Каждый понедельник Пенроду казалось, что больше в его жизни не наступит ни одной субботы. Начало школьной недели начисто лишало его веры в добро, и жизнь теряла для него смысл. На его по-утреннему свежем лице не выражалось никакого восторга. Неблагодарный! Он совсем не радовался, что сейчас отправится в школу и получит уйму полезных знаний. А ведь ему множество раз повторяли, что он ходит в школу исключительно для собственного блага. Однако слова эти сначала вообще не доходили до его сознания, а когда, после многократных повторений, все-таки дошли, он стал воспринимать их, как глубочайшее оскорбление.
Он не представлял себе обстоятельств, в которых ему могут потребоваться сведения и навыки, почерпнутые в школе. Когда же ему говорили, что такие обстоятельства будут возникать в его жизни постоянно, когда он вырастет, это делало в его глазах абсолютно непривлекательной взрослую жизнь. Он попросту с горечью убеждался, что и повзрослев, не будет защищен от неприятностей.
Попробуйте поместить под строгий надзор молодого, атлетически сложенного и преуспевающего актера с Бродвея. Заставьте его по шесть часов в день заучивать справочник адресов и телефонов жителей какого-нибудь американского городка. Когда он начнет протестовать, объясните ему, что это «для его же блага». Вероятно, он отнесется к этому заявлению не лучше, чем Пенрод, и ответ его прозвучит столь же искренне и нелицеприятно.
Пенрод воспринимал школу, как подлинную тюрьму, в которой, ко всем прочим бедам, травили математикой. Вообще он считал, что тут слишком долго приходилось выслушивать то, что не представляет никакого интереса. Он был вынужден читать и перечитывать одни и те же места в книгах, и это нагоняло на него скуку. Кроме того, он все время боялся, что его вызовут и заставят говорить о таких вещах, о которых ему не то что говорить, даже вспоминать было противно. Еще в школе постоянно задавали вопросы, по мнению Пенрода, просто бестактные, и ему приходилось постоянно сдерживать возмущение. И самое унизительное заключалось в том, что выкручиваться из подобных недоразумений приходилось в присутствии всего класса.
К среде мучения Пенрода достигали своего апогея. Хорошего настроения, накопленного за выходные дни, еще кое-как хватало на понедельник и вторник. Но в среду последние капли оптимизма испарялись, и Пенрод, обычно проявлявший чудеса вьдержки в суровых житейских передрягах, окончательно падал духом. Именно по средам он, еще отчетливее, чем по понедельникам, убеждался, что субботы уж точно «больше не будет». Именно по средам Пенрод чаще всего старался увильнуть от школы. Правда, настал момент, когда он убедился: если у «невыносимых книжных болей» и есть преимущество, то они отнюдь не компенсируют неудобств.
Регулярность, с которой Пенрод «заболевал», вводила в сомнение даже Деллу. Когда он «совершенно выздоровев» (а «исцеление» всегда наступало ровно в десять утра!) отправлялся играть на задний двор, Делла неизменно кидала на него очень ехидные взгляды. Это сильно отравляло ему время, с таким трудом отвоеванное у школы. С каждым новым приступом его «болезни» домашнее проявляли все меньше сочувствия и все больше подозрительности. Вот почему он, в конце концов, просто вынужден был оставаться в кровати, по крайней мере, до одиннадцати часов. И при этом непрестанно стонать, показывая, таким образом, как ему плохо.
Наконец, дело кончилось тем, что отец утвердил, а мать провела в жизнь новый закон, в котором ясно формулировались «правила болезни» Пенрода Скофилда.
– Если ты заболел в выходные дни, – объявил отец, – ты можешь встать тут же, как почувствуешь себя лучше. Но если ты заболел и пропустил школу, ты должен оставаться в постели до следующего утра. Это для твоего же блага, Пенрод.
Последующие события доказали действенность закона. Среда проходила за средой, а Пенрод не мог упрекнуть себя даже в малейшем уклонении от учебного долга. Но вот настал новый месяц, и в первую же среду Пенрод не захотел идти в школу. Умываясь, он застонал, что всегда предшествовало мнимой болезни.
– Ладно! – вынес решение отец. И нарочито отчетливо произнес: – Оставайся в постели до следующего утра. И прими касторку!
Пенрод не возлагал особенных надежд на свой эксперимент. Но когда неудача из сферы воображаемого перешла в сферу действительного, его мятежная душа преисполнилась негодования. Одеваясь, он вел нелицеприятную беседу с воображаемыми, но грозными противниками.
Он бормотал:
– Ну, ну, пусть его поговорит. Ах, что я вам могу сделать? Вот сейчас вы узнаете, что! Да, да, я вам покажу! Я всем вам покажу! Вы что, не знаете, с кем имеете дело? Ну, что же вы ждете? Ну-ну, покажите мне, как я испугаюсь! Ага, не будете! Ну, тогда я вам покажу!
Дверь в соседнюю комнату была слегка приоткрыта. Теперь она широко распахнулась и в комнату вошла Маргарет.
– Что ты там говоришь, Пенрод?
– Ничего. Тебя это не…
– Тогда поспеши. Уже давно пора завтракать.
И, напевая, она выпорхнула из комнаты. Дверь в ее комнату осталась открытой. Надевая куртку, Пенрод заметил у Маргарет на столе недописанное письмо. Этот манускрипт, столь непредусмотрительно забытый сестрой, представлял собой частное послание, предназначенное исключительно для мистера Роберта Уильямса, который в настоящее время пребывал на занятиях в далеком университете.
Простые совпадения часто становятся первопричиной различных неприятностей. Как раз вчера Пенроду и его одноклассникам задали написать. Письмо другу на интересную тему». Наказание тоже было определено: каждый, кто не принесет письма, останется после уроков и не уйдет из школы до тех пор, пока не напишет. Именно эта угроза побудила Пенрода испытать, какой эффект произведут на отца его стоны. Потому что он, увы, не обеспечил себя никаким письмом – ни на интересную, ни даже на скучную тему.
Когда мальчики попадают в затруднительное положение, им вдруг начинает казаться, что все средства хороши, если они только помогут выпутаться. Правда, выпутываются мальчики часто неудачно. Они не умеют предвидеть будущее в деталях и из-за этого не могут все рассчитать. Достаточно вспомнить двух братьев, которые, стремясь скрыть свой поход в цирк, принесли домой две вяленые воблы и объявили, что провели целый день у реки и… «вот поймали».
Так приблизительно поступил и Пенрод. Ему позарез требовалось письмо, и вот на столе Маргарет он обрел его!
Снизу донесся голос матери. Она звала Пенрода к столу и предупреждала, что, если он не поторопится, то опоздает в школу. Времени не оставалось, и он сделал просто первое, что пришло ему в голову.
Он даже не прочитал письма. Зато найдя вверху листка свободное место, он написал: «Дорогой друг!» Затем он поставил подпись в конце: «Искренне твой Пенрод Скофилд!», – после чего вложил послание в потрепанную книгу, на обложке которой значилось, что это – «Основы английского сочинения». С этой и другими книгами, скрепленными ремнем, он спустился в столовую и сел завтракать. Теперь он был если не в радужном, то уж, во всяком случае, не в подавленном настроении, ибо тень «Письма другу на интересную тему», наконец, перестала витать над ним. Теперь он полагал, что с этим письмом все трудности позади, а значит, о нем можно больше вообще не думать. Хватит с него и других забот.
Нет, он ничего не опасался и не испытывал дурных предчувствий. Он не испытал их даже после того, как прозвенел звонок, и настал урок английского. Будь Пенрод года на два или на три старше, он догадался бы принять некоторые меры предосторожности и хотя бы переписал письмо, прежде чем сдать его учительнице. Но Пенрод так и не удосужился даже взглянуть на него.
– Будет неплохо, – сказала мисс Спенс, – если некоторые, прежде чем сдавать, прочтут вслух свои письма. Клара Рейпол, прочти нам, что ты написала.
Пенроду было скучно, но он по-прежнему не испытывал никакой тревоги и не боялся оказаться в числе «некоторых». Судя по первому вызову, это будут «сливки» класса, которые, как всегда, продемонстрируют свою сознательность и добросовестное исполнение долга. Пенрод стоически выслушивал нуднейший, по его мнению, текст, хотя самодовольный голос мисс Рейпол порядком раздражал его.
– Дорогая кузина Сэди, – бойко начала она, – я решила сегодня написать тебе письмо на интересную тему. Поэтому я расскажу тебе про здание нашего суда. Это прекрасное здание расположено в центре города, и его стоит посетить после того, как в школе окончатся занятия. При входе, слева от нас, мы находим контору городского клерка, а справа расположен ряд окон, выходящих на улицу. Если мы пойдем дальше, мы найдем еще много интересного и с той, и с другой стороны. Строительство здания началось в 1886 году после Рождества Христова и было завершено в 1887 году после Рождества Христова. Оно нысотой в четыре этажа и сделано из камня, кирпича, дерева, а также украшено изразцами. Здание увенчано куполом, который возвышается на сто двадцать семь футов и семь дюймов над землей. Среди других предметов, о которых рассказал сторож и которые представляют интерес, мы узнаем, что здание построено архитектором по имени Фланнер и что фундамент уходит на пятнадцать футов и пять дюймов под землю…
Вслушиваясь в этот путеводитель, Пенрод никак не мог уловить смысл. Он рассеянно крутил пуговицу на куртке и проникался все более отчетливой ненавистью к зданию суда. Ровный голос мисс Рейпол давил ему на барабанные перепонки, но не отвлекал его взора от пуговицы. Он сидел словно загипнотизированный, мозг его бездействовал, и он лишь смутно понимал, что происходит вокруг.
Посетительница, наконец, благополучно обошла все здание суда и, благосклонно выслушав надлежащую похвалу, села на место. Потом мисс Спенс ласково произнесла:
– А ты, Джорджи Бассет, прочтешь нам свое письмо?
Аккуратненький Джорджи Бассет охотно вскочил и начал:
– Дорогая учительница!..
В классе раздался смех, но мисс Спенс тут же пресекла его. Ничуть не смутившись таким началом, Джорджи продолжал:
– Моя мама говорит, – читал он, – что мы должны относиться к учительнице, как к другу, поэтому я и решил написать письмо Вам.
Эти слова прозвучали столь сильно, что Пенрод вышел из транса и вонзился взглядом в затылок Джорджи Бассета. Если бы Джорджи мог улавливать мысли на расстоянии, взгляд Пенрода заставил бы его взвыть от боли. Но он ничего не почувствовал и спокойно продолжал:
– Я подумал, что напишу Вам о том, что представляет большой интерес, поэтому я пишу Вам о цветах. Есть много всяких цветов. Весенние цветы, летние цветы, осенние цветы. А вот зимних цветов не бывает. Дикие цветы растут в лесу, их приятно искать весной, и мы должны помнить, что цветы надо дарить бедным и тем, кто лежит в больнице. Цветы можно сажать на клумбах, а также держать дома в вазах. У цветов есть много разных названий, но я называю их «украшением природы»…
Взгляд Пенрода опять потух, и, обратившись к спасительной пуговице на куртке, он снова впал в летаргию. Он слышал гул голосов, но слова проходили мимо его сознания, время тянулось медленно, и, казалось, что эта томительная скука никогда не кончится.
– Пенрод!
Пытливый взгляд миссис Спенс отметил верчение пуговицы и склоненную голову.
– Пенрод Скофилд! – повторила Она еще раз.
Он начал медленно возвращаться к сознательной жизни.
– Да, мэм?
– Читай свое письмо!
– Хорошо, мэм!
Он начал неуклюже рыться в учебниках, и в душу учительницы закралось подозрение.
– Ты написал письмо?
– Да, мэм, – сонным голосом пробормотал Пенрод.
– Ты хочешь сказать, что забыл его дома, не так ли?
– Нашел, – сказал Пенрод, который, наконец, обнаружил письмо в «Основах английского сочинения».
– Ну, тогда послушаем, что ты счел нужным написать, – сказала она и сухо добавила: – Спасибо, хоть раз в жизни урок приготовил.
Откровенный пессимизм, с которым мисс Спенс относилась к работе Пенрода, разделял весь. класс. Все приготовились услышать нечто такое, по сравнению с чем, их собственные работы, как бы плохи они ни были, покажутся шедеврами. Пенрод еще не до конца проснулся, и общее внимание его не смутило.
Сейчас у него было только одно желание. Он хотел скорее начать читать, чтобы отделаться, наконец, от этой тягостной процедуры. И он громко, монотонно, совершенно не вдумываясь в содержание, начал:
– Дорогой друг, ты все время твердишь, что красивее меня нет никого на свете, – забубнил он, – но, по-моему, ты сильно преувеличиваешь. Да, волосы у меня красивые и глаза голубые, как звезды небесные…
Тут Пенрод перевел дух. Только сейчас он осознал размер катастрофы, которую породил своим бездумным чтением. И только он подумал об этом, как класс разразился восторженными воплями. Правда, мисс Спенс решительно и строго пресекла этот шум. Потом она мрачно сказала:
– Ну что ж, продолжай!
– Но, мэм, – слабо протестовал он, стараясь не глядеть на раскрасневшиеся лица одноклассников.
– Продолжай, продолжай, – сказала она, – мы еще хотим послушать про твою красоту и про голубые глаза, которые, как небесные звезды.
Тут одноклассники Пенрода были вынуждены зажать рты руками. А Пенрод полным отчаяния взглядом впился в смертоносный листок, который держал в руках. То, что он увидел, повергло его в ужас.
– Продолжай! – приказала мисс Спенс.
– Я часто вспоминаю твои слова, когда мы… стояли… – лепетал Пенрод.
– Дальше!
– В наш последний вечер. Лунный свет падал на тебя, и ты… ты…
– Пенрод, – угрожающе сказала мисс Спенс, – прекрати заикаться! Читай нормально!
– Сказал, что будешь ждать, сколько надо… но как же мы можем… без согласия… родителей…
Тут Пенрод испустил громкий стон и скороговоркой закончил:
– Искренне твой Пенрод Скофилд.
Но мисс Спенс знала состав семьи Скофилдов и начала кое о чем догадываться.
– Дай-ка мне это письмо! – велела она.
Пенрод с пунцово-красным лицом прошелx мимо рядов пораженных и в то же время чрезвычайно довольных учеников.
Мисс Спенс прочитала письмо и покраснела почти так же, как Пенрод. Потом она начала буравить Пенрода взглядом, и, чтобы не встретиться с ней глазами, он был вынужден смотреть на письмо. Потом она приказала ему подняться на позорное возвышение и сесть на стул лицом к классу. Там он провел целый час, а одноклассники награждали его кто насмешливыми, а кто – и ехидными взглядами.
Надрывающие душу насмешки продолжались и по дороге домой. Развеселившиеся одноклассники не скупились на язвительные выкрики, и, что было всего ужаснее, в этой травле принимали участие даже девочки.
– Эй, Пенрод! – кричали одноклассники. – Как поживают твои красивые волосы?
– Ну, Пенрод, когда ты получишь согласие родителей?
– А какие там у тебя глаза, Пенрод? Небесные?
– Ну-ка расскажи, Пенрод, хорошо было стоять при луне?
И они все кричали и кричали, и для своих насмешек выбирали именно то, что тяжелее всего переносить на людях.
Но и дома Пенрод не нашел желанного успокоения. Причиной своих несчастий он искренне считал Маргарет. Он жаждал увидеть ее, чтобы прямо, без обиняков высказать все, что думает о ее письме. Однако его ждало разочарование: выяснилось, что Маргарет сегодня не будет за ленчем.