Озорник

Встреча с Аманом

Опять начались скитания. Всеми гонимый, как кукушонок без родного гнезда, я шел в сторону Сарыагача.

В степи вдалеке я увидел юрту и зашагал по направлению к ней.

Подошел к юрте, попросился на ночлег. Сначала меня окинули подозрительным взором, потом все же впустили. Может быть, увидев за моей спиной такую ношу, хозяин заподозрил нехорошее. В юрте было много детей, и я, развязав мешок, достал каждому по два яблока. Дети были в восторге. Они меня угостили верблюжьим молоком и даже, разломив лепешку, положили ее передо мной. Потом я убрал мешок в изголовье и заснул глубоким сном.

Встав на рассвете, я попрощался с хозяевами юрты и ушел. Куда бы я ни пришел, всюду оказывался на базарной площади. И как назло, в тот день и в Сарыгаче был базарный день. Тут и без меня хватало торговцев яблоками.

— Подходи, народ, не пожалеете. Кто съест мое яблоко, меда не захочет! — кричал я и к обеду распродал все.

Подсчитал выручку. Оказалось, всего один рубль и двадцать пять копеек. Деньги я завернул в поясной платок.

Говорят: «Денег много — горя мало». Я хожу по базару и прицениваюсь к нужным и ненужным товарам. Приценился было к жестяной миске. Видимо, дал мало — хозяин обругал не только меня, но и моих предков. Потом стал прицениваться к пальто с меховым воротником, но торговец мне даже не ответил.

Когда на скотном базаре приценивался к барану с закрученными рогами, похожими на чалму учащихся медресе, я заметил знакомую физиономию.

Кто это? Где я видел его? Бараньи глаза под запыленными ресницами мне были очень знакомы. Его лицо, словно кошма, вобравшая в себя пыль; казахский чекмень; на голове вывернутая наизнанку шапка и большая палка с загнутым концом.

Я от него не отрывал глаз. Он также все поглядывал в мою сторону.

— Аман!! — вдруг закричал я.

Мы кинулись в объятия друг другу, начали расспрашивать о житье-бытье.

Я поведал ему все, что пережил. Мое повествование закончилось тем, что я погремел монетами в кармане.

Он тоже стал рассказывать о себе.

Еле сбежав от пастухов, которым мы вздумали помочь похоронить покойника, он блуждал по кишлакам, чтобы замести следы, кормился подаяниями и через семнадцать дней оказался в Чимкенте. Там он надеялся найти дядю, но, как выяснилось, тот давно уже покинул белый свет. Тогда Аману пришлось наняться пастухом к баю-скотоводу, который обещал ему за год службы дать одну телку, двух ягнят и одну козу. «Аллах даст, они расплодятся, и стану я таким же богачом, как мой хозяин», — думал он.

Сейчас Аман пригнал стадо своего хозяина на базар, чтобы выгодней продать здесь.

Мне пришлось по душе занятие Амана.

— Дорогой друг, скажи своему хозяину, пусть и меня возьмет пастухом. Я бы служил ему верой и правдой, — стал я умолять Амана.

— Ладно, когда дойдем до Коктерака, поговорю с хозяином, — согласился он.

До самого вечера я помогал Аману погонять стадо. В Сарыагаче, оказывается, лучше покупают коз, чем баранов.

Козы были все распроданы, а семьдесят три барана вернулись с базара.

К вечеру хозяин сел на своего иноходца и сказал Аману:

— Кажется, твой дружок хороший малый, быстроногий. Не так уж мало мы продали с его помощью. Вы с товарищем завтра утром гоните баранов в Коктерак на базар. Я поеду раньше.

Мы заперли баранов в сарай, поужинали и прилегли отдохнуть.

На рассвете, когда месяц стоял высоко, мы, свистя и покрикивая, погнали стадо в сторону Коктерака.

Овца, оказывается, страшно глупое животное. Только козы могут быть путеводителями стада овец. Без коз они бредут туда, куда смотрят их глаза.

У нас же не было ни одной козы. Так и бредем. Степь. Лунная прохладная ночь. Время от времени блеяли овцы. Справа над нами гудели телеграфные провода, протянутые вдоль железной дороги. В это время жизнь мне показалась прекрасной, и я во весь голос затянул песню.

— Пой, дружок, пой! — сказал Аман. — Давненько я уже не слышал песни.

От этих слов друга я еще больше воодушевился, запел еще громче. Мне захотелось, чтобы задрожали края неба, запрыгали звезды.

Овцы упрямились, но шли вперед вдоль железной дороги. Мы уже приближались к какому-то небольшому кишлаку. Показались низкие глиняные заборы. Когда наша дорога сошлась с железной дорогой, мы погнали стадо по шпалам.

— Вот удовольствие тем, кто катается на поезде! Если бы и мы поехали далеко-далеко! — сказал Аман, мечтательно глядя на рельсы.

— Не говори, друг! Вот если бы раздобыть мешок денег и поехать куда захочется… Съездить в Каунчи, в Туркестан, в Чиназ, в Москву, чтоб тебе никто не смел и слова сказать. Вот было бы здорово!

Так мы шли, мечтая и разговаривая о путешествиях в далекие края, о поезде.

Поезд будто только ждал наших слов, и вдали показались два огненных глаза. «Вот мы сейчас полюбуемся им!» — обрадовались мы.

Аман согнал стадо с пути. Поезд подошел совсем близко. Это был длинный состав из красных вагонов, прицепленных не к одному, а сразу к двум паровозам. Паровозы, будто предупреждая нас об опасности, один за другим прокричали по три раза.

Овцы наши бросились врассыпную, словно увидели волка. Я тоже страшно испугался, чуть сердце не лопнуло.

Поезд грохотал, наводя на нас ужас. Вот промчался последний вагон. За ним сверкнули, словно глаза шайтана, два красных огонька. От такой кутерьмы на дороге поднялась густая пыль, которая рассеивалась только где-то в небе. Ничего нельзя было разглядеть. Овцы сильно перхали.

— Н-но, проклятые, но-о! — кричал Аман плаксиво.

— Где ты, Аман? — спросил я.

Аман не отвечал, он был занят овцами. Когда пыль начала оседать, мы еле разглядели друг друга.

— Где же овцы? — спросил Аман.

— Где овцы? — повторил я.

От стада ничего не осталось, кроме пяти-шести хромых и суячных овец, прижавшихся к забору и приготовившихся при малейшем звуке перепрыгнуть через него. Обалдевшие от паровозного гудка, необузданные овцы попрыгали через забор и бросились врассыпную. Аман размотал вокруг пояса веревку, и мы связали оставшихся овец. Затем начали искать остальных. Найти их было так же трудно, как ночью на черной кошме найти черного муравья. Около трех часов продолжались наши поиски. Пять овец мы обнаружили у кургана, у забора — три, несколько — в зарослях. Приволокли их и связали с остальными. Наконец совсем выбились из сил. Сосчитали овец. Не хватало еще семи. Мы оба с ног до головы были покрыты густой пылью, только глаза Амана блестели, как две бусинки.

— Что будем делать? — спросил он.

Я заплакал.

— Семь овец!.. Если мы вдвоем два года будем служить баю, и тогда останемся ему должны!

— Идем еще раз поищем.

Снова начались поиски… Рассветало. Вдоль железной дороги мы заметили овечий помет и пошли по следу. Нашли еще двух овец. Найти остальных надежды не было. Когда всех овец мы собрали в кучу и погнали дальше, заметили, что одна овца почему-то отстает от стада: она коротко перхает и все время беспокойно оглядывается и даже пытается прилечь. Вдруг мы услышали топот и увидели, что навстречу нам едет верховой.

— Эй, джигиты, эта овца, видно, суячная, вы не очень погоняйте ее, — сказал он, подъехав к нам.

И действительно, это оказалась та овца, которая со страху прижалась к забору, а теперь раньше времени собралась окотиться. Мы с Аманом отогнали овец в сторону и приготовились выполнять обязанности повитухи. Глаза у бедной овцы стали закатываться, она дышала тяжело и стонала. Наконец появился ягненок. Мать, ревниво поглядывая на нас, стала его лизать. Мы немного постояли около нее, и так как очень торопились на базар, пришлось прервать ее материнские ласки. Я развязал поясной платок, завернул в него ягненка и понес. Овца, несмотря на то что была еще слаба, все же засеменила за мной. Видно, ее подгоняла материнская любовь. Если она начинала отставать, я блеял вместо ягненка. Недоносок блеять-то еще не мог. Окотившаяся овца нам полностью заменила козу. Другие овцы следовали за ней.

Так мы дошли до реки Калас. Теперь уже недалеко и до Коктерака.

Как мы переправимся? Ведь ни одна овца первая не бросится в воду! Пришлось опять воспользоваться материнской любовью окотившейся овцы. Аман разделся, взял у меня ягненка и вошел в воду. Он все время оглядывался и блеял.

Овца подошла к воде, беспокойно огляделась и, погоняемая тревогой за свое дитя, прыгнула в воду и поплыла за Аманом. За ней одна за другой бросились в воду и другие овцы. А более трусливых я стал подталкивать сзади. Овцы, словно мыши, попавшие в молоко, плыли задрав головы. Течением их уносило вниз. Несмотря на страх, нам на этот раз повезло, и мы благополучно выбрались из воды.

Уже взошло солнце. Кругом стало светло. Справа виднелся Коктерак. Овцы устали, от голода у них бока провалились. В таком виде нам нельзя было гнать их на базар. Мы решили распустить овец и дать им попастись, чтобы животы немного округлились.

Сами тоже решили слегка отдохнуть. Расстелили чапаны, прилегли и стали смотреть за овцами, которые жадно щипали траву. Нас мучила мысль, как мы ответим хозяину за пропавших овец. Не знаю, сколько прошло времени. Я проснулся от страшного крика. Над нами стоял верховой, с носом, словно пуговица, и размахивал хлыстом.

Бедный Аман уже успел получить несколько ударов по спине.

Мы вскочили и поняли все: стадо разбрелось по хлопковому полю. А человек, который так кричал и хлестал нас, был хозяином этого поля — Азим-Курносый.

Он объезжал поля и увидел, как овцы топчут хлопчатник. Мы с Аманом побежали собирать овец. Те уже успели потравить большой участок посева. Мы еле выгнали их назад.

В это время бай позвал своих работников и велел запереть наших овец в загон. Мы повисли на узде лошади Азима-Курносого и стали умолять его, чтобы не губил нас:

— Мы вам желаем еще больше богатства, бай-ата! Мы бедные сироты, мы будем молиться за вас!

Бая совершенно не трогали наши просьбы, он продолжал ругаться, кричать, а работники тем временем погнали овец. Мы пошли следом за стадом. Аман все еще за пазухой держал ягненка.

Когда приблизились к загону, он стал снова умолять бая:

— Бай-ата, ведь сегодня базарный день, ради аллаха, не задерживайте нас. Вы, наверно, знаете нашего хозяина: если мы не успеем на базар, он шкуру с нас спустит.

— А кто твой хозяин? — спросил бай сердито.

— Наш хозяин из Бешагача, Караходжа бай.

Кажется, бай немного смягчился:

— Тогда я сам поговорю с вашим хозяином. Так-то вы смотрите за его овцами! Пусть он накажет вас, негодяев. Вы так относитесь к добру мусульманина, заработавшего это добро в поте лица. Сегодня, если буду здоров, я приеду на базар и встречусь с Караходжой, и пусть он вам покажет, как надо относиться к чужому добру. Гони своих овец на базар! Солнце высоко. Базар уже давно в разгаре, а вы здесь все храпите в тени, щенки ленивые!

Тысячу раз благодаря аллаха, мы скорее погнали овец дальше. Приближаясь к базару, увидели, что сам хозяин вышел нас встречать. Он строго отчитал нас за опоздание. На базаре хозяин велел связать овец попарно.

В груди стучало, как при ударе о ствол дерева топором, руки дрожали, и когда мы связывали уже четвертый десяток, нас обступили покупатели. Сегодня на базаре был большой спрос на овец.

Если бы мы стали связывать остальных овец, тут же обнаружилась бы пропажа. Что делать?

Я незаметно толкнул в бок Амана:

— Что будем делать, Аман?

— Молчи, как-нибудь улучим момент и сбежим.

Хозяин был занят тем, что торговался с покупателями; те, прицениваясь, спорили, трясли ему руку. Аман, делая вид, что пытается поймать убежавшую овцу, смешался с толпой. Я тоже пустился за Аманом. На базаре легче: смещался с толпой — считай, что спасся. Ведь карманщики тоже только так и спасаются!

Аман выбрался из толпы, снял чапан, шапку, все это сунул под мышку, и мы в один миг оказались на другом конце базара. Запыхались от бега, словно за нами гнались. Время от времени все оглядывались назад. А опомнились мы уже на дороге, ведущей в наш кишлак.

Так как было небезопасно идти по большаку, мы пошли по садам, огородам, перелезая через ограды.

Считая, что наверняка спаслись от преследований бая, мы забрели в какой-то заброшенный двор и прилегли отдохнуть. Очень хотелось есть. Никто из нас не решался пойти в лавку за лепешками. Не зная, сколько времени мы так пролежали, но, как говорится в поговорке: «пустой мешок не стоит», проклятый желудок требовал свое.

Нужно было достать хоть какую-нибудь еду, чтобы не умереть с голоду. Несмотря на то что потеряли пять овец и бай, может, нас ищет, не знаю, как у Амана, но у меня настроение было отличное. Я освобождался от всяких тягостных мыслей. Но Аман, видимо, или встал с левой ноги, или же успел опомниться от страха и начал жалеть о потерянном заработке. Он был хмур, сердит, капризен.

— Это все из-за тебя! Без тебя у меня все было бы хорошо. Кто сейчас даст другому телку, двух ягнят и одну козу? Вообще ты какой-то невезучий! — говорил он зло.

Я рассердился:

— Ты думаешь, я счастлив видеть твою мерзкую рожу? Если бы не я, ты бы полстада растерял. Кто бегал по полям, огородам, искал овец? Кто помогал твоей овце окотиться? Это твое спасибо, да?

Наша размолвка, казалось, была недолгой. Мы снова вместе пустились в путь. Однако чувствовалось, что Аман затаил против меня настоящую злобу.

Полдень. Мы намеревались по меже выбраться на проезжую дорогу. Но тут столкнулись с дехканами.

— Да поможет вам аллах! — приветствовали мы их.

Эти люди выкапывали морковь и собирали ее в мешки. Мы спросили у них дорогу на Карасай. Они внимательно оглядели нас. И тот, который был постарше, сказал:

— Дети мои, если вам не надо что-нибудь продавать или покупать, что вам делать в Карасае? Туда ведь только на базар ездят! Поработайте здесь два-три дня, заработаете мешок моркови. Тогда можете и на базар пойти.

Нам показалось, что старик прав, но мы подумали: «Странно, откуда он узнал, что мы нуждаемся в работе?»

— Да, в городе-то нам нечего делать, просто ищем работу, — сказал Аман.

— Эх, дети, дети, работу не ищут, работа сама приходит к людям, она находится под ногами. Если даже вот этот прутик переложить с одного места на другое — это уже работа. Идемте, копайте морковь. Слава аллаху, тут хватит дела и вам и нам, — сказал старик.

Мы согласились. Оставив чапаны и шапки на грядке, мы приступили к работе. Морковь была отборной, крупной.

Немного покопав, выбрали несколько морковок, вытерли о подол рубашки и с хрустом стали жевать. Морковь показалась сладкой, как никогда.

За день мы набрали несколько мешков.

Вечером верхом на лошади приехал хозяин. Завидев его, мы еще больше усердствовали. После приветствий: «Да поможет вам аллах», «Спасибо» — он спросил у старика, кто мы такие.

Старик рассказал все, как было.

— Нам послал их всевышний. Ребята очень старательные. Они послушались доброго совета и с полудня уже трудятся.

— Раз так, пригласите их в усадьбу, пусть их накормят. Таким работящим малым никто ни в чем не откажет, — сказал бай.

После отъезда хозяина мы еще немного поработали. Нагрузили мешки на арбу и пошли в усадьбу. Аман изменился в лице и время от времени поглаживал живот.

На ужин был машевый суп. Мы решили, что, видимо, в приступе доброты бай велел для нас наполнить большие чаши. Для нас машевый суп был роскошью. Мы тут же опустошили чаши.

Люди, которые копали с нами морковь, оказались соседями бая, пришедшими на хошар[13]. После ужина они помолились и разошлись по домам. Мы решили остаться переночевать и попросили на это разрешения. Бай указал место в узком проходе конюшни, где обычно спят слуги. Там стояла старая деревянная кровать.

Аман, давно мечтавший поспать на кровати, постелил какую-то шкуру, укрылся халатом и, облегченно вздохнув, растянулся…

Так как я был младше его, лег на пол. Но мне не давал заснуть скрип кровати. Аман стонал и время от времени выбегал во двор. Видимо, его беспокоили морковь и машевый суп. Для такого человека, как я, пересчитавшего на своем веку много чужих дверей и порогов, привыкшего к разной еде, машевый суп в моем желудке находился как у себя дома. Я чувствовал себя великолепно. Аман же не знал покоя до самого утра.

Проснувшись рано утром, умылись в пруду и были готовы приняться за любое поручение хозяина. Только Аман выглядел измученным. Он был бледен, худ. Хозяин прислал закопченный кумган с чаем, заваренный кожурой джуды, две лепешки. Когда мы сидели за чаем, он подошел и спросил:

— Что вы, джигиты, теперь собираетесь делать? У меня здесь, кроме вас, есть еще несколько слуг, они вчера ушли на поле за соломой. Если хотите остаться — оставайтесь. Впереди зима, а еды у нас хватит. Зимой работы не так много. Будете присматривать за скотиной, вот здесь будете разводить костер и жить в свое удовольствие. Дам я вам одежды, каждую неделю буду выдавать на мелкие расходы, ну, а никаких других денег платить не могу…

— Хорошо, хозяин, мы подумаем, — сказал Аман.

Когда хозяин ушел к себе, мы с Аманом посоветовались. Правильно говорит хозяин: впереди зима, идти нам некуда. И вряд ли мы найдем место получше! Ведь не проживешь зиму на рубль двадцать пять копеек, которые были у меня.

Мы решили остаться.

— Тогда, — сказал хозяин, — нечего вам здесь рассиживаться и чаевничать. Пусть один из вас останется здесь, другой… у меня есть корова, которая досталась после смерти отца, вот другой пусть выведет ее пастись в поле. А тот, который останется, будет помогать по хозяйству. Если придут гости — подавать чай.

Аман вызвался остаться дома. Он любил слушать шум самовара и болтовню гостей… Тем более после такой ночи вряд ли он мог бы ходить за коровой.

Хозяин указал мне на пеструю корову и велел ее вывести. Пока ее выводили, она мирно шла за мной и показалась очень покладистой. Когда приблизились к роще, корова сбавила ход и потянулась назад. «Вот бедная скотина, видимо, устала», — подумал я и прутиком ударил ее по спине. Корова тут же растянулась на земле и закатила глаза. Изо рта ее показалась пена, она стала вся дрожать и дергаться. Я страшно напугался и не знал, что делать, хотел звать на помощь, но вокруг никого не было.

Потом эта проклятая корова вдруг вскочила и кинулась бежать, подняв хвост трубой. Разве можно было ее догнать? Только из-за того, что хозяин сказал, эта корова осталась в наследство от отца, что она для него очень дорога, я, не обращая внимания на колючки, вонзавшиеся в мои пятки, что есть силы погнался за взбесившейся коровой.

«Чтоб ты подохла, и чтоб тебя вороны заклевали», — проклинал я корову. Запыхавшись, наконец добежал до нее и вижу: корова спокойненько пощипывает траву. Она только посмотрела в мою сторону и, словно овод ее укусил, опять игриво подпрыгнула и снова пустилась по полю. Я так и пробегал до самого вечера. Как ни старался, мне никак не удавалось ухватиться за болтавшуюся на ее шее веревку.

Я, как лиса, за которой гнались волки, бегал с высунутым языком. Уже к закату солнца я собрал силы и так припустился за ней, что схватил волочившуюся по земле веревку и, несмотря на то что корова упиралась, с тысячью бедами дотащил ее до какого-то загона и с трудом привязал там в хлеве.

Бледный, усталый, я еле добрался на дрожащих ногах до дома. Аман возлежал на своей облюбованной кровати.

— Как твои дела, Аман? — спросил я.

— Э, не спрашивай, дружище, — ответил он. — Я, пожалуй, покину этот дом.

— Отчего же?

— После твоего ухода пришли гости. А жены бая, оказывается, такие искусные поварихи… Каких только угощений они не приготовили! Гостям подают то манты, то шашлык, приготовленный в тандыре, то лагман, а к чаю было столько сладостей… Короче, я был по горло сыт. Чуть пузо не лопнуло. Когда гости разошлись, хозяин дал мне в руки счеты и повел из дома в дом, к своим должникам. Заходим в один дом, а там: «Проходите, проходите!» Увидев счеты у меня под мышкой, видимо, все думали, что я байский писарь, и усиленно начинали угощать и пловом и шурпой. А, долго рассказывать. Вот сейчас лежу и не могу подняться — сытная еда свалила меня окончательно!

О блюдах, что он перечислял, я только слыхал. Я очень завидовал Аману. У меня из головы не выходила мысль отправить его с припадочной коровой, а самому ходить с баем по дворам со счетами под мышкой.

— А как твои дела? — спросил Аман.

— О, у меня что надо. Я здорово провел день. Эта корова, дай бог ей долгой жизни, оказалась такой спокойной. Я оставлю ее на какой-нибудь полянке, она и стоит как вкопанная. А когда поблизости выщиплет всю траву, посмотрит на меня, как бы спрашивая: «А можно мне сдвинуться с места?» Вот какая скотина! Потом я отвожу в другое место, где трава погуще, а сам ложусь под дерево и сплю… сколько моей душе захочется. И все трехдневные мытарства, усталость как рукой сняло. Хорошо, что я здесь не остался. Прислуживал бы гостям и устал бы как собака.

Аман, видимо, верил моим словам. Он слушал и поддакивал мне.

Вечером хозяин нам прислал на ужин жидкую затируху. Я удивился бедности ужина и взглянул на Амана. Аман, видимо, понял.

— Этот ужин по мне. Сегодняшняя пища была настолько сытной, что этого мне достаточно. Легче будет для желудка, — сказал он и стал хлебать затируху.

Утром, когда мы готовились идти на работу, хозяин снова принес нам две лепешки и чай, заваренный кожурой джиды.

— Ну, мальчики, чем будем сегодня заниматься?

— Посоветуемся тут, — сказал Аман.

А когда хозяин ушел, он сказал мне:

— Совесть все-таки надо иметь. Сегодня ты останься дома. Я пойду пасти корову. Только я хочу тебя предупредить об одном… Хозяин, перед тем как пойти в гости, даст тебе пол-лепешки с творогом. Ты не ешь! Это он делает для того, чтобы ты жадно не набрасывался в гостях на еду и чтобы не подумали, будто хозяин тебя впроголодь держит. Ты просто поблагодари его, но не ешь!

Я тоже ему кое-что посоветовал:

— Аман, по-моему, тебе надо с собой взять свою кровать. Вчера я заснул на сырой земле — сегодня в боку колет. Приближается осень, и земля уже холодная. Корову ты отпустишь, а сам — раз на кровать и спи себе.

Аман развязал корову, взвалил на спину кровать и пошел со двора.

Через некоторое время из дома вышел хозяин.

— Где Аман?

— Хозяин, он сегодня пасет корову.

— Хорошо, хорошо. Ну как, позавтракали? Теперь пошли.

Я встал. Он дал мне в руки топор и кетмень, повел меня на возвышенность и оттуда показал на два низких тополиных пня.

— Надо выкорчевать вот эти пни. Покажи-ка свою силу. Зимой вам же и пригодятся. Вчера Аман здорово потрудился. Ему пришлось выкорчевывать пни побольше этих. Хорошие, трудолюбивые вы, мальчики. Да благословит вас аллах!

«До прихода гостей успею выкорчевать один из пней», — подумал я и изо всех сил взялся за работу.

Когда солнце уже стояло высоко, появился хозяин, принес пол-лепешки с творогом и сказал:

— Вот молодец, хорошо поработал! На, возьми, поешь теперь в свое удовольствие.

«Похоже, что сегодня гости не придут», — подумал я.

— Нет, хозяин, я сыт. Ничего не хочу есть, — отказался я от лепешки.

Хозяин и не стал настаивать:

— Хорошо. Вы еще молоды, у вас внутри сейчас жир должен кипеть, — сказал он и унес лепешку.

Я все еще надеялся попасть в гости. Подгоняемый сладкой надеждой, я выкорчевал один пень и приступил ко второму. Пни сидели очень глубоко: думаешь, уже все — глядишь, там еще толстый корень выглядывает. К вечеру выворотил и второй пень. Я очень устал; как только вернулся, тут же растянулся на земле.

В это время подошел Аман. За спиной кровать, сам белый от злости и усталости. Одной рукой крепко держит веревку, к которой привязана корова. Даже салям не сказал. Он сбросил на землю кровать и повел корову в хлев. Мы, конечно, потом пожалели, что так жестоко обошлись друг с другом. Аман, оказывается, мстил мне за старые обиды; я же только так, ради озорства.

Эта бешеная корова Аману показала все свои причуды, и Аману пришлось туго. Он не знал, за чем смотреть: если бегать за коровой, кровать унесут; если стеречь кровать, уведут корову. Бедный Аман, взвалив на плечи кровать, так и бегал за коровой. Плечи его были в ссадинах, занозы впились в босые ноги.

Я успокаивал его как только мог:

— Благодари судьбу, что кровать-то не железная.

Некоторое время мы сидели, отвернувшись друг от друга.

— Мы с тобой братья, словно два глаза на лбу. Зачем нам обманывать друг друга, Аман? Давай забудем обиды. Одна голова хорошо, две — лучше. А дальше давай будем советоваться. Я тоже сегодня сыт по горло, так наугощался, что меня отрыжка замучила. Если говорить правду, с меня хватит…

— Правильно, — согласился Аман. — Уйдем, друг, в город, там мы не умрем с голода. Этот хозяин, видимо, самый скверный из всех. Сегодня ночью надо улучить момент и бежать…

Мы так и сделали.

Я был готов сбить Амана с пути и подговорить его унести что-нибудь из байского добра. Но Аман не согласился со мной. И мы ушли.