2 января. Подмосковье. 14 час. 30 мин

Большаков маялся с самого утра. Новый год встречал с семьей дома, никуда не поехал, хотя знакомые предлагали махнуть в Австрию или в Швейцарию. Пришли несколько приятелей с женами, посидели, потанцевали, выпили, конечно. Водка легла на шампанское. Сначала, как это всегда бывает, хорошо. Зато когда проснулся, это было уже за полдень, понял, что переусердствовал. Да и гостям было тоже не лучше. Снова уселись за стол, и на старые дрожжи быстренько всех развезло. Хорошо, жены удержали, не дали набраться до свинячьего состояния. Ближе к вечеру гости разъехались, и сразу стало так пусто и гадко, что хоть вой. Ну и приложился еще раза три к рюмке. А то и четыре. Лег спать — как в яму провалился. А сегодня опять та же маята, что и вчера. Если бы не укоризненный взгляд жены, то с самого утра направился бы к бару — лечиться. Но ограничился минералкой и чаем, сходил прогуляться вокруг дома, вяло попинал ногой рыхлый снег у забора. Настроения не было никакого. Он уже прикидывал, какую кассету вставить в видеомагнитофон и завалиться перед телевизором до самого вечера, когда позвонил Виталий Пашков и попросился в гости, пообещав привезти свою новую книжку.

Сейчас Большакову было не до книжек. Но он обрадовался звонку. Не то чтобы он был сильно рад Пашкову — их интересы лежали в слишком разных областях. Но появился законный повод «подлечиться», и он сказал, что ждет его. Сразу предупредил охрану на въезде в поселок и объявил жене, что у них скоро будет гость. С затаенным опасением он ожидал увидеть на ее лице неудовольствие продолжением пьянки, но ничего, виду не показала. Большаков повеселел, даже не скажешь, от чего больше — от доброго расположения супруги или от предчувствия продолжения праздника.

Пашков появился у дверей дома. Может быть, до ворот поселка он доехал на машине и ее просто попросили оставить на площадке-отстойнике. Или добирался на общественном транспорте, что довольно неудобно. Сам Большаков давным-давно забыл, что это такое — ездить в толпе людей, которые дышат в лицо, толкаются, и вообще, это крайне неудобно.

С порога, едва они поздоровались, Пашков протянул ему завернутую в газету книгу.

— Вот, как просил.

— Да-да, проходи, — с легким нетерпением сказал Большаков, без особого интереса взглянув на книгу, освобождая ее от бумаги и взвешивая на ладони, как будто на вес определяя ее ценность. — Стол уже накрыт. Тебя ждем. Ты не за рулем?

— Нет. Моя «ласточка» опять в ремонте. Совсем доходит.

Большаков чуть было не ляпнул, что пора ее менять к чертовой матери, но осекся. Вряд ли доходы писателя позволяют ему такую обнову, так что стоит ли лишний раз напрягать его самолюбие.

Стол был, по меркам этого дома, скромный. Закуски в основном мясные — ветчина постная, холодец, карбонат, бастурма, холодная телятина. Едва гость оказался за столом, как хозяйка поставила на стол запотевшую бутылку «гжелки» и пообещала минут через пятнадцать принести горячее.

Втроем выпили за год ушедший, потом за год наступивший. Водка шла хорошо, и Большаков почувствовал желанное облегчение. К нему вернулась его обычная барственная расслабленность. Он ощущал себя сюзереном, принимающим у себя вассала — хоть и ласково, гостеприимно, но все же вассала. Тем более что в некотором роде это так и было. После того летнего их разговора Большаков, как и обещал, регулярно передавал писателю деньги. Не сам, конечно. Женщина из бухгалтерии каждое первое число приезжала к тому домой и из рук в руки вручала конверт с наличностью. Так что он вправе был ожидать ответной благодарности. И этот визит с приличным подарком — новой книжкой — был вполне объясним и оправдан. Вроде как отчет о проделанной работе. И ведь хватило же такта и сообразительности не лезть первого или тем более тридцать первого, когда в доме было много гостей, которые имели совсем иные интересы и представляли из себя довольно слаженную, устоявшуюся — то, что называется спитую компанию. Соображает.

— Ну и про что твоя книжка? — чуть свысока поинтересовался Большаков.

— Про что… Криминал. Погони, стрельба, горячие страсти. Если расскажу, то читать будет неинтересно. Да! — спохватился Пашков. — Совсем забыл.

Он встал, взял со столика небрежно отложенную хозяином книгу, вернулся к столу, развернул газету, отложив ее в сторону, поближе к Большакову, и принялся за дарственную надпись, часто, почти после каждого слова прерываясь и в задумчивости покусывая кончик ручки.

Глядя на разворачивающиеся перед ним творческие потуги, Большаков усмехнулся и опустил глаза на газету перед собой. Сразу же его взгляд остановился на небольшой заметке. «Позавчера, тридцать первого декабря, в самый канун Нового года, группа неизвестных, хорошо вооруженных преступников захватила самолет украинских авиалиний. Менее чем через три часа после взлета захваченный ИЛ-62 был обнаружен на небольшом аэродроме на территории Украины. В результате нападения были убиты несколько человек, в том числе известный московский бизнесмен Аслан Бараев… Следственные действия… Уклоняются от комментариев… Особая дерзость… Держать в курсе… Совместные усилия…»

Большаков разгладил ладонью газетный лист. Бараев мертв. То, о чем он молил Всевышнего и не смел пожелать вслух, свершилось. Он видел свои руки с подрагивающими пальцами, но ничего не мог сделать чтобы унять эту дрожь. Свершилось! Он так разволновался, что даже не мог вчитаться в текст крохотной заметки — строчки расплывались. Или это ошибка? Может быть, это другой Бараев? Или газета прошлогодняя? От такого предположения его спину будто кипятком облили. Он перевернул газетный лист и посмотрел на дату. Сегодняшняя. Этого уже года. А Аслан… Нет, это должен быть он. Больше некому. Известный московский бизнесмен… Уж ему-то он хорошо известен. Теперь уже, скорее всего, был известен. Для Аслана все в прошлом. Или все же ошибка? Совпадение? Нужно уточнить. Такие вещи надо наверняка знать. На все сто.

Он уже хотел было встать, взять трубку мобильного телефона и позвонить кому нужно, но тут посмотрел на гостя. Тот с любопытным, как будто прицельным прищуром смотрел на него.

И тут Большакова обожгло второй раз. Он вспомнил, что не только подушке доверял свои мольбы. Он тогда, в августе, говорил об этом Пашкову. И даже документы ему показывал. Пьяный был. Горевал сильно. Вот и проговорился. А теперь Виталька пришел с этой газетой. Со свежей газетой, с сегодняшней. И ловко так подсунул ее под нос.

Большаков не выдержал пристального взгляда и отвел глаза. Он все понял. Или почти все. Главное — Аслан мертв. И заказал эту смерть он сам. Теперь ему принесли отчет. Что дальше? Потребуют оплаты? Или что? Но раньше он все равно проверит. Убедится.

Он потянулся к бутылке и разлил водку по рюмкам.

— Давай… — Слова застряли в горле, и он откашлялся, отвернувшись в сторону, одновременно давая себе передышку от внимательного взгляда. — Давай выпьем.

— За что пить будем?

— За то… За того, кто покончил с этим гадом, — Большаков положил ладонь на газетную полосу и со значением посмотрел в лицо гостя.

Тот согласно кивнул и сказал:

— Будем здоровы.

Как будто подвел черту под чем-то или признался в чем-то.

Они выпили, потом закусили, выискивая еду на столе и стараясь не смотреть друг на друга. Потом появилась жена хозяина с глубоким блюдом на полотенце. По столовой растекся аромат жареного мяса.

— Так, мужчины. Горячее готово. Давайте разбирайте по тарелкам. Надо есть, пока горячее. Давайте-ка я за вами обоими поухаживаю.

Она ловко разложила по тарелкам дымящееся мясо с картошкой, усердно предлагала хрен или — на выбор — острый кетчуп. Наблюдая за нею, Пашков понял и оценил составленное ею меню. Шел второй день праздника, впереди еще два. Уже много выпито, организмы прилично поизносились, и теперь нужно было восстанавливаться. А уж коль без водки за столом никак не обойтись, то как раз такое — сытное, горячее, с острыми приправами и солеными огурчиками — самое то, что нужно.

Под горячее хозяйка выпила вместе с ними, разговор принял общий характер, свойственный между знакомыми, но не близкими людьми. Говорили о политике, об общем потеплении погоды, о предполагаемом курсе доллара в новом году, о литературе, отдавая дань уважения гостю, О Чечне, об истории России, которая искажается в угоду каждому новому лидеру страны, о христианстве и мусульманстве. Обычный, ни к чему не обязывающий застольный разговор. Не совсем было понятно только заметно возбужденное состояние хозяина дома, но его жена не сочла сейчас возможным его расспрашивать, списав это на излишне выпитое. Она вежливо поинтересовалась у гостя, не останется ли он у них ночевать, сразу добавив, что они будут этому только рады. Пашков поблагодарил и отказался, сославшись на какие-то дела завтра утром.

— Оставайся, — присоединился к приглашению жены Большаков. — А утром я тебя сам отвезу. Хоть в семь утра.

— Сиди уж, — урезонила его жена. — Ты в семь и не встанешь. Когда такое бывало? Я что-то и не вспомню.

— Встану, если надо будет.

— Тогда хоть пей поменьше.

— Ладно.

Такая покладистость ее заметно удивила. Что это с ним? Большаков подобного рода услуги со своей стороны ценил достаточно высоко и мало кому стал бы их навязывать. В крайнем случае вызвал бы своего водителя, и тот отвез бы гостя. А тут что-то невероятное творится.

— Хорошо, — сдался Пашков. — Но, честно говоря, как-то неловко. Сначала напросился, а потом еще и ночевать остался. Вроде того что «тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде».

— Не говори глупостей, — парировал Большаков. — Тогда на кой ляд мы такую домину отгрохали, если не можем друзей приютить? Никакой неловкости быть не может. Ты нас не стеснишь. Мы тебя не то что не услышим, но и не увидим. То есть я хочу сказать, — поправился Большаков, — что места всем хватит и в твоей комнате все удобства. Да что я тебе рассказываю — сам знаешь. Так что живи сколько хочешь. Нам только приятно будет. Может, напишешь тут что-нибудь стоящее, и тогда мы еще хвалиться будем, что такой знаменитый писатель создал у нас дома свое нетленное произведение.

Это был явный перебор. Жена бросила на мужа короткий удивленный взгляд. С чего бы это он так заливается? Редкое, можно сказать, уникальное зрелище. Неужто так расчувствовался от дарственной надписи? Пока гость рдел и отнекивался от чересчур лестных характеристик, она извинилась и пошла в кухню, сославшись на дела.

Большаков снова разлил водку по рюмкам.

— Знаешь, за что я хочу выпить?

— Я бы выпил за хозяйку, — быстро вставил Пашков, уходя от опасной темы, приближение которой он почувствовал.

— Это еще успеем. За дружбу! Вот так! — со значением — заключил Большаков, чокнулся и залпом выпил. — Пойдем на улицу. Покурим, охолодимся.

Отказываться было неловко. Тем более что Пашков понял — от разговора не уйти. Так уж лучше сейчас, а не часом позже, когда выпитое и съеденное заставит потерять часть контроля над собой.

Накинув куртки, они вышли на крыльцо и закурили, между затяжками с удовольствием вдыхая холодный загородный воздух, замешенный на запахах хвои и снежной свежести.

— Виталий… Скажи мне честно: это ты? — наконец спросил Большаков.

— В каком смысле?

— Ну… Я про Аслана.

— А-а, — как будто сообразив, о чем идет речь, протянул тот, поправляя очки и щурясь на опускающееся к горизонту зимнее солнце. Вид у него при этом был простоватый и по-интеллигентски беспомощный. — Да ты сам подумай… Просто увидел заметку и решил тебе показать.

— Не крути. Не ври мне, а? — почти просяще проговорил Большаков.

— Ну ладно, допустим, что это так. Отчасти. Что это дает?

— Это много чего дает, — разом воодушевился хозяин. — Во-первых, я тебе благодарен. Очень благодарен. Правда. Во-вторых…

— Достаточно и «во-первых», — несколько грубовато прервал гость, щелчком отправляя окурок в стоявшую у крыльца урну, сделанную в форме вазы. — А во-вторых, говорить об этом никому не надо. Совсем никому. — Эти слова прозвучали как угроза. Пашков понял это. — Из одной догадки рождается слух, из слуха сплетня, из сплетни мнение, а там — и до репутации рукой подать. Зачем это нам надо?

— Не надо, Виталий. Мне догадок не надо. Я хочу точно знать.

— Зачем?

— Чтобы знать, за кого свечку ставить. Ты знаешь — я человек неверующий. То есть не церковный. Но за человека, который отомстил за моего брата, свечку поставлю.

— Ну… Насколько я понимаю, — осторожно начал Пашков, — то, что произошло, вряд ли под силу одному человеку.

— Может быть, — упрямо мотнул головой Большаков. — Но исполнители — это одно. Голова — совсем другое. Кстати, я готов хорошо отблагодарить всех. Я человек не бедный. Кстати, ты меня извини за подачки. Я, честно говоря, и подумать не мог…

— За что ты извиняешься? Все в порядке. Ты от чистого сердца помог бедному писателю и даже обставил все так, что мне не нужно было унижаться. Так что наоборот. Это я должен благодарить.

— Скажи, сколько я должен. Это, как я понимаю, потребовало немалых трудов. И затрат тоже.

Пашков повернулся и в упор посмотрел на Большакова.

— А как я понимаю, — медленно проговорил он, — это тебе еще остались должны. Пошли в дом. Холодно.

Большаков понял. Вспомнил и понял. Он вспомнил, зачем Аслан с упорной периодичностью летал на Украину. Вспомнил, какой груз он возил. Так что о премии можно больше не говорить. Исполнители дерзкой акции ее уже получили.

На следующее утро, когда Большаков сам лично отвез своего гостя в Москву, тот, выходя из машины положил на сиденье небольшой полиэтиленовый пакет и, прощально махнув рукой, пошел в сторону станции метро. Когда Большаков пакет вскрыл, то едва не задохнулся. Это были сделанные поляроидом снимки. На каждом из них был Аслан. Мертвый. В этом не могло быть сомнений. Одноклассник его покойного брата сделал ему новогодний подарок.

Загрузка...