Опасная любовь

29

— Значит, наш уважаемый босс отделался легкими ушибами… — сказал Нигилист, закуривая новую сигарету.

— Вы стали слишком часто курить, Петр Яковлевич, — сказал Олег Ратковский. — Не бережете свое здоровье.

— Не берегу, — согласился Нигилист. — А ты ничего не напутал, Олег? Может, твой хваленый газ только на тараканов действует, а на Шеварова — нет?

Он сидел в глубоком кресле, закинув ногу за ногу, и потягивал через соломинку водку с апельсиновым соком из высокого фужера. Безупречный белый костюм сидел как влитой на коренастой фигуре, черная рубашка расстегнута, обнажая широкую грудь, поросшую рыжими волосами.

— Если бы вы увидели нашего Мишу, не сомневались бы в качестве газа, — сказал Ратковский. — Бедный Степан Петрович буквально тащил его на себе, прямо как в песне: «Ослик на дедушке едет верхом». А ведь вы знаете, какое у него здоровье. Теперь же он дня на три выведен из строя, но и после будут проблемы со зрением и слухом. Миша — инвалид, можно хоть сейчас выписывать пенсию. В спокойной ситуации это не слишком будет заметно, но в первом же серьезном деле проявится.

— Дурак! — зло сказал Нигилист. — А мы-то рассчитывали, что он брызнет в морду Шеварову. Ты уверял, что, учитывая возраст босса и его сердце, самый вероятный исход — летальный.

— Я на это не рассчитывал и вам говорил. Парень поступил правильно: «вырубил» телохранителя, а главного соперника пинками вытурил из квартиры. Артист — крепкий парень, ему остаться со Степаном Петровичем с глазу на глаз — одно удовольствие. Так оно и получилось. Не знаю, почему вы решили, что баллончик будет использован против Шеварова.

— Почему да почему! Потому что сам бы выпустил весь газ в морду подлецу, который привязывается к моей жене. Пинки — пинками, а с газом оно лучше запоминается. Чтобы до конца жизни запомнил!

— Не вижу логики, Петр Яковлевич, — усмехнулся Ратковский. — После этого газа и наступил бы конец жизни босса. А когда же помнить?

— Не придирайся к словам, Олег, — махнул рукой Нигилист. — Надо же, какие у нас артисты благородные пошли! Пинками ему, видите ли, необходимо вытолкать непрошеного гостя.

— Таранов еще и машину Степану Петровичу испортил. Ногой так врезал — вмятины сложно отрихтовать будет, скорее всего придется двери менять.

— Лучше б он… Да ладно.

— Это неудача, Петр Яковлевич?

— Ничего подобного. Такой вариант был предусмотрен, и я теперь думаю, что, может быть, он лучше первого. Сложнее, да, но это с какой стороны посмотреть.

— Я с вами согласен. Смерть Шеварова насторожила бы другого человека, к тому же он мог объединиться с Уральцевым, и тогда неизвестно, кто стал бы во главе концерна.

— Правильно мыслишь, Олег.

— Сложную игру вы затеяли, Петр Яковлевич. И опасную.

— Зато интересную.

— Опасную и для меня, я хотел сказать, — Ратковский внимательно посмотрел в бесстрастные глаза Нигилиста.

— В смысле?

— Я слишком много знаю, Петр Яковлевич. Таких людей обычно убирают.

— По вашим законам? Тогда нужно было убрать всех ваших начальников, они много знали о вас, или, напротив, всех спецагентов, они слишком много знали о замыслах начальства. Нет, Олег, ты про меня, а я про тебя много знаю. Мы три года работаем вместе, и не было причин сомневаться друг в друге.

— Это так, но сейчас один неверный шаг любого из нас…

— А мы сверяем наши шаги, и впредь будем сверять. Один может ошибиться, двое — нет. Еще есть вопросы?

— Да.

— Но с этим разобрались? Повторяю, я о тебе много знаю такого, что не отмоешься, ты — обо мне. Тот, кто задумает продать другого, должен понимать — он уже не жилец на этом свете.

— Логично. Вы меня успокоили, Петр Яковлевич. Я и сам так думал, но хотелось от вас это услышать. Когда начнем?

— Как только артист созреет. А зреть он начнет уже завтра. Ты свое дело знаешь, Валет — свое.

— Вот кому я не стал бы доверять. Мелкий уголовник с невероятно раздутым самомнением. Такой предаст — глазом не моргнет.

— Ты же не будешь делать грязную работу, Олег? И я не для этого создан. Ее сделает Валет, а потом решим, как быть с ним. Я думаю, пусть получит деньги и уезжает на Кипр.

— Отпустите?

— А что, я раньше уничтожал тех, кто на меня работает? Что с тобой сегодня, Олег? Ты меня подозреваешь в какой-то невероятной кровожадности.

— Нет, Петр Яковлевич. Я хочу сказать, что Валета я бы убрал.

— Ну, поживем — увидим. И вот что еще нужно сделать, Олег. Сними квартиру где-нибудь в тихом, спальном районе. Месяца на три, заплати вперед Это на случай, если мы ошибемся и возникнет необходимость… Понимаешь, да?

— Завтра?

— Да. Итак, Степану Петровичу набили морду и вышвырнули из квартиры. В Кемерово-то он лететь сможет? Чувствую, завтра начнет стонать, просить меня туда отправиться… Нужно думать. Хорошо, Олег, можешь идти.

Когда Ратковский ушел, Нигилист плеснул себе еще водки, разбавил апельсиновым соком, сходил на кухню за льдом и снова удобно устроился в кресле. Сделал пару глотков, поставил фужер на журнальный столик и быстро набрал телефонный номер.

— Ну? — послышался в трубке развязный голос Валета.

— Это я, — жестко сказал Нигилист. — Квартиру снял?

— Конечно, все, как вы сказали, Петр Яковлевич. — Теперь голос был совсем другим, словно трубку взял один человек, а потом, узнав, что не ему звонят, передал другому. — Две комнаты, в Кривом переулке, где после шести вечера люди на улицу не выходят. Все, как вы сказали.

— Хорошо. Завтра в четыре встречаемся там же, где была наша вторая встреча. Не забыл?

— Вторая? Да нет, конечно, нет. Завтра в четыре? О’кей, Петр Яковлевич.

— Твои люди должны ждать тебя в полной готовности. Завтра начинаем. Вопросы есть?

— Ну так завтра все и выясним.

— Все, — сказал Нигилист и положил трубку.

Некоторое время он сидел в полной неподвижности, а потом одним глотком осушил фужер и швырнул его на ковер с такой силой, что трудно было разобрать, где осколки хрусталя, а где осколки нерастаявшего льда.

— Дней пять, самое больше — десять вам, ублюдкам, осталось жить, — с ненавистью прошептал Петр Яковлевич.

Степан Петрович Шеваров словно гранитный памятник самому себе возвышался над столом. Его серое лицо лоснилось от пота, маленькие глазки мрачно сверлили пространство перед собой. Нигилист положил перед ним кожаную папку с золотым тиснением «Сингапур», не осмелился сесть без приглашения, стоял, как и подобает исполнительному сотруднику, в ожидании.

— Садись, Петя, чего торчишь, как… три тополя на Плющихе? Все документы готовы, ничего не забыл?

— Все, Степан Петрович.

— Может, полетишь вместо меня? Неважно себя чувствую.

— Мы же говорили уже об этом, — спокойно сказал Нигилист. — А теперь вообще ничего нельзя изменить. Билеты — на вас, ждут в Кемерово, готовятся к встрече — вас. Переговоры настроены вести — именно с вами, им же приятно, когда приезжает такой большой, уважаемый человек.

— Заткнись, Петя! — прервал его Шеваров. — Мастак ты лапшу на уши вешать, заместители хреновы, некому съездить в Кемерово! Расплодил бездельников, ни хрена пользы от них нету. Ну что ты вылупился, Нигилист?

— Я думаю, это давление.

— Какое, к черту, давление?

— Атмосферное. Вчера была солнечная погода, антициклон, а сегодня снова пасмурно, дождь вот-вот пойдет, поэтому у вас не самое лучшее самочувствие. Примите реланиум, или самый обыкновенный валокордин. Вам скоро в аэропорт.

— Эх, Петя, Петя… — вздохнул Шеваров. — Давление у меня повышенное, гипертония, но не в этом дело, дорогой мой коммерческий директор. Осечка вышла вчера, отвратительная осечка. До сих пор ума не приложу, как все это случилось?

— Что случилось, Степан Петрович? — Нигилист даже слегка наклонился вперед, ожидая услышать секретные новости.

— Что, что! — махнул рукой Шеваров. — То и случилось! Чертовня какая-то. Миша до сих пор не оклемался, боюсь, как бы совсем придурком не стал. А в больницу его отправлять — еще наболтает чего не следует. Вызвал к нему врача, велел сидеть, пока на ноги не поставит. За деньги посидит, куда денется. И у самого все тело ломит.

— Кто-то пытался «наехать» на нас? Кто? — жестко прищурился Нигилист.

— Пусть только попробуют! Хуже, Петя, хуже. Артистик наш взбунтовался, понимаешь. Такое устроил нам вчера, в кошмарном сне, так сказать, не приснится.

— Не может быть, — с видимым облегчением вздохнул Нигилист. — Вы же сами недавно говорили, что он совсем ручным зверьком стал.

— Выходит, ошибался. Так это ж ты, черт тебя побери, советовал мне осваивать ее квартиру при живом-то муже! Ну и на хрена мне это сдалось, спрашивается? Давно бы отвез после ресторана к себе на дачу, там бы и не пикнула, и никто ничего не узнал бы. А ты — иди, Степан Петрович, к ней домой, чувствуй себя хозяином мира! Почувствовал, мать твою так!

— Он что, с Мишей справился? Если это так, не понимаю, за что вы Мише деньги платите?

— Миша, конечно, лопухнулся, не прочувствовал ситуацию. Да язык не поворачивается критиковать его, понимаешь. Артист же! Он по профессии должен людей обманывать. Комедиант! Ну и обдурил Мишу, заболтал его, а потом прыснул в морду из баллончика. Да такой газ нашел где-то, какой вообще запрещен! Хорошо хоть мне газом не досталось… — Степан Петрович вспомнил, как униженно стоял на коленях, и теперь пытался уяснить себе: хорошо это или все-таки плохо. По сравнению с газом, получалось, что хорошо, а в принципе, конечно, плохо.

— Вы слишком торопили события, Степан Петрович. Артиста нельзя было выпускать из-под контроля, если не чувствовали, что он сломался окончательно. А вы его с ходу задвинули на кухню, даже не интересуясь, что он думает по этому поводу.

— Это все твоя чертова психология, Петя! Если б делал все, как всегда делал, было бы правильно.

— Обижаете, Степан Петрович, — покачал головой Нигилист. — То рассказывали, что чувствуете себя превосходно, мой совет — это хорошо, замечательно. А теперь, выходит, я во всем виноват? Еще скажите, что я специально это подстроил, артиста подговорил, баллончик ему дал…

— Ничего я не говорю, — насупился Степан Петрович. — Было хорошо, да, но лучше б все было нормально. Это для тебя, чересчур изысканного психолога, такой выпендреж подходит, а мне лучше действовать по старинке.

— Неужели вы обманывали меня, когда говорили, как вам нравится этот вариант?

— Да я ж тебе говорю — было хорошо. Но когда тебе по морде дают, это уже — ни к черту.

— Неужели он решился вас ударить? — изумился Нигилист.

— Что значит — ударить? — вскинул брови Шеваров. — У нас был, так сказать, мужской разговор. Я ему пару раз врезал, он меня, понимаешь, зацепил… Ну а что ты хочешь? Она ж его жена. Любой мужик, тронь его жену, озвереет.

«Сука! — с ненавистью подумал Нигилист. — Рассуждает! А когда Радик мою жену, Наташу, требовал как плату за мою ошибку, не опасался, что я озверею! Не думал, что Наташа — моя жена. Моя любимая женщина!»

— Я тебе вот что скажу, Петя, — развивал свою мысль Шеваров. — Чтобы поставить мужика на место, есть одни способы, а чтобы попользоваться бабой — другие. И дурак тот, кто их смешивает. Мне этого артиста и знать не нужно было.

— Какие санкции предпримете против него?

— Никакие. Хрен с ней, с этой девкой, видать, не тот случай. Вот вернусь из Кемерова, найду себе другой вариант. Что, в Москве девок мало, которые готовы на все за зеленые? Пруд пруди!

— Я бы на вашем месте… — начал Нигилист, но Шеваров перебил его.

— Ты и будешь на моем месте, Петя, пока не вернусь из Кемерова. Приказ подписан. Какие первостепенные задачи, которым внимание особое, — сам знаешь. Буду звонить. На Радика не наезжай, он свое дело знает, делает хорошо. Кстати, благодаря твоей бывшей Наталье.

— С кем летите, если Миша болен? — спросил Нигилист, всем своим видом показывая, что разговаривать о Наташе не намерен.

— Двоих ребят из отдела безопасности взял. Лучше б, конечно, был один Миша, да выбирать не приходится. А ты, Петя, не в службу, а в дружбу, присмотри за моей дачей. Держи ключи, — Шеваров бросил на стол связку. — Не поленись, смотайся, а то Инга по такой погоде вряд ли выберется, а Евгений Алексеевич сам знаешь какой сторож.

— Посадили бы ребят из отдела безопасности.

— И так двое со мной летят, а кто основным их делом будет заниматься? Поэтому и прошу тебя: присмотри. Ты там бывал много раз, все знаешь. Вернусь дня через три-четыре, может, Миша поправится, а может, замену ему найду, в общем, решу этот вопрос. Ну а если времени не будет, или лень-матушка одолеет, хоть Ратковского своего пошли.

— Сделаю, Степан Петрович, не беспокойтесь. — Нигилист взял ключи, сунул в карман пиджака. — Главное — не обольщайтесь горняцким гостеприимством, и на уступки — ни в коем случае не идите.

— Учи ученого! — усмехнулся Степан Петрович.