Оптина Пустынь и ее время

Глава VI Митрополит Филарет Московский

Митрополит Филарет, в миру Василий Михайлович Дроздов, родился 26 декабря 1782 г. в семье диакона московского пригорода Коломны. Это было чуть позднее полувекового периода после смерти Петра I. Было еще свежо упразднение патриаршества, обезглавившего Церковь, и недавнее учреждение на протестантский манер Синода, ломка православного быта и учреждение духовных школ по католическому образцу. Это было смутное, переходное, неустойчивое время. Нужен был новый Моисей, который бы мог вывести народ Божий на истинный путь, закрепить истинные православные устои, не дать им исказиться на недолжный лад, как легко могло случиться в создавшихся условиях.

В такой критический момент Богом был послан духовный вождь, соединивший в себе и гений, и святость. Такого другого Филарета не было и не будет, возгласила о нем народная молва!

Мы здесь не в состоянии коснуться, хотя бы даже кратко, жизнеописания митрополита. Мы только можем попытаться отметить его значение касательно интересующей нас темы, т. е. распространения святоотеческого учения о внутреннем делании в России. Мы скажем предварительно только несколько слов о том, какое выдающееся место занимал митрополит Филарет в церковной жизни своего времени.

С 24 марта 1821 г., еще в сане архиепископа, Филарет занял Московскую кафедру. Ему было тогда 39 лет. Здесь он пробыл до самого гроба. В течение этих 46 лет (1821-1867), как утверждает его жизнеописатель Н. И. Барсов, ни один вопрос догматический, канонический, церковнозаконодательный, ни одно административное распоряжение Святейшего Синода, имевшее значение для Церкви, не решались и не воспроизводились без предварительной справки о том, как думает об этом вопросе или решении Филарет, и редко что-нибудь делалось в Синоде иначе, нежели думал Филарет138.

И это положение существовало даже несмотря на то, что вследствие несогласий с 1843 г. митрополит раз и навсегда отказался от присутствования в Синоде. Но, по верному замечанию профессора архимандрита Константина, «в этой обособленности и мог возвыситься митрополит Филарет до значения, близкого к положению главы Церкви, с которым надо было договориться обо всем значительном в области церковного»139. Из Синода ему посылались на рассмотрение все затруднительные дела. Он рассмотрел до 1000 таких дел и дал на них свое решение. Эти решения по церковным и общегосударственным вопросам были отпечатаны в 1885-1887 гг. в восьми томах140 и служили образцами для дальнейших решений. Единственное, что митрополит Филарет, несмотря на свое желание, не мог провести в жизнь, — это восстановление живого единства поместного епископата, осуществляемого в постоянном совещательном общении сопастырей и епископов, закрепляемом по временам малыми съездами и соборами. Как известно, в синодальный период Церковь не имела до самого конца свободы действования.

«Авторитет Филарета, — говорит профессор Е. Сумароков, — особенно ценен в тех случаях, когда погрешности в учении исходят от лиц священного сана. Тот или другой отрывок из Филарета обнаружит всякую ошибку. И вот почему лица, имеющие более пристрастия к самочинию, чем к мнениям Церкви, относятся к Филарету с трудно скрываемым озлоблением, чувствуя в нем вечного и строгого судью, стоявшего на страже Православия...

Бог послал Филарета Русской Церкви, чтобы пред теми днями, когда умножатся лжеучения, отлить содержание Православия в металлические незыблемые формы, ясности очертания которых нельзя закрыть никакими чуждыми придатками от глаз тех, кто прежде всего станет искать в жизни верности своей Церкви... В своих бесчисленных трудах, — продолжает Сумароков, — митрополит Филарет выразил в полноте все истины Православия, дав современной и будущей России основанный на многовековом опыте церковной жизни и в творениях всей совокупности учителей церковных совершенный кодекс того, “како веровати”»141.

Таким образом, отрезок времени, проведенный митрополитом Филаретом на кафедре Московской, может быть назван филаретовским веком. И если в свое время Санкт-Петербургский митрополит Гавриил, возобновитель монастырей, последователь святоотеческого учения о внутреннем делании, посеял повсюду семена этого учения, то содействие и внимание со стороны митрополита Московского Филарета во многом благоприятствовало произрастанию этих семян.

Мы здесь пытались обрисовать Филарета как гениального церковного деятеля, но мы оставили в стороне его столь же великий дар церковного оратора и проповедника. Вот как В. Н. Лосский в кратких и сжатых словах касается этой темы.

«Не будучи до сих пор канонизованным142, Филарет Московский принадлежит к великой линии епископов-богословов, которых Церковь прославляет, именуя их отцами. Действительно, можно сказать, что он был отцом богословской мысли в России.

После екатерининского века просвещения, после смущения от “религии сердца пиетистов”, Филарет обращается к мысли, призывая ее исследовать бездонные тайны Откровения. “Христианство не есть юродство или невежество, но Премудрость Божия”. Подобно самым величайшим между отцами Церкви, он настаивает на необходимости богословского рассуждения, на бдительности мысли, которая должна приступать без страха к разрешению умственных затруднений. Проповеди Филарета напоминают гомилии св. Григория Назианзина своим богословским богатством, также св. Василия — безупречным мастерством, которым он сдерживает полет своей мысли, требуя от нее точной меры. В классической своей проповеди на Великий Пяток (1816) Филарет развивает свою любимую тему — искупление. После рассуждения о Кресте, воздвигнутом “ненавистью иудеев и буйством язычников”, он переходит к поклонению Кресту как символу Божественной любви, укорененной в предвечном святилище Святой Троицы. Это тайна, сокрытая от веков и родов (Кол. 1, 26). Тайна Агнца, закланного от создания мира (Откр. 13, 8). Так Бог возлюбил мир (Ср.: Ин. 3, 16)»143.

Обычный день митрополита рисует нам Н. В. Сушков. «День его был насыщен до отказа. Когда он отгоняет сон, когда уступает сну, т. е. в каком часу прерывает труды, молитвы, бдение и в каком покидает ночное ложе, — этого никто не знает. После утрени и обедни — чай. После чая служебные занятия, доклады письмоводителя, объяснения с просителями и т. д.; к двум или трем часам пополудни кончен труд питания: легкий, неизысканный обед. После обеда час-два отдыха, а отдыхом называется чтение книг, газет, журналов. После такого отдохновения — опять дела, переписка, доклады. Два дня в неделю — вторник и пятница — работа с обоими викариями, независимо от частых с ними занятий и утром и вечером по другим дням. Если бы возможно было исчислить время, которое употребляется им на личные и письменные сношения по епархии и консистории с духовенством, с ректорами и инспекторами Духовной Академии и семинарии, с начальствующими в мужских и женских обителях, с благочинными и членами разных учреждений, не говоря о переписке с Синодом, с наместником Троице-Сергиевой Лавры, с епископами и частными лицами, да если присовокупить к этому частое служение, соборное и домашнее, освящение церквей, приготовление проповедей, встречи царственных посетителей, испытания воспитанников Академии и семинарии, посещение светских училищ и т. д., то сколько же остается досуга на успокоение от забот, на пищу, сон и редкие беседы с посетителями. Как кратка его ночь!»144.

Внешний облик митрополита Филарета рисует нам его викарий епископ Леонид (Краснопевков). «Вчера долго молча смотрел на него, когда он рассматривал каталоги, и стоял перед ним. Пройдут века: имя его вырастет необыкновенно. Мысль будет искать в прошедшем его великого образа, и счастлив тот, кто увидит его несовершенный портрет, а я, недостойный, стою от него в полуаршине и смотрю на эту чудно-правильную, кругленькую головку, покрытую редкими, мягкими темно-русыми волосами, на это высокое, выпуклое чело, этот резко очертанный нос и дивно-правильные губы, на эти бледные, худые, осанистой бородой покрытые щеки. Под прекрасно очеркнутыми бровями не вижу его глаз, но замечаю, что какую-то особенную выразительность придает его благородному лицу эта черепаховая оправа очков»145.

Обозначив кратко то высокое место, которое занимал митрополит Филарет в церковной истории своего времени, справедливо именуемым филаретовским веком, мы теперь перейдем к его значению касательно нашей темы о старчестве.

Нашей целью будет раскрыть то содействие, которое оказывал митрополит в процветании умного делания и связанного с ним старчества. Для этого нам нужно показать принадлежность самого Филарета к этому духовному движению.

Митрополит Филарет был необычайно скрытным во всем, что касалось его лично. Вот отрывок из письма к его духовнику — наместнику Троице-Сергиевой Лавры: «Нужно, чтобы борьба и отвлечения, которые нам доставляют дела, не мешали бы нам уединяться в нашу внутреннюю клеть и втайне молиться Отцу. Да, дела внешнего мира нас расстраивают, преследуют, и кто входит в свою клеть, недостаточно закрывает за собою дверь. Но Ты, Который сказал Я есмь дверь (Ср.: Ин. 10, 7), дай нам войти вовнутрь и закрой за нами дверь»146.

Дверь, за которой хранились тайники его души, была действительно закрыта, но плодом его внутренней жизни на склоне лет был дар чудотворений и дар пророческий, т. е. святость. Где же и как было положено начало этой святости?

Некоторый ключ нам дают жития близких ему людей, а именно старца Филарета Новоспасского, его школьного сверстника и близкого друга епископа Иннокентия Пензенского — человека исключительной святости, и, наконец, архимандрита Макария — алтайского миссионера, его ближайшего ученика. Эти три жития являются среди лучших украшений 14-томного собрания житий русских подвижников XIX столетия.

Василий Дроздов, как уже сказано, родился в городе Коломне, пригороде Москвы, а как мы знаем из предыдущего, Москва являлась одним из центральных округов по распространению учения об умном делании. Новоспасский монастырь являлся средоточием, откуда исходило это учение. Здесь жили о. Филарет и о. Александр. Сюда приезжал о. Афанасий (Захаров), ротмистр гусарского полка, семь лет живший при старце Паисии. Он имел беседы об умном делании с о. Филаретом и о. Александром, которые имели великую любовь к духовному вождю — старцу Паисию. Отец Афанасий переписывал творения святых отцов, впоследствии переданные в Оптину Пустынь.

Отец Филарет, в миру Феодор (1758-1842), начал в юности монашескую жизнь в Александро-Невской Лавре, но его старец, видя его рвение к монашеским подвигам, направил его в Саровскую пустынь. В то же самое время там же начал свою подвижническую жизнь будущее светило Церкви Русской — преподобный Серафим. Через некоторое время о. Филарета затребовал в Невскую Лавру митрополит Гавриил в качестве примерного подвижника.

Из Петербурга о. Филарет перебрался в Москву, где тогда в Симоновом монастыре подвизался его брат Аполлинарий. Когда же Симонов монастырь обратили в больницу, о. Филарет окончательно обосновался в Новоспасском монастыре. После ряда подвигов сосредоточенной жизни он принял на себя подвиг старчествования. К нему устремились толпы людей. Нередко случалось, что старец не имел времени ни для трапезы, ни для краткого отдыха. Каждая человеческая душа была ему несравненно дорога. Он обладал исключительной прозорливостью и той духовной любовью, которая является венцом совершенства. И. В. Киреевский, знавший его лично, пишет о нем: «Никто страждущий не оставлял его порога, не получив отрады: недоумевающий находил у него спасительный совет, ищущий поучения — высокое назидание, ожесточенный — умиление, отчаянный — молитву, маловерный — прояснение истины, слабодушный — подкрепление сил. В беседе его особенно ясно выражалась удивительная кротость его души, крайнее смирение, горячая любовь к ближнему, сострадательность, терпение, и красота, и сила глубокого духовного ведения»147. В его житии приведено несколько фраз, им произнесенных.

— Сядь, друг, — говорит он плачущей старушке, — полно плакать, твой сын не пропал, он в хорошем месте...

А когда этот пропадавший юноша пришел просить благословение на поступление в монастырь, он говорит ему:

— Погоди, дитя мое, погоди... Ты не вынесешь.

Девушке, пришедшей просить благословение на брак, он тихо сказал, что ее ждет жених лучший: она простудилась и через три дня умерла148.

Он же, старец Филарет, был ангелом-утешителем и наставником августейшей затворницы Ивановского монастыря монахини Досифеи. Блаженная Досифея (1746-1810) — затворница Ивановского монастыря, в миру княжна Разумовская, законная дочь императрицы Елисаветы Петровны, насильно была пострижена в 1785 году. В житии ее сказано, что духовник ей был назначен по выбору митрополита Платона. И, очевидно, выбран им из лучших священников в Москве. Сам митрополит был другом отца ее и бывал у него в доме во дни молодости, будучи еще диаконом. Оба были любителями церковного пения и вместе певали. Митрополит сочувствовал невинной страдалице и считал долгом являться к ней с поздравлением в праздничные дни. Когда же со смертью Екатерины II затвор узницы был ослаблен, в ее жизнь, возможно, очень скоро вошел старец Филарет Новоспасский. Как и когда это произошло — мы не знаем. Знаем только, что блаженная Досифея пожелала быть похороненной в Новоспасском монастыре, чтобы старец видел ее могилу из окна своей келлии. Только общением с таким дивным подвижником и можно объяснить те высокие духовные дары, которыми обладала смиренная затворница. К ней потянулся народ за наставлениями и утешениями, которые она подавала через окно своей келлии.

Некто г-жа К. овдовела и была безутешной. Она хотела непременно быть принятой монахиней Досифеей, но та уже прекратила прием людей ввиду своей близкой кончины. Однако о. Филарет все же посоветовал г-же К. добиваться приема у затворницы. Она простояла у дверей ее келлии с утра до вечера. Наконец двери отворились, и горестная вдова получила желаемое утешение. Когда г-жа К. упомянула, что знает о. Филарета, она (затворница) поклонилась до земли и велела передать о. Филарету, что скоро и он поклонится ей. Это вскоре сбылось при погребении блаженной. Г-жа К. увидела о. Филарета в клобуке, кланяющимся останкам умершей. Но когда она тут же вошла в сени о. Филарета, то он сам открыл ей двери. Оказалось, что он не выходил наружу.

На погребении была вся московская сановная знать и родня по отцу почившей. Хоронил монахиню Досифею епископ Августин, так как митрополит Платон был болен.

Мы уже упоминали в житии старца Моисея, что он с братом Ионой149 был у монахини Досифеи, которая приняла их у себя в келлии и направила к Новоспасским старцам Филарету и Александру, провидя в них своей прозорливостью будущих светильников Церкви. Юношам тогда было 20 и 14 лет. Она вела переписку с о. Моисеем.

Так было заложено духовное начало Оптиной Пустыни.

Как от одной свечки загорается другая, пока не загорится целое море света, подобно сему распространялось и разгоралось духовное влияние о. Филарета Новоспасского. Благодаря многим собранным им рукописям святоотеческой литературы возникла у его духовных чад Ивана Васильевича и Натальи Петровны Киреевских мысль об их издании в Оптиной Пустыни, что осуществилось благодаря содействию и помощи митрополита Филарета.

Между двумя соименными Филаретами существовала несомненная духовная связь. Когда Василий Дроздов был студентом, старец Филарет шагал уже к полувековому возрасту. Глубоко религиозный юноша не мог не знать того, кого почитала вся верующая Москва. Когда же наступила кончина старца Филарета (1842), его посетил сам митрополит Московский. Его приход вызвал слезы радости у умирающего подвижника. Обильными слезами проводил старца погребавший его митрополит. Он так плакал, что вызвал общий плач всех присутствующих.

Рядом с именем старца Филарета стоит имя о. Александра Арзамасского. Он был уроженцем Малороссии. Родился в 1758 году. Учился светским наукам в Киевской Духовной Академии и поступил пономарем в Московский Новоспасский монастырь. В 1793 г. настоятель монастыря взял его в качестве секретаря в Петербург. Здесь митрополит Гавриил, прозрев его высокое духовное устроение, постриг его в монашество и рукоположил во иеромонаха. Это был год выхода в свет «Добротолюбия». «Митрополит Гавриил, — говорит о. Александр, — сверх всех любимцев любил меня по духу». Отец Александр, еще будучи мирянином, был истинным подвижником и делателем молитвы Иисусовой. Он был в переписке с самим старцем Паисием и впоследствии с его учениками. Митрополит Гавриил предлагал ему архимандритство в Новгородской епархии, но о. Александр вернулся в свой монастырь, и когда настоятель получил епископство, он был назначен наместником Новоспасского монастыря. Но через год он по болезни уволился на покой и причислился к больничным иеромонахам. Он вел сосредоточенный, подвижнический образ жизни и пребывал в непрестанной молитве Иисусовой.

Отец Филарет (в схиме Феодор) и о. Александр в теплые летние вечера обходили стены монастыря, ведя между собой боговдохновенную беседу. Позже о. Александр был переведен в Арзамас, где он посвятил свое служение воспитанию молодежи духовного звания.

Мы здесь касаемся только жизни будущего митрополита Филарета в Москве, чтобы передать ту атмосферу, среди которой слагалась его духовная жизнь, а также его школьного товарища Иннокентия, будущего епископа Пензенского. Они оба в петербургский период их жизни были не только коллегами по педагогической деятельности, но были соединены единомыслием и дружбою. Отец Иннокентий был назначен настоятелем Сергиевой пустыни, преподавателем в Академии, а также духовным цензором.

Александровская эпоха была прообразом нынешнего экуменизма, когда было общим стремлением уравнять все религии, чтобы создать некую общую ложно-христианскую религию. В начале XIX века был издан следующий указ: «Всякое творение (книга), в котором, под предлогом защиты или оправдания одной из церквей христианских, порицается другая, яко нарушающая союз любви всех христиан единым духом во Христе связующей, подвергается запрещению»150. Следовательно, каралась защита Православия против еретиков. Некто Станевич осмелился нарушить это запрещение, выступив на защиту Православия151. Архимандрит Иннокентий, несмотря на совет митрополита Филарета, дал разрешение на выход в свет этой книги. Последовала высылка автора из столицы и опала цензора архимандрита Иннокентия. Он был выслан в Пензу епископом. Сломленное аскетическими подвигами, петербургским нездоровым климатом и душевными потрясениями слабое здоровье епископа Иннокентия не выдержало, и ранняя смерть унесла этого земного ангела152.

Еще ранее митрополит Филарет (тогда тоже архимандрит) говорил своему другу: «Мы, оба архимандрита, не можем изменить положение». Но архимандрит Иннокентий не признавал компромиссов. В первых годах XIX столетия оба друга — влиятельные столичные архимандриты, — как было сказано, спасли гонимых на Валааме старцев: отцов Феодора, Клеопу и Леонида. Им обоим, несомненно, было вполне ясно духовное значение гонимых.

Третье житие, проливающее свет на духовную сущность тогда еще весьма молодого ректора Духовной Академии о. Филарета, — это жизнеописание о. Макария (Глухарева), будущего знаменитого миссионера алтайского. В Академии он был под духовным влиянием своего ректора — человека волевого и блестящего лектора, которому он ежедневно исповедовал свои помыслы. Архимандрит Филарет, будучи чуждым господствовавшей в столице лжемистической литературы, запретил юноше Глухареву чтение духовно нездоровых книг и тем спас его от сетей сектантских обществ, царивших в столице. Он внушил своему ученику чтение «Добротолюбия».

Окончив курс наук, молодой Глухарев был послан в Екатеринослав наставником в семинарию. Здесь он встретился с епископом Иовом (Потемкиным), пострижеником молдавских старцев, и через него сблизился с о. Каллиником и о. Ливерием, монахами из Молдавии. Под их влиянием он принял постриг и вошел в круг последователей старца Паисия. Отец Макарий известен как великий алтайский миссионер. На Алтае он пробыл около 15 лет и был вынужден из-за болезни вернуться в европейскую Россию. Здесь он был назначен настоятелем Волховского монастыря Орловской губернии. Будучи благодатным и прозорливым старцем, он целыми днями принимал народ, обо всех молясь, бедным помогая, печальных утешая, больных исцеляя. Для этой цели он пользовался святой водой, освященным маслом, антидором. Преставился 19 мая 1847 г. со словами: «Свет Христов просвещает всех». «Осуществленное Евангелие», — говорил о нем архиепископ Смарагд. «Макарий был истинный слуга Христа Бога», — писал о нем после его смерти в 1847 г. митрополит Филарет153.

Важной проблемой того времени было печатание и распространение в народе слова Божия. В допетровской Руси духовное воспитание народных масс шло от скитов, пустынь, монастырей, густо покрывавших широкие просторы земли Русской. Но после того как все эти источники народного образования были пресечены, прошло более полутора веков. Простой народ оказался в крепостной зависимости, а столичные господа стали подражателями европейской культуры. Со стороны государственной власти не проявлялось и малейшей заботы о духовном просвещении народа154. Православие, хотя и было господствующей религией, однако терпело немало унижений. Такое положение видели иностранцы, готовые вмешаться в народное просвещение с коварной целью: «в нескрываемом намерении привести Греко-Российскую Церковь к своеобразной “реформе”: к безразличному объединению со всеми другими исповеданиями и сектами»155. Библейское общество было открыто в 1813 году. В следующем году была напечатана славянская Библия.

Одним из видных деятелей Библейского общества был А. Ф. Лабзин, открывший в Санкт-Петербурге ложу «Умирающий Сфинкс». Это был кружок розенкрейцеров. Вместе с изданиями Священного Писания они высылали свою собственную литературу. «Издательская деятельность Лабзина была, во всяком случае, согласована с работами Библейского общества, — и его издания распространялись обычно именно через налаженный аппарат Библейского общества... Это издание “мистических” книг видными членами Библейского общества ложилось роковою тенью и на самое библейское дело»156. Князь Голицын был во главе главного Почтового департамента, где редкий чиновник не был масоном. Таким образом, было обеспечено распространение литературе Лабзина вместе со Священным Писанием, что впоследствии и послужило закрытию Библейского общества. Это общество почитало себя всеконфессиональным — все конфессии были представлены, как равно владеющие словом Божиим. Члены его участвовали в кружке Татариновой, где происходили хлыстовские радения. Они декламировали против церковности и читали Штиллинга, который писал о «тьме нелепостей и суеверий, называемых Греко-Католическим Восточным исповеданием»157.

В 1816 г. был постановлен перевод Священного Писания на русский язык, «дабы предложить Святейшему Синоду искреннее и точное желание Его Величества доставить и россиянам способ читать Слово Божие на природном своем российском языке, яко вразумительнейшем для них славянского наречия, на коем книги Священного Писания у нас издаются»158.

Однако «Синод не принял на себя руководства библейским переводом и не взял за него ответственности на себя... Перевод был отдан в ведение Комиссии духовных училищ, которой надлежало избрать надежных переводчиков...

Ведение перевода от Комиссии духовных училищ было поручено Филарету, тогда архимандриту и ректору Санкт-Петербургской Академии. Филарет сам взял на себя Евангелие от Иоанна. От Матфея переводил протоиерей Г. П. Павский, от Марка — архимандрит Поликарп (Гайтанников), тогда ректор Санкт-Петербургской семинарии, а вскоре и Московской Академии, и от Луки архимандрит Моисей (Антипов-Платонов), ректор Киевской семинарии, а потом и Академии... впоследствии Экзарх Грузии»159. Евангелие было отпечатано в 1819 г. в числе 18 тысяч экземпляров. После этого началась работа над Пятикнижием Моисея, которое в отпечатанном виде при «обратном ходе» было сожжено на кирпичных заводах Александро-Невской Лавры.

«Обратный ход» — это выражение самого митрополита Филарета; оно обозначает то обратное движение, которое сменило увлечение Библейским обществом после того, как архимандрит Фотий раскрыл глаза императору Александру I на коварные цели этого общества. Князь Голицын был замещен другим министром — адмиралом Шишковым, который оказался ярым противником перевода Священного Писания на русский язык под предлогом, что якобы русский язык, господствовавший тогда по всей империи и уже успевший стать языком прекрасной нашей литературы, достигшей в это время своей высшей точки расцвета, является языком пошлым, непригодным для перевода на него Священного Писания. Шишков и его сторонники считали достаточным для мирян слышание Евангелия на церковных богослужениях, опасаясь, что в домашнем быту Священные книги могут подвергнуться неблагоговейному обращению, а также что при знакомстве с Евангелием могут возникнуть ереси. Такая точка зрения является чисто католической. Этим путем евангельская проповедь была исключена из домашнего быта русских людей, и это при наличии вредной для души западной литературы, наводнявшей беспрепятственно книжный рынок. Печатание житий святых было также запрещено. Но еще в XVIII веке св. Тихон Задонский находил необходимым распространение Священного Писания на общепонятном языке. И чем дальше, тем более в этом была нужда... В результате немудрено, что часть духовно одичавшего русского общества вылилась в атеистически настроенное поколение «шестидесятников». И выступила соответствующая светская литература в лице Чернышевского и подобных ему. Раздвоение в русском обществе мешало объединению всех сил страны, чтобы общим усилием стремиться к осуществлению духовных и государственных целей и заданий и в особенности в те моменты, когда в истории представлялись к этому благоприятные условия. Она же, эта двойственность, расшатывала наши древние государственные устои.

Мудрость Филарета охватывала все значение распространения Священного Писания среди русского народа, тогда еще не отравленного ядом ложного просвещения, кроме высших его классов. И по этой причине он принял участие в работах Библейского общества, ибо ему казалось, что за библейское дело должны взяться церковные силы, да не отымется хлеб чадом (Ср.: Мк. 7, 27). В обновляющую силу слова Божия он твердо верил. С библейским делом он неразрывно и самоотверженно связал свою жизнь и свое имя. Его библейский подвиг трудно оценить в должной мере. Для него лично он был связан с великими испытаниями и скорбями... «В каждой черте Слова Божия, — говорил он, — скрывается свет, в каждом звуке премудрость. Достоверность Священного Писания простирается далее пределов нашего разумения»160.

Но прошло почти полвека, и только стареющему митрополиту Филарету удалось увидеть осуществление заветного желания всей своей жизни: выхода в свет Священного Писания на русском языке.

Это событие совершилось уже в царствование императора Александра II. Государь этот был с ним в переписке, и в его царствование митрополит пользовался всегда неизменным почетом. Митрополит Филарет редактировал по поручению Государя Манифест об освобождении крестьян.

В 1824 г., через три года после вступления митрополита Филарета на Московскую кафедру, произошло значительное событие в его жизни: ему представился иеромонах Антоний (Медведев), который в качестве богомольца объезжал святые места в России и прибыл для поклонения в Сергиеву Лавру. Беседа с о. Антонием произвела на митрополита Филарета глубокое впечатление, и ровно через семь лет он вызвал его для того, чтобы назначить наместником Троице-Сергиевой Лавры. Архимандрит Антоний пробыл на этой должности 46 лет.

Митрополита и наместника связывала всю их жизнь совершенно исключительная духовная близость. Это объясняется тем, что оба они были истинными монахами в самом глубоком смысле этого слова и, кроме того, оба были последователями святоотеческого учения о внутреннем делании. В письме митрополита к наместнику мы читаем: «Суждениям старца Паисия и старца Серафима покоряюсь... Прекрасный совет о. Серафима не бранить за порок, а только показывать его срам и последствие. Молитвы старца да помогут нам научиться исполнением»161.

«Как это нередко встречается в особенных натурах, — писал профессор П. С. Казанский в своем “Очерке жизни архимандрита Антония”, — в (митрополите) Филарете совмещались по-видимому несовместимые свойства. При глубоком критическом уме, он от детства до могилы сохранил детскую веру; при строгости и малодоступности к подчиненным, при величавости в официальных отношениях, был прост в домашней жизни и искренно смирен в мнении о себе; при сухости и холодности внешнего обращения, он имел любящее, доверчивое сердце. Тонкий политик в делах, он мало знал практическую жизнь и людей и жил в своего рода идеальном мире. В заветной черте, которою оградил он себя как начальник, была тропа, которою можно было дойти прямо до его сердца, — он был монах. В своей частной нравственно-религиозной жизни он охотно становился в ряды последних послушников; с благоговением внимал словам лиц, которых считал высокими в духовной жизни; счастьем считал их молитвенную память о нем; юродивые, блаженные находили у него свободный доступ. Образы древнего иночества постоянно носились пред его духовным взором, и сердце его стремилось к общению с этим миром патериков и древних житий... С этой стороны нашел близкий и скорый доступ к сердцу митрополита Филарета архимандрит Антоний, именно как к монаху... Порывами духа своего он (о. Антоний) и сам часто стремился сблизиться с этим миром избранных подвижников, идти их путем к Царствию Небесному... Внимательно следил он за особыми опытами духовной жизни и проявлениями благодати Божией в Сергиевой Лавре и делился своими наблюдениями с митрополитом Филаретом, сочувствовавшим глубоко всем таким явлениям»162.

Для ищущих пустыни и безмолвия о. Антоний устроил в трех верстах от Лавры Гефсиманский скит. Одна за другой возникали уединенные келлии в лесу, и в них совершались подвиги поста, молитвы, молчания...

Обмен мыслей о близком для их сердца предмете, постоянные их сношения так сблизили святителя Филарета с о. Антонием, что, помимо дружбы, он избрал его своим духовником. В переписке между ними, изданной в двух томах (М., 1878-1885)163, всюду явствует со стороны митрополита выражение глубокого уважения и смирения по отношению к подчиненному ему лицу. «Благодарю, что утешаете меня, — пишет он 27 июня 1835 г., — но больше учите...»164; «Благодарю за искренние слова, я нуждаюсь в поучении...» (4 августа 1842 г.); «Скажите, как поступить в этом случае...»; «Поспешите сказать мне ваши мысли...»; «Тя рекох друга давно в расположении сердца моего, — писал святитель к о. Антонию, — когда же Провидение Божие устроило, что тя нарекох и отца в таинстве, то уже твоей душе остается рещи, до какой степени она не чуждается уничиженной души моей».

Из этой переписки видно, что ни одно важное решение как в деле управления епархией, или в государственных делах ему порученных, или касавшихся его личной жизни, не было предпринято и не обходилось без обсуждения с о. Антонием.

Вот случай из жизни митрополита, характеризующий взаимные отношения между ним и наместником Лавры. Вопреки мнению большинства, митрополит Филарет следует совету своего духовника, как дорого ему это ни стоит.

Готовилось освящение триумфальных ворот в Москве. На них были изображения языческих богов, и митрополит Филарет отказался их освящать. Царь решил приехать в Москву на торжество. Флигель-адъютант отправился к митрополиту передать желание Государя видеть его лично на торжестве. Выслушав сообщение, митрополит произнес только одно слово:

— Слышу.

Посланец повторил свое сообщение. Ничего в ответ не последовало, кроме того же слова:

— Слышу.

На вопрос, что же передать Государю, пришедший в полное недоумение посланец получил ответ:

— А что слышите.

Когда посланец, доложив о своем недоумении, передал точно сказанное митрополитом Государю, тот сказал:

— А, так я понимаю. Приготовьте лошадей: я сегодня уезжаю.

Государь уехал. Но вот что по сему поводу как тайну сообщил епископу Леониду (Краснопевкову) наместник Лавры о. Антоний.

«Когда владыке (Филарету) объявлено было, чтобы святил ворота (триумфальные со статуями языческими), владыка приехал в Лавру и передал мне (о. наместнику), что он в борьбе помыслов. Ему говорит совесть: не святи, а все говорят: святи!

— Ты что скажешь?

— Не святить.

— Будет скорбь.

— Потерпите.

Возвратился владыка из Москвы в Лавру крайне смущенный.

— Вот какая скорбь пришла!

— Это и прежде видно было.

— Да уж хорошо ли я поступил: раздражил Государя. Я не имею достоинств св. Митрофана.

— Да и не берите их на себя, а помните, что вы епископ христианский, пастырь Церкви Христовой, которому страшно одно: разойтись с волею Иисуса Христа.

До глубокой ночи толковали; но владыка остался в смущении. Поутру рано присылает за мной. Я испугался, ибо знал, что смущение уже перешло в телесную болезнь. Однако прихожу и невольно улыбнулся, взглянув на владыку.

— Что ты?

— Да виден орел по полету.

Владыка, уже сияющий, сказал мне:

— Пойдем, поблагодарим преподобного Сергия. Он мне явился чувственным образом. Я заснул, а был уже час пятый, как послышался шорох в двери. Я чуток, проснулся, привстал: дверь, которую я обыкновенно запираю, тихонько отворилась, и вошел Преподобный, старенький, седенький, худенький и росту среднего, в мантии без епитрахили и, наклонясь к кровати, сказал мне: “Не смущайся, все пройдет”... И скрылся.

— Спасибо, — сказал мне владыка, — ты один говорил мне против всех.

И оправдались слова Преподобного! (Слышал от о. наместника 16 августа 1853 г. в Скиту за всенощной в алтаре)»165.

Еще за два месяца до назначения строителя Высокогорской Арзамасской пустыни иеромонаха Антония наместником Сергиевой Лавры, когда жив был прежний наместник архимандрит Афанасий и не было речи о его замещении, о. Серафим предсказал это назначение. Рассказ об этом предсказании записан самим о. Антонием.

«В январе 1831 г. о. Антоний отправился к о. Серафиму в Саров для совета по случаю сильно смущавших его неотвязчивых мыслей о смерти.

Приехавши в Саров вечером и никуда не заходя, Антоний пошел прямо к келлии старца Серафима. Не доходя до нее, он встретил некоторых из братии Саровской пустыни, которые сказали ему, что о. Серафим в монастырь не возвратился еще из своей пустыни. Было уже около пяти часов вечера, и темнело. Приехавший остановился в раздумье: идти ли ему куда или тут дожидаться? В это время стоящая с ним братия, завидев издали грядущего старца, повестила: вот о. Серафим идет. Старец шел в обыкновенной своей одежде с мешком за плечами, опираясь на топор. Отец Антоний тотчас подошел к нему и поклонился обычно.

— Что ты? — спросил его старец.

— К вам, Батюшка, со скорбною душою, — отвечал Антоний.

— Пойдем, радость моя, в келлию, — приветливо сказал старец.

В келлии наедине Антоний умолял старца Серафима сказать ему откровенно: совершится ли с ним то, что внушают ему скорбные помыслы? Не приближается ли в самом деле смерть его?

— Сижу ли я в келлии, — говорил Антоний, — выйду ли на монастырь, мне представляется, что последний раз вижу обитель. Из сего я заключаю, что скоро умру, и потому указал уже и место могилы для себя. Желаю знать о смерти единственно для изменения моей жизни, чтобы, отказавшись от должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманию.

— Извещение о смерти, — прибавил Антоний, — не будет страшно для меня.

Отец Серафим слушал рассказ, не изменяя положения и держа за руку о. Антония. Когда же сей окончил, блаженный старец, взирая на него с любовию, сказал:

— Не так ты думаешь, радость моя, не так: Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру.

Отцу Антонию подумалось, что старец Серафим желает развлечь его от скорбных мыслей, поэтому, прерывая речь его, сказал:

— Батюшка! Это не успокоит меня, не усмирит моих помыслов; я умоляю вас, скажите мне прямо: мысли мои о смерти не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину? И в таком случае я буду просить молитв о душе моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мне хочется встретить час смертный с должным приготовлением.

Отец Серафим с ангельскою улыбкою отвечал:

— Неверны твои мысли, я говорю тебе, что Промысл Божий вверяет тебе лавру обширную.

Строитель же сказал на это:

— Где же Высокогорской пустыни быть лаврою? Дай Бог, чтобы не сошла ниже, чем теперь стоит.

К большому удивлению Антония, старец Серафим, не переменяя своих мыслей, стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, кто придет в лавру или кого он пришлет. Оставаясь в прежнем впечатлении, Антоний продолжал:

— Батюшка! Кто захочет из Сарова переходить в скудную Высокогорскую пустынь? А если бы кто пожелал или кого бы вы прислали, то вы знаете всегдашнюю мою готовность делать все, что вам угодно; да на деле сего не может быть.

Отец Серафим, как будто идя по одной и той же дороге, сказал:

— Не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время.

Не выдержал строитель Антоний и в порыве беспредельной любви и уважения к старцу бросился к нему, обнял его и долго плакал. Не понимая значения сказанных слов, он остановился вниманием своим на слове “сирот”: ему казалось что старец говорит о скорой своей кончине. Блаженный Серафим продолжал:

— Поминай моих родителей Исидора и Агафию.

Затем стал советовать покоряться во всем воле Господней, быть прилежну к молитве, строго исполнять свои обязанности, быть милостивым и снисходительным к братии... и вообще ко всем быть милостивым и по себе смиренным. Смирение и осторожность, говорил он, есть красота добродетелей. Потом о. Серафим несколько раз обнял строителя, благословил висевшим на груди его крестом и сказал:

— Теперь гряди во имя Господне. Время уже тебе: тебя ждут.

Во время возвратного пути Антоний слышит, что едущий с ним монах начал плакать. О чем он плачет, спросил Антоний. Инок отвечал, что в Сарове он встретил о. Серафима, возвращающегося из пустыни в монастырскую свою келлию, который сказал ему:

— Ну вот и вам предстоит разлука с вашим строителем.

Между тем время шло: прошел январь, февраль, наступил март и Великий пост. На второй день сего месяца, в понедельник первой недели поста, отправив чреду неусыпаемого чтения Псалтири, отправляемую каждым братом по два часа, строитель стал на свое место. Здесь подали ему письмо от митрополита Московского. Отец Антоний пошел в свою келлию. При письме, приглашающем Антония в наместники Сергиевой Лавры, приложен был конверт к Нижегородскому Преосвященному Афанасию о скорейшем увольнении о. Антония от должности строителя Высокогорской пустыни и отправлении его в Москву.

По получении письма митрополита Филарета о. Антоний немедленно отправился в Нижний и, представив Преосвященному Афанасию отношение митрополита Московского, 4-го числа получил увольнение от должности настоятеля Высокогорской пустыни; 5-го и 6-го сдал монастырь казначею; 7-го, в субботу первой недели, совершил Литургию и, причастив Святых Таин братию, простился с нею и, проехав в Арзамас, простился со знакомыми; 10-го числа прибыл в Москву и остановился в Симоновом монастыре и в тот же день явился к митрополиту. В домовой церкви митрополита приведен был к присяге на служение в должности наместника; 15-го посвящен в сан архимандрита Вифанского монастыря; 19 числа, в четверток, во время часов, приехал в Лавру и прямо вошел в алтарь без всякой встречи, одетый по-пустынному в манатейную рясу, с которою не скоро расстался и на новом месте служения»166.

Кем же был новоприбывший в Лавру ее новый наместник? Архимандрит Антоний, в миру Андрей Гаврилович Медведев, был сыном крестьянина Нижегородской губернии. Родился в 1792 году.

В молодости был аптекарским учеником и певчим, а в 1812 г. получил право на врачебную практику. Был принят в Саровский монастырь в 1818 году. В 1820 г. перешел в Высокогорскую пустынь. Пострижен в монашество в 1822 г. и рукоположен во иеромонаха. Путешествовал по святым местам и в 1826 г. назначен строителем означенной пустыни. Привел таковую в благоустройство. В 1831 г. назначен митрополитом Филаретом в наместники Троице-Сергиевой Лавры, где пробыл 46 лет и привел Лавру в цветущее состояние: расширил здания, украсил церкви, устроил гостиницы и больницы, дом призрения, училище для детей, иконописную мастерскую; поднял уровень монашеской жизни, много издал аскетических и духовно-нравственных книг. Скончался в 1877 году167.

В бытность свою в Сарове о. Антоний был почитателем преподобного Серафима и посещал его. В Дивеевской Летописи рассказывается случай, когда в келлию преподобного Серафима одновременно вошли строитель Высокогорской пустыни иеромонах Антоний и владимирский купец.

Отца Антония о. Серафим попросил сесть обождать, а с купцом начал разговаривать.

— Все твои недостатки и скорби, — сказал он, — суть следствия твоей страстной жизни. Оставь ее, исправь пути твои.

И затем кротко и ласково начал обличать его в пороках, но с такой теплотой сердца, что оба его слушателя заливались слезами. В заключение велел купцу отговеться в Сарове, обнадеживая его, что в случае искреннего покаяния Господь не отнимет от него Своей благодати и милости. Купец с умилением поклонился ему в ноги, обещая исполнить все его советы, и в слезах, но с облегченной душой вышел от него.

Удивленный прозорливостью старца, о. Антоний сказал потом:

— Батюшка! Душа человеческая перед вами открыта, как лицо в зеркале в моих глазах: не выслушав духовных нужд и скорбей бывшего сейчас богомольца, вы ему все высказали.

Отец Серафим не сказал ни слова. Строитель продолжал:

— Теперь я вижу: ум ваш так чист, что от него ничего не сокрыто в сердце ближнего.

Отец Серафим положил правую руку на уста своему собеседнику и сказал:

— Не так ты говоришь, радость моя. Сердце человеческое открыто одному Господу, и один Бог — сердцеведец; а человек приступит, и сердце глубоко (Пс. 63, 7).

За сим рассказал он, как некоторые укоряли св. Григория Богослова за то, что он приблизил к себе Максима циника. Но святитель сказал: «Един Бог вещает тайны сердца человеческого; а я видел в нем обратившегося от язычества в христианство, что для меня — велико».

Строитель опять спросил:

— Да как же, Батюшка, вы не спросили от купца ни единого слова и все сказали, что ему потребно?

Отец Серафим, отверзши уста и распространив слово, начал изъяснять:

— Он шел ко мне, как и другие, как и ты шел, яко к рабу Божию. Я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий: что мне повелевает Господь, то я и передаю требующему полезного. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе; а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство, и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решив умом: в таких случаях всегда делаются ошибки168.

Епископ Леонид (Краснопевков), викарий, записал в 1849 г. замечательный рассказ, слышанный о. Феодором от наместника и ему переданный. Отец Антоний рассказывает, что, когда постригся он в монахи, было у него пламенное желание того жития, образец которого встречал он в книгах отеческих, им прочитанных: ему хотелось, по примеру древних, начать с того, чтобы волю свою бросить в горн послушания, совершенно отречься от себя и предать волю свою в волю избранного старца. С этой мыслию пошел он к о. Серафиму (это было в Сарове). Выслушав его, о. Серафим взял его за руку и вложил в руку старца, который случился в его келлии. «Я так и обмер», — говорит о. наместник, потому что, как нарочно, судьба свела его в келлии о. Серафима в такую важную минуту с человеком, слабости которого были ему известны и которого особенно не хотелось бы ему иметь своим наставником, что было бы делом неизбежным, если бы так решил о. Серафим, ибо о. Антоний решил во всем повиноваться его воле. «Если бы знал о. Серафим, — был помысл Антония, — что этот, впрочем, добрый старец так часто приглашает меня к себе, чтобы только полакомиться со мною, между тем как я, оставив в мире и то, что было гораздо поважнее, так мало имел расположения ввязываться в эти пустяки; или если бы о. Серафим заметил теперь, как одобряет он движение о. Серафима соединить меня с ним, конечно, узами послушания». Все эти мысли толпились в голове о. Антония, возмутили его. Но скоро дело выяснилось. Отец Серафим сказал старцу: «Возьми ты этого молодого брата, введи его в церковь, поставь перед местным образом Спасителя, вели сделать три земных поклона и скажи: “Вот тебе наставник и покровитель; все, что Он скажет тебе, делай и спасешься”. Так и к местному образу Божией Матери и скажи: “Вот тебе наставница и покровительница — иных тебе не нужно”». После этого распоряжения он сделал о. Антонию как бы пояснение следующего содержания: «Ты хорошую взял мысль всецело подчинить свою волю воле другого, но посмотри, чего ты хочешь: хочешь ты, чтобы тебя, как свечу, поставили в светлый, крепкий фонарь, где ты безопасен от ветра, и несли тебя бережно; или хочешь ты, чтобы через реку перевез тебя надежный челн?.. Сам умей укрываться от ветра, чтобы не потух пламень; сам борись с волнами, чтобы перебраться за реку». И указал только, кого можно выбрать в советники.

Духовное общение с преподобным Серафимом, «любезнейшим его сердцу», не прерывалось о. Антонием до самого конца. Однажды, идучи по лаврскому сосновому лесу, о. Антоний нашел плоский и гладкий камень, наподобие аспидной дощечки, и велел написать на нем явление Божией Матери преподобному Сергию, освятил этот образ на мощах угодника Божия и послал в благословение о. Серафиму. Подвижник за неделю до смерти вручил его одному из монахов с такими словами: «Сей образ наденьте на меня, когда я умру, и с ним положите меня в могилу: он прислан мне честным архимандритом Антонием, наместником святой Лавры, от мощей преподобного Сергия». Завещание старца было исполнено.

Отец Антоний, который духом и жизнью подражал древним подвижникам и всегда носил в сердце слова преподобного Серафима: «Будьте милостивы, к милости прибегайте и в словах, и в делах, и в помышлениях, ибо милость есть жизнь души», — неоднократно был сподоблен благодатных явлений: причащая братию, он увидел, как два старца-инока, со страхом приступившие к Чаше со Св. Тайнами, причастились из нее небесного огня. Умирая в 85 лет и лежа в тяжком недуге, о. Антоний увидел наяву своего покойного друга митрополита Филарета:

— Тяжко тебе? — спросил он его.

— Да, владыка святый.

— Читай пять раз «Христос Воскресе» и один раз «Отче наш», — сказал иерарх и стал невидим. Отец Антоний почил 12 мая 1877 г. Посмертным явлением о. Антоний исцелил одну монахиню, жестоко страдавшую судорожными припадками. Это засвидетельствовано священником, начальницей обители и доктором, и было напечатано в «Нижегородских епархиальных ведомостях» (1888. №16).

В 1833 г. преставился преподобный Серафим, и стало вскоре сбываться его пророчество о Дивееве. Его ложный ученик о. Иоасаф вмешался в жизнь обители и стал отменять заповеди Преподобного, данные ему Самой Царицей Небесной. Обитель стала принимать другой характер. Он отстранил «Серафимовых сирот» и возвысил группу своих последовательниц. Н. А. Мотовилов, которому преподобным Серафимом было поручено попечение о сестрах, поехал в Москву и обратился к наместнику Лавры, которому, в свою очередь, было поручено заступление за «сирот». Вследствие этого между наместником и митрополитом последовал ряд писем, посвященных этому делу. Митрополит откликнулся самым горячим образом. Он помогал «сиротам» из своих средств. Дело тянулось годами. Но митрополит в конце настоял, чтобы иоасафовские сестры были удалены. Они основали собственный Понетаевский монастырь. Дивеевская обитель была отчислена в Тамбовскую епархию, где тогда епископом был Феофан, будущий затворник Вышенский. Игуменией Дивеевской стала Елисавета, родом Ушакова, согласно предсказанию Преподобного, в монашестве игумения Мария. В Дивееве спасалось единовременно до 1000 монахинь. Игумения Мария дожила до прославления Преподобного.

Другой заботой митрополита было издание житий отцов Марка, Серафима и Георгия Затворника, а также отдельное издание наставлений старца Серафима Саровского. Митрополиту пришлось пройти через бесконечный ряд препятствий, чинимых синодальными архиереями. Их пугал присущий этим писаниям элемент чудес.

Как известно, чисто православной богословской науки во времена митрополита Филарета не существовало. Недавно возникшие академии пользовались иностранными, иноверными учебниками. Чистое восточное православное учение хранилось главным образом в незатронутых ученостью недрах народных, разумеется среди монашествующих, и прежде всего — среди обителей, куда успели проникнуть ученики старца Паисия и занести учение святых отцов о внутреннем делании. Поэтому совершенно неудивительно, что среди образованных архиереев господствовал протестантский образ мышления.

По поводу этого дела тоже возникла переписка между митрополитом и наместником. Пишет митрополит от 28 июля 1838 г. за № 199: «А я хотя через порог посмотрел в безмолвие, прочитав житие о. Серафима, и, как вам хотелось, поправил несколько слов, где они казались поставленными не очень правильно. Если думать о напечатании, то затруднение представят некоторые сказания о видениях. Цензура едва ли согласится пропустить в свет чудесное в жизнеописании без высшего свидетельства церковного. Но исключить из жизнеописания сказания сего рода, мне кажется, было бы похоже на святотатство. Если хотите, поговорите с цензурой...»169

От 2 августа 1838 г. митрополит пишет: «Посылаю вам, о. наместник, просмотренные мною поучения, или духовные наставления о. Серафима. Я позволил себе переменить или дополнить некоторые выражения, частию, чтобы язык был правильнее, частию, чтоб мысли, не довольно полно или не довольно обыкновенно выраженные, оградить от неправильного разумения или от прекословия. Посмотрите и скажите мне: можно ли подумать, что я не переиначил или не повредил где-либо мыслей старца...»170 От 11 августа 1838 г. он пишет: «Духовные наставления лучше цензоровать отдельно, чтобы в случае затруднения для жития не затруднить и им дорогу...»171. От 20 ноября 1838 г. он пишет: «Сказание об онемевшем диаконе едва ли не останется в архиве. Я опасался быть неуступчивым в части, чтобы не испортить целого дела»172. От 31 декабря 1839 г.: «Дело о житии о. Серафима и затворника Георгия молчит. Я не напоминаю о сем в ожидании Преосвященного Киевского, которого мнение благоприятно сему делу»173. Наконец, в письме от 6 декабря 1840 г. митрополит жалуется: «Владыка Новгородский опять восстал со своими недоумениями о чудесных событиях». Также восстал митрополит Иона. «Видно, согрешил Саровский игумен, написав к митрополиту Ионе свои несветлые мысли»174. Однако, по милости Божией и благодаря настойчивости митрополита Филарета, эти драгоценные документы, наконец, увидели свет175.

Митрополиту Филарету также принадлежала другая великая заслуга: его «усердным старанием» дважды было переиздано в 1822 г. и в 1832 г. «Добротолюбие»176, впервые напечатанное в 1793 г. митрополитом Гавриилом. Это «усердное старание» Филарета является неоспоримым доказательством его приверженности с ранних пор к святоотеческому учению о внутреннем делании.

Кроме попечения о Серафимовом наследии, митрополит Филарет не меньше усердия вкладывал в покровительство Оптиной Пустыни. Мы уже говорили, что Оптинскому старцу Льву угрожала ссылка в Соловки за его подвиг старчествования, причем Скиту грозило закрытие. По этому случаю митрополит Филарет написал Калужскому архиерею, что о. Лев отнюдь не является еретиком. С другой стороны, митрополит Киевский Филарет в бытность свою в Оптиной Пустыни оказал старцу Льву знаки глубокого уважения в присутствии враждебно настроенного епископа и тем заставил его смириться, так что старчество в Оптиной не было нарушено. Известно, что митрополит Филарет Московский имел личную встречу со старцем Львом в бытность его в Москве. Отец Лев остановился в Симоновом монастыре, где настоятелем был о. Мельхиседек, бывший казначей Белобережской пустыни, из-за интриг которого о. Лев уступил ему настоятельскую должность. Архимандрит Мельхиседек повез о. Льва, чтобы его представить митрополиту. Владыка охотно принял о. Льва, а о. Мельхиседеку сказал, что он ему не нужен и может, если понадобится, прийти в другой раз. Кроме о. Льва, расположением митрополита пользовался о. Макарий, который по его приглашению приезжал в Москву. С ним митрополит имел постоянные сношения во время печатания святоотеческой литературы. Но особой любовью митрополита пользовался о. Антоний Малоярославецкий, брат игумена Моисея — поистине святой старец. Отношения с Оптиной Пустынью поддерживались также через о. наместника Троицкой Лавры о. Антония. О посещении им Оптиной Пустыни в первой половине XIX века сохранилась запись в оптинском дневнике.

«21 октября. Пяток. Пополудни, в восемь часов вечера, неожиданно прибыл в монастырь наш о. наместник Троице-Сергиевой Лавры, архимандрит и кавалер Антоний с Малоярославским о. игуменом Антонием177.

22 октября. Храмовой праздник явления иконы Богоматери Казанской. Божественную службу совершал о. игумен Моисей соборне. Высокие гости — о. архимандрит Антоний с о. игуменом Антонием — утром посетили все монастырские службы: братскую трапезу, хлебопекарню, рухольную и пр.; потом слушали позднюю Литургию.

Трапезовали обще с братией. Отец архимандрит Антоний, по смирению своему, не согласился в трапезе сесть на приготовленном стуле возле настоятеля, но сидел вместе с братиею, почитая себя странником и ничтоже глаголаше.

Пополудни, в три часа, о. наместник с о. игуменом Антонием отправились в Скит, посетили скитоначальника о. Макария, церковь и прочие в Скиту места.

23 октября. Воскресенье. Отец наместник с о. игуменом Антонием паки отправились в Скит к обедне в семь часов утра и до одиннадцати часов время проводили в духовной беседе со скитоначальником — старцем о. Макарием. Оттуда все трое прибыли в обитель к настоятелю, о. игумену Моисею, и трапезовали четверо. Отец наместник при трапезе, казалось, более насыщал — питал своею любвеобильною, смиренномудрою беседою души слушающих, нежели пища — тело: так он сладкоглаголив, что, слушая его, не почувствуешь усталости и в целые сутки.

Пополудни, в три часа, паки о. наместник с о. игуменом Антонием отправились в Скит; отправили панихиду в скитской церкви по иеросхимонаху Иоанну и прочим почившим старцам, записанным о. наместником, и вновь продолжали беседу с о. скитоначальником, о. Макарием, о душевной пользе. Вечером же в настоятельских келлиях продолжали духовную беседу до 12 часов ночи.

24 октября. Понедельник. Отец наместник и старцы были у ранней Литургии, после которой назначен отъезд из обители. Беседуя в последний раз в настоятельских келлиях, о. наместник сказал:

— Время, старцы Божии, расстаться нам!

Трогательны были минуты прощания их. Отец наместник прочитал молитвы с отпуском на путешествие; все четверо поверглись смиренно друг другу в ноги, плакали и просили взаимных молитв друг о друге.

До монастырского парома шли все пеши. На берегу, простившись со старцем о. Макарием, убедили его не входить в паром, опасаясь для него простуды, ибо он, забыв свою недавнюю болезнь и старость, провожал легко одетый. Когда паром двинулся от берега, отец наместник сказал с поклонением старцу о. Макарию, стоявшему на берегу:

— Простите, батюшка о. Макарий, перекрестите нас!

Батюшка, в свою очередь, поклонился и, смиренно повинуясь, осенил знамением крестным плывших на пароме и сказал:

— Не пойду, пока не увижу благополучной переправы вашей.

Когда же паром пристал к другому берегу, старец о. Макарий сказал:

— Теперь радуюсь, видя благополучно достигших берега. Благословите же и меня, отец архимандрит!

Повинуясь Старцу, и отец наместник сделал на Старца знамение креста и умиленно сказал:

— Буди с вами благословение Божие. Простите, Батюшка, и помолитесь.

И оба они на разных берегах низко поклонились друг другу.

Отец игумен Моисей провожал отца наместника с о. игуменом Антонием до сельца Кожемякина, за 20 верст от обители, где посетили помещика Николая Ивановича Хлюстина, который нарочито приезжал в нашу обитель и убедительно просил заехать к нему в дом. Там расстались и с о. игуменом Моисеем, который возвратился в монастырь в девятом часу вечера; а отец наместник с о. игуменом Антонием отправились до Перемышля на обительских лошадях; из Перемышля же того же вечера, в восемь часов, отправились в Калугу, поспешая из опасения осенней ненастной погоды.

Посещение достоуважаемого о. архимандрита Антония, изъявленное им архипастырское благословение Высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита Московского, и доставленные неоценимые дары на благословение монастырю и Скиту пребудут неизгладимо в памяти. Трогательно видеть обращение между собою таких, соединенных духовным союзом любви о Христе, мужей; еще более назидательно и утешительно было слышать духовную их друг с другом беседу.

Вот как о сем посещении выразился батюшка, старец наш о. Макарий, в письме от 25 октября к знакомым: “Все эти дни были мы в приятных хлопотах: в пятницу вечером, т. е. 21-го числа, утешили нас своим посещением почтенно-любезные гости — лаврский наместник о. архимандрит Антоний с Малоярославским игуменом о. Антонием. Ласковому, приятному его обращению с нами, убогими, а паче со мною, ничтоже стоящим, надо было удивляться. Кажется, он любовию дышал, что все выражалось умиленными его чувствами. Всякое слово его любвеобильной беседы запечатлевалось в сердцах наших, а описать оные тупое мое перо с таким же умом не имеет способности. Наградил Скит наш святынею и еще обещал прислать. С каким благоговением принял рукоделие Скита нашего — ложечки и точеные штучки — надо было удивляться! И хотел представить оные митрополиту. Ну, словом, оставил память и пример нелестной любви и смирения. Что можем воздать ему? Токмо в благодарном сердце сохранить сие чувство и молить Господа простым словом: спаси его, Господи!”»178.

В жизни Оптиной важной страницей в истории ее является работа Скита по изданию святоотеческих творений. Участие в этом деле митрополита Московского имело решающее значение. Без этого участия оно оказалось бы немыслимо. Филарет даже лично работал над переводами, и Киреевский к нему обращался в случаях недоумений. Протоиерей Ф. А. Голубинский, профессор Академии, был цензором, и благодаря этому печатание совершалось без вмешательства со стороны Святейшего Синода и могло безболезненно осуществиться. Это издательство в жизни Церкви имело беспримерное значение.

Мы видим из всего вышеизложенного, что век митрополита Филарета был веком, когда лучшие церковные силы пытались, вопреки светскому модернизму и европеизму, вернуть сердца русских людей к прежней Святой Руси, к «стяжанию Духа Святаго», по выражению преподобного Серафима. Центральным лицом в этом деле был Московский митрополит Филарет, покровитель Серафимова наследия и Оптиной Пустыни. В его время и его век возрос и созрел другой великий пророк и деятель на ниве Христовой — о. Иоанн Кронштадтский — истинный сосуд Духа Святаго, преисполненный благодати Божией, также бывший последователем святоотеческого учения о внутреннем делании. «Хотя о. Иоанн священствовал в миру и не имел монашеского пострижения, но внутренняя жизнь его была вся в монашеском подвиге, согласно святоотеческой традиции. Он постоянно говорит о внутреннем духовном делании, о “невидимой брани” — не только против страстей, но и против духов злобы поднебесных (Еф. 6, 12), говорит об умно-сердечной молитве и силе и действенности имени Иисусова»179.

Как уже было ранее сказано, внутренняя духовная жизнь митрополита Филарета была глубоко сокрыта от его современников; дверь его спальни запиралась на замок, так что никто не знал, когда он ложился или вставал, как провел ночь. Тем не менее не может укрыться город, стоящий на верху горы (Мф. 5, 14), так и святость митрополита Филарета открылась в его исцелениях, пророчествованиях, откровениях, ему бывших, и также из бывших ему явлений из потустороннего мира. В письмах к наместнику он неоднократно упоминает об откровениях «в сонном бдении». В письме от 1 апреля 1838 г. он пишет: «Молитва без любви не бывает услышана, сказал некто во сне наяву». В письме от 30 декабря 1836 г. он пишет: «В прошедшем ноябре, около дня Михаила Архангела, сказано кем-то кому-то во сне: земля празднует их дни, и они горькую обязанность имеют быть на земле. Потому надобно с ними соединяться. Они просят наших молитв и говорят: мы принесем ваши молитвы, уже очищенные нашим посредством перед Престолом Всевышнего. Предстательство святых есть звено, соединяющее слабое существо земных с небом... О, если бы и все со вниманием, а не по памяти только именовали дневного святого»180. В письме от 25 февраля 1843 г. на вопрос своего духовника — наместника, знавшего о том, что многие тайны духовного мира ему открыты, митрополит Филарет отвечает: «Не умею я говорить не только о светлом небесном, но и о темном, о чем Вы спрашиваете. Что-нибудь скажу, а Вы рассуждайте. Что степени духов тьмы различны, в том нет сомнения. Приметно, что между ними есть низшие роды, подобные тому, что между людьми малосмысленные и дикие, или как будто скот духовного мира. Входя в соприкосновение с здешним миром, они делают ребячества и глупости, но едва ли можно сказать, что вреда не сделают... но какой вред могло бы сделать другому подобное привидение, трудно определить. Посему искушаемому не то должно говорить, что совсем не могут сделать вреда, но что Бог не попустит... повредить верующему, призывающему имя Божие и крестом ограждающемуся. Для ободрения можно присовокупить, что по признакам действий видно уже хранение Божие в том, что попущено не сильным врагам нападать, а незначащим». Далее говорится о том, что человек должен испытывать себя, не удерживает ли он в совести «страстного помысла, или чего темного в совести, что открывает дорогу и доступ обитателям тьмы», а также «волнение и раздражение нервов усиливает способность принимать впечатление темного невидимого»181. В письме от 28 октября 1846 г. сказано: «... Апостол говорит о духах злобы поднебесных и что духам свойственно быть в аде, то не придется ли заключить, что наш бедный мир, с одной стороны, по дару творения и благодати искупления проницаемый благодатною светлою атмосферою неба, а с другой — по бедственному греховному повреждению не совсем заперт для расширившейся в нем темной атмосферы ада? Души, облагодатствованные и совершившиеся, исходя от тела, отражают сию атмосферу вселившимся в них благодатным светом и, не ошущая ее, идут на небо; к душам, менее очищенным, менее сильным в свете, она приражается — и вот мытарства... Слава Божией Матери есть боголепная и беспримерная, и с сим сообразно будет представить, что, когда слава сия открылась в духовном мире, преизобильный свет Ее не только прошел до пределов чистого духовного мира, но, может быть, молниею проторгся и в некую часть... атмосферы темной»182.

Как нами выше упомянуто, митрополит, особенно в последние годы своей жизни, обрел дар пророческого предвидения. «Однажды, — говорит епископ Леонид (Краснопевков), — я сказал митрополиту Филарету (1865), что было бы желательно закрепить письменно его взгляды, касающиеся до расхождения со старообрядцами. Филарет ответил:

— Для чего?

— Для будущего, — был мой ответ.

Митрополит ответствовал горячо и волнуясь, что он чувствует, что будущее покрыто темным облаком и что, когда буря разразится, люди, потрясенные громовыми ударами, забудут обо всем, что было до этой бури»183.

Тот же епископ Леонид пишет: «Муравьев говорил, что печален взгляд владыки на будущее, и передал его подлинные слова: “Когда я смотрю на малолетних детей, я не могу остаться равнодушным от мысли, что они должны будут, бедные, вытерпеть в сию пору”. И при этих словах заплакал»184.

«За два месяца до его смерти, он сказал наместнику Лавры, что он стал видеть свое собственное прошлое яснее, чем раньше. Архимандрит ему сказал:

— А будущее тоже?

— Будущее тоже, — ответил митрополит.

— Что видите в будущем?

— Ужасную бурю, которая к нам идет с Запада»185.

Другое пророчество, подобное сему, встречается в словах старца Оптинского Амвросия: «Не хлопочи о ризе; я передумал, решил, что лучше теперь не делать ризу на Калужскую икону Божией Матери. Первое — у нас денег мало... Второе — вспомнил я слова покойного митрополита Филарета, который не советовал делать ризы на иконы, потому что приближается время, когда неблагонамеренные люди будут снимать ризы с икон»186.

Каковы же были те потрясающие видения, если митрополит Филарет узрел во всех подробностях то, что последовало ровно через 50 лет после его кончины?

Великий старец и великий пророк Божий не мог не обладать и даром исцелений. Не будучи в состоянии вместить весь материал, касающийся сего, в нашу работу, мы отсылаем читателя к книге Поселянина «Русские подвижники XIX века» (СПб., 1910); а также к «Жизнеописаниям отечественных подвижников благочестия XVIII и XIX веков». (М., 1910. Ноябрь. С. 483-488). В этой книге кратко упомянуты четыре случая.

«Одна восьмилетняя девочка, бывшая в полном расслаблении, тотчас стала ходить, как только мать поднесла ее под благословение святителя Филарета. Девица, бывшая в продолжение 13 лет немой, тотчас заговорила, как только святитель, благословив, спросил ее:

— Как тебя зовут? — и заставил ее тут же прочитать молитву Господню.

У одного купца появился на руке антонов огонь; доктора уже решили отнять руку, но болящий, через своего приходского священника, попросил с верою молитв у святителя Филарета и вслед за тем увидел во сне, что владыка благословил его; проснувшись, он почувствовал себя лучше, и когда явились врачи для операции, то рука, к их изумлению, оказалась совершенно белою, так что ни в какой операции не было надобности. Один купец, заблудившийся в киргизской степи во время страшного бурана, призвал в молитве святителя, задремал и в дремоте увидел святителя, который, благословив его, промолвил: “Бог благословит тебя, продолжай путь благополучно”. И купец был спасен. Много и других подобных случаев было с благоговейными чтителями памяти святителя Филарета»187.

Но есть исключительное чудо, которое не вошло в общеизвестные книги. Это исцеление митрополитом девицы монахини Р., духовной дочери игумена о. Антония Малоярославецкого, у которого была особая духовная близость с митрополитом, желавшим иметь его старцем в одной из пустынь в Лавре. Юная монахиня страдала от чар, наведенных на нее, подобно тому как от таких же чар страдала св. мученица Иустина. Митрополит исцелил ее, явившись ей во сне. Он прочитал 60-й псалом и велел ей повторять за ним каждый стих и затем читать этот псалом ежедневно188.

Вот как говорил о последних днях митрополита его духовник архимандрит Антоний. Владыка ему сказал 17 сентября:

— Я ныне видел сон, и мне сказано: «Береги 19-е число».

На это о. Антоний ответил:

— Владыка святый, разве можно верить сновидениям и искать в них какого-нибудь значения?

Выслушав это, он с чувством сердечной уверенности сказал:

— Не сон я видел: мне явился родитель мой и сказал те слова. Я думаю с этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Святых Таин.

Я сказал, что это желание доброе.

Митрополит служил Литургии 19 сентября и 19 октября, а также в ноябре. В это роковое 19 число он скончался.

«Лицо митрополита Филарета, — рассказывает епископ Леонид, — всегда сияло, и дух его ликовал при совершении Литургии. Все знали, и особенно кому это было нужно, что после обедни он был кроток и доступен; когда же он сам совершал св. Литургию, он обыкновенно плакал. Но при освящении Св. Даров в день своей кончины его умиление было исключительное и слезы его были обильны»189.

В этот день митрополит совершал Литургию так бодро и громогласно, как давно уже не служил, потом принимал в покоях своих нового московского губернатора. Перед обедом писал, как говорят, ответ Антиохийскому Патриарху на его приветствие по случаю юбилея. Через 10 минут пришли напомнить ему об обеде и нашли его на полу в коленопреклоненном положении, упершимся в пол руками. Он уже не мог говорить и в исходе второго часа в Бозе почил. И когда торжественно переносили его тело из Троицкого подворья в Чудов монастырь, народ собирал с пути можжевельник, и притом с таким усердием, что опоздавшие не могли уже найти для себя ни одной ветки. Так любила своего святителя и так благоговела перед ним его паства.