Озорник

Дервиши

Пока я жив и здоров. Руки мои в моем распоряжении. Ноги тоже послушны. Но вот желудок что-то совсем мне не подчиняется. Над ним я не имею никакой власти. Мало того, и все другие части моего тела подвластны только желудку. Дошло до того, что глаза мои стали украдкой посматривать на вещи, которые не так положены хозяевами. Руки начинают тянуться к тому, что совсем не принадлежит мне. Ноги несут меня в самые неожиданные места. Тогда я начинаю читать грустные газели:

Великий наш поэт Навои говорил: счастлив человек тем, что он покидает жизнь, а не жизнь его. А что, если утопиться? Нет, не стоит. Может, счастье еще ждет меня впереди?

И я решил жить.

Я слышал, что древний таджикский поэт Саади сказал: если в стране ты чужеземец — ходи оглядываясь.

В большом городе Ко́ктерак я заработал столько шишек, пролил столько слез, что иногда мне казалось: если я выкупаюсь в речке, то смою с себя не только пыль странствий, но и все обиды и всю печаль с души.

Я действительно пришел к реке, выстирал свою одежду, искупался. Долго и тщательно делал я все это. А когда одел чистую рубашку, свежевыстиранные штаны, пригладил волосы — почувствовал удивительную легкость и радость.

Говорят: что суждено, того не миновать! При мне было несколько монет. Сегодня пятница — базарный день. На базаре столько народу — нельзя даже протиснуться. Вспотевшие от жары маклеры подолгу торговались, усердно трясли руки покупателям и торговцам, пытаясь заставить их договориться.

В море гвалта, пестрых халатов и тюбетеек я чувствовал себя беспомощным муравьем, попавшим в водоворот, и полностью отдался власти людского потока.

Вот в ворота базара вошла шумная толпа странствующих монахов — де́рвишей. Их свалявшиеся волосы свисали чуть ли не до пояса, на головах торчат высокие колпаки. Одеты были они все в рубища, которые еле прикрывали их тела. Дервиши, брызгая слюной, будто верблюды, во все горло читали проповеди, и при этом, казалось, они ничего вокруг не видели и не слышали, словно отрешены от всего на свете.

Впереди всех шествовал благообразный старец. На плече он держал сосуд для сбора подаяний. Сосуд по форме походил на большого черного жука. Посох старика был украшен разноцветными лоскутами. По поверью, этот посох является «племянником» слепого святого Мусы. Верующие целуют посох со слезами на глазах, а его владельцу подносят подаяния. Есть посохи-племянники и святого Баховатди́на и святого Гафсулаза́ма. В зависимости от того, к какому святому относился посох, определяется и размер подаяния. Иногда посоху жертвуют курицу, козленка, а иногда преподносят даже верблюда.

За странствующими дервишами тащились их подручные. Они собирали подаяния и складывали их на арбу, которая поджидала за воротами базара.

Судя по слухам, жилье дервишей каждую ночь посещает ангел смерти Джабраи́л и приносит повеления от аллаха. А глава дервишей — каланда́р-иша́н, который был в дружбе с аллахом, — делится с ним своими доходами и спасает души от ангела смерти.

Впереди дервишей ехал на лошади усатый городовой. Он, размахивая кнутом, расчищал дорогу. Эта процессия ошеломила меня. Казалось, что прямо в мое сердце проникает что-то новое, непонятное. И сердце словно расплавилось и чуть не расплескалось в груди. Я невольно подошел к первому дервишу и, взяв его за руку, стал целовать ее и плакать. Дервиш посмотрел на меня добрыми, ласковыми глазами и погладил по голове:

— Дитя, какое у тебя есть желание? Скажи, я вымолю для тебя милость аллаха!

Я попросил дервиша, чтобы он незримыми узами привязал меня навсегда к жизни дервишей. Услышав мои слова, обступившие нас плотным кольцом люди воздели руки вверх и начали молиться. Их восторгу не было границ. С этого часа я должен был стать неземным человеком, зачислялся в хранители могущественной касты — слуг аллаха. Короче, я становился служителем божьего обиталища. Это меня вполне устраивало. Теперь я мог есть и пить вдоволь, а петь их песню «Ё алло, ё алло» я смогу. Во всяком случае, я оправдал бы поговорку: «Песня кормит».

И вот я с непокрытой головой иду впереди дервишей и неистово выкрикиваю газели:

Люди на базаре, увидев среди шествующих дервишей мальчика, отказавшегося от земных благ и отдавшего себя служению аллаху, с еще большей щедростью одаривали нас.

Вечером, обойдя весь базар, мы взгромоздились по два человека на верблюдов одного из торговцев и направились в город Ишанбазар.

Город этот носил такое название оттого, что им владел ишан — глава духовенства. Это место считалось святым, и туда ходили паломники чуть ли не со всех ближайших уездов.

Если на все города свет проливался с неба, то этот город сам озарял небо.

Прибыв в Ишанбазар, мы разгрузили верблюдов. Вместо платы глава дервишей помолился за погонщиков, и те остались довольны — ведь в других городах за такую молитву дервишам давали коня.

Дом ишана стоял рядом с молельной, где совершалось радение. Обиталище дервишей тоже находилось неподалеку. Мы вошли в молельню. Глава дервишей прошествовал в нее с проповедью. Так он должен был оповестить о нашем прибытии самого ишана. Войдя на террасу, дервиши уселись, поджав под себя ноги.

Я остался стоять у входа и с нетерпением ждал, когда им понадобятся мои услуги.

Проповедь продолжалась. Между тем в молельню стали вносить нашу добычу. Из помещения, где мы находились, было два выхода: один в молельню, другой во двор ишана.

Когда хлопоты улеглись, к нам вошел сам ишан. На нем был длинный рыжий халат. Голову его украшала большая белоснежная чалма. В руке он держал четки из тысячи косточек. Ишан шествовал так важно, будто спрашивал землю: «Стоишь ли ты того, чтобы я ступил на тебя?» Разве мог он подумать, что со стороны напоминал объевшегося зерном петуха.

Мы все встали и низко поклонились ему. Видимо, ишан спросил у главы дервишей о собранных деньгах, потому что тот высыпал в его приподнятую полу халата мелочь и бумажные кредитки. Ишан сгреб бумажные деньги и ловко отправил их в рукав своего рыжего халата, а мелочь передал дервишу со словами:

— Убери это скорее с моих глаз! Я не люблю иметь дело с деньгами. Мир грязен от них. Ведь это отбросы, а отбросы годятся только собакам.

После таких слов наконец он обратил внимание и на мою покорно склонившуюся фигуру.

— Кто этот мальчик? Что он здесь делает? — мягко спросил он.

Глава дервишей рассказал историю, случившуюся на базаре. Ишан мановением руки подозвал меня. Не расправляя склоненную спину, я приблизился к нему.

Он благословенной рукой погладил меня по голове.

— Сын мой, ты явился как дар аллаха. Взгляни на небо, сын мой. — Ишан поднял руку, и я должен был сквозь его пальцы увидеть изображение рая.

Церемония закончилась.

До утра я пробыл в углу молельни среди всяких мешков и узелков. Меня уже начал мучить голод, хотя пока было еще терпимо. Я стал размышлять, что же сегодня ел ишан — манты или плов, какой он пил чай — черный или зеленый… При этом я представлял себя то в раю, то в аду.

Наступила ночь. Стало прохладно, и я окончательно продрог. Наконец я устроился среди узелков и, свернувшись калачиком, уснул. Утром меня разбудил муэдзин.

Потихоньку стал собираться народ. Я наскоро совершил омовение и подошел к людям.

Все сели вокруг, стали перебирать четки.

Здесь были женщины, дети, калеки, бездетные, слепые, должники, больные, люди, дела которых зависели от судьи. Все приходили высказать о своей нужде, просить ишана о помощи.

Ишан освящал воду, принесенную в кувшине, чайнике и в другой посуде.

После утреннего намаза я с дервишами кое-как позавтракал. Потом ишан приказал всем отправиться на базар Назарбека.

Я тоже было приготовился идти с ними, но ишан остановил меня:

— Ты, сынок, останься. Мне кажется, ты мальчик расторопный. Будешь здесь помогать по хозяйству.

Я не мог перечить ишану, и пришлось остаться. Потом я очень пожалел об этом. От меня уплывала доля денег, зарабатываемых дервишами.

Да и что могло быть лучше, чем ходить по базару, петь песни и получать за это свою долю денег?!

Когда дервиши ушли, ишан взял меня за руку и ввел в молельню. Там я присел на белую циновку. К моему удивлению, он достал из ниши коран в толстом переплете и подал его мне.

Я сделал все, как полагалось: поцеловал коран три раза и, подняв, приложил его ко лбу. Старик, закрыв глаза, прошептал молитву. Потом взглянул на меня и велел повторять за собой следующие слова: «Я сын такого-то, такого-то, беспрекословно буду выполнять волю своего хозяина. Никогда не буду кривить душой. Всех четырех жен моего хозяина буду любить больше родной матери. Буду свято хранить всякую тайну. Если не сдержу слово, пусть ослепну, пусть разобьет меня паралич, и я покину этот мир. Аминь!»

Повторив все это за ишаном, я понял, что, сидя на белой циновке, давал настоящую клятву. И вот с тех пор я и стал прислуживать хозяину.

Как-то мне удалось увидеть младшую жену ишана — семнадцатилетнюю красавицу, очень похожую на расписную татарскую ложку.

Бегая по своим делам, я напевал:

Однажды ишан снова ввел меня в молельню и сказал:

— Сын мой, ты мальчик старательный, за это тебе спасибо. Но ты сам видишь, что судьба многих женщин, детей, дехкан и даже проповедников зависит от нас. Их надо кормить, одевать. Если мы будем надеяться только на дервишей и сидеть в ожидании приношений, завтра же умрем с голоду. Поэтому ищи какой-то другой заработок.

«Какой такой другой заработок?» — ломал я голову, не понимая, о чем говорит мой хозяин.

Ишан крутил так и эдак, и наконец из всего сказанного я понял, что мне не надо быть разиней, а прибирать к рукам все то, что плохо лежит.

— Хорошо, господин! Я все понял. Пусть моя душа будет вам жертвой, — сказал я.

Он похлопал меня по плечу, пошептал молитву, а затем лукаво подмигнул и вышел.

Вернулся он с узелком в руке. Как оказалось, там была одежда его сына, утонувшего в прошлом году.

— Вот, сынок, оденься. Помолись в честь моего покойного сына Миёнкудрата. Аминь!

— Аминь! Пусть его душа будет в раю…

— Во имя аллаха, пусть будет так, как ты сказал.

Однажды, возвращаясь домой, я увидел на дороге одиноко пасущегося пестрого теленка. «Видимо, он отстал от стада», — подумал я. Сняв поясной платок, я привязал к шее теленка и привел к ишану во двор. Ишан остался мной очень доволен.

— Ты, оказывается, толковый малый. Не зря тебя аллах послал ко мне.

Ночью мы закололи теленка, мясо засолили в огромном глиняном горшке. Шкуру ишан велел отдать на отделку, чтобы сшить себе ичиги.

Как выяснилось потом, хозяином теленка был один торговец. Он пришел по следам своего теленка к нашим воротам, но решил, что грех думать плохое на такого человека, как ишан, и ушел назад.

Хозяин привязался ко мне. Он давал совет за советом, и один лучше другого:

— Ты стал ходить по базару. А ведь есть такие вещи, как карман, кошелек. Деньги и легче и ценнее, их и спрятать проще.

Если бы старик был благоразумней, я бы, наверное, и начал вносить свой пай наличными, но произошел непредвиденный случай.

Как-то ишан позвал меня и приказал:

— Сынок, где хочешь, но найди ишака.

Я удивился и недоуменно посмотрел на него. А он рассердился:

— Что уставился? Не понял, что ли? Надо найти ишака… Теперь понял?

«Зачем ему понадобился ишак? — думал я. — Может быть, у кого-нибудь из жен ишана крапивная лихорадка, которая называлась в народе болезнью ишака?»

Но все же я отправился в кишлак и выпросил на время у торговца галантерейными товарами ишака. За это его я отблагодарил двумя тыквянками.

Ишака я привел домой и привязал, как велел хозяин, к тутовнику. Увидев его, средняя жена ишана очень обрадовалась. Меня отослали и заперли ворота на цепь.

Выйдя за ворота, я припал к щели и замер. Жена ишана надрезала ножницами уши осла и стала хохотать, глядя на то, как бедный ишак прыгает и трясет ушами.

«Ишь как забавляются жены ишана!» — подумал я. Тут кто-то сильно ударил меня кулаком по спине. Я упал.

— Ах ты собачий сын, что ты тут делаешь? — кричал ишан, а сам пинал меня. Он бил безжалостно, сильно. Весь избитый, я еле поднялся. Ведь я не сделал ничего плохого!..

Теперь и этот дом для меня был закрытым. Ишан проклял меня. А жаль… Какая была возможность попасть в рай!

После этого я снова пустился в путь.