02.10.51
Париж
Дорогой Марк Александрович
Большое спасибо за Ваше вчерашнее письмо и за одобрение плана книги. Ваши поправки бесспорно верны; заглавие я «изобрел» лишь для того, чтобы Вы имели идею о рождении моего труда направлении моих «визионерских» способностей. Мне было очень приятно, что Вы поразились моей «ученостью», как Вы говорили; Ваше «подозрение» оправдано лишь в самой минимальной мере, я всё же изучал историю музыки в Консерватории с Louis Laloy[104] и по собственной «пытливости ума» читывал о русской музыке, если и недостаточно слышал ее. Фомина же и его émules[105], крепостных наших гениев, не слышал, признаюсь, и не услышу уже, наверное, во веки!
Сделав поправки, я списал план для отсылки Madame Александровой. В письме же я позволил себе сделать маленькие изменения, т. к. решил не прибегать, когда дело касается меня, к маленьким компромиссам со своей совестью. Если дело должно выйти, то удастся и без этого. Пишу: «слыхал, конечно, о ваших статьях». Далее, вместо: «у меня написано из книги много», пишу «написанное мною еще не отделано и не переписано».
Видите, я уже показываю признаки самостоятельности и надеюсь, что Вы не очень будете меня бранить!
Возвращаю Вам, как Вы просите, письмо в «клочках», хотя мне жаль с ним расставаться из-за Вашей похвалы.
Письмо Mme Alexandrov’ой пойдет сегодня же, так же как и пишу в «Novelles Littéraires». Юлий Осипович мне рассказал, что «некрологи» часто заготовляются еще до смерти, дабы не было задержки, и с ведома писателя.
Простите, что пишу об этом так прямо, дорогой Марк Александрович. Но я всё думаю о статье о Вас, или, вернее, о interview, что проще, но Вы мне еще не доверяете в этом деле... и может быть справедливо.
Последую Вашему совету и напишу 2-й очерк об оркестрах и очень надеюсь на Вашу помощь.
А теперь должен бежать на почту, написал сегодня невероятное для себя количество писем, рука отваливается.
Примите мой самый сердечный привет и поклон.
Любящий Вас,
Ваш Сергей Постельников.