Отрешись от страха. Воспоминания историка

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ

НАЦИОНАЛЬНОГО КОМИТЕТА ИСТОРИКОВ СССР, ПРЕЗИДЕНТУ XIII МЕЖДУНАРОДНОГО КОНГРЕССА ИСТОРИЧЕСКИХ НАУК академику А. А. ГУБЕРУ

Глубокоуважаемый Александр Андреевич!

Как официально сообщил мне сегодня зав. сектором истории Великобритании Института всеобщей истории АН СССР Н. А. Ерофеев, мне отказано в присутствии на заседаниях XIII международного конгресса исторических наук.

Полагаю, что любому профессиональному историку полезно принять участие в конгрессе, поскольку это дает возможность лучше ориентироваться в проблемах, находящихся в центре внимания мировой исторической науки. Это относится также и ко мне, так как уже в течение двадцати лет я занимаюсь исследовательской работой.

Считаю решение не допускать меня на конгресс неправильным, находящимся в противоречии со статусом Международного конгресса и являющимся фактически актом дискриминации.

Убедительно прошу Вас пересмотреть это решение и дать мне возможность участвовать в работе конгресса наравне с сотнями других советских историков.

Письмо аналогичного содержания направлено мною директору Института всеобщей истории АН СССР академику Е. М. Жукову.

(А. М. Некрич) доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории АН СССР

12 августа 1970 г.

Одновременно я поставил в известность о случившемся некоторых моих западных коллег, и на традиционном коктейле один из них спросил Губера, правда ли, что Некричу запрещено появляться на конгрессе. Губер решительно это отрицал.

Через два дня Губер пригласил меня в бюро отделения и вручил мне приглашение. Но билет был все же не делегатский, а гостевой. Таким образом, это все равно было нарушением Устава конгресса, но я решил, что нет смысла добиваться чего-нибудь большего, так как конгресс начинался на следующий день. Вручая мне гостевой билет, Губер в обычной для него дружеской манере сказал мне: «Саша, произошло недоразумение, но я никак не ожидал от Вас такого письма».

— Что Вам показалось странным в нем?

— Да так, некоторые формулировки, — замялся Губер.

Еще бы! Конечно, Губеру показалась странной моя ссылка на Устав конгресса. Ведь мы так привыкли униженно просить даже о том, на что имеем право.

Альперович и Гефтер также получили билеты на конгресс.

Во время конгресса каждый раз где бы я ни появлялся, за мной (но не только за мной) велось неотступное наблюдение. Сама система наблюдения была примитивной: внизу, между входом в здание Московского университета на Ленинских горах, где происходили заседания, и лестницей, которая вела в конференц-зал, стояло несколько сотрудников органов госбезопасности в штатском. Наверху, во всех залах, коридорах и других помещениях стояли дежурные — сотрудники Института истории СССР и Института всеобщей истории. Зная в лицо всех или почти всех сотрудников, они легко могли наблюдать за нами и особенно за общением с иностранными учеными.

В один из дней конгресса я пошел на заседание секции, где делал доклад профессор Ричард Пайпс (Гарвард). Во время перерыва ко мне подошел некто Ш. и требовательным тоном спросил меня, почему я присутствую на заседании секции, не имеющей прямого отношения к проблемам, над которыми я работаю. «Потому что мне это интересно», — резко ответил я. Ш. удалился. Стоило мне начать разговор с кем-нибудь из иностранцев, как вблизи оказывалось чье-то знакомое лицо.

Однажды ко мне подошел шеф прессы конгресса доктор Григулевич, автор книг по истории Ватикана, известен также своими многочисленными поделками по истории иезуитов в Латинской Америке. В свое время Григулевич был советским агентом в этих странах. Об этом открыто писалось в одной из книг, изданной в СССР. Человек он был веселый, остроумный, говорят, широкий и очень ловкий, не веривший ни в Бога, ни в черта. Итак, Гритулевич подошел ко мне и спросил, правда ли, что я дал интервью корреспонденту западной газеты. Надо сказать, что дать интервью корреспонденту без предварительного согласования с начальством, без разрешения на то вплоть до уровня отдела ЦК для советского гражданина считалось тягчайшим проступком, вслед за которым могло последовать увольнение с работы. Здесь я позволил себе взорваться и начал выговаривать Григулевичу, что я не намерен отвечать на его провокационные вопросы. Дело было вблизи книжной выставки и служебного помещения. Около нас появился перепуганный заместитель Губера по конгрессу А. Л. Нарочницкий и инструктор отдела науки ЦК Кузнецов. Правда, они не осмелились подойти к нам, а прислушивались издали. «Мне надоели ваши вопросы, мне надоела эта дискриминация», — повышенным тоном бросал я в лицо Григулевичу. Несколько ошарашенный, он пытался перейти на дружеский тон: «Ну что ты, старик,..» и пр. Позднее выяснилось, что поступил донос от одного из осведомителей, что я беседовал с иностранным корреспондентом и он был даже назван, корреспондент английской газеты «Обсервер». На самом же деле мой итальянский друг, ныне покойный профессор Эрнесто Раджионери, познакомил меня с корреспондентом коммунистической газеты «Унита» Бенедетти, и тот спросил меня относительно моих впечатлений о конгрессе. Донос тем временем уже полетел...

Конгресс был для меня чрезвычайно интересен и даже приятен. Многие делегаты конгресса, стремясь выразить мне свое сочувствие и солидарность, дарили мне книги, которые они привезли на конгресс, крепко пожимали мне руку, интересовались моей жизнью. Да, я не был одинок. И в один из вечеров у меня собрались историки из разных стран, социалистических и капиталистических. Это был подлинный интернационал! Мы пили армянский коньяк, беседовали о серьезных исторических проблемах и рассказывали анекдоты политического свойства и не обращали никакого внимания на то, что, быть может, моя квартира прослушивается специальной аппаратурой, хотя о такой возможности я предупредил присутствующих.