, хотя такой удар в его возрасте не у всех выходит пережить. Даже меня это задевает, со всеми моими страшными воспоминаниями и круто изменившимся отношением к жизни за последние сутки.

– Как она там? – спросил я, и отец ответил, тяжело прокашлявшись:

– Плачет.

Не удивительно, в общем-то. Любой бы лил слёзы на её месте. Один я сухарь, но не без причины. Я испытывал вещи и более страшные. Непонятно как сумел их перенести, но наверняка и на этот вопрос рано или поздно отыщется ответ. Оставалось лишь понимающе вздохнуть.

Но взгляд отца продолжал сверлить меня, так что в итоге я, не выдержав, спросил:

– Что-то хочешь узнать?

– Да, блять, хочу. Почему какой-то пидорас вообще к нам приехал? Это же не просто какой-то слетевший с катушек долбоёб. Ты его знаешь. Что произошло?

Я начал свой рассказ издалека. С кошмаров, что терзали меня с самого рождения каждую третью ночь этой жизни. Потом дошёл до ритуала призыва фамильяра, который словно бы вытянул пробку из трубы. Что просачивающиеся во снах воспоминания хлынули на меня сплошным потоком. И далее, случайность за случайностью, событие за событием, я пришёл к сегодняшнему рассвету.

– … Этот, в багажнике, сказал, что я завалил его брата. И поэтому он приехал к нам. Похоже, что всё это случилось по моей вине, – пожал я плечами и удостоился крепкой оплеухи: – Ай! Ты чего, я ж за рулём!

– Потому что ты, долбоёб малолетний, привёл эту гниду к нам на порог. Знай, хера с два я это забуду или прощу, – голос отца звучал самым худшим образом из всех возможных. Он был наполнен укоризной и разочарованием во мне. Хотя откуда я вообще мог знать, что мои поступки могут привести к такому?

Мог. Именно поэтому ты и попросил гарантии насчёт семьи у Булычева, Ваня. Просто сделал это слишком поздно. Ты знал, что первым делом враг нацелиться на твою семью, ударит по самому слабому и больному месту. Так что, сколько не пытайся придумать себе оправданий – никуда от вины теперь не денешься. Но, наверное, я смогу жить с этим грузом. Не впервой из-за меня проливается кровь.

– Но что сделано – то сделано. Сворачивай, – напомнил мне батя о съезде к старому карьеру. Я послушно повернул руль направо и выехал на грунтовку. Почти заброшенную, поросшую густой травой. Лучшее место, чтобы прикопать Фролова. Его тут даже искать никто не станет.

Припарковавшись у края карьера, который от проливных дождей превратился в озеро мы с отцом вышли из автомобиля и открыли багажник.

– Что, приехали? – а этот всё зубоскалит. Думает, что мы с ним играем в игрушки, не иначе. Или просто напросто не верит в то, что ему вот-вот придёт конец.

– Ага, твоя последняя остановочка, – я взял Фролова за руки, отец за ноги. Стоило начать демонологу брыкаться, как он тут же получил по голове ещё разок. После чего мы бросили его на мокрый и холодный песок.

– Ай… сволочи! Думаете, вам всё это сойдёт с рук?

Батя решил не церемониться с подонком, дав ему своим армейским сапогом по рёбрам. Похоже, что сломал. Если судить по сдавленному, хрипящему вздоху. Судя по глазам Егора, до него начало доходить, что шутки кончились. Сейчас его будут долго мучать, а потом убьют. Точно так же, как он это сделал с моими родными. Но всё ещё пытался нас запугать.

– Мой отец вас найдёт… и убьёт. Как бешеных собак пристрелит!

Отец его не слушал. Достал свой нож с пояса и сел напротив попытавшегося встать Фролова. За попытку подняться и дёрнуться в нашу сторону он получал подошвой в лицо.

– Лежать! Нам на твоего папашку насрать. Он такой же покойник, как и ты. Ведь по его приказу же ты напал на наш дом, да?! – кости одной из стоп Фролова затрещали. Он взвыл от боли, чуть не потеряв сознание. Батя надавал пощёчин, приводя в чувство эту сволочь.

– Вань, подержи ему руки немного.

– Хорошо, пап.

Егор зашёлся в воплях, переходящих в истеричный визг.

– Да что вы делаете! Сукины дети, я вам приказываю, как дворянин – отпустите меня!

Старый военный невесело посмеялся ему в лицо:

– Или что? Дорогобуж, кстати, не ваша вотчина, сосунок. А графа Булычева.

Вот это поворот, однако. Жил себе восемнадцать лет, жил – и тут оказывается, что всё это время был под защитой Николая Александровича. То-то с ним никто не спорил в зале, кроме Анастасии Николаевны.

Фролов, как только понял, что запугать нас никак не выйдет, принялся истошно звать на помощь. Пришлось доставать тряпку из «Коррадо» и затыкать ему рот. После чего отец принялся вымещать всю свою ненависть. Что он творил с лицом Егора – знать не хочу. Видел только то, что крови налилась целая лужа. Но даже через кляп ор стоял такой… Страшно, в общем. Даже представить себе не могу, чем занимался отец в горячих точках, раз у него ни разу не дрогнула рука вытворять подобные ужасы с молодым парнем.

Когда большей частью вся ненависть к Фролову была выплеснута на него самого едкой кислотой, отец достал пистолет из кобуры. Я его остановил:

– Не трать патроны. Собаке – собачья смерть.

– Нельзя так. Хоть он и пидорас конченый, но тоже человек, – но пистолет убрал. Затем подошёл к Егору в последний раз: – Ну всё. Прощай, гнида.

Взяв за затылок и подбородок запытанного, перемазанного собственной кровью парня, батя медленно провернул голову на крепкой шее. Явно наслаждаясь последними попытками бороться за свою жизнь. После щелчка жизнь подонка прервалась.

Отец потыкал ножом в землю и вытер лезвие об одежду убитого.

– Что будем делать с телом? – спросил он меня.

Положим, меня отмажут Булычевы. Скажут, что я был всё это время у них, а пожарным, полиции и свидетелям драки на трассе всё показалось. Кто с ними станет спорить? Анастасия Николаевна тоже может подтвердить, если захочет – она бывает гостьей у Николая Александровича, насколько я понял.

Отец был на дежурстве и пришёл, когда наш дом уже сгорел дотла – никак не мог он изловить Фролова. Но тело всё равно будут связывать с нами. Потому что отец Егора знал, где был его сын.

Ай, будь что будет. Я устал от этого проклятого, безумного дня. Пусть его тело разделит участь моих родных.

– Бензином обольём его, да чёрт с ним. Ничего нам не сделают, даже если найдут.

– Не по-христиански это, – вот уж поражаюсь я своему отцу. Думает о демонологе, что убил всю его семью. Которого минуту назад полосовал ножом. Удивительный человек.

– Ладно, сожжём, а потом закопаем. Пошёл я за лопатой.

Прикупил я пару недель назад сапёрную лопатку. Мало ли где машина может застрять, хоть подкопать будет возможность. А по итогу пригодилась совсем иначе.

Кое-как, за четверть часа, я раскопал достаточно песка, чтобы в подобие могилы можно было уложить Фролова. Вновь мы взяли его за руки и ноги, сбрасывая на дно ямы. Затем полили бензином, который пришлось вытягивать из бензобака. И сели у кострища. Я достал сигарету – слишком уж сложное утро. Не нравилось мне чисто по-человечески то, чем мы занимались.

– Ты куришь что ли? А, не важно… дай и мне штучку, – батя, когда его отпустила звериная ненависть, тоже был не в восторге от того, что он сделал. Оба мы тянули одну сигарету за другой, пока дожидались, когда огонь утихнет. Запах табачного дыма перебивал другой – отвратительный, что доносился до нас из могилы.

Кажется, я понял слова отца – Фролов всё ещё человек. И где-то там, в Аду, он вот-вот вольётся в ряды тех, кто с демонами воюет. В огне Преисподней нет демонологов. Даже нет плохих или хороших людей. Все мы там были объединены страданиями и ненавистью к общему врагу. Это здесь человек человеку – волк. Но там – он был бы мне таким же боевым братом, как и все остальные.

Перебежчики на сторону сил Сатаны редки. Нужны тысячелетия верной службы, чтобы заслужить право быть кем-то, кроме задохлого беса или чертёнка. А столько времени у демонов не было. По-крайней мере, не больше одного тысячелетия осталось до нашей окончательной победы.

Но что потом, когда души грешников победят? Что будет в Аду? Страдания от отравленного серой воздуха никуда не исчезнут. Вечная жажда никогда не будет утолена – если не пить отравленную демонами воду. Рогатым не нужно ни есть, ни пить. Всё, что им нужно – страдания их жертв. Это питает их, освежает, придаёт им сил.

Интересно, кто создал их такими? Кого винить? Такие твари не могли появиться сами собой. Более того, целое измерение, в котором они пытали грешников, не могло появиться само по себе. Но, кто бы ни был их создателем, какие бы он цели этим не преследовал… надеюсь, у него будут веские доводы, чтобы убедить меня в искренней необходимости такого мироустройства. Хотя едва ли я доберусь до него. Или же них.

Когда огонь в могиле ослаб, я вновь взялся за лопату. Наскоро забросав яму песком и утрамбовав, вместе с отцом отправились за Ленкой. А потом… потом не знаю. Придётся везти то, что осталось от моей семьи, к Николаю Александровичу. Или же к Фудзиваре. Но к ней, признаться, ехать совершенно не хочется.

А разве есть выбор? Где ещё отец и Лена будут в безопасности, если не у родни – очевидно, Булычеву интересен только я. Просто из-за того, что именно моя душа откликнулась на зов о помощи той сотни магов, что принесла себя в жертву. Потому что я – Тот-кто-помнит.

Наверное, у них была слабая надежда, что я научу их последователей, как надо побеждать демонов. Но это откровенно не вязалось с тем, что ни один из графов, да даже княжна – никто не знал, что в Преисподней идёт Война Воли. Которая началась из-за меня.

Да, помимо всего прочего, я – тот, кого демоны назвали Восставшим. Сидя за рулём с сигаретой в зубах, проезжая мимо оцепленного полицией места нашей с Фроловым битвы, я вспомнил, как всё начиналось.

***

Очередная большая работа с дипломниками. Гора текста, требующая сверки со стандартами. Ошибки искать куда интереснее, чем подгонять за ленивых студентов работы к требованиям МинОбра. На улице стоит страшная духота – столбик термометра уверенно тянется к цифре в сорок градусов по Цельсию. Я работал всю ночь. Голова изрядно кружилась от усталости и переработок. Толстое тело, в полтора раза тяжелее нынешнего, притом на две головы ниже, обливается потом.

Футболка и шорты давно сброшены. Я даже подумывал тогда и трусы стянуть – всё равно живу один в свои тридцать пять, стесняться мне некого.

По хорошему, стоило бы отложить работу в сторону и отдохнуть, но ещё во времена, когда я бегал от военкомата, твёрдо усвоил правило. Не хочешь страдать завтра – делай всё сегодня. Из будущего ты скажешь себе спасибо, когда заведующий кафедрой сбросит на тебя ещё «немного» работы. «Пустяковой», конечно же, иного мне и не поручали. Упрись рогом и работай. Добивайся своего, пока не сможешь сказать – да, я молодец. Я справился, можно и отдохнуть.

Этот навязанный мне жизнью принцип меня же и сгубил. Как идиот бился об стенку, брался за чужую работу, рассчитывая на признание. В итоге по моей голове прошлась вся кафедра. А я так и остался никем. Упёртым бездарем.

Моя рука тогда потянулась за свежей банкой энергетика. Только из холодильника. Которая она уже по счёту была за тот день? Восьмая? Не важно это, на самом деле. Моё прежнее тело погубил не избыток кофеина, ожирение, и даже не вечные переработки. Они сыграли немалую роль в смерти, но последнюю каплю добавил я сам. Один глоток ледяного напитка, другой…

Внезапно сердце пронзила страшная боль. Руки и ног словно зажаты миллионами острых булавок. Вздохнуть никак не получалось. Встать и дотянуться до телефона, чтобы позвонить в скорую – тоже. Я упал со стула. Сердце всё продолжало болеть так, словно его резали ножом. Мои глаза закрылись и потом…

Я очнулся. Не у себя дома, а в какой-то тёмной камере. Из освещения – только щёлка со стороны стены. Но уже видно, что нет ни стула, ни кровати. Сырой вонючий пол, покрытый чем-то липнущий к ступням. И решётка, как в американских киношных тюрьмах. Только прутья все зазубренные, ржавые, местами обёрнуты колючей проволокой. Где я вообще оказался?

Попытался вдохнуть и чуть не сошёл с ума от боли, сшибившей меня с ног. Лёгкие обожгло так, будто я тупой помощник стеклодува, вдохнувший раскалённый воздух из своей первой работы. Как же всё болело, до невозможности! От груди ощущения растекались по всему телу. Я очень боялся сделать второй вдох. Он был таким же болезненным, словно первый. Но лёгкие жгло либо от удушья, либо от этого отравленного воздуха. Сера – я узнал этот запах, когда сумел привыкнуть к боли. Кричать сил не было. Я лежал и страдал молча, не издавая ни единого звука. Только изредка прорывался всхлип. Слёзы, лишь появившись, испарялись. Окружающий воздух был не только травлен серными парами, но был горячим, как сопло реактивного двигателя.

Каждая секунда в новом месте приносила мне страдания, каких не было в жизни никогда. Даже вопрос, где я, уже не волновал меня. Только – когда это всё закончится?

Глухой топот в коридоре дал слабую надежду, что меня наконец-то выведут из этой адской парилки. И разрушил её, когда за решёткой показались похожие на чертей существа. Верх тела как у людей, но вместо лиц – свиные рыла. В угольно-чёрных волосах торчат рога. Козлиные ноги, крысиный лысый хвост. И всё покрыто густой, кучерявой шерстью в тон волосам.

– Ха! Свежее мясо! – писклявым голосом сказал один другому. Тот ответил:

– Потащили его на бойню! Или пусть ещё помаринуется?

Черти? Бойня? Помаринуется? Я что, умер? Оказался в Аду?!

Черти, придя к согласию, открыли решётку ключом, свисающим с шеи одного из них, и потащили недоумевающего меня по коридору. Навстречу новым страданиям, которые я обязан перенести. Я конечно привык, что вся моя жизнь – боль, но чтобы настолько?..

Стиснув зубы, я смотрел по сторонам, пытаясь как можно больше узнать о том месте, куда я попал. В точно таких же камерах, что у меня томились высушенные голодом и жаждой тела – грешники. У всех отрешённое выражение на лице и потухший огонь жизни в глазах. Мне что, предстоит стать таким же, как они?

Сквозь боль я сумел улыбнуться. Со всей той упёртой ненавистью к миру, что во мне была. Не дождутся! Им меня никогда не сломить!