Основы языческого миропонимания

ГЛАВА ПЯТАЯ РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ

Третий главный семантический блок сибирского язычества (помимо представлений о душе и о системе Мироздания) — это комплекс идей, связанных с осмыслением категорий рождения и смерти. Древние представляли рождение и смерть, в сущности, как взаимообратные проявления одного и того же состояния. Рождение, в зависимости от места «наблюдателя» в пространстве и времени, могло восприниматься как смерть, а смерть — как рождение.

Для наглядности приведу модель жизненного цикла у обских угров, как она вырисовывается по мифам, культам и ритуалам. Но вначале напомню, что уход человека из земной жизни, по верованиям большинства сибирских народов, сопровождался уходом из тела двух основных жизненных субстанций, а именно темной и светлой душ. Первая в виде тени, призрака отправлялась на север или на запад, в нижний Мир, в темную страну мертвых; вторая, носительница наследования жизни, улетала на юг или на восток, в верхние сферы, где жила в виде птички до тех пор, пока не приходило время вселиться в тело нового земного младенца.

Человек жив, пока душа-тень и душа-птица живут в относительном согласии, а также вне пределов досягаемости темных злокозненных сил, склонных «съесть» или «украсть» ту или иную приглянувшуюся им человеческую душу. Если шаман, колдун или иной призванный к больному врачеватель не сумеет наладить прежний внутренний душевный режим пациента, душа-тень и душа-птица расходятся в разные стороны, ибо первая сама по себе обязана жить в Нижнем мире, а вторая по оставлении тела должна переселиться на небо.

Далее, согласно обско-угорской мифологии и шаманской обрядово-ритуальной практике, происходит следующее: момент появления души-тени в стране мертвых знаменует рождение там человека, но не в младенческом состоянии, а в том возрасте, в котором он умер на Земле; т. е. тень, достигнув Нижнего мира, как бы «оживает» и, в соответствии с обратным течением нижнего времени, начинает обратную жизнь. Тень все более молодеет. Дойдя до младенческого возраста, она продолжает уменьшаться и в конце концов исчезает из нижнего пространства. Этот «исчезнувший» нулевой «зародыш» попадает в лоно женщины и прорастает там в виде утробного младенца. Одновременно или несколько позже (по одним сведениям, в миг зачатия, по другим — в момент рождения) из Верхнего мира на Землю прилетает душа-птица (как правило, принадлежавшая одному из ранее умерших сородичей) и одушевляет новорожденное тело. После этого начинается новый цикл земной жизни, и так может продолжаться многие поколения подряд.

Согласно Платону, в далекой первобытности («золотом веке») в процессе жизненного круговорота тоже имело место чередование прямого и обратного времени: «Бог то направляет движение Вселенной, сообщая ей круговращение сам, то предоставляет ей свободу — когда кругообороты Вселенной достигают подобающей соразмерности во времени; потом это движение самопроизвольно обращается вспять, так как Вселенная — это живое существо, обладающее разумом, данным ей тем, кто изначально ее построил, и эта способность к обратному движению врождена ей в силу необходимости»… Далее Платон конкретизирует свое видение обратного движения времени: «…движение началось в противоположную сторону и все стали моложе и нежнее: седые власы старцев почернели, щеки бородатых мужей заново обрели гладкость, возвращая каждого из них к былой цветущей поре; гладкими стали также и тела возмужалых юнцов, с каждым днем и каждой ночью становясь меньше, пока они вновь не приняли природу новорожденных младенцев и не уподобились им как душой, так и телом» (Платон, 1998. С. 733–735). Это уменьшение шло и далее, вплоть до некой невидимой зародышевой субстанции, которая попадала в Землю. Та рождала новых человеческих младенцев, которые росли, мужали и старели — до начала обратного движения времени. И так повторялось раз за разом, цикл за циклом.

Остановимся чуть подробнее на нулевом «зародыше» — практически невидимом «семени», из которого вырастает в конечном счете душа-тень земного человека. Здесь необходимо учитывать, что, по древним представлениям, любая часть, даже самая микроскопическая, является сущностным началом целого: черепок — начало сосуда, рыбья чешуйка — начало рыбы, оленья шерстинка — начало оленя, птичье перо (или пушинка) — начало птицы и т. д. Вспомним в этой связи общесибирский миф о рождении Земли. В начале начал Земли не было, а только одна водная стихия, бесконечное море, по которому плавала гагара (реже другая водоплавающая птица). Затем гагара ныряет и достает из подводных глубин кусочек тины. Этот кусочек (по существу, нулевой «зародыш») начинает расти: сначала с подошву, потом с оленью шкуру и, наконец, вырастает Земля с лесами, водами и живыми существами. Иначе говоря, принцип появления и развития темных начал в Среднем мире — един в большом и малом, так же, как и принцип возвращения темных начал обратно в Нижний мир.

Если светлая душа, вселившись в младенца при рождении (по другим данным, в момент зачатия), остается неизменной, то темная душа растет вместе с ростом человека, соответственно «тяжелеет» и в конце концов как бы «притягивается» к Нижнему миру, что, видимо, и вызывает смерть человека. Что же происходит в момент смерти со светлой душой? Оставшись сама по себе, т. е. освободившись от «притяжения» темной души, она, будучи светлой и легкой субстанцией, улетает вверх, на небо, и живет там, как уже говорилось выше, до тех пор, пока ей (или одному из ее птенцов) не будет предназначено одушевить нового земного младенца — во внутриутробном состоянии или при его появлении на свет.

По представлениям ульчей и гольдов, каждый род имеет свое особое дерево, на ветках которого живут и плодятся человеческие души в образе маленьких птичек, вьющих себе гнезда, выводящих птенцов и питающихся почками этого дерева — до вселения в зародыш будущего ребенка своего рода. Если ребенок умирает до года, то душа его опять делается птичкой и возвращается на свое дерево. «Вследствие этого поверья, умершего до года ребенка не предавали земле. Тельце заворачивали в белую тряпочку, к которой пришивали крыло, оставляли длинный конец. Затем тело клали в выдолбленную колоду, сквозь отверстие в которой продевали длинный конец нитки, и вешали на дерево, неподалеку от стойбища. Мать брала конец нитки и, привязав ее к руке, становилась у дерева. Затем ударом палки нитку обрывали. Тем самым рвалась связь матери с душой ребенка, превращавшейся в птичку и улетавшей на родовое дерево» (Золотарев А. М., 1939. С. 40).

У селькупов Небесная Мать, опекающая дерево душ, каждое утро посылает на Землю души-птички на кончиках солнечных лучей. Примечательно, что солнечный луч («ильсат») в переводе с селькупского означает «душа» или «то, что оживляет» (Прокофьева Е. Д., 1952. С. 103). Похожее представление известно у ваховских остяков. Они считают, что Пугос-лунг, или Торум-анка (Мать бога), живет на востоке у солнца. Она пестует младенцев — таких маленьких, что «на глаз не видно», а утром, с первым солнечным лучом, посылает их на Землю: куда попадает луч, там рождается ребенок (Шатилов М. Б., 1931. С. 101).

Следует еще раз подчеркнуть, что описанный принцип возобновления жнзни у разных сибирских народов прослеживается с разной степенью отчетливости. Отчасти это можно объяснить разным уровнем эзотеричности мифо-ритуального знания, отчасти его утраченностью, отчасти неопытностью первых этнографов, не сумевших подобраться к этому сокровенному мировоззренческому блоку в те времена, когда этнографические свидетельства были более информативны, чем теперь. Тем не менее, как представляется, обско-угорская схема жизненного круговорота была в той или иной вариации свойственна в первобытности практически всем сибирским народам, ибо более всего соответствует сибирско-языческому ощущению бинарности Мира.

Вселение в новорожденного светлой души (души-птицы) тесно связано с именем ребенка. Не случайно, наряду с прочими наименованиями («душа-птица», «душа-дыхание»), светлую душу называют также «душа-имя». Имя в языческом понимании, по существу, отождествляется с жизнью. Поэтому в определенной ритуальной ситуации оно может привлечь в тело младенца светлую душу умершего тезки и обусловить тем самым ее возвращение на Землю во имя продолжения рода.

Прежде у обских угров новорожденного клали в колыбельку, а присутствующие родственники выкликали по очереди имена разных ранее умерших сородичей — женские (если младенец — девочка) или мужские (если младенец — мальчик). После каждого выкрика мать или кто-нибудь из других присутствующих приподнимали колыбельку. Наконец, кто-либо называл имя, после которого колыбель вдруг тяжелела и поднималась с трудом. Это означало, что в тело ребенка вселилась душа умершего сородича, носившего при жизни названное имя. Этим именем младенца и нарекали.

У чукчей имя выбиралось матерью с помощью гадания на подвешенном предмете. Мать перечисляет имена умерших родственников. При одном из очередных провозглашений камень начинает раскачиваться. Присутствующие при этом родственники тотчас поднимают крик: «Такой-то вернулся к нам!» (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 177).

Кстати, обычай выкликания имени новорожденного был известен не только у сибирских народов. В пережиточном виде магический языческий прием «привлечения» души зафиксирован даже у некоторых групп восточных славян. У русско-украинского населения на Полтавщине (по р. Орель) был, например, такой обычай. Когда ребенок рождался в «неживом» (бесчувственном) состоянии, домочадцы начинали выкликать разные приходящие на ум имена: Иван, Петр, Сидор и пр. На каком имени ребенок очнется, то имя ему и дают (Барсов Е. М., 1887. С. 76).

У чукчей, по наблюдениям В. Г. Богораз-Тана, большая часть имен — как мужских, так и женских, — имеет отношение к представлению чукчей о возвращении умерших из иного мира. Характерны следующие имена этой категории: Пришедший С Другого Берега; Поднявшийся После Отдыха; Вернувшийся Обратно; Отдохнувший; Верхний; Гость; Вставший Внезапно; Спустившийся и т. д. (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 179).

Таким образом, человек, умерший в зрелом или старческом возрасте, возвращается в очередную земную жизнь младенцем (через чрево матери). В. Г. Богораз-Тан рассказывает: «На реке Росомашьей (Чукотка. — М. К.) в большой оленеводческой семье года за два до моего прибытия умер отец-хозяин. Сыновья и племянники очень любили его. Вскоре после его смерти у жены его старшего сына родился ребенок. Ему дали имя деда. Мальчика считали новым воплощением умершего. О нем всегда говорили как о хозяине дома и главе семьи» (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 177).

Срок между смертью человека и его последующим рождением тем короче, чем моложе покойник. Особенно быстро возрождается умерший младенец. Он, как правило, лишен или почти лишен души-тени (она пребывает еще в «нулевом» или в «зародышевом» виде), и её, по существу, нет надобности возвращать в Нижний мир; во всяком случае, нет нужды использовать тот сложный набор обрядовых действий и магических приемов, которые применяются при похоронах взрослого покойника. Поэтому сибирские аборигены если и зарывали трупики новорожденных младенцев, то в очень неглубокой яме, а чаще, чтобы предельно сократить светлой душе (душе-птице), носительнице наследования жизни, возвратный путь на небо, помещали их на растущем дереве — клали в дупло или, уложив в зыбку, водружали на ветви.

Можно было ускорить возрождение и взрослых покойников. У ряда сибирских народов одним из условий такого ускорения был обряд возвращения покойника в младенчество. В мансийской героической песне Владыка морей оживляет утонувших воинов следующим манером: кладет трупы в железные зыбки и заставляет своих дочерей качать их; через некоторое время погибшие оживают. В хантыйской мифологической сказке воспроизводится разговор остяка-охотника с «лесной женщиной» (духом иного мира), уговаривающей земного мужчину навеки остаться с нею в её пространстве:

— Ты будешь вечно молод, никогда не состаришься.

— Почему я таким вечно буду?

— У нас есть дух. Он нас омолаживает, когда мы стареем. Кладет нас в люльку, брызжет живой водой, и мы становимся молодыми.

В обско-угорском фольклоре часто повторяется такой эпизод: герой после многолетней отлучки возвращается на родину, находит свою мать (или жену) сильно постаревшей и, вместо того чтобы обнять дорогую родительницу (или супругу), начинает «пинать» ее, после чего она «молодеет». «Пинать» в обско-угорском фольклорном контексте означает «укачивать». Дело в том, что у хантов и манси к младенческой зыбке приделывалась особая ременная петля, с помощью которой мать качает зыбку ногой — «пинает». Отсюда такое былинное выражение: «После семи сыновей в песенном доме кого пинали? Златоглавую красавицу-дочь в узорчатой зыбке там пинали».

У алеутов, когда умирал взрослый человек, его пеленали как ребенка и клали в зыбку, которую подвешивали на несколько дней над тем местом, где он умер. Затем зыбку (опять же в подвешенном состоянии) помещали в специально построенный погребальный домик.

В кетских сказках роль зыбки выполняет семиушковый котел, который, поместив в него умершего, качают три дня в восточную сторону. Здесь важно учитывать следующее: зыбка, сосуд, ладья и женский детородный орган воспринимаются сибирскими аборигенами как семантически близкие категории. Помещение покойника в зыбку, сосуд, ладью воспроизводит акт возвращения умершего в материнское лоно для нового рождения. В 1983 г. мы при раскопках поселения Юргаркуль III в Тобольском районе Тюменской области обнаружили в слое сузгунской культуры (конец II тысячелетия до н. э.) маленькую глиняную скульптурку зыбки, имитирующей женское лоно, с помещенной в нее в вертикальном положении «запеленутой» (судя по характерной штриховке) глиняной фигуркой младенчика (Косарев М. Ф., 1991. Рис. 50: 15).

Отсюда становится понятным известный у многих архаичных народов обычай помещения останков покойного в дупло дерева (здесь дупло символизирует материнское лоно древа жизни) или в долбленую деревянную колоду (т. е. в искусственное дупло). Вероятно, ту же самую семантическую роль на определенных этапах развития древнего миропонимания выполняла могильная яма, являя собою детородное место Земли-Матери. Не случайно в те или иные эпохи покойнику в могиле стремились придать эмбриональную позу — я имею в виду, в частности, скорченность трупов как устойчивую обрядовую черту.

Из сказанного вытекает, что основная идея погребальной обрядности — это идея жизненного круговорота. Зарывание покойника в землю, ориентация, положение с умершим могильного имущества, надмогильное сооружение, напутственное слово погребенному, обряд провожания души и т. д. — все это работало на бесперебойность циклов возрождения. Малейшее отступление от погребального канона было чревато сбоями на пути осуществления жизненного круговорота.

Это мешало душе (прежде всего душе-тени) закрепиться в потустороннем мире, а то и вообще лишало возможности попасть туда. Тогда она бродила неприкаянным мытарем по земле, тосковала, беспокоила сородичей, озлоблялась и могла нанести вред живым. Но, самое главное, нарушался жизненный круговорот, что неизбежно влекло за собой сокращение и даже полное вымирание рода.

Младенцу сразу же после рождения положено забывать свои прошлые жизни, но порою случалось, что воссоединялись душа-тень и душа-птица, уже совмещавшиеся в одной из предыдущих жизней. Тогда могли пробудиться так называемые реинкарнационные воспоминания. Они проявлялись, например, в том, что ребенок, еще не овладев связной речью, начинает произносить странные слова, указывающие на знание им событий минувших времен. Это считалось плохой приметой. Поэтому родители (или шаман) совершали определенные магические действия, имевшие целью стереть память о прошлом.

Нивхи в таких случаях поступали следующим образом: когда ребенок «достигает уже разумной речи, отец надевает ему шапку задом наперед и начинает спрашивать его про прошлое, потом тихонько говорит ему: "Ну, теперь довольно, забудь прошлое", и надевает ему шапку правильно. Тогда мальчик все забывает и будет долго жить. Если же отец этого не сделает, то мальчик умрет» (Штернберг Л. Я., 1933. С. 322).

У русских (и вообще у славян) тоже есть примета: если ребенок не по годам мудр, слишком много знает и понимает, он долго не проживет, — чему, кстати, есть много реальных жизненных подтверждений. Видимо, в этих «потусторонних» знаниях содержится нечто сокровенное, неприемлемое для нашей земной действительности. «Это заставляет предполагать, — говорит Р. Моуди, — что существует некий действующий механизм, функцией которого является блокировать знание, полученное в состоянии особого существования, для того, чтобы оно не могло быть перенесено в физическое состояние бытия» (Моуди Р., 1990. С. 45).

Наверное, все-таки этот механизм срабатывает не всегда. Иначе на Земле не рождались бы гении. Кроме того, реинкарнационная память в какой-то «допустимой» мере свойственна «посвященным» и «предназначенным» — пророкам, ясновидцам, шаманам и др.

Так, якутский шаман Ааджа (Нюрбинский улус Таркайского наслега) не только помнил свою предыдущую жизнь, но и знал свою последующую судьбу: «Сначала, — рассказывал он, — я был тунгусским шаманом, но однажды, разыскивая потерявшихся оленей, напоролся на пальму (рогатину. — М. К.) и умер, а затем снова родился среди якутов. На моем теле сзади… имеется место, не затянутое кожей. Это и есть след раны, которую я получил при прежнем рождении. Я должен после смерти возродиться еще раз у народа, ездящего на собаках» (Ксенофонтов Г. В., 1930. С. 52). Есть более подробная версия этой истории, по которой Ааджа в одной из своих предшествующих жизней (у солонских тунгусов) был шаманкой по имени Кысы-ятай-Удаган (Ксенофонтов Г. В., 1930. С. 81).

У одних людей эти воспоминания очень смутные, у других — более связные, у третьих (их подавляющее большинство) они вообще никак не пробиваются на поверхность, разве только иногда — во сне и близких ему состояниях.

Ян Стивенсон, профессионал-психолог из Вирджинского университета, опубликовал трехтомную монографию о 1300 случаях реинкарнации в разных странах мира. Особенно интересна история индийской девушки Сварнлаты Мишер. Воспроизвожу ее в пересказе А. В. Мартынова:

«Сварнлата родилась 2 марта 1948 года в семье инспектора районной школы в Чхатарпуре, штат Мадхья Прадеш — Индия. Как-то в возрасте трех с половиной лет она проезжала с отцом город Катни и сделала при этом ряд странных замечаний о доме, в котором она якобы жила. В действительности же семья Мишер никогда не жила ближе, чем в ста милях от этого места. Позже Сварнлата рассказала друзьям и родственникам детали своей предыдущей жизни; она утверждала, что фамилия ее была Патхак. Кроме того, ее танцы и песни были нехарактерны для данного района, а сама она обучиться им не могла.

В возрасте десяти лет Сварнлата заявила, что новая знакомая их семьи, жена профессора колледжа, была в предыдущей жизни ее подружкой. Несколько месяцев спустя об этом случае узнал Шри Х. Н. Баккерджи с кафедры парапсихологии университета в Джайпуре. Он встретился с семьей Мишер, а затем, руководствуясь указаниями Сварнлаты, разыскал дом Патхаков. Он обнаружил, что рассказы Сварнлаты весьма напоминают историю жизни Бии, которая была дочерью Патхаков и женой Шри Чинтамини Пандая. Бия умерла в 1939 году.

…Летом 1961 года видный психиатр и исследователь психических феноменов из Вирджинского университета Ян Стивенсон посетил обе семьи и попытался проверить достоверность этого случая. Стивенсон выяснил, что из 49 заявлений Сварнлаты только два не соответствовали действительности. Она детально описала дом Бии, соседние постройки… случаи из жизни Бии, которые были известны далеко не всем родственникам. Она безошибочно находила среди присутствующих своих давних близких друзей, родственников и слуг, несмотря на попытки сбить ее с толку. Интересно, что в отношениях с "братьями", которые были старше ее на 40 лет, она вела себя как старшая сестра.

Сварнлата рассказывает и о другом, промежуточном воплощении, в котором она была ребенком по имени Камлем, жившем в Синкете (Бенгалия) и умершим в возрасте девяти лет. Многие из ее рассказов верно описывают местные географические особенности Бенгалии; выяснилось также, что ее песни и танцы являются бенгальскими, хотя она всю жизнь провела среди людей, говорящих только на хинди» (Мартынов А. В., 1989. С. 115–116).

Продолжая тему реинкарнации, не могу не обратиться к изумительному по глубине и художественному мастерству рассказу Г. Уэллса «Дверь в стене», всегда, еще со школьной моей поры, очень трогавшему меня. Речь в нем идет о пятилетнем английском мальчике из небольшого провинциального городка, неожиданно попавшем в светлый и прекрасный потусторонний мир, где он жил некоторое время, но по каким-то причинам не был удостоен реинкарнационного посвящения.

История эта, по Уэллсу, началась так. Мальчик шел по улице и вдруг увидел зеленую дверь в белой стене. На него нашло неизъяснимое волнение, и ему страстно захотелось войти в нее. После минутного колебания он заставил себя открыть загадочную калитку. Там, за стеною, ему открылся сказочный мир счастья и света, что-то вроде чудесного райского сада, населенного добрыми зверями и добрыми людьми, живущими в прекрасных дворцах. Вот как описывает мальчик (Уоллес), став взрослым человеком, свои детские впечатления:

И далее:

И еще:

Прошу прощения у читателя за длинную цитату. Я привел часть откровения мистера Уоллеса дословно, чтобы сохранить грустное очарование и передать сокровенный смысл рассказа. Я совершенно уверен, что Г. Уэллс описал свои собственные реинкарнационные грезы, а мистер Уоллес, повествующий о них, — всего лишь художественный прием, избавляющий рассказ от налета авторской интимности, которая в литературных произведениях такого рода не всегда уместна.

Мне кажется, заслуживает внимания и вот что: герой рассказа испытывает по возвращении из запредельности тяжелый непреходящий душевный кризис — как бы в расплату за тот божественный подарок, который получил в своем детстве. Всю оставшуюся жизнь (по рассказу, он не дожил до сорока лет) мистер Уоллес постоянно искал эту зеленую дверь, чтобы войти туда, но уже безвозвратно. Конец мистера Уоллеса описан как весьма трагичный. Его нашли мертвым на дне глубокого строительного котлована. Котлован был огорожен забором с калиткой, которую мистер Уоллес, проходя мимо в ночное время, видимо, принял за зеленую дверь в белой стене.

Языческая идея цикличных повторений жизни и смерти получила развернутое концептуальное оформление и в восточных религиозно-философских системах (буддизме, индуизме и др.).

Известнейший философ П. Д. Успенский (язычник по мироощущению, как и многие очень талантливые люди) трактует цикличные чередования жизни и смерти как бесконечные абсолютные повторения уже пережитого. «Смерть, — пишет он, — в действительности есть возвращение к началу. Это значит, что если человек родился в 1877 году и умер в 1912 году, то после смерти он обнаружит себя вновь в 1877 году и должен снова прожить ту же самую жизнь…Он опять родится в том же самом городе, на той же самой улице, у тех же родителей, в том же самом году, в тот же день. У него будут те же братья и сестры, те же дяди и тётки, те же игрушки, те же котята, те же друзья, те же женщины. Он совершит те же ошибки, будет так же смеяться и плакать, радоваться и страдать. И когда придёт время, он умрёт совершенно так же, как умирал раньше. И снова в момент его смерти всё окажется точно таким же, как будто стрелки всех часов перевели назад на 7 часов 35 минут второго сентября 1877 года; с этого момента они вновь начнут своё обычное движение.

Новая жизнь кончается совершенно в тех же условиях, что и предыдущая; то же самое относится и к её началу. Она и не может начаться в каких-либо иных условиях. Единственное, что можно и даже необходимо допустить, — это факт усиления в каждой жизни тенденций предшествующей, тех склонностей, которые росли и крепли в течение всей жизни; это справедливо по отношению как к хорошим, так и дурным склонностям, к проявлению силы и проявлению слабости» (Успенский П. Д., 1993. С. 489).

Я думаю, что Мировой Разум, наверное, все-таки не столь формален, чтобы бесконечно воспроизводить одну и ту же страницу бытия (лишь слегка подредактированную), не давая реализоваться новым возможностям. Многочисленные документально подтвержденные случаи реинкарнационных воспоминаний говорят о непохожести предыдущих и последующих жизней. В череде реинкарнаций повторяются рождения, но не биографии. В новых рождениях может меняться внешний облик человека, социальный статус и даже пол.

Видя неоправданную цикличную замкнутость своей схемы жизненного круговорота, П. Д. Успенский вносит в нее еще одну оговорку. «…Следует признать, — отмечает он, — что по характеру повторения жизни люди делятся на несколько типов, или категорий.

Есть люди абсолютного повторения: всё, как большое, так и малое, переносится у них из одной жизни в другую.

Есть и такие, жизнь которых каждый раз начинается одинаково, но протекает с незначительными колебаниями и приходит примерно к тому же концу.

Существуют такие, чья жизнь движется по восходящей линии и делает их с внешней стороны всё более богатыми и сильными.

Жизнь других, наоборот, явно движется по нисходящей линии: в них постепенно разрушается всё живое, и они обращаются в ничто.

Наконец, встречаются люди, жизнь которых содержит внутреннюю восходящую линию, которая постепенно выводит их из круга вечного повторения и позволяет перейти на другой план бытия».

По Успенскому, абсолютно повторяются, во-первых, «люди "быта" с глубоко укоренившейся, окаменелой, рутинной жизнью», во-вторых, «исторические персонажи: люди, чья жизнь связана с великими жизненными циклами, скажем, с жизнями многих людей, государств, народов» (Успенский П. Д., 1993. С. 492, 493).

Несмотря на вышеприведенные оговорки, идея абсолютной повторяемости жизней (даже для отдельных категорий лиц) выглядит несколько надуманной, поскольку, в частности, остается неясным, как могут абсолютно «повторяемые» личности жить и не меняться в среде «неповторяемого», т. е. иного, чем в предыдущей жизни, окружения.

П. Д. Успенский считает, что реинкарнация иногда может быть направлена не в будущее, а в прошлое, объясняя это следующим образом: «Не было бы никакой возможности для эволюции человечества, если бы для индивидуально развивающихся людей не было возможности возвращаться в прошлое и бороться с лежащими там причинами современного зла. Это и объясняет, куда исчезают те люди, которые вспоминают свои прошлые жизни… Таким образом, т. е., путём перевоплощений в прошлое людей, достигших определённого уровня внутреннего развития, в жизненном потоке создаётся попятное движение» (Успенский П. Д., 1993. С. 507, 508).

Но вернемся к сибирским этнографическим материалам. Они говорят о том, что применительно к людям в механизме жизненного круговорота полнее всего задействована светлая жизненная субстанция (душа-птица) — носительница наследования жизни, определяющая духовную сущность человека. В этой связи интересно, что на груди сибирского шамана порою присутствует птичий символ. А. М. Сагалаев соотнес его семантически с излюбленным сюжетом западносибирского культового литья: лицо человека на груди у птицы, распростершей крылья. Сагалаев видит здесь своеобразную инверсию, смысла которой он, к сожалению, не раскрывает (Сагалаев А. М., 1991. С. 118). Мне кажется, что суть упомянутой инверсии состоит в следующем: у человека носительницей наследования жизни является «душа-птица», у птицы же носительницей наследования жизни является «душа-человек». Это подтверждается, в частности, тесной взаимосвязью и даже взаимозаменяемостью у сибирских народов образов тотема-птицы и души-птицы, о чем я уже говорил в третьей главе.

В циклах «нижней» жизни главным «жизненным» началом выступает душа-тень, определяющая прежде всего материальную сторону человеческого бытия, его физическую суть. Ее прогрессирующее уменьшение в Нижнем мире (после смерти человека) Сагалаев справедливо трактует как «приближение к тем формам, в которых воплощается "зародыш" новой жизни» (Сагалаев А. М., 1991. С. 126). Поэтому у рожденного на Земле младенца душа-тень настолько мала, что практически не принимается в расчет. Она «растет» и «взрослеет» вместе с телом и, в конце концов, сравнивается по значимости с душой-птицей и даже в ряде случаев начинает превосходить ее.

Касаясь механизма жизненного круговорота, необходимо иметь в виду, что земное и «нижнее» время имеет разную скорость. У обских угров «нижнее» время течет, по одним свидетельствам, в семь раз быстрее земного, по другим — в некое число раз, кратное семи. Мне лично кажется наиболее подходящим число 21. Во-первых, потому, что в нем сопряжены два сакральных числа: 3 и 7 (трижды семь). Во-вторых, это подтверждается следующим обско-угорским обычаем: когда у остяков или вогулов умирал член семьи, то жена или кто-нибудь из родственников изготовляли заместительное тело покойного («куклу»), которое хранили в доме определенное число лет (если умирал старик — до трёх-четырёх лет; если зрелый человек — до двух лет; если молодой — до года; если ребенок — до полугода). По прошествии урочного срока изображение прихоранивали в могилу, иногда оставляли в заброшенном жилище (что равносильно захоронению), сжигали и пр.

В течение своего пребывания в доме изображение несколько раз заменялось меньшей по размерам «куклой» — каждый раз все мельче и мельче. Скорее всего, это делалось по правилам «нижнего» времени — в соответствии с его обратным ходом в ускоренном темпе. Тогда, если сопоставить ритуальное («кукольное») время (для стариков — не менее трёх лет, для зрелых — до двух и т. д.) с реальным земным, получается, что земное время течёт примерно в двадцать один раз медленнее ритуального.

В фольклорных произведениях разных племен и народов присутствуют сюжетные мотивы, так или иначе затрагивающие вопрос о праве земного человека на личное физическое бессмертие. Сразу же отмечу, что на уровне сибирского язычества эта проблема фактически не возникала, даже в период становления раннеклассовых отношений. Богатыри и шаманы, если и претендуют на приобщение к «вечности», то лишь в статусе вечного духа, а не в качестве физически вечно неизменного земного существа.

По сибирско-языческой логике, персонального физического бессмертия земного человека просто не может быть: обрети земляне вечную физическую неизменность — и Земля утратит роль Среднего мира, нарушится земная и космическая ритмика, прекратится жизненный круговорот, рухнет миропорядок. Поэтому в преданиях и священных текстах народов мира все случаи земного физического бессмертия расцениваются как сбой в системе вселенского бытия, личная трагедия, а попытки людей достичь его, как правило, заканчиваются неудачей.

Рис. 39. Рожающая женщина. Бронза. Около рубежа I и II тысячелетий н. э. Тюменская обл. Случайная находка.

Рис. 40. Зыбка с младенцем. Глина. Поздний период бронзового века (около XII–IX вв. до н. э.). Поселение Юргаркуль III (Тобольский р-н Тюменской обл.).

Рис. 41. Глиняный сосуд (лодка в страну мертвых?). V/VI–VIII/IX вв. н. э. Релкинский могильник (Томская обл.).

Рис. 42. Фигурка Матери-Прародительницы. Бронза. Около рубежа н. э. Культовое место у д. Пиковка (Томская обл.).

Рис. 43. Обско-угорская богиня-жизнедательница (Калтащ?). Бронза. Около рубежа н. э. Кулайское культовое место на р. Чая (Томская обл.).