Остров в степи

I

Когда я была совсем еще сосунком, дедушка мой привез из Харькова новый пиджачок. Пиджачок был из особенной, дорогой и очень красивой материи. Все любовались обновкой, а дедушка красовался и с гордостью всем объяснял:

— Это не простая материя. Это шерсть замечательного животного из рода лам. Ламы живут в горах Южной Америки, и самая лучшая шерсть у ламы — альпака. Вы, может быть, думаете, что мой пиджачок выкрашен в черную краску? Ничуть не бывало, это натуральный цвет черной альпака. Она очень дорогая, эта шерсть, но зато из нее получаются самые лучшие ткани.

С тех пор прошло тридцать пять лет. Дедушка каждый день щеголял в своем пиджачке. И пиджачку от этого ровно ничего не делалось. Он оставался таким же красивым, блестящим и свежим.

На улице дедушку постоянно расспрашивали:

— Скажите, пожалуйста, где вы купили ваш новый прекрасный пиджачок?

— Новый? — переспрашивал дедушка и разражался хохотом. — Вот так история! Тридцать пять лет, не снимая, ношу пиджачок и каждый год он все «новый»…

— Тридцать пять лет! Быть не может. Вы шутите?

— Да нет уж, молодой человек (у дедушки все люди — «молодые человеки», потому что сам он старше всех) — я, если нам угодно, говорю совершенно серьезно, куплен он в 1898 году и с тех пор надевается без малого каждый день. Хо-хо!

— Вот это вещь! Дайте хоть рассмотреть ее как следует. А откуда она к вам попала, такая изумительная шерсть?

Все восхищались и щупали пиджачок руками. А дедушка, очень довольный, рассказывал про американское животное ламу.

— Неужели у нас нельзя развести такое чудесное полезное животное? Скажите, в СССР нигде нет этих лам?

Тут дедушка выталкивал вперед меня.

— Про это вы лучше спросите вот внучку. Она все мечтает о том, чтобы все полезные звери со всего мира съехались к нам, в СССР. Уж она знает, где кого разводят.

Конечно, меня начинали расспрашивать, и я с удовольствием рассказывала про тех лам, с которыми мне удалось познакомиться в маленьком украинском поселке.

Таким образом многие узнали про Пахома, Гордячку, Шоколадку, Пеструху и про маленького Чарли Чаплина.

Если хотите, я могу, рассказать вам про них еще раз.

II

Желто-белый самец ламы, Пахом, заносчиво вскинул вверх голову и отошел от забора. На морде у него было такое выражение, как будто он хотел сказать:

«Я думал, там, правда, что-нибудь путное, а там просто два человеческих детеныша смотрят на меня в щелку».

— Тпрусь, тпрусенька! Иди сюда, на тебе хлебца.

Пахом невыразимо-презрительно обернулся и поджал губы. «Ах, мол, оставьте вы меня в покое! Ну, что вам от меня нужно?» Однако, подумав немного, он все-таки презрительно подошел и глянул на девочек сверху, через забор.

Он был вовсе не такой уж большой, голова только высокая. Во всяком случае спеси в нем было гораздо больше, чем роста. А держался он так важно, ну, прямо как верблюд.

Но ведь у верблюда, не забывайте, горб или даже два горба. Потом он очень большой. Потом верблюд уже тысячи лет трудится на пользу человека. Ему есть чем гордиться и даже плевать на всех.

А Пахомову Америку и открыли-то недавно, раньше про нее даже не знал никто. Сам он низенький, на коротких мозолевых ножках, а шея такая длинная, что просто смешно. Гораздо длиннее ног.

Ну, разве можно такому уродцу важничать и равняться с верблюдом? Правда, когда-то у лам и верблюдов был один и тот же родитель. Но ведь это было очень давно, и кроме того я не думаю, чтобы Пахом мог догадываться об этом.

Девочки не видели, что Пахом смотрит на них сверху, через забор. Они все еще заглядывали в щелку, и им видна была только его грудь да ноги. Лена совала в щель корочку хлеба и уговаривала его.

— На, на, Пахомчик! Возьми, не бойся. Ой, какой он патлатый! Смотри, Варя: шерсть, как сосульки, висит.

И вдруг этот нахальный Пахом взял да и плюнул на них. Вот как он поблагодарил девочек за то, что они хотели угостить его хлебцем.

— Ну, распустили животных! — сказала Варя в точности так, как говорил ее отец.

Лена вытерлась рукавом и погрозила Пахому:

— У, ты, дурак! Вот позову Индейца с Матвейкой, так они тебе нахлещут по морде.

Корочка осталась торчать в заборе. Пахом увидел ее и даже понюхал издали. Но он не решился взять ее губами, потому что не мог понять, к чему это клонится.

Наверно, чтобы показать все свое презренье и к этой корке, и к человеческим детенышам, он поднялся на задние лапы и так прошелся вдоль забора. Потом остановился и что-то прокричал таким уморительным верблюжьим голосом, что девочки, забыв про обиду, упали от смеха на траву.

Три самки-ламы давно уже бросили пастись и с удивлением глядели на Пахомовы выкрутасы. Когда дело дошло до того, что Пахом заходил на пальчиках, а передние лапы стал прижимать к своей патлатой груди, самки вылупили глаза и все вместе отправились тоже к забору.

— Ламихи идут! Варюшка, беги скорей, позови ребят.

Пришли удалые ребята — Индеец и Матвейка. Они еще по дорого придумали, как отомстить Пахомке.

— Вот что, — сказал Индеец. — Тебя, Варька, мы посадом туда, к ламам. Ты только побеги от них край забора. А мы па столбах притаимся. Как они припустят за тобой, да как побегут мимо нас, так мы и повесимся на них. А уж тогда накатаемся, сколько хочешь.

— Я боюсь. А если они заплюют меня до смерти?

— Кто-то им даст! Гляди, какой бич — видишь? И у Матвейки такой же.

Мальчишки оглушительно щелкнули бичами, и у Вари пропали сомнения.

— А Ленка? — спросила она, уже влезая на. забор. Пускай она тоже спустится к ламам.

— Нет, я буду кататься на Шоколадке. Ты только сумей подманить их под самый забор.

III

Очутившись в загоне одна перед ламами, Варюшка сначала оробела. Но сквозь щели забора на нее смотрело шесть строгих глаз. Надо было показать свою храбрость.

— Ну, вы, Степки-растрепки! — крикнула она изумленному стаду. — Вот я на вас хрр… тьфу! Ну-ка, посмейте на меня плюнуть!

И Варюшка, высоко задрав нос, побежала у самого за бора.

Почти ни одно животное, в том числе и человек, не может видеть убегающего, чтобы не погнаться за ним. Ламы все разом поприжимали уши и кинулись догонять.

Варюшка уголком глаза успела заметить столб, к которому прилепился Индеец. Не замедляя бега, она пробежала мимо него. И только она это сделала — сзади кто-то резко толкнул ее в спину. Девочка ткнулась носом в траву.

В тот же момент раздался сердитый рев лам. Чьи-то ноги мазнули ее по затылку. Дальше она услыхала восторженный хохот и крики:

— Индеец прицепился! Индеец поехал! Глядите: он скачет верхом на Гордячке!

По степи неуклюже скакали ламы. На спине у Гордячки, крепко вцепившись в ее густую шерсть, подпрыгивал Индеец. Матвейка с Леной бежали к Варюшке.

— А я промахнулся, — оправдывался Матвейка. — Пахом отпрыгнул от меня как раз, когда я…

— А я целилась на Шоколадку, но она как прищурилась на меня, так я и не смогла. Я аж с забора свалилась прямо на землю.

Ламы оправились от испуга и почуяли, что на Гордячке сидят совсем неопасный враг. Они сразу остановились, а Гордячка даже легла.

Индеец попал в трудное положение: один в степи, под ногами у рассерженных лам. Он, правда, не струсил и быстро вскочил па ноги. Но в это время Пахом сзади пребольно укусил его за мякоть.

Ай! — вскрикнул мальчик. — Брысь ты, проклятый!

Пеструха сбоку цапнула его за ухо.

Ой-ой! — Из глаз у него брызнули слезы. — Уйди, гадина, я тебе вот…

Пахом и Шоколадка с двух сторон вцепились в рубаху и разорвали ее пополам.

— Ай, убивают! Спаси…

Индеец вынырнул из-под морды Пеструшки и кинулся бежать. Матвейка с девочками в ужасе застыли на месте. На их глазах Пахомка опять сшиб Индейца и вцепился в его штанишки. Дети принялись дико кричать.

IV

Эти крики услыхали Павел Федотыч и я.

— Что такое? Где это? Бежим скорей — несчастье!..

В загоне Пахом расправлялся с Индейцем. Ламихи смотрели на это холодно и справедливо. Перепуганные ребята горько рыдали.

— Папочка, отгони! — закричала Варюшка. — Вот у Матвейки кнутик есть.

Павел Федотыч отогнал лам и поднял избитого мальчика. У него сочилась кровь из уха и из голого бока. В разных местах виднелись ссадины и следы ударов! Павел Федотыч попросил меня отвести мальчика к доктору.

— А вы все ступайте за мной, — строго приказал он Матвейке, Лене и Варюшке.

— Нет, мы тоже пойдем до больницы, — возразил хитрый Матвейка. — Может, Индеец умрет или сбегать за чем надо будет.

Ламихи смотрели на расправу.

Я поняла, что ребятам теперь может здорово влететь.

— Верно, — сказала я. — Пусть они лучше сначала помогут товарищу, а вы им велите притти немножко после. Ну вот, прямо из больницы пусть и придут.

Павел Федотыч сердито кивнул, буркнув что-то под нос, и мы пошли до больницы.

— Еще, главное, говорят — в Америке она будто домашняя, — ворчал по дороге Матвейка. — Будто на ней там вьюки возят, в индейских горах. Да я бы такую поганку кнутом бы так нахлестал!..

— Подожди, брат Матвейка. Еще неизвестно, кого из вас нахлещут, — слегка намекнула я.

— Тетя Оля! Что нам теперь делать? Этот папка такой злой! Ну, прямо как Пахом.

Я засмеялась. Маленький и осанистый Павел Федотыч и в самом деле был очень похож на маленького и важного Пахома.

— Ты смеешься, — упрекнула меня Лена. — А нас, может быть, из школы прогонят. Летось одного прогнали за то, что страусные яйца воровал. Тоже Павел Федотыч потребовал.

— Ну, а вы что же думали? Шутят с вами, когда говорят, что к животным нельзя лазить? Ты, Варюшка, отлично знаешь, как твой папа мучается с этими зверями. Ночей не спит, беспокоится — как бы их не испугали, не покалечили, не обкормили. Так же и Ленин папа, и Индейцев, и Матвейкин дядя. А вы взяли и…

— Тетя Оля, я больше никогда не буду! Я думала, раз ламы домашние, то им приятно будет, чтобы мы покатались немножко и угостили их хлебцем. А они уж разозлились. Вот правда, тетя Оля, никогда больше не буду так делать!

— И даже другим намнем бока, пусть только сунутся в ламам, — мрачно сказал Матвейка.

Мы сидели в приемной больницы, пока доктор осматривал Индейца. Ребята смотрели на дверь докторской комнаты, вздыхали и жалобно шмурыгали носами.

— Мда, — сказала я грустно, — положение у вас серьезное; Павел Федотыч — строгий человек.

Носы зашмурыгали сильнее.

— Раз она-у индейцев домашняя, то что она, сдохнет, что ли, если на ней чуточку покатаются, — настаивал па своем Матвейка.

— Тетя Оля, Пахомка — вигонь? — внезапно спросила Варюшка сквозь слезы.

— Вигонь. А ты откуда знаешь такие подробности?

— Когда приезжали рабочие, из Днепростроя, папа рассказывал им, что ламов бывает три сорта: вигонь, потом какой-то на «однако» похоже…

— Гуанако?

— Ага! Это самый большой. А еще — у которого самая лучшая шерсть.

— Альпака.

— Верно! Как ты знаешь про все это?

Ребята с таким восхищением смотрели мне в рот, что я тут же рассказала им про дедушкин пиджачок.

— Вот видите, каким серьезным делом занимаются ваши отцы. Они изучают, как лучше разводить нам эти замечательные пиджачки, платьица и пальто. Они непременно хотят добиться, чтобы у Пеструшки, Гордячки и Шоколадки рождались маленькие пидж… то есть ламенки. Вы бы должны помогать им, а вы мешаете. Хорошо будет, если после вашего катанья Гордячка заболеет и сдохнет?

— Ой, неужели это может случиться? Тогда я… Я тогда… Не хочу-у-у!

— Мы не бу-у-дем!

Вышел доктор и объявил:

— Придется мальчика оставить в больнице. Ему наложили повязки, и все как будто хорошо, но у него сделался жар. Сообщите, пожалуйста, его родителям.

— Вот вам и еще одно удовольствие, — сказала я, когда мы вышли на улицу. — Реветь тут нечего. Надо просто понять и как следует запомнить.

Ребята плелись за мной, как пришибленные. Мы зашли на дом к Индейцу, а потом направились в лабораторию, к Павлу Федотычу. Я велела ребятам дожидаться меня крыльца и ушла, унося на себе их робкие молящие взгляды.

— Павел Федотыч, — сказала я, — ребят больше ругать незачем.

— То есть как это незачем? Не только ребятам, но и отцам их пропишу. А уж Варьке своей такого перцу задам, что она у меня будет помнить. Безобразие! Дорогие животные, день и ночь не знаешь покоя с ними, а тут…

— Павел Федотыч, ребята все это уже слышали. Они проревели в больнице ровно сорок четыре минуты. Они больше и сами не будут и другим не позволят.

— Все равно, — насупившись, ответил Павел Федотыч. — Я свои обязанности тоже знаю, Ольга Васильевна.

— Кроме того, — начала я сердиться, — опыт сегодняшнего дня позволил ребятам сделать одно меткое сравнение: они находят, что вы злее Пахома.

Тут я услышала такой взрыв смеха, что даже привскочила на стуле.

— А, ну их к свиньям! Пускай убираются, куда хотят. Только пусть на глаза мне не попадаются.

V

Все-таки весь этот день Павел Федотыч был необыкновенно мрачен и зол. Работники поселка старались не встречаться с ним, а если встречались, то уходили от него красные и обиженные.

Мы удивлялись: неужели это ребячья шалость так расстроила его? Ведь в конце концов ничего ужасного не случилось.

Только вечером я узнала, в чем дело. Оказывается, Гордячка уже двенадцатый месяц носила маленького. Правда, ламы так устроены, что у них незаметно это, но маленький ламенок уже скоро должен был родиться.

Вечером я зашла к Наталье Александровне за книгой, а она говорит:

— Павло совсем голову потерял. Эти мерзкие ребята покатались сегодня на Гордячке, и вот у нее маленький рождается. Только, кажется, он рождается раньше, чем нужно. Подумайте, какое будет горе, если ламенок родится мертвым или уродцем.

Жалобный плач послышался за перилами кроватки.

— Молчи! — сурово сказала Наталья Александровна и пошла искать для меня книгу.

Ламенок вышел им навстречу.

— Ничего, девчура, не огорчайся, — успела шепнуть я Варе. Может быть, мы завтра вместе пойдем на него любоваться.

— Маленький пиджачок… — сквозь слезы вспомнила Варюшка, и мы с ней расцеловались.

VI

Наутро Павел Федотыч позволил нам с Варей пойти вместе с ним. Едва мы подошли к двери степного загона, оттуда выглянул какой-то веселый субъект.

Светлокаштановые крупные локоны завились у него по всему тельцу. Мордочка была голенькая, глазки уже сейчас, с первого дня, заносчивые, как у Пахома, а губы морщились в лукавую усмешку.

Он вышел нам навстречу, принюхался и стал тереться боком о стенку сарая. Ничего у него и не чесалось, а просто он видел, до чего мы все любуемся им, и форсил.

— Ой, какие ноги комичные! — восхищалась им Варя. — До самой щиколотки как будто широкие брючки. Знаешь, как у кого? Как у Чарли Чаплина в кино.

Мы все засмеялись, и ламенок хохотнул за компанию с нами. Так его тут же и назвали Чарли Чаплиным.

А настоящий Чарли, тот, который артист и живет в Америке, наверно, и не знает, какой славный однофамилец есть у него на Украине.