Оптина Пустынь и ее время

Начало оптинского старчества

Приступая к истории Оптинского старчества, мы еще раз повторим: «Оптина явилась как бы чашей, куда сливалось все драгоценное духовное вино». Или, другими словами, напомним читателю о той предварительной связи, которая существовала между братьями Путиловыми, о. Моисеем и о. Антонием, и теми старцами, которых они призвали старчествовать в построенный ими Скит. Все они были «одного поля ягоды» — люди одного и того же духовного воспитания и закала. И именно этим и объясняется то полное единодушие и взаимное понимание, которое царило между ними. Как во всей церковной истории между святыми отцами не случалось идеологического разномыслия, таким же образом не существовало такового и между этими святыми подвижниками. На этом согласии и взаимном понимании между строителями Скита и прибывшими старцами и могла установиться прочно жизнь Скита. И это согласие явилось как бы фундаментом и твердым цементом, крепко скреплявшим духовное здание.

Мы знаем, что о. Моисей в течение 14 лет проводил пустынническую жизнь в Рославльских лесах. Нашествие французов в 1812 г. заставило его перебраться в Свенскую обитель, откуда он перешел в Белобережскую пустынь, и здесь он встретился с бывшим строителем этой пустыни о. Леонидом — в схиме Львом — и его со-постниками о. Клеопой и о. Феодором. «А потом я перешел, — пишет игумен Моисей, — в монастырь, где ходил за добродетельным старцем схимонахом Афанасием, учеником молдавского старца Паисия, скончавшим дни свои в Площанской пустыни в 1823 г. на руках иеромонаха Макария»125, второго Оптинского старца.

Житие старца Клеопы уже известно читателю из предыдущего126; нам остается его теперь познакомить с кратким жизнеописанием старца Феодора, неразрывно связанного с житием старца Льва.

Схимонах Феодор127

Одним из родоначальников старчества Оптиной пустыни надо считать после старца Паисия Величковского его ученика старца схимонаха Феодора128.

Родился он в Карачеве Орловской губернии в 1756 году. Лишившись рано отца, он был отдан в обучение местному протоиерею. Феодор обладал чудным голосом, любил чтение святых отцов и церковные службы. В юношеском возрасте стал заниматься вместе с матерью небольшой торговлей. Но его тянуло к монашеству. Дважды он уходил в монастырь, но каждый раз мать возвращала его домой. Вернувшись в мир, он не избежал и падений. Хотя он и женился, но, вкусивши в юности от сладости духовного жития, он уже не был в состоянии найти удовлетворение в миру и умиротворение своей совести.

Вскоре, оставив жену и младенца-дочь, он уходит на богомолье в Киев. А оттуда направляется к старцу Паисию в Молдавию. Истощенный долгим путем, без денег и без теплой одежды, глубокой осенью прибыл Феодор в Нямецкий монастырь, в котором в то время имел пребывание старец Паисий со своей братией. Но ему отказывают в приеме из-за недостатка места и скудости монастыря. Феодор умоляет разрешить повидать старца Паисия, дабы принять его благословение. Увидев Феодора, о. Паисий глубоко пожалел его и принял в монастырь.

Тяжкими физическими подвигами и безропотным послушанием суровому старцу на пчельнике Феодор искупает свои падения. Затем он переселился к пустынникам Онуфрию и Николаю, ученикам старца Паисия, монахам высокой духовной жизни. К Онуфрию, благодаря его дару рассудительности, стекались монахи за наставлением и руководством. Феодор ухаживал за престарелым Онуфрием до самой его смерти.

Вернувшись после этого к старцу Паисию, Феодор помогал ему, переписывая книги его переводов, пел на клиросе и, под руководством великого старца, обучился «искусству всех искусств» — умному деланию, умно-сердечной непрестанной молитве. С этого времени его всю жизнь преследовала страшная клевета и зависть.

Феодор присутствовал при кончине старца Паисия в 1794 году.

В 1801 г. был издан манифест императора Александра I, разрешавший вернуться всем бежавшим из России. Старец Софроний, преемник старца Паисия, посоветовал Феодору вернуться на родину. Перед отъездом он постриг его в схиму. По возвращении в Россию Феодору вследствие клевет и зависти приходилось вести жизнь скитальческую, переходя из одного монастыря в другой, много терпя от злобы людской.

Сначала он поселился в Чолнском монастыре, оттуда перешел в Белобережский монастырь, но и здесь не укрылся он от зависти, ибо, по словам людей духоносных, «возвышался духовным совершенством, не имеющим пределов духовной высоты». Беспрестанно стекались в его келлию братия, отягощенные бременем страстей, и от него, как от искусного врача, получали исцеление и руководство в призывании «страшного имени Иисусова, которым христианин испепеляет сперва терние страстей, потом разжигает себя любовию к Богу и вступает в океан видений». Самым ревностным учеником старца Феодора был строитель Белобережский о. Леонид, будущий основатель старчества в Оптиной.

Здесь старца Феодора постигла болезнь (горячка), которая проявлялась жаром в теле и слабостью. Феодор был в памяти, и на лице его обнаруживалось действие внутренней сердечной молитвы. С ним началось состояние исступления, и он выступил из самого себя. Тогда «ему явился некий безвидный юноша, ощущаемый и зримый одним сердечным чувством, и юноша этот повел его узкою стезею в левую сторону. Сам о. Феодор, как потом рассказывал, испытывал чувство, что уже умер, и говорил себе:

— Я скончался. Неизвестно, спасусь ли или погибну.

— Ты спасен! — сказал ему на эти помыслы незримый голос.

И вдруг какая-то сила, подобная стремительному вихрю, восхитила его и перенесла на правую сторону.

— Вкуси сладость райских обручений, которые даю любящим Меня, — провещал невидимый голос.

С этими словами о. Феодору показалось, что Сам Спаситель положил десницу Свою на его сердце, и он был восхищен в неизреченно приятную как бы обитель совершенно безвидную, неизъяснимую словами земного языка.

От этого чувства он перешел к другому еще превосходнейшему, затем к третьему, но все эти чувства, по собственным его словам, он мог помнить только сердцем, но не мог понимать умом. Потом он увидел как бы храм и в нем близ алтаря как бы шалаш, в котором было пять или шесть человек.

— Вот, для этих людей, — сказал мысленный голос, — отменяется смерть твоя. Для них ты будешь жить».

Феодору даже были показаны все великие скорби, которые ему предстояли на земле.

Феодору устроили келлию в лесу, где с ним жили иеросхимонах Клеопа, вышедший, как и он, из Молдавии. Вскоре к ним присоединился и о. Леонид, сложивший с себя настоятельство (будущий Оптинский старец).

Но и там они не обрели тишины и решили перебраться на север. Но здесь начались те великие скорби, которые были предсказаны Феодору в его видении. В Палеостровской пустыни его держали взаперти, как в тюрьме. Два года он жил без одежды и обуви, и ему еще грозили посадить его в погреб и кормить травой. На эту угрозу Феодор отвечал: «Верую Милосердному Богу моему: мне сделать могут только то, что Он попустит за грехи мои».

Далее Феодор попал на Валаам, где его ждали его ученики Клеопа и Леонид. Валаам посетил министр князь Голицын, который все внимание свое уделил старцам и даже доложил о них Государю Александру I. Это возбудило зависть и злобу, тем более что к их руководству устремились и монахи, и мирские. Старцам было бы несдобровать, если бы за них не вступились Филарет Московский и Иннокентий Пензенский. Хотя старцы и были оправданы, но они предпочли перебраться в Александро — Свирский монастырь, где Феодор после тяжкой полуторалетней болезни скончался.

«За день до кончины он имел видение: он видел себя в некоей великолепной церкви, исполненной белоризцев, и из их среды, с правого клироса, услышал торжественный голос покойного друга своего, иеросхимонаха Николая: “Феодор! Настало время твоего отдохновения — приди к нам”.

Это совершилось в пятницу Светлой седмицы 1822 года. В девятом часу вечера заиграла на устах Феодора радостная улыбка, лицо его просветилось, черты изменились божественным изменением. Ученики, окружавшие одр старца, забыли слезы и сетования и погрузились в созерцание величественной, необыкновенной кончины. Благоговейный страх, печаль, радость, удивление овладели вдруг их чувствами: они ясно прочитали на челе отца своего, что душа его с восторгом излетела в объятия светоносных Ангелов».

Рукописное житие так кончается: «Отче святый! Ты ныне обитаешь в райских чертогах и ненасытимо наслаждаешься хлебом небесным, пролей о нас молитву перед Царем царей, не предай чад твоих челюстям вражиим, будь нам помощником в страшные смертные минуты и представь нас Лицу Всевышнего, да и мы соединим с ликующим гласом твоим наши слабые гласы и удостоимся с трепетом прославлять в вечные веки Триипостасного Бога, славимого всею вселенною. Аминь».

Иеросхимонах Лев — великий старец129

Первый приснопамятный Оптинский старец родился в городе Карачеве Орловской губернии и в святом крещении наречен был Львом. В миру он вращался в купеческом быту и служил приказчиком в пеньковом деле. Он возил пеньку для сбыта на дальние расстояния, делая большие разъезды. Однажды он подвергся нападению от волка, который вырвал у него из ноги огромный кусок тела. Будучи необычайно сильным и смелым, юноша Лев засунул кулак в глотку волка, а другой рукой сдавил ему горло.

Обессиленный волк упал с воза. Отец Лев прихрамывал после этого всю жизнь.

Сметливый и в высшей степени способный приказчик во время этих переездов сталкивался с представителями всех классов общества, он хорошо освоился с манерами и бытом каждого из них. Этот опыт пригодился ему в годы его старчествования, когда к нему приходили и раскрывали ему душу самые разнообразные люди, знатные и незнатные.

Начало монашеской жизни о. Лев положил в Оптиной Пустыни, но потом перешел в Белобережскую пустынь, где в то время настоятельствовал известный афонский подвижник о. Василий (Кишкин)130. Вскоре о. Лев принял монашеский постриг с именем Леонида. Здесь он прошел искус обучения монашеским добродетелям: послушанию, терпению и всем внешним подвигам. В 1804 г. о. Леонид стал преемником о. Василия. Еще до назначения своего настоятелем о. Леонид прожил некоторое время в Чолнском монастыре, где встретился с учеником старца Паисия Величковского о. Феодором и стал его преданным последователем. Старец Феодор стал обучать о. Леонида высшему монашескому деланию, этой «науке из наук и искусству из искусств», как зовется подвиг непрестанной молитвы, посредством которой происходит очищение сердца от страстей. В описываемое время о. Леонид также встретился с инспектором Орловской семинарии игуменом Филаретом, будущим митрополитом Киевским, и имел с ним духовное общение. Это обстоятельство имело для Старца значение в его последующей жизни.

Как только о. Леонид был назначен настоятелем Белобережской пустыни, о. Феодор перешел к нему на жительство. Впоследствии оба подвижника во многих скитаниях прожили совместно от 15 до 20 лет. Под руководством о. Феодора о. Леонид достиг высоких духовных дарований.

В Белых Берегах о. Феодора постигла продолжительная болезнь, после которой построили ему уединенную келлию в лесной глуши, в двух верстах от обители, где он и поселился с о. Клеопой, о котором читатель знает из предыдущего131. К этим великим подвижникам вскоре присоединился и сам о. Леонид, сложивший с себя звание настоятеля в 1808 году. Здесь в пустынном безмолвии он принял келейно пострижение в схиму и наречен был Львом. Как уже известно из предыдущего жизнеописания о. Феодора, он перешел в Новоезерский монастырь, откуда митрополит Амвросий перевел его в Палеостровскую пустынь. Там он провел три скорбных года и в 1812 г. переселился в Валаамский монастырь. Здесь его встретили о. Клеопа и о. Леонид, которые ранее его переселились туда же.

Около шести лет прожили великие старцы в Валаамском скиту, где им вначале жилось хорошо, как об этом писал о. Феодор: «Взаправду можно похвалиться милосердием Божиим, на нас недостойных явленным: привел нас в место безмолвное, спокойное, от человеков удаленное, молвы свобожденное». Тамошний юродивый Антон Иванович сказал: «Торговали хорошо». То есть привлекли мудростью и смирением многих братий, которые к ним стали ходить за духовным руководством. Им удалось спасти от глубокого отчаяния келлиарха о. Евдокима132, который, исполняя внешние подвиги, не мог справиться с такими страстями, как гнев и пр. Старцы указали ему истинный путь к отверзению сердца, и он понял смиренную науку отцов, начал смиряться, возрождаться и впоследствии сам стал учителем братии. Имена Феодора и Леонида всегда были на его устах. Игумен монастыря о. Иннокентий вознегодовал, что старцы отняли у него его ученика, и обратился с жалобой к Петербургскому митрополиту Амвросию. В результате старцы были оправданы, а игумену было сделано строгое внушение. Но, зная человеческую природу, старцы побоялись оставаться на Валааме, в особенности после посещения монастыря князем Голицыным. После этого старцы перебрались в Александро-Свирский монастырь.

В 1820 г. Государь объезжал северные свои владения. Путь его пролегал вблизи Александро-Свирского монастыря. Жившие там старцы о. Феодор и о. Леонид почтительно предложили своему настоятелю о. архимандриту приготовиться к встрече Государя, хотя в маршруте монастырь этот не был обозначен. Отец настоятель принял это предложение и в часы, назначенные для проезда императора, ожидал его у ворот. Между тем Государь на пути, по своему обыкновению, расспрашивал о местности и ее жителях у ямщиков иногда сам, иногда через кучера Илью, неизменного своего возницу. Приближаясь к дороге, где поставлен был крест в знак близости монастыря и для указания к нему пути, Государь спросил:

— Что это за крест?

Узнав же, что недалеко Свирский монастырь, он велел туда ехать. При этом он начал расспрашивать, каково в монастыре и каковы братия. Ямщик, нередко туда ходивший, отвечал, что ныне стало лучше прежнего.

— Отчего? — спросил Государь.

— Недавно поселились там старцы о. Феодор и о. Леонид; теперь и на клиросе поют получше, и во всем более порядка.

Государь, слыхавший от князя Голицына эти имена, пожелал со старцами познакомиться. Между тем ожидавшие царя испытанные скорбями старцы сотворили между собою краткое совещание, как поступить, если Государю угодно будет обратить на них внимание.

— Если из-за Голицына было нам искушение, — сказал о. Феодор, — то что будет из-за Государя? Потому, о. Леонид, не будь велеречив, а всячески помалкивай и не выставляйся.

Подъехав к монастырю, Государь удивился встрече:

— Разве ждали меня?

Настоятель сказал, что вышел навстречу по совету старцев. Приложившись к мощам, царь спросил:

— Где здесь о. Феодор и о. Леонид?

Старцы несколько выдались, но на все вопросы императора отвечали сдержанно и отрывисто. Государь это заметил и прекратил вопросы, но пожелал принять благословение от о. Феодора.

— Я монах непосвященный, — сказал смиренный старец, — я просто мужик.

Царь вежливо откланялся и поехал в дальнейший путь.

Во время пребывания в Александро-Свирском монастыре о. Лев однажды ездил по делам в Петербург, и из рассказа о его пребывании в столице видно, что уже тогда он был истинным старцем, обладателем духовных дарований и между ними прозорливостью. Он посещал одну духовную дочь, которую он спас от неправильного духовного состояния, именуемого прелестью. Однажды он пришел к ней и потребовал, чтобы она немедленно переехала на новую квартиру, которую ей предлагали и от которой она отказывалась. Старец настоял на своем. Ночью в старую ее квартиру забрался ее бывший слуга с целью ограбления и убийства. Его намерение было потом доказано.

Когда скончался великий старец о. Феодор, о. Лев не сразу прибыл в Оптину Пустынь, куда его призывали епископ Филарет Калужский и о. Моисей — настоятель обители. Сначала Старца удерживали в Александро-Свирском монастыре, потом он пробыл некоторое время в Площанской пустыни, где находился о. Макарий — его будущий помощник во время старчествования в Оптинском Скиту и впоследствии его заместитель. Можно сказать, там подготовил он себе преемника.

Наконец в Оптину Пустынь (1829) прибыл основатель знаменитого ее старчества, той духовной школы, откуда вышла вся плеяда последующих старцев. Но заслуга о. Льва не ограничивается только основанием старчества: им был дан тот импульс, который вдохновлял последующие поколения старцев в течение целых ста лет до самого конца жизни и процветания знаменитой Оптиной Пустыни.

Последующие старцы о. Макарий и о. Амвросий, будучи также великими старцами, были его присными учениками.

Отец Лев прибыл в Оптину Пустынь уже на склоне лет. Он был большого роста, величественный, в молодости обладавший баснословной силой, сохранивший до старости лет, несмотря на полноту, грацию и плавность в движениях. Вместе с тем его исключительный ум, соединенный с прозорливостью, давал ему видеть людей насквозь. Душа Старца была преисполнена великой любви и жалости к человечеству. Но действия его иногда были резки и стремительны. Старца Льва нельзя обсуждать, как обыкновенного человека, потому что он достиг той духовной высоты, когда подвижник действует, повинуясь голосу Божию. Вместо долгих уговоров он иногда сразу выбивал у человека почву из-под ног и давал ему сознать и почувствовать свою несостоятельность и неправоту, и таким образом своим духовным скальпелем он вскрывал гнойник, образовавшийся в огрубевшем сердце человека. В результате лились слезы покаяния.

Старец, как психолог, знал, каким способом достигнуть своей цели. Вот пример. Жил недалеко от Оптиной один барин, который хвастался, что как взглянет на о. Леонида, так его насквозь и увидит. Приезжает раз к Старцу, когда у него было много народа. Был он высокий, тучный. А у старца о. Леонида был обычай, когда он хотел произвести на кого особое впечатление, то загородит глаза левой рукой, точно от солнца, приставив ее козырьком ко лбу. Так поступил он при входе этого барина и сказал:

— Эка остолопина идет! Пришел, чтобы насквозь увидеть грешного Льва, а сам, шельма, 17 лет не был у исповеди и Святого Причащения.

Барин затрясся как лист и после каялся и плакал, что он грешник неверующий и действительно 17 лет не исповедовался и не причащался Святых Христовых Таин. Другой случай. Приехал в Оптину помещик П. и, увидев Старца, подумал про себя:

— Что же это говорят, что он необыкновенный человек! Такой же, как и прочие, необыкновенного ничего не видно.

Вдруг Старец говорит ему:

— Тебе все дома строить. Здесь вот столько-то окон, тут столько- то, крыльцо такое-то!

Нужно заметить, что П. по пути в Оптину увидел такую красивую местность, что вздумал выстроить там дом и составлял в уме план, какой он должен быть и сколько окон, в чем и обличил его Старец. Когда П. стал исповедоваться, о. Лев напомнил ему забытый им грех, который он даже за грех не считал. Тогда П. признал Старца за необыкновенного человека.

Еще однажды был случай, когда один приезжий господин объявил Старцу, что приехал на него «посмотреть». Старец встал с места и стал поворачиваться перед ним:

— Вот, изволите посмотреть меня.

Господин пожаловался на Старца настоятелю, который ему возразил, что Старец святой, но по его словам был ему и ответ. Приезжий после этого немедленно вернулся к Старцу, кланяясь ему земно и говоря:

— Простите, Батюшка, я не сумел вам объяснить о себе.

Старец выслал из келлии присутствующих и беседовал с приезжим два часа. После этого последний прожил в Оптиной месяц, часто ходил к Старцу, потом писал ему письма, объясняя, что он был в отчаянном положении и что Старец оживил и воскресил его.

Славный и знаменитый герой Отечественной войны, находясь по пути со своей частью поблизости от Оптиной Пустыни, заглянул в Скит к старцу отцу Льву. Старец спросил у него его фамилию.

— Кульнев, — отвечал генерал, — я остался после отца малолетним, поступил в учебное заведение, окончил курс наук и с того времени нахожусь на службе.

Старец:

— А где же ваша матушка?

Кульнев:

— Право, не знаю, в живых ли она находится, или нет. Для меня, впрочем, это все равно.

Старец:

— Как так? Хорош же вы сынок.

Кульнев:

— А что же? Она мне ничего не оставила, все имение раздала, потому я и потерял ее из виду.

Старец:

— Ах, генерал, генерал! Что мелешь? Мать тебе ничего не оставила, а все прожила. И как это ты говоришь, что все она раздала? А вот об этом-то ты и не подумаешь, что она едва могла перенести удар лишения твоего родителя, а своего супруга; и с этого времени и до настоящего стоит перед Богом, как неугасимая свеча, и, как чистая жертва, посвятила свою жизнь на всякое злострадание и нищету за благо своего единственного сына Николушки. Вот уже около тридцати лет она проходит такой самоотверженный подвиг. Неужели же эти ее молитвы для своего Николушки не наследство? У многих генералов, при всех изысканных средствах, дети не лучше прохвостов, а Николушка и без средств, да вот генерал!

Глубоко потрясли Кульнева эти простые, но и правдивые старческие слова. Обратившись к святым иконам, он зарыдал. Затем генерал при бесчисленных благодарностях спросил адрес своей матери. А прибывши к ней, он пал на колени и на коленях подполз к ее кровати и расцеловал у нее руки и ноги... Старушка чуть не умерла от радости...

Очень характерен рассказ одного афонского монаха133, посетившего старца Льва. Монах был одет в мирскую одежду, однако Старец, называя его афонским монахом, запретил ему становиться перед собой на колени, как это делали миряне. Среди присутствующих был человек, который сознался, что не исполнил старческое приказание. Он не бросил курение, как приказал ему Старец. Отец Лев грозно приказал вывести этого человека вон из его келлии. Потом пришли три женщины в слезах. Они привели одну ума и рассудка лишившуюся... Они просили о больной помолиться. Старец надел на себя епитрахиль, возложил конец епитрахили и свои руки на главу болящей и, прочитавши молитву, трижды главу больной перекрестил и приказал отвести ее на гостиницу. «Сие делал он сидя, потому что уже не мог встать, был болен и доживал последние свои дни». Когда о. Парфений пришел к Старцу на другой день, вчерашняя больная пришла совершенно здоровой, а выгнанный господин пришел просить прощения. Старец его простил, но повторил свое приказание. Афонский монах ужаснулся, что Старец, не боясь вреда для себя, творит исцеления. Старец ответил:

— Я сие сотворил не своей властью, но это сделалось по вере приходящих, и действовала благодать Святаго Духа, данная мне при рукоположении, а сам я человек грешный.

Чудеса, совершаемые Старцем, были бесчисленны: толпы обездоленных стекались к нему, окружали его. «Случилось мне однажды, — писал иеромонах Леонид (Кавелин), будущий наместник Троице-Сергиевой Лавры, — проезжать из Козельска в Смоленскую губернию. На дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об о. Леониде. На вопрос, почему вы его знаете, они отвечали:

— Помилуй, кормилец, как нам не знать о. Леонида? Да он для нас, бедных, неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые».

Но совсем иначе относились к Старцу некоторые духовные лица, в том числе Калужский епархиальный архиерей Преосвященный Николай, который творил много неприятностей Оптиной Пустыни. Этот епископ имел твердое намерение сослать старца Льва в Соловецкий монастырь для заключения. И если бы не сильное заступничество митрополитов Филаретов — Киевского и Московского, — старцу Льву было бы несдобровать.

Но не все епископы мыслили одинаково. Были между ними и духовные. Однажды, в бытность о. Льва в Калуге, встречные лица, узнав его, становились на колени и кланялись ему в ноги. Увидев это, начальник полиции решил, что дело нечисто, и сделал соответствующее донесение епископу Никанору, будущему митрополиту С.-Петербургскому. Владыка вызвал к себе Старца, и на вопрос, как он верует, Старец спел ему «Верую» по-киевски, т. е. начиная с низкой ноты и повышая тон до самой высокой. По пословице «Рыбак рыбака видит издалека» добрый владыка понял, кого он видит перед собой и почему Старцу кланяются в землю. Он задержал Старца у себя в течение нескольких дней, ухаживал за ним, угощал его, так что Старец два дня не ел, вернувшись домой. К сожалению, этот добрый архипастырь правил недолго, тогда как епископ Николай правил долго и даже пережил Старца.

Здесь надо сделать некоторое отступление для тех, кто не знаком с первой частью нашей работы134. Нами было показано, что вскоре после крещения Руси и до падения Византии бесчисленные толпы паломников устремлялись на Восток, воспринимая там дух и традиции подлинного Православия и привозя с собой святоотеческую литературу. Так было до Флорентийской унии, когда поколебался греческий авторитет, и до скоро последовавшего за тем падения Византии. По справедливому выражению английского ученого Дональда Николь в его книге «Метеоры», «исихазм не был доктриной XIV века — его происхождение исходит из подлинных корней византийской духовности»135. Этой духовностью и питались наши древние святые. Когда же прекратилась связь с православным Востоком, русское подвижничество замкнулось само в себе. Духовных школ тогда не существовало. После светлой эпохи XIV и XV столетий, связанных с преподобным Сергием и плеядой его учеников, наступил период духовного застоя. Вместо подвига, указанного святыми отцами, состоявшего в очищении сердца от страстей с помощью непрестанной молитвы, настало время внешних подвигов, время железных цепей и пудовых вериг. Число святых уменьшилось. После же царствования императора Петра, в течение ста пятидесяти лет, монашество вообще подвергалось преследованиям со стороны правительства. Наступил полный упадок. Когда же в начале XIX столетия ученики схиархимандрита Паисия Величковского вновь насадили на Руси святоотеческую традицию, плодом которой является благодатное старчество, число святых умножилось необычайно. Жития этих неканонизированных подвижников собрал в четырнадцати объемистых томах епископ Никодим незадолго до Первой мировой войны. Многократно в житиях этих упоминается о преследовании подвижников полицией. Пустынникам приходилось скрываться. Игумен Оптинский Моисей с братом о. Антонием, как было выше сказано, скрывались с другими пустынниками в Брянских лесах. Чисто духовное начало встречало полное непризнание со стороны гражданской власти. Также и молодая наша богословская наука еще не вышла на самостоятельный, независимый православный путь и находилась под влиянием западной науки. А потому и старчество не было изучено с православной точки зрения. Естественно, что многие архиереи гнали старчество, не постигая его сущности и значения.

Такова была судьба преподобного Серафима, старца Льва, старца Амвросия, старца Анатолия, старца Варсонофия. Блаженный о. Иоанн Кронштадтский, яркий представитель старчества, также встречал непонимание со стороны Санкт-Петербургского митрополита.

Теперь вернемся к старцу Льву. Старчествование его продолжалось в Оптиной Пустыни с 1829 г. и до года его кончины — 1841, т. е. всего 12 лет. Этот промежуток времени Старец переживал как почти непрерывное гонение. Когда о. Лев прибыл в Оптину Пустынь, игумен Моисей передал ему духовное руководство братией, а сам занялся исключительно хозяйственной частью и ничего не предпринимал без старческого благословения. Так же относился к о. Льву и брат игумена скитоначальник о. Антоний.

Против Старца восстал некто о. Вассиан136, который себя считал старожилом в монастыре и не признавал старческого руководства. Этот о. Вассиан был крайне неразвитый и грубый человек. Подобный ему инок описан Достоевским в романе «Братья Карамазовы» под именем Ферапонта. Отсюда пошли интриги, доносы.

Однако в течение первых шести лет гонения на Старца еще не принимали крутого характера. Но с течением времени дело стало принимать более угрожающий оборот. Так, еще к начальному периоду относится запись некой Паши Труновой, сестры Павла Трунова, старцева ученика. Она рассказывает, что однажды, в бытность ее в Оптиной Пустыни, Старец запретил ей прийти к нему на завтрашний день, так как «будет суд».

— Кого же будут судить? — спросила Паша.

— Да меня же, — ответил Старец.

На другой день следователи допрашивали весь монастырь, но все показания благоприятствовали Старцу. Это было начало. Но с 1835 г. и особенно в 1836 г. гонения усилились. Кроме всех ложных донесений, Калужский Преосвященный получил еще через московскую тайную полицию анонимный донос с обвинениями по адресу Старца и настоятеля. Говорилось, что последний несправедливо оказывает скитским старцам предпочтение перед живущими в монастыре и что Скит причиняет монастырю большой подрыв; и если он не уничтожится, то древняя обитель разорится и т. д. Следствием этого доноса было то, что настоятель был вызван для объяснений. А Старцу было запрещено носить схиму, так как он был пострижен келейно, и строжайше запрещено принимать посетителей.

Старца перевели из Скита в монастырь и там переселяли из келлии в келлию. Старец относился к этим невзгодам с полным благодушием, и с пением «Достойно есть» он переносил на новое место самолично Владимирскую икону Божией Матери — благословение о. Паисия Величковского старцу Феодору.

«Однажды игумен Моисей, — говорит жизнеописатель Старца, — проходя по монастырю, увидел огромную толпу народа перед келлией Старца, между тем как недавно последовало из Калуги повеление никого не пускать к нему. Отец игумен вошел к Старцу в келлию и сказал:

— Отец Леонид! Как же вы принимаете народ? Ведь владыка запретил принимать. Вместо ответа Старец, отпустив тех, с кем занимался, велел келейникам внести к себе калеку, который в это время лежал у дверей его келлии. Они принесли его и положили перед ним. Отец игумен с недоумением смотрел на него.

— Вот, — начал Старец свою речь, — посмотрите на этого человека. Видите, как у него все члены телесные поражены. Господь наказал его за нераскаянные грехи. Он сделал то-то и то-то, и за все это он теперь страдает — он живой в аду. Но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил. Могу ли его не принимать? Что вы на это скажете?

Слушая о. Леонида и смотря на лежавшего перед ним страдальца, о. игумен содрогнулся.

— Но Преосвященный, — промолвил он, — грозит послать вас под начал.

— Ну так что ж, — ответил Старец, — хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тот же Леонид! Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие духовные нужды?

Отец игумен Моисей ничего не мог на это возразить и молча удалился, предоставляя Старцу жить и действовать, “как укажет ему Сам Бог”».

Старцу, как уже сказано, не удалось бы сдобровать, если бы не заступничество обоих митрополитов Филаретов. Митрополит Киевский заступился за Старца, находясь на чреде в Синоде, а также посетил Оптину Пустынь, где оказывал о. Льву в присутствии епархиального архиерея особые знаки уважения. К митрополиту Филарету Московскому прибег письменно старец о. Макарий через епископа Игнатия (Брянчанинова). Митрополит Филарет написал Калужскому епископу: «Ересь предполагать в о. Леониде нет причины».

Незадолго до смерти Старца опять возникли гонения на него и на монашествующих женских обителей, где находились духовные дочери Оптинских старцев. Монахини были изгнаны.

Это гонение было основано на невероятном невежестве. Старца называли масоном, а святоотеческие книги, как авва Дорофей, им данные монашествующим — чернокнижием. Однако перед самой кончиной Старца монахини были оправданы, так что Старец вздохнул свободно. Впоследствии выдающиеся ученицы о. Льва заняли начальственные должности.

С первых чисел сентября 1841 г. Старец стал ослабевать и проболел пять недель. Молодой келейник Старца о. Иаков137 слышал его молитву: «Благодарю Тебя, милостивый Создатель мой, Господи, что я избежал тех бед и скорбей, которых ожидает грядущее время, но не знаю, избежите ли вы их.

— Поди сюда, Яша!

Я подошел. Старец благословил меня и еще повторил те самые слова. Я, как был в то время млад и неопытен, не спросил Батюшку, какие это беды и скорби. А после его кончины и желал бы знать, да уж было поздно».

Такова была запись келейника Иакова, впоследствии иеромонаха Иоакима Киево-Печерской Лавры.

После жестоких страданий великий старец о. Лев отошел ко Господу 11 октября 1841 года. Общая скорбь была неописуема, и велико было стечение народных масс у гроба усопшего.

Послесловие

Образ великого старца иеросхимонаха отца Льва менее знаком русскому боголюбивому читателю, чем образ старца о. Амвросия. Автор книги «Оптина Пустынь» (Париж, 1926) протоиерей Сергий Четвериков различает в жизни Скита три периода: весну при жизни о. Льва, лето при жизни о. Макария и, наконец, плодоносную осень при о. Амвросии. С его легкой руки профессор И. К. Смолич в своем труде «Leben und Lehre der Starzen» (Wien, 1936) повторил подразделение протоиерея Четверикова, причем изобразил старца Льва как человека почти невежественного.

Но между тем если о. Лев и употреблял простонародные выражения, то ими он попадал в цель и совершал перевороты в человеческих душах. Старцы Лев и Амвросий жили, вернее сказать, действовали в разные эпохи. При жизни о. Льва не было регулярного почтового и телеграфного сообщения, не было железных дорог, как позднее во время жизни о. Амвросия, о котором еще при его жизни были сообщения в печати. При этом доступ к нему народный не бывал никогда закрытым. Тогда как о. Лев был гоним еще в первые годы XIX столетия, когда братия Белобережского монастыря была недовольна его простотой в жизни, по их мнению, не соответствующей сану игумена. Когда же он удалился в лесной скит к о. Феодору, новый настоятель изгнал обоих старцев из-за стечения к ним народа. Мы знаем о гонении на Валааме и в Оптиной Пустыни. Доступ к отцу Льву далеко не всегда был для всех открыт, и слава о нем не могла греметь повсеместно. Образ же старца Амвросия достойно сиял, как солнце, по просторам русского царства. Но не нам судить, кто из них был выше. Это известно одному Богу.