Орден Святой Елены (СИ)

Глава 3

— Мы понимаем вашу боль. — именно так обычно и говорят люди, которые ни черта не понимают. Соболезнуем — вот еще одно слово, которое произносится в таких случаях. Приносят соболезнования, жмут руки, заглядывают в глаза, но эти слова пусты. Что такое соболезнование? Мать-настоятельница монастыря Святой Елены — у нее так же болит сердце, как и у Маши с Валей? Вряд ли. Она стоит перед нами, поджав губы в строгую горизонтальную складку и чуть наклонившись вперед. Черно-белый монашеский наряд, на груди серебряная цепочка, на цепочке — массивный крест с большим красным камнем посередине. Рубин?

Я и Мария Сергеевна Мещерская — мы стоим в кабинете у матери-настоятельницы монастыря Святой Елены, одного из многих по всей стране, того самого, куда и ушла мама Маши и Вали. Кроме нас в кабинете стоит еще одна монашка в черно-белом наряде.

— Мы понимаем вашу боль и приносим соболезнования. — повторяет мать-настоятельница и кланяется полковнику Мещерской, которая стоит рядом со мной, болезненно выпрямив спину, словно аршин проглотила. Словно закаменела.

— Ваша мать приняла решение присоединиться к Сестринству. — выпрямляется мать-настоятельница: — это нелегкое решение, и далеко не всем, кто приходит к нам с ним — мы разрешаем принять схиму Сестринства.

— У нас есть сомнения что это решение было принято ей добровольно. — встреваю в разговор я: — вы можете объяснить нам как именно происходит процедура… принятия в сестринство?

— Конечно. — кивает она: — более того, мы можем даже предоставить вам возможность увидеть все своими глазами. Сестра Евдокия, пожалуйста проведи наших гостей по монастырю.

— Как скажете, Матушка. — приседает в поклоне монашка и поворачивается к нам: — следуйте за мной, пожалуйста. Не отставайте и не шумите, многие сестры приняли обеты, включающие бдения и молитвы, нельзя их беспокоить без нужды.

— Ступайте, — кивает мать-настоятельница: — если после этого у вас все еще останутся вопросы, вы сможете их задать. Я буду у себя в кабинете.

— Хорошо. — отвечаю я, придерживая Мещерскую. В прошлый раз она устроила в монастыре цирк, правда в другом, но мало ли… мы выходим из кабинета и следуем за монашкой, которая идет впереди.

— А у вас я смотрю, уже отработана система? — спрашиваю я у нее.

— Многие родственники приходят к нам с вопросами: — отвечает она не поворачиваясь: — многие спрашивают и сомневаются. Сомневаться — это нормально для людей. Однако для тех, кто верит — нет сомнений. Осторожно, ступенька. — мы входим в большое и светлое помещение со сводчатым потолком и большими окнами, откуда льются потоки дневного света. В помещении стоят столы и лавки, за столами — сидят женщины и девушки в серых одеяниях с белыми воротничками, волосы убраны под одинаковые белые же платки. Перед каждой на столе — раскрытая книга.

— Здесь происходит посвящение в схиму Сестринства. — поясняет Евдокия, сделав жест рукой и понизив голос до полушепота: — пожалуйста не шумите, не отвлекайте послушниц…

Я оглядываюсь. В помещении тихо, словно в библиотеке, едва слышен шорох переворачиваемых страниц.

— Схима Сестринства это обет послушания во имя всего человечества и каждого отдельного человека. — объясняет нам Евдокия: — встать на ступень ниже, чем все, склонить голову и отказаться от себя, от своего эгоизма, своих желаний, своей личности и даже памяти. От родных и близких, от своего тела и мыслей. И посвятить себя всем ныне живущим людям. Именно так и становятся Сестрами.

— Сестрами?

— Валькирии — это название дали нам в миру, — поясняет Евдокия: — его дали нам воины, которых Сестры спасали на поле боя. Но на самом деле мы все просто Сестры. И Матери…

— Матери… — произношу я. Глубокое словно, глубок его смысл. Что там про языческий ад, в который нет ходу даже самому Мефистофелю? «Да, Матери, звучит необычайно… — Всегда такими и бывают тайны…». Тайное место, которое вне добра и зла. Сестры и Матери — вот как они себя называют.

— Прошу вас, пройдемте дальше — наклоняет голову она и мы идем дальше, мимо чисто отскобленных столов с раскрытыми книгами и склоненными над ними головами с аккуратно убранными под белые платки волосами. Про себя я подмечаю, что все женщины в этом помещении — все еще обычные женщины. Как я это узнаю? Они — обычные. Валькирии — красавицы, все до одной. Красивые лица с четкими чертами, чистая кожа, точеные фигуры, уверенные движения, идеальные модели для глянцевых журналов с вкладышем-календарем во весь рост «Валькирия Ноября 1903 года» и фотографией полуголой Цветковой на развороте.

А в помещении — обычные женщины. Разного возраста, есть и старенькие бабулечки, чьи лица испещрили глубокие морщины, есть совсем молодые девчонки, одна девушка с рябым лицом, совсем рябым, словно ей в лицо краски плеснули. Сидит с краю женщина с высохшей рукой — кожа да кости, видимо частично парализованная, а мышцы атрофировались, кожа на костяшках руки — словно высохший пергамент, сухая и отстает белесыми хлопьями. Рядом с ней — очень толстая женщина с двойным подбородком и обильными черными точками на мясистых щеках. Тут же — девочка с серьезным лицом, половина лица украшает багровый ожог, глаз скрыт под повязкой. Очень разные люди сидят здесь.

После того, как привык видеть вокруг себя красоту валькирий — такое угнетает. Напоминает, что в мире есть не только красота, но и уродство. И что жизнь некрасивой девушки намного хуже, чем жизнь некрасивого парня. Парню красивым быть не обязательно, на тебя, Уваров, в зеркало без слез не взглянешь, а поди ж ты — бонвиван, донжуан и бабник. Думаю многие девушки захотели бы стать валькириями только для того, чтобы стать красивыми, пусть и без памяти, но красивыми!

Мы идем дальше. Нам показывают кельи послушниц. Небольшие, чистенькие комнатки. Евдокия поясняет что в обычных монастырях нас бы дальше порога не пустили, но Орден Святой Елены стремится к максимальной открытости и понимает ту боль, которую испытывают родные и близкие девушек, которые приняли схиму Сестринства… а потому — проводит такие вот туры. Чтобы люди знали. Как именно происходит принятие схимы? Та, что пришла к Сестрам — должна отречься от мирской суеты, от своих личных желаний и интересов, от всего, что мешает возвыситься духовно и принять всем сердцем схиму послушания. Это первый этап, так они становятся послушницами. Второй этап — когда она чувствует, что готова — она запирается в своей келье и начинает молится. Дверь в келью запечатывают и открывают только через определённый срок. У каждой он свой… и когда дверь открывают — внутри обнаруживают Сестру. Да, вот сюда, проходите пожалуйста…

Мы проходим в еще одно большое и светлое помещение, с таким же сводчатым потолком и большими окнами, вот только на этот раз в помещении царит шум и гам, словно мы попали в детский сад, вот только бегают, смеются и хулиганят тут вполне себе созревшие девушки! Они одеты все в той же серой гамме, только на этот раз на них уже не платья, а скорее комбинезоны и когда одна из них валит другую на пол и торжествующе садится сверху — я понимаю почему. Если бы они юбки носили… а так все прилично.

— Вероника! — кричит Сестра в черно-белом монашеском одеянии, выделяющаяся из всей этой шумящей ватаги: — прекрати немедленно! Тамара! Отстань от нее! Сестры! Слушаем меня внимательно! Перемена закончилась!

— Обычно здесь не так шумно, — извиняющимся тоном говорит Евдокия: — просто мы попали на перемену. Молодые Сестры… полны энергии.

— О! А вы за нами⁈ — к нам тут же подскакивает юная девушка в сером комбинезоне и складывает ладошки в умоляющем жесте: — вы же за нами, правда⁈ У вас мундир!

— Нет они не за вами. Вам еще многому надо научится, — мягко выговаривает ей Евдокия: — а сейчас иди и сядь на место, ваша наставница вот-вот урок начнет.

— Но…

— Обязательно придут за вами. Обязательно. Ступай. — лицо Евдокии озаряет искренняя улыбка и девушка — вприпрыжку уносится к своему месту.

— Здесь юные Сестры обучаются правилам поведения в обществе и своим обязанностям. — говорит Евдокия, глядя вслед юной валькирии: — им еще многому предстоит научиться. К сожалению, наш век короче, чем человеческий, однако за это время Сестры успевают сделать очень многое. Пройдем дальше.

— И… у вас нет сожалений? О прошлом, о своих родных и близких? — спрашиваю я, следуя за ней. За нашими спинами раздается нестройный хор голосов, отвечающих своей наставнице.

— Как можно сожалеть о том, чего не помнишь? — отвечает мне Евдокия: — кроме того, мы не одиноки, мы все — Сестры. А для людей — мы и Сестры и Матери… а для кого-то и Дочери. Единственно кем мы не можем быть — Любимыми. К сожалению, плотские утехи нам чужды… да и невозможны по природе своей.

— Ага. — сожалею я. Нет, правда. И даже не за себя и Цветкову, а за них всех. Столько ладных и красивых девушек никогда не познают радостей плотских утех, это же трагедия. С другой стороны, вот та же самая Цветкова, она и покушать вкусно любит и сплетни обожает и вообще жизни радуется как первокурсница пьянке в отсутствие родителей. Насколько это вот «нам чуждо» — насаждается в монастыре как образ жизни? Как единственно верный образ жизни? И, раз уж речь о том пошла — у них, что половые органы в принципе отсутствуют? Как у Кена и Барби — гладкий пластиковый лобок? Или тут речь скорее о химической кастрации, то есть физиологически это возможно, а вот желания они не испытывают и всякое такое действие насилием будет. Гормоны женские не выделяются и сам механизм возбуждения отсутствует… а спрошу-ка я пожалуй.

— Скажите пожалуйста Евдокия… вот вы заметили, что срок жизненный у Сестер короче, чем у обычных людей. А чем еще отличаются Сестры от обычного человека?

— Мы такие же как и остальные люди, — отвечает она: — Сестры становятся сильней, быстрей и конечно обладают магией первого ранга как минимум. Есть и те, кто до третьего доходят, и даже выше. Матушка-настоятельница пятым рангом владеет. В остальном мы такие же как и все.

— Понятно, — отвечаю я. Значит, что-то вроде химической кастрации, полное отсутствие полового влечения. Интересно. Нет, не то, чтобы я хотел к валькириям подкатить…

— Вот даже не думай, Уваров, — вполголоса говорит мне Мещерская: — я твои кобелиные намерения за версту чую.

— Эту реплику из зала я отметаю как неорганизованную, это все инсинуации. А скажите, мне Евдокия, а как…

— Осторожно, дверь. И ступенька. — мы выходим во внутренний двор. Свежий воздух и солнце. Во дворе — выстроены валькирии и на этот раз — это настоящие валькирии, такие, какими я привык их видеть. Синие мундиры, высокие кивера с золотыми орлами, эполеты и винтовки на плече. Перед строем стоят четыре стола, за каждым столом стоит по валькирии, по команде они скидывают винтовки с плеча, укладывают на стол, лязгают затворами, смотрят вверх через патронник, выискивая недостатки в стволе на просвет. Чуть сбоку — девушки в синих мундирах выбрасывают вперед светящиеся руки, вздымая перед собой груды земли.

Да, тренировочный лагерь, как я его помню. Только вместо всех этих потных мужчин — ладные девушки.

— Уже после того, как окончены обучающие курсы и пройдена обязательная подготовка, Сестры поступают в гарнизон, откуда и распределяются по всей стране — выполнять свой долг. — говорит Евдокия, оглядывая происходящее: — помогать всем людям и защищать их. А теперь, давайте пройдем к выходу, наш тур окончен. Сестрам нужно тренироваться.

Назад мы ехали в молчании. Мещерская куталась в свой меховой воротник и смотрела перед собой невидящими глазами. Уже дома, когда мы уселись пить чай — к обеду все равно уже опоздали и повар попросил подождать полчаса, пока что-то приготовит, — она заговорила со мной.

— Как ты думаешь, может ей сейчас лучше? — сказала она, глядя в пространство: — маму всегда угнетало то, что произошло с папой и братом, а сейчас… сейчас она свободна.

— Не знаю. — отвечаю я: — но если то, что мы видели правда, то по крайней мере она не испытывает сейчас ни боли, ни печали.

— Вот как. — она встала и вздохнула: — я пойду, прилягу.

— А обед? Ты же не ела и…

— Аппетита нету. Я к Валюше зайду… посплю. — и Мещерская уходит, а я гляжу ей вслед. Откидываюсь на спинку кресла и беру чашку с горячим чаем. Отпиваю немного. Ставлю чашку на поднос и вздыхаю.

— Ну говори уже, — произношу я в пустоту: — а то лопнешь сейчас.

— Не лопну. — материализуется из воздуха смуглая девушка с короткой прической, она сидит в кресле напротив, но не как все люди, а по-турецки, поджав под себя босые ноги: — и ты мне должен будешь.

— Сколько?

— Девять тысяч шестьсот двадцать четыре рубля!

— Какая-то сумма… уж очень точная. Что купить собралась?

— Мотоцикл! Та же мотоколяска, но без коляски! На нем верхом можно ехать, как на лошади! Скидка пять процентов тому, кто объявление принесет! — она трясет газетной вырезкой в руке: — я тебе сэкономила деньги!

— Нету у меня сейчас денег, — вздыхаю я: — откуда у меня девять тысяч? Ты куда награду потратила, которую за Лорда получила?

— Нету ее у меня, — она елозит своим упругим задом по рыжим хвостам: — и вообще у девушек неприлично спрашивать про возраст и деньги.

— Так то у девушек, а ты ужасающий Демон Девятого Круга Преисподней, как тебя Лан и Лин называют. — замечаю я: — вполне резонный вопрос, только вчера у тебя десять тысяч ассигнациями было.

— Твои жены из Ся полны примитивных суеверий, — утверждает она: — верят в приметы и молоко по утрам брызгают в окошко. Нашел кого слушать, для них все, что необъяснимо — уже сверхъестественно. Ты то цивилизованный человек, Уваров, мог бы и не цитировать этих дурех. А деньги я в карты проиграла.

— Что⁈

— Вернее в маджонг. Знаешь, что такое маджонг? Проиграть, когда в руке Четыре Малых Ветра! С ума сойти… а ты знаешь, что в столице Чайна-таун есть? Ну вот… думала выиграть и сумму удвоить… чуть без штанов не осталась. Вандабан! Чертова Хозяйка Чайна-тауна! — фыркает она: — старая ведьма!

— От тебя такое слышать удивительно, — признаюсь я: — ты же у нас самая сверхъестественная и самая… возрастная…

— Это ты меня сейчас старой ведьмой вежливо назвал? — прищуривается она: — давай. Оскорбляй эту малую лисицу, конечно, всяк сироту обидеть норовит. Издевайся. Тебе это будет стоить на тысячу рублей дороже. Так и запишу в прайс — оскорбление и издевательства, плюс тысячу рублей.

— Нету у меня сейчас денег, глупая ты лиса! Откуда я тебе возьму? Ну давай схожу с тобой на охоту, хотя на меня в Департаменте уже косятся.

— И ничего. Должен будешь, — протягивает руку она: — давай, жми руку, это у нас устный контракт будет. Я тебе — сведения про этих девок из монастыря, а ты мне будешь десять тысяч шестьсот двадцать четыре рубля должен.

— А почему уже десять?

— Я ж говорю — штраф. За то, что меня старой ведьмой назвал. А мне даже трехсот лет нет, я еще молода и привлекательна. Вот Хозяйка Чайна-тауна — старая ведьма!

— Ну… и ладно. Обойдусь без твоей информации. Вроде все нормально в монастыре Святой Елены, ничего такого. Девушки молятся да обеты принимают, — говорю я, делая вид что мне все равно. На самом деле — нет, конечно. Нам показали витрину и не более. Как именно валькирии становятся валькириями и перестают быть людьми — не показали. Может там обряд кровавого жертвоприношения? Ну или это не валькирии, а оборотни, которые как кицунэ — чужую кожу носят? В любом случае после визита в монастырь ничего не стало ясным, а наоборот, запуталось. Для расстроенной Мещерской этого может и достаточно, но не для меня.

Вопросов много — как именно это происходит? И… если валькирии обучаются как и все живые организмы, как люди — значит ли это что мы можем воспитать не только Сестер и Матерей, но и, скажем Эффективных Убийц? Это ж готовая армия киборгов… клонов. Големов. Да, выглядят красиво, но и только. И такой вот вид — дополнительное оружие, они вызывают доверие просто внешним видом. Хм.

— Что? Не хочешь? Ну как знаешь, — она в свою очередь делает вид что ей все равно: — вот только… ты так и не узнаешь как эти девицы получаются. А я видела. Под монастырем катакомбы есть… такие темные и воздух там спертый. Для человека. А некоторые виды грибов в таких вот условиях себя прекрасно чувствуют…

— Грибов?

— В самом деле, чего это я? — качает головой она: — тебе ж не нужны эти сведения. Завтра твоя ненаглядная кузина приедет, опять с ней будете по приемам званым да по гостиным… зачем тебе такое знать? Как говорит Астория Новослободская — многие знания — путь к страданиям. А Конфуций говорил, что…

— Так. Все. Ладно, по рукам, кровопийца. По рукам. Достану я тебе деньги, только не сразу… и прекращай в карты играть! Или в маджонг, что там у тебя!

— Да я и не буду больше, салона нету уже. — отвечает она и прикуривает свою длинную трубку: — сгорел. Так вот, слушай… посмотрела я в кельях, которые запечатаны, нету там никого. Пусто. Но вот в катакомбах…

«Столичные новости»

Третьяго дня въ Чайна-тауне сгорѣлъ частный салонъ, принадлежащій нѣкой мадамъ Ч., извѣстной какъ «Хозяйка». По слухамъ въ салонѣ мадамъ Ч. играли въ азартные игры на деньги. По всей видимости нѣкій посѣтитель салона остался недоволенъ проигрышемъ и совершилъ поджогъ. Повѣренный въ дѣлахъ мадамъ Ч., извѣстный адвокатъ Успенскій Н. д. попросилъ нѣкую мадмуазель А. вернуться и разрѣшить споръ. Онъ увѣряетъ что мадамъ Ч. готова вернуть деньги, проигранные у нее въ заведеніи.