Пенрод и Сэм

Глава XVII
ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ

Хотя разрядка принесла ощутимые результаты, и Пенрод избавился от эмоциональной перегрузки, все равно в течение всей следующей недели он нет-нет, да и испытывал скрытую неприязнь к Маргарет. Одноклассники часто вспоминали особенно полюбившиеся им строки из ее письма, и в такие дни Пенрод лишь с большим трудом сохранял вежливость по отношению к сестре, когда встречался с ней за едой. Но к воскресенью ему удалось как будто избавиться от этого тягостного чувства. Когда они сидели вместе с Маргарет в церкви, он и думать забыл о неприятностях, которые повлекло за собой ее послание.

Пенрод откинулся как можно дальше на спинку церковной скамьи, уперся коленями в спинку скамьи, которая была впереди, и склонился набок. Теперь те, кто сидели сзади, могли видеть его затылок и кончик уха. Красноречивая проповедь, зовущая к благородству, добру, поискам совершенства, была для Пенрода лишь отдаленным гулом. Лишь изредка он улавливал какую-нибудь фразу, но, ненадолго задумавшись о ее смысле, и снова впадал в прострацию. Время от времени мать, не поворачивая к нему головы, шептала: – Сядь прямо, Пенрод!

И ответ раздавался глубокий вздох. Пошевелив плечами, Пенрод показывал, что энергия его полностью исчерпана, и оставался в прежней позе.

Черные спины и седые головы пожилых прихожан угнетали его взор. Он представлял себе их долгую жизнь, исполненную тошнотворной скуки, и это повергало его в еще большую сонливость. Неизвестно, что бы с ним стало, если бы не дама с вишнями на шляпе, которая сидела перед ним и все-таки создавала ему какую-то точку опоры для его взгляда. Взгляд Пенрода цеплялся за эту шляпу, как утопающий цепляется за дерево. Пенрод смотрел на шляпу, потом отводил взгляд, чтобы через некоторое время снова уткнуться в спасительные красные вишни. Конечно, Пенрод мог бы забыться в дремоте, и это принесло бы ему облегчение, но беда заключалась в том, что спать ему не хотелось. И все-таки еще некоторое время спустя взор его потух, окружающее стало видеться смутно, да и в несколько искаженном виде.

Здание церкви строилось в начале семидесятых годов прошлого века с характерными для этого периода витражами, на которых в чрезвычайно наивной форме были изображены нравоучительные сюжеты. Как раз напротив Пенрода светился огромный глаз. Белый, синий и красный цвета аляповато сверкали под солнечными лучами, и в младенчестве Пенрод пережил немало страшных минут, созерцая это великолепие. Ибо в раннем детстве он ни минуты не сомневался, что это подлинное око Всевышнего. Ведь ему объяснили, что церковь – обитель Божья, а значит, и глаз, рассудил он, не может принадлежать никому, кроме Бога.

Выйдя из младенческого возраста, он сумел самостоятельно пересмотреть некоторые из своих ранних религиозных воззрений и убедился, что был во многом неправ. Особенно это касалось глаза. И все-таки, несмотря на то, что витраж уже не представлялся столь пугающим, при взгляде на него Пенрод начинал испытывать тревогу. Его не покидало ощущение, что глаз наблюдает за ним, и этот огненный взгляд до сих пор иногда являлся ему перед сном. Словом, при взгляде на этот витраж, у Пенрода всегда портилось настроение.

Сегодня его помутневшее от скуки сознание воспринимало глаз на витраже с особенной неприязнью. Он словно вырос до чудовищных размеров и превратился в подобие не то горы, не то вулкана. Тем не менее, это чудовище каким-то образом умудрилось сохранить свойства глаза. Будучи вулканом, оно все же смотрело на Пенрода, который все явственнее понимал, что от этого взгляда нет никакой возможности спрятаться. Тогда он начал моргать и жмуриться и в результате добился своего: вулкан исчез. Пенрод опустил глаза чуть ниже и увидел нечто, весьма его заинтересовавшее. Он воспринял это как настоящее чудо.

На спинке одной из передних скамеек каким-то удивительным образом держалась перевернутая вверх дном тарелка для супа, а на ней возвышался кокосовый орех. Пенрод очень удивился. Он зевнул, и это несколько вернуло его к действительности. Потом он снова посмотрел вперед. Кокосовый орех оказался затылком Джорджи Бассета, а перевернутая суповая тарелка была всего лишь его белоснежным воротничком. Джорджи, по обыкновению, сидел очень прямо, и Пенроду его добропорядочность не понравилась. Он знал, что гораздо больше, нежели Джорджи, должен опасаться всевидящего ока. И вдруг он подумал, что, наверное, Джорджи в дружбе с этим глазом и, может быть, даже любит его.

Конечно, если бы кто-нибудь спросил Пенрода, любит ли он глаз на витраже, он бы ответил, что любит. Он так ответил бы, потому что побоялся бы ответить по-другому. Кроме того, он действительно питал определенное уважение к этому глазу. Не мог же он сказать о глазе то, чего он совсем про него не думал. А вдруг он и вправду Всевидящий и поймет, что Пенрод говорит не то, что думает? Нет, Пенрод всегда старался сохранять с ним хорошие отношения, ну разве за исключением тех случаев, когда глаз застигал его врасплох…

Пенрод все сильнее склонялся влево, пока у него, наконец, не закололо в боку. Тогда он на время сел прямо. Потом он начал тереться плечами о спинку скамьи и делал это до тех пор, пока миссис Скофилд не сказала:

– Прекрати, Пенрод!

После этого он позволил телу расслабиться и добился такого успеха, что голова его чуть не перевесилась через спинку. Тогда он опять начал ерзать. Все это производилось исключительно в целях успокоения нервной системы. Но и в такой малости Пенроду вскоре было отказано.

– Прекрати! – раздался хриплый шепот отца.

Пенрод вздохнул и съехал чуть ниже. Он почесал сперва голову, потом левое колено, правую икру, левую лодыжку, после чего он почесал правое колено, правую лодыжку и левую икру. Потом он хмыкнул. Вышло у него это совершенно непроизвольно, но так громко, что прихожане неодобрительно покосились на скамью Скофилдов, и отец наградил Пенрода осуждающим взглядом.

Наконец, Пенроду стал досаждать нос, который невыносимо чесался. Сперва Пенрод поскреб его пальцем, но это не помогло, и пришлось потереть нос всей ладонью. Новое «Прекрати!», изреченное мистером Скофилдом, не произвело на Пенрода никакого впечатления.

– Не могу! – отчаянно прошептал он и продолжал свое занятие.

Не отрывая правую руку от носа, Пенрод стал шарить левой рукой по карманам. С левой стороны того, что ему требовалось, не оказалось. Тогда он начал тереть нос левой рукой, а правой шарить по карманам с другой стороны. Потом он вообще забыл про нос и начал шарить по карманам обеими руками, по несколько раз залезая в каждый.

– Что тебе надо? – шепнула мать.

Но Маргарет уже все поняла и протянула ему носовой платок. Это было с ее стороны заботливо и одновременно беззаботно. Дело в том, что Маргарет очень боялась потерять сознание в театре или в церкви. Вот почему, сидя среди большого скопления народа, она всегда обильно смачивала носовой платок нашатырным спиртом. Пузырек с нашатырем она носила в муфте и вот как раз перед тем, как протянуть платок Пенроду, Маргарет в очередной раз проделала эту операцию.

Пенрод быстро поднес платок к носу, но реакция наступила еще быстрее. Он оглушительно чихнул, лихорадочно втянул воздух, снова чихнул, глаза ему заволокло слезами, он забился в судорогах и одновременно снова чихнул, а потом зашелся кашлем. Произведя вышеупомянутые шумы, которые не остались без внимания прихожан, Пенрод, наконец, почувствовал, что на этот раз смерть отступила. Возвращение к жизни характеризовалось безмолвными слезами и легким почихиваньем.

К этому моменту лица всех членов его семьи обрели пунцовый оттенок – у отца и матери от стыда, а у Маргарет от того, что, при виде мучений Пенрода, ее начал душить смех. Правда, вскоре ей стало жалко брата. Его покрасневшие от слез глаза неотрывно смотрели на нее. Он не отвел взгляда даже в самый разгар нашатырных страданий, и выражение его глаз было сейчас не более ласковым, чем у Всевидящего ока на витраже. Впрочем, Пенрода легко было понять. Он не сомневался, что Маргарет нарочно вымочила в нашатыре платок, прежде чем протянуть ему.

И Маргарет знала: никто и ничто теперь не сможет переубедить его.

– Неужели ты думаешь, что я нарочно, – при первом же удобном случае сказала она, когда они возвращались домой. – Я просто не заметила, Пенрод. То есть, вернее, я не думала…

Может быть, он еще и поверил бы. Но, к ее несчастью, голос у Маргарет, когда она произносила последние слова, задрожал, а плечи предательски затряслись.

– Ну, ты у меня еще увидишь! – пригрозил он, задыхаясь уже не от нашатыря, а от переполнявшего его возмущения. – Ну и наглость! Отравить человека, а потом еще смеяться над ним!

Она еще несколько раз пыталась объяснить ему все и вымолить прощение. Но до самого дома он не произнес больше ни слова.

Пенрод с мрачным видом вкусил ленч и, холодно встретив слова матери о том, что ему пора в Воскресную школу, удалился из столовой. Он нашел убежище в ящике для опилок, и там, съедаемый горечью, стал строить планы отмщения Маргарет.

По большей части, это были слишком трудоемкие планы. Но все-таки, наконец, в его голове возник один, на котором он сосредоточил свое внимание. Охваченный мрачным воодушевлением, он продолжал разрабатывать детали даже после того, как убедился, что у плана есть кардинальные недостатки. Самым главным из них был тот, что осуществление требовало солидной отсрочки. Месть не могла состояться, пока Маргарет не станет матерью мальчика, который должен дорасти до возраста Пенрода. Этот мальчик будет, в чем Пенрод нисколько не сомневался, как две капли воды похож на Джорджи Бассета и, подобно Джорджи, будет любимчиком матери. Этого-то будущего баловня судьбы Пенрод собирался отвести в церковь и заставить высморкаться в платок, смоченный нашатырем. Сцена, по плану, должна будет развернуться во время службы и, разумеется, в присутствии Всевидящего ока с витража.

А когда служба кончится, Пенрод скажет этому мальчику:

– Вот так же поступила со мной твоя мать! А если ты что-то имеешь против, я тебе сейчас покажу!

Пенрод – не тот, будущий, а тот, который сидел в ящике для опилок, – при мысли об этой потрясающей сцене сжал кулаки.

– Ну, что же ты стоишь? – пробормотал он, словно сын Маргарет действительно не только появился на свет, но даже достиг нужного Пенроду возраста. – Буду я с тобой тут разговаривать!

Вслед за этим Пенрод как следует отделал этого маменькиного сынка прямо на глазах у Маргарет, которая тщетно взывала о милосердии.

– В следующий раз не будешь так поступать со мной, – сказал Пенрод воображаемой Маргарет. – Уведи своего нытика домой, и пусть он не попадается мне на глаза.

И тут он почувствовал, что на душе у него полегчало. Он вылез из ящика и с легким сердцем пошел разыскивать Сэма Уильямса.