Перевалы, нефтепроводы, пирамиды

ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД

— Эй, там у кнехта валяется луковица, брось-ка ее сюда!

Альфред заметил «а набережной, под уже поднятым трапом, одинокую луковицу. Очевидно, она выпала из мешка, когда принимали провиант. Альфред поймал ее на лету и с добродушно-лукавой усмешкой засунул в карман:

— Откуда нам знать, есть ли вообще в Африке лук?

Обычно лук вызывает слезы. На этот раз он вызвал смех.

— Отдать концы! Малый вперед!

Последние приветствия. Фигуры провожающих на набережной становятся все меньше. Когда-то теперь мы снова увидим своих близких! Втроем мы делаем круг по палубе. Каждый сам по себе.

Проплываем мимо кабельных кранов верфи «Варнов», мимо пассажирских причалов, где мы накануне запасались консервами и сухой колбасой. Вокзал, мачты лодок на старице, «Зеехунд». У станции лоцманов плещутся на ветру флаги, на молу сидят рыбаки.

— И даже ни разу не спели «Надо было мне…»!

Мы снова стоим рядом на баке «Хиддензее» и смотрим назад, на постепенно исчезающий в дымке Варнемюнде.

Мы плывем…

Много месяцев мы мечтали об этой минуте, боялись ее, не раз пытались себе ее представить. Теперь нам не страшны телефонные звонки. И нет больше длинных списков с требовательной надписью: «Надо сделать!» Не нужно больше бегать доставать шурупы и планки для нашего «Баркаса», добывать краску, москитные сетки, дезинфицирующие таблетки, запасные части и все то снаряжение, которое требуется для задуманного путешествия. Я не смогу больше рыться в архивах. Толстые папки с газетными вырезками остались дома. То, что не осело в голове, не занесено в записные книжки, не уложено в чрево «Баркаса», то…

Мы едем! Нам хочется кричать об этом во весь голос: великое приключение началось! Мечта стала явью!

В начале подготовки к путешествию мы представляли себе этот старт несколько иначе. Мы хотели совершить автомобильное путешествие по странам Востока и, мечтая о нем, не думали, что оно будет сопровождаться гудками пароходной сирены и плеском волн за кормой. Наш точно по километрам и часам рассчитанный маршрут проходил через Западную Германию, Францию и Испанию к Гибралтару. Отсюда мы хотели попасть в Марокко.

Париж, Коньяк, Герника, Мадрид, Гранада — города со звучными названиями. Мы охотно побывали бы там. Но, к сожалению, западноберлинское бюро путешествий, пользующееся дурной славой, перечеркнуло все наши планы. Оно отказалось выдать документы, которые по решению Совета НАТО должен иметь каждый гражданин ГДР при въезде в страну НАТО. А Франция еще член НАТО! Прогулка по Парижу буквально канула в воду. Пришлось оставить Францию слева, обогнуть ее по морю. Мы были вынуждены совершить морское путешествие.

Вновь возникли сомнения в связи с изменением сроков поездки. Опять заказы, обсуждения, запросы… Прошли недели, прежде чем мы узнали: 11 октября из Ростока в Западную Африку уходит «Хиддензее». На этом судне мы можем добраться до Касабланки!

И вот наконец мы едем!

Стоит ли сейчас вспоминать о хлопотах прошедших месяцев, о трудностях, часто казавшихся непреодолимыми, о восторге и отчаянии, постоянно сменявшихся в нашем настроении? Важно одно: что ожидает нас впереди?

Мы хотим пересечь более пятнадцати стран Северной Африки и Передней Азии по дорогам пустыни, по горным тропам, если придется, и по бездорожью. Оправдает ли себя наш дом на колесах — «Баркас Б-1000»? Получим ли мы необходимые визы? Пока у нас есть только разрешение на въезд в Марокко, Алжир и Тунис. Однако из-за изменения даты выезда к тому времени, когда мы достигнем Касабланки, срок марокканской визы уже истечет. Разрешат ли нам проехать через королевство Ливию? Можно ли из Касабланки через Верхний Египет и коварную Нубийскую пустыню добраться до Судана? Сведения, которые мы собрали дома, были противоречивыми. Одни говорили: из-за строительства Асуанской плотины железнодорожное и пароходное сообщение сейчас прервано. Другие утверждали, что оно даже улучшилось. Мы слышали о дороге по берегу Красного моря, по которой можно кое-как добраться до порта Судан. Только на «джипе» или на обычной машине тоже? Вопрос за вопросом.

Найдем ли мы пароход, который за небольшую плату доставил бы нас из Африки в Азию? Разрешит ли нам правительство Иордании посетить Иерусалим — «священный город»? А запланированная нами встреча рождества в Вифлееме? Вряд ли теперь мы сумеем попасть туда вовремя. И последний, но немаловажный вопрос: как мы вернемся домой? Турция, как и Франция, член НАТО. Признает ли Турция наши паспорта действительными и даст ли визы? Или нам попытаться через горы Ирана проехать в Советский Союз?

Неизвестность и множество вопросов… Но мы не теряем бодрости, мы будем разрешать их в каждом отдельном случае. Кроме того, они придают нашему путешествию остроту приключения. Ведь мы живем не в век Колумба и Марко Поло, когда можно (было открывать части света и стирать белые пятна с карты. Современные путешественники ищут впечатлений, которые бы сделали чужие народы более близкими нам и помогли бы их понять. В разных странах мы будем искать остатки живучего прошлого и вехи путей в лучшее будущее.

ТРОЕ И МАШИНА

Если вы хотите сопровождать нас в неизвестное и стать на восемь месяцев нашими спутниками в «Баркасе», то, пожалуй, уже пора представиться.

Справа, у поручней, человек с проседью, подстриженный бобриком, — Альфред. Он наш фотограф и кинооператор. Друзья зовут его Пач. Он не только с виду самый солидный из нас троих: необходимые для его работы вещи составляют по весу не менее двух третей всего имущества экспедиции: десять фотоаппаратов, различные объективы, две кинокамеры, магнитофон, почти тысяча рулонов пленки, все необходимое для проявления…

Наряду с игрой в скат хобби Альфреда, хотя он это и скрывает, — стряпня.

Он обещал нашим женам позаботиться о том, чтобы мы вернулись домой не вконец отощавшими. Такая перспектива его радует, ибо сам он большой любитель поесть.

— Говорят, в Марокко лангусты чуть ли не даром, там я вам приготовлю волшебное блюдо! — обещает он. — Шеф-повара лучших отелей умрут от зависти.

Как кулинары мы для Альфреда просто ничто, он не доверяет нам даже сварить яйца.

Дитер, несмотря на высокий лоб с залысинами, обрамленными светлой порослью, самый молодой из нашей группы. Он — автоинженер, работает директором комбината бытового обслуживания, где чинят телевизоры и радиоприемники, магнитофоны и автомашины, где моют окна, стирают белье, чинят водопровод и избавляют ото всех мелких бед, случающихся в современном быту. Поскольку нам много месяцев придется жить самостоятельным хозяйством вдалеке от всяких мастерских, то нам казалось целесообразным взять с собой «техническим директором» такого мастера на все руки. Кроме того, Дитер будет следить при киносъемке за качеством звука. Он очень добродушен, вывести его из себя нелегко. Только когда один из нас явно неумело обращается с «его» «Баркасом», он может, забыв о хорошем тоне, утратить спокойствие и раскипятиться. Из «инструментов» ему чаще всего придется прибегать к помощи губки и тряпки для полировки машины.

Наконец, слева, засунув руки в карманы, с неизменной сигаретой во рту стою я. Друзья зовут меня Конни. Восемь лет назад я уже совершил с двумя приятелями на пикапе «Вартбург» путешествие на Восток. Поэтому у нас я считаюсь экспертом по Востоку и буду отвечать за все неполадки. В пути мне поручено вести записи и заведовать кассой. До сих пор я считал удобным держать бумажные и металлические деньги в карманах пиджака и брюк, но теперь приобрел большой кошелек. Как казначею мне придется, плохо ли, хорошо ли, приучать себя к строжайшей бережливости — качеству, к которому я до сих пор не имел ни малейшей склонности. Мы хотим экономно расходовать деньги, чтобы как можно дольше находиться в пути и побольше увидеть. Тут уж казначею придется задумываться над каждой маркой и каждым долларом, прежде чем выпустить их из рук, даже если его иногда и назовут жалким скрягой.

Это для начала. В ближайшие месяцы вы, несомненно, узнаете нас ближе.

Стоп! Мы забыли четвертого участника экспедиции. Он не мог стать рядом с нами у поручней и предаться воспоминаниям: оранжево-серебристый «Баркас Б-1000» был принайтован к палубе «Хиддензее». Мы немного гордились им: сколько недель трудились мы над тем, чтобы превратить эту серийную машину типа «пикап» в удобный и уютный дом на колесах!

На уровне заднего окна мы установили деревянную перегородку, а перед ней сделали полки для легкого багажа. Задняя дверца стала дверью платяного шкафа, где аккуратно висят на плечиках наши костюмы и рубашки, а в ящиках лежит белье. На обочине дороги или на стоянке мы, за несколько минут сможем превратиться из грязных бродяг по пустыне в более или менее приличных джентльменов. В нижних ящиках шкафа еще осталось место для двух покрышек, камер, канистр, инструментов, мешков для воды, ведер, резиновой лодки и наиболее громоздких запасных частей. Внутри машины мы при помощи алюминиевых реек и фанерных щитов сделали восемь чуть ли не бездонных ящиков для пленки, книг, продуктов и кухонной посуды. Крышки ящиков мы обили пенопластом и обтянули красной и желтой дедероновой тканью. В «салоне» стоят угловой диван и стол, вокруг которого мы все можем удобно усесться. На ночь он откидывается, и все помещение превращается в спальню. Но главное — очень удобная складная газовая плитка на две конфорки и аппарат для изготовления льда. Инженеры комбината «Шарфенштейн» сконструировали и построили его специально для нас. За пятнадцать минут он с помощью автомобильной батареи выдает два небольших бруска льда! На знойных дорогах пустыни мы по достоинству оценим его преимущества.

— Что дальше? Сыграем в скат или пойдем спать?

Я пробудился от своих мыслей. Мы все еще стоим у поручней и смотрим в направлении Варнемюнде. Даже верхушки маяка уже скрылись из виду. Только несколько чаек с криком кружат над кормой.

Дитер, «технический директор», ворчанием пресекает какие бы то ни было разговоры о заслуженном отдыхе. Он подходит к машине, открывает заднюю дверцу и молча вручает каждому коробку мази и тряпку. Морской воды машина не любит. Мы должны защитить ее толстым слоем мази, а щели дверей заклеить пластырем. С ожесточением начинаем смазывать машину. «Баркас» — это основное. В предстоящие месяцы на его долю достанется больше всех.

ОПАСНЫЕ БОЧКИ

В прекрасный солнечный день «Хиддензее» прошел Скаген, северную оконечность Ютландии. Мы устроились в плетеных креслах, на мостике, с подветренной стороны и чувствовали себя словно на морской прогулке.

Вечером капитан Христиансен пригласил нас в курительный салон на виски с содовой. Очевидно, он решил присмотреться к своим пассажирам. Капитану ведь положено знать, кто находится на борту. Завязался приятный разговор. Зигурд Христиансен — один из самых старых капитанов нашего молодого торгового флота. До войны он ходил матросом на судах, совершавших паломнические рейсы, а после 1945 года, когда у нас больше не оставалось судов, преподавал в Грейфсвальде физкультуру и историю. С 1956 года он четыре года посещал мореходное училище в Вустрове и получил удостоверение на право вождения судов. Уже несколько лет он водит «Хиддензее» — пароход водоизмещением семь тысяч тонн — в Западную Африку. Контакт установился быстро, да и в темах для разговора не было недостатка. Капитан, видимо, остался доволен своими пассажирами.

Вдруг — капитан Христиансен как раз поднял бокал: «Желаю, вам…» — «Хиддензее» сильно накренился. Капитану не удалось закончить тост. Вместе с тяжелым кожаным креслом он проскользнул через раздвинутую дверь в офицерскую кают-компанию. Стук, треск, звон… Мне на колени упала бутылка с виски, я едва успел подхватить ее левой рукой. Быстро вскочив, Альфред с трудом удержал наш магнитофон, который чуть было не упал со шкафа. Пивные бутылки вдребезги разбивались на ковре, стол опустел. Хорошо еще, что рюмки мы держали в руках! «…приятного. плавания!» Кресло с капитаном Христиансеном возвратилось обратно. Смеясь, мы поспешили чокнуться, пока капитан не исчез снова.

Объективы, перекатывавшиеся по полу вперемешку с бутылками из-под содовой, напомнили о том, что следует закрепить все снаряжение, сейчас самостоятельно передвигавшееся по каюте. Фотоаппараты мы засунули в ящики, магнитофон обложили подушками, штативы привязали к ножке постели. Не оборвалось ли что-нибудь там, в машине?

— Скорее! — В дверях стоял первый помощник, с него потоками стекала вода. — Ваша машина… — Он еле переводил дух.

Мы бросились на верхнюю палубу навстречу шквалу, гнавшему через борт гигантские волны. Протерев глаза от соленой воды, мы увидели, что нам угрожает. Внизу, по крышке люка, совсем рядом с нашей машиной, с треском перекатывались семь тяжелых бочек с нефтью. Они наталкивались друг на друга, меняли направление…

На какую-то долю секунды перед моими глазами возникла картина: бочка со всего маху сбоку врезается в нашу машину и превращает ее в гармошку. Остается лишь груда искореженного железного лома. Поп-арт!

Неужели нашей экспедиции суждено бесславно закончиться, прежде чем она успела начаться? Нет! Скорее стать перед машиной! Оградить ее от бочек! Но тут чья-то сильная рука опустилась мне на плечо. Тон капитана не допускал возражений.

— Вы останетесь здесь! Это дело палубной команды, и в первую очередь матросов из машинного отделения, которые так неумело закрепили бочки.

Эти пятнадцать минут стоили нам немало нервов. Не имея возможности что-нибудь сделать, мы смотрели, как под нами матросы, офицеры и механики, некоторые в одних пижамах, бросались навстречу бочкам, пытаясь их поймать. Вот-вот бочка налетит на «Баркас»! Несколько раз у нас замирало сердце.

Альфреду хотелось заснять борьбу с бочками, но он никак не мог найти точку опоры на палубе. В конце концов он, как обезьяна, уцепился ногами и левой рукой за шлюпбалку, а другой рукой щелкнул. Если — снимок выйдет нечетким, то виной тому отнюдь не виски.

Наконец, седьмая бочка была укрощена и крепко привязана к перилам. Мы вздохнули с облегчением. Теперь мы заметили, что за бортом весело прыгает вверх и вниз неправдоподобно оранжевый месяц.

ВПЕРЕДИ ГАМБУРГ

Утром Северное море гораздо приветливее, оно тихое, как Мюггельзее теплыми летними вечерами. В полдень на горизонте появился Гельголанд, напоминавший пестрый праздничный торт: белый пляж с красной полосой камней, зеленая земля… После войны остров служил английским воздушным силам полигоном для бомбежек, был Бикини Северного моря, но мужественные гамбуржцы на парусниках и лодках несколько раз подплывали к запретному острову и заставили английский генералитет временно прекратить бомбардировки, а в 1952 году окончательно оставить Гельголанд. Сейчас остров снова стал популярным курортом и местом для прогулок. Но кто помнит имена тех смельчаков-гамбуржцев?

С брандвахты «Эльба-1» к нам на борт поднялся лоцман. Нейверк, Брунсбюттельког… Когда прошли Вильком-Хёфт в Шулау, начало смеркаться. Показались огни Бланкенезе. Я поднялся на верхнюю площадку, радуясь свиданию с ганзейским городом. Альтона. Пестрый отблеск реклам Реепербана. Цементная статуя Бисмарка (самый большой из всех Бисмарков!) освещена прожекторами. Сзади нагло пялится в небо дом прессы — резиденция газетного короля Акселя Шпрингера.

Всего в нескольких шагах отсюда, на углу, есть старый дом, который я никогда не забуду: Блейхенбрюке, 10. В окнах первого этажа с утра и далеко за полночь всегда горел яркий свет. Там помещалась редакция «Гамбургер Фольксцейтунг». Раньше, во время моих путешествий, о которых я писал репортажи, она была моим гамбургским домом.

Что бы я рассказал вам, дорогие товарищи из «Гамбургер Фольксцейтунг», если бы завтра утром мы могли где-нибудь встретиться? Сначала я рассказал бы, как возмущен кратким газетным сообщением, которое прочел в черную пятницу июня 1956 года: «Здание и имущество органа КПГ «Гамбургер Фольксцейтунг» конфискованы полицией». Я представил себе тогда, как пинком ноги открывали стеклянные двери в ваши комнаты, как грубые руки перерывали бумаги на ваших столах, на которых так трудно было соблюдать порядок. Я видел, как вы стояли рядом, с трудом сдерживая себя, со сжатыми кулаками в карманах. Я был с вами, когда в сопровождении полицейских вы вынуждены были покинуть редакцию, где много лет подряд работали больше двенадцати часов в сутки.

В этот день мне казалось, что я утратил часть родины. Мы каждый раз с облегчением вздыхали, когда после рейдов по Гамбургу снова оказывались в одной из ваших комнат и могли поговорить о своих впечатлениях. Со временем мы даже полюбили все, что было связано с вашей редакцией. Читая сообщение о конфискации имущества, я почему-то сразу же вспомнил о маленькой старомодной кофеварке в темной кухне. Надо было опустить двадцать пфеннигов за чашку кофе (иногда во всей редакции ни у кого не находилось мелочи), затем с силой повертеть ручку и подставить взятые на прокат чашки. Неужели и их конфисковали «в пользу правительства»?

Вы всегда приветливо беседовали с нами, давали советы, объясняли непонятное, не прекращая при этом читать корректуру. Нам было стыдно, мы видели, что каждый из вас работает за троих. Это не мешало вам делать превосходную газету, которой могли бы позавидовать многие наши органы печати. Она была смела, нападала на противников и разоблачала их, но не боялась критиковать и свои ошибки, была понятна гамбургским рабочим. Ее любили и много читали, об этом говорит сбор денег на новую наборную машину. Двадцать одну тысячу двадцать две марки пятьдесят пфеннигов собрали гамбургские рабочие по грошам, чтобы их газета стала лучше и выходила быстрее! Деньги давали люди вроде старой разносчицы, которую мы встретили однажды утром у редакции. Эта шестидесятипятилетняя женщина жила с мужем-инвалидом на жалкую пенсию. Ежедневно приезжала она на велосипеде в редакцию’, затрачивая час на дорогу, и возвращалась с пачкой газет, а шотом обходила сотни лестниц, чтобы разнести «свою» газету. И все это безвозмездно! Жадно расспрашивала она нас о жизни в ГДР. Для нее мы были люди из страны, где мечта ее жизни, коммунизм, постепенно становился действительностью. Она относилась к нам с беспредельным уважением, а мы от этого испытывали чувство неловкости. Ведь самоотверженная борьба гамбургских товарищей и их работа заслуживали куда большего уважения: под надзором неусыпной аденауэровской полиции они выпускали хорошую коммунистическую газету.

Почти у каждого из вас был в кармане приговор суда: «За оскорбление канцлера», «За высказывания, противоречащие конституции» и т. п. Мы узнавали об этом совершенно случайно, когда вы с необычайной небрежностью обсуждали, когда и кому отправиться в тюрьму так, чтобы редакция могла продолжать работу. А каким чувством юмора надо было обладать, чтобы, не обращая внимания на все издевательства власть имущих, говорить: «Если нагрянет полиция, мы спрячемся в архиве. Там еще никогда ничего не удавалось найти!» Но в тот черный день это вас не спасло.

Вот что я бы вам рассказал! Может быть, я вспомнил слишком много мелочей, но именно они укрепляли уверенность в непобедимости нашего общего дела. Эта уверенность давала вам силы со смехом говорить, показывая на строительную площадку напротив ваших окон, — там строилась теперешняя резиденция Акселя Шпрингера: «Смотри, там будет новое здание для нашей редакции!» Я уверен, что когда-нибудь вы будете выпускать большую газету для гамбургских рабочих в высоких светлых комнатах, где не нужно будет целый день работать при электрическом свете, а в уютном буфете будет урчать современная кофеварка.

Но, дорогие друзья, «Хиддензее» простоит в порту только одну ночь. За эти немногие часы едва ли удастся увидеть Гамбург Эрнста Тельмана. Самое большее, что мы успеем, — это сделать несколько моментальных снимков обратной стороны жизни портового города.

НОЧЬ В САНКТ-ПАУЛИ

Что делает моряк, когда его судно приходит в воскресенье вечером в Гамбург? Если он свободен от вахты, он быстро надевает свой лучший костюм, засовывает в карман энную сумму денег и первым же паромом отправляется к причалам.

А что делает пассажир, едущий на этом судне? Он следует примеру моряка, хотя знает, что его ждет на Реепербане и Гроссе Фрейхейт. Какой турист, будучи в Париже, не посетит хоть раз площадь Пигаль! Мода всесильна!

При входе в порт мы слишком замечтались и не успели на паром, на который сели моряки с «Хиддензее». Мы их встретим где-нибудь в Санкт-Паули. На пути туда надо миновать Гербертштрассе. Проход в этот мрачный переулок третьеразрядных проституток все еще забит досками, но на них вместо таблички «Off limits»[1] мелом написано по-немецки: «Молодежи вход запрещен!» В витринах в свете то вспыхивающих, то гаснущих ламп, разжигающих любопытство, предлагается плоть, более или менее прикрытая, на все цены. Может ли быть более наглядное доказательство того, что в условиях существующего здесь строя человек не что иное, как товар?

У выхода из гетто проституции какой-то находчивый делец установил автомат, около которого можно одеколоном помыть руки. Надпись говорит о юморе владельца: «Сейчас это нужнее, чем когда-либо».

Деревянное здание паноптикума на Реепербане с плюшевыми занавесками еще несколько лет назад сохраняло какое-то очарование, присущее ярмаркам нашего детства с их комнатой ужасов, каруселями, тиром, запахом нафталина. Сейчас оно модернизировано, стерилизовано и похоже на банковское здание из стекла, бетона и штукатурки. На этом фоне безвкусные восковые фигуры выглядят еще парадоксальнее. В их расстановке ничего не изменилось. Часто приходится догадываться, кого изображает та или иная фигура. Новых очень мало: Эрхард, курящий сигару, Фредди Кинн, Вилли Брандт, Софи Лорен с Карло Понтн. Нам жаль пятнадцати пфеннигов, заплаченных за вход.

В пути

Гроссе Фрейхейт ослепляет изобилием света на малом пространстве. Сверкающий пестрый вихрь огней. Каждый предприниматель хочет уничтожить конкурента яркостью и размерами рекламы.

Такое же соревнование идет и между пестро одетыми портье. Их задача — ловить посетителей. Стоит чуть дольше задержаться у витрины, портье тут же шепчет, понимающе подмигивая: «Сегодня даже без фигового листка!» Их предложения и обещания обычно еще более откровенны и не поддаются передаче. Цены на пиво также определенны: от трех до девяти марок бутылка!

Мы решили не оставлять денег у этих жуликов, а просто пройтись и посмотреть. Почти все кабачки, в которые мы заглядываем, пусты. И это в воскресный вечер! У стойки бара, потягивая пиво, с усталым видом сидят таксигерлс и исполнительницы стриптиза. Увидев нас в дверях, одна из них сейчас же выходит на танцевальную площадку и начинает раздеваться. Как только мы поворачиваемся к двери, она тут же прекращает представление и снова подсаживается к стойке.

Подвальчик апашей зазывает посетителей вывеской: «Нагие кельнерши и любительский стриптиз». Две негритянки в нейлоновых рубашечках, фосфоресцирующих в тусклых лучах красных ламп, раскладывают пасьянс. Третья танцующей походкой подходит к нам, приглашая сесть. Показывая на единственного посетителя, худого шведа, она говорит: «Посмотрите, это Джонни, наш верный друг. Каждые два месяца он оставляет у нас все свои монеты!»

Швед — первый моряк, увиденный нами на Реепербане. Немногочисленные посетители в других кабачках — это дельцы, туристы, коммивояжеры… и члены Ольденбургского кегельного клуба. Но где же моряки с «Хиддензее»?

Вопреки нашим твердым намерениям остаться трезвыми, прогулка мимо баров вызывает жажду. «Пиво за три марки мы уж можем себе позволить!» Кто произнес это первым? Выбор пал на «Бикини». Пыльные плюшевые портьеры… После двух номеров со стриптизом на эстраде стали показывать порнографические фильмы. Они так примитивны, что даже не вызывают смеха. Едва на стол поставили стаканы — из осторожности мы тут же расплатились, — как у стола появились четыре таксигерлс. Несмотря на наши протесты, они уселись между нами, и тут, как в настоящем мультфильме, диван сломался. Мы поднялись и решительно направились к выходу. Хозяин мог предъявить счет за диван. Этот трюк, наверняка, уже не раз себя оправдывал.

В боковой улочке мы заметили с виду бюргерски добропорядочный ресторан и решили съесть по тарелке супа. Тут мы оказались на задворках улицы Гроссе Фрейхейт: деревянные столы, грязь, запах прокисшего пива и отбросов… На голых скамьях спят жалкие, изможденные проститутки. Беременная проститутка, еле ворочая языком, просит водки. Настоящее дно!

Выбравшись оттуда, с удовольствием вдохнули свежий воздух, но как избавиться от противного привкуса во рту? Вблизи причала, на углу, есть еще простой кабачок. По стаканчику горькой? У стойки ребята с нашего судна спорят с западногерманскими коллегами.

— Мы зарабатываем больше! — твердят те.

— Зато у нас каждый в любое время может стать офицером. Бесплатно! — возражают наши.

Мы спросили наших моряков, где они провели вечер. Они с удивлением посмотрели на нас:

— Реепербан? Нет… Один раз в жизни и больше никогда! Мы были в кино.

Как это поется? «Реепербан — якорная стоянка матросов!» Песни лгут. Сегодня Санкт-Паули просто жульнический комбинат и в первую очередь комплекс увеселительных заведений для обывателей.

ЗАПРЕТ С ОГОВОРКОЙ

У брандвахты «Тексель» мы встретили «Уиструт». Обмен приветственными гудками. Включилось и радио:

— Алло, «Унструт»! Алло, «Уиструт»! Говорит «Хиддензее»!

— «Унструт» слушает. Добрый вечер, «Хиддензее». Кто у вас капитан?

— Капитан — Христиансен, первым — Бурмейстер, вторым — Шульц.

Расспрашивают о знакомых, интересуются кто куда, откуда, передают приветы друзьям. И наконец, когда «Унструт» уже остался далеко за кормой:

— Привет Ростоку!

— Доброго пути, «Хиддензее»!

Мы проснулись утром, когда «Хиддензее» бросил якорь на Шельде у Антверпена. Десять больших кораблей «стоят в очереди»: шлюзовая камера вмещает одновременно не больше четырех десятитысячников. В полдень очередь дошла до нас. Мы с мачты наблюдаем за маневром. Шлюзовому мастеру нельзя отказать в политическом чутье: «Эренфельс» и «Изарштейн» из ФРГ он отводит на правую сторону, а «Геру» и «Хиддензее» нашего пароходства ставит на левую. Немцы в одном шлюзе! Пока вода медленно прибывает, матрос на «Эренфельсе» взял рупор:

— Вы в плавание или домой?

— В Западную Африку!

— О’кей, до вечера.

Глубокий смысл этого общегерманского диалога вот в чем: у возвращающихся запасы пива иссякли, а вот тех, кто идет в плавание, стоит навестить и поболтать за бутылкой ростокского Хафенброя. Западногерманские моряки очень любят этот сорт пива, к удовольствию наших матросов: «Эти лорды из ФРГ не привыкли к такому напитку. Пять бутылок — и они лежат в лежку!»

Антверпенский порт самый большой и современный в мире. Он занимает более десяти тысяч гектаров, набережные протянулись на семьдесят два километра. Четыреста пятьдесят причалов, шестнадцать сухих доков. А рядом со старым портом строится новый, благодаря которому длина набережных увеличится на шестьдесят процентов.

У судов ГДР есть в Антверпене постоянная стоянка у набережной Гессе-Нати, недалеко от шлюза. Не успел «Хиддензее» стать рядом с судами «Гера», «Варнов» и «Эльстер», как капитан Христиансен крикнул с мостика, чтобы мы сейчас же явились в его каюту. По лицу капитана было видно, что нас не ждет ничего хорошего.

Таможенники и полицейские проверяли судовые документы. Один из офицеров встал и вынул из ящика наши паспорта, явно стараясь всем своим видом выразить сочувствие:

— У вас нет мореходных книжек, а в паспортах не проставлена бельгийская виза. Вы не можете сойти с корабля, а паспорта ваши останутся под замком у капитана!

Офицер положил наши паспорта обратно в ящик, выпрямился — и вдруг выражение официального соболезнования исчезло с его лица. Уленшпигель в форме подал нам руку и с легкой усмешкой произнес:

— В Антверпене ни у судна, ни у ворот порта нет часовых.

Мы поняли. С напускной грустью мы попрощались — и побежали переодеваться, чтобы идти в город.

ДОК ПАНЧО

Петер Пауль Рубенс воспел в своих великолепных полотнах красоту человеческого тела. Его творения — извечное культурное достояние всего человечества.

Док Панчо — художник, украшающий своими рисунками тело человека. Его творения живут не больше, чем длится человеческая жизнь.

Петер Пауль Рубенс жил и творил в начале семнадцатого века в Антверпене. Его дом на Рубенсстраат, и с нашей точки зрения очень комфортабельный, хорошо сохранился. За пять франков его можно осмотреть: мастерские художника, учеников и помощников, кухню с красивой старинной утварью, спальню с резной деревянной кроватью под балдахином… Продавленный стул в столовой хранится в стеклянном ящике.

Док Панчо живет и работает в наше время в портовом городе Фландрии. Его мастерская — маленькая лавчушка на Шипперстраат, пользующейся той же репутацией, что и Реепербан. В противоположность Рубенсу Док Панчо нуждается в рекламе. На двери висит вывеска на английском языке.

«Моя работа — лучшая рекомендация. Док Панчо. Профессионал-татуировщик. Живые краски».

Чтобы развеять сомнения у колеблющихся и помочь им принять решение, толстой чертой подчеркнуты слова:

«Старая или плохая татуировка исправляется или заменяется новой».

Треск и искры электрической татуировочной машины влекут нас в ателье. На стуле сидит молодой моряк-норвежец. На его предплечье выжигают «шедевр». Мастер так поглощен работой, что едва отвечает на наше приветствие. Время от времени он марлей стирает кровь со своего незаконченного творения. Второй норвежец уже разукрашен. Он с гордостью обнажает руку и демонстрирует нам сине-красно-зеленый орнамент с якорями и надписью «Верная любовь». Я спрашиваю, почему он не решился написать какое-либо имя. Парень смотрит па меня большими круглыми глазами: «Но… «верная любовь» подходит ко всем случаям». Исключительная для его возраста дальновидность!

Я спрашиваю, сколько ему лет, и — показываю на объявление.

«Ты знаешь, сколько тебе лет? Я этого не знаю. Если ты скроешь свой возраст, чтобы сделать татуировку, тебя могут посадить в тюрьму! Тебе должно быть не меньше восемнадцати». Норвежец, которому я бы не дал больше шестнадцати, смеется: «Точно, восемнадцать!»

Мастер Док Панчо — высокий толстый чудак с взлохмаченной артистической шевелюрой — манерой держаться и скверным английским языком походит на Швейка. Двадцать лет он ходил на кораблях, рассказывает он нам. В Гонконге случайно научился искусству татуировки, потом работал в Сингапуре и Рио. Его мечта — до конца жизни остаться в Антверпене и «жить только искусством»!

Что он думает о международной обстановке, видно по изречению, которое висит в красивой рамке на видном месте, над его рабочим столом: «В случае атомной бомбардировки: 1. Сохраняй спокойствие! 2. Плати по счету! 3. Отправляйся в ад!»

На стенах красуются сотни образцов татуировки на выбор: гирлянды, голые — женщины всех габаритов во всевозможных позах, пейзажи, корабли, ветряные мельницы. На одном образце типичный мейссенский узор луковицами. Может быть, кто-нибудь выжжет его на коже под стать — воскресному сервизу?

В витрине фотографии лучших работ Дока Панчо: женские тела, с ног до головы покрытые мелким сетчатым орнаментом, будто одетые в кружевное трико (а если той, которая наденет это плотно прилегающее трико, захочется его снять?). В большом декольте, на выпуклости каждой груди извиваются страшные драконы (а если это украшение выйдет из моды?). Мужские ягодицы с нежным рисунком из сердец, на волосатой груди — парусники, подгоняемые ветром… Всего не описать! А под — широко демонстрируемыми телами клиентов надпись: «Моя работа столь таинственна, что я сам не знаю, что творю». Как бы вы отнеслись к браслету из сине-зеленых ангельских головок? С гарантией на всю жизнь!

МОЛЛЮСКИ И ЖАРЕНЫЙ КАРТОФЕЛЬ

Было бы наивно думать, что за полтора дня можно познакомиться с таким городом, как Антверпен, со всеми его светлыми и темными сторонами. Можно одно: попытаться почувствовать особую атмосферу, свойственную каждому городу.

В лабиринте узких переулков между Шипперстраат и набережной Шельды высокие домики почти все не шире трех метров, с красивыми фасадами в стиле Ренессанс. На маленьких окошках — яркие ящики для цветов. Островерхие крыши с мансардами. Среди них неожиданно тянется к небу готический собор. На треугольной площади перед ним дети играют в волейбол, а старики кормят голубей.

Почти в каждом старом домике бар или кафе. А на каждом втором светится надпись «Стелла Артуа» или «Кристалл Алькен». «Столько баров с одним названием?» — спрашиваем мы. Или это названия гастрономических концернов? Может, бельгийского Ашингера зовут мосье Артуа? Выясняется, что «Стелла Артуа» и «Кристалл Алькен» — излюбленные марки бельгийского пива!

Для этого района старого Антверпена типичны маленькие бары с одной-двумя дамами. Когда в миниатюрных заведениях гости, окна зашториваются. Если посетителей нет, дамы сидят в удобных креслах у окна, вяжут, играют с кошкой или смотрят телевизор. Они не зазывают прохожих жестами, не делают двусмысленных замечаний, как это принято в большинстве портовых городов. Кто хочет, может зайти, выпить пару бутылок пива, поболтать или излить свою душу. Затем он может попрощаться или же остаться на ночь. В задней части заведения чаще всего есть настоящий бар, а иногда только столик с креслами и замаскированная кушетка. На окне неизменная клетка с птицей. Проституция в Антверпене домашняя, уютная. В каждом таком заведении, как положено, висит объявление: «Лицам до восемнадцати лет вход запрещен!» Вывеска в воротах между двумя барами на Шипперстраат гласит: «Сдаются меблированные комнаты».

Более близкое знакомство с фламандским языком доставило нам много удовольствия. Begrafenissen — похоронное бюро. Belegde broodjes — сандвичи. Надпись, которую мы увидели в витрине игрушечного магазина рядом с воздушным пистолетом, расширила у коллектива нашей экспедиции запас слов: «Automatisch luchtpistool met samengeperste lucht! Zeer krachtig!»[2]

В ближайшие месяцы мы будем выражать одобрение только двумя словами: «Zeer krachtig!»

Элегантные улицы Антверпена между собором св. Павла и главным вокзалом сохранили очарование доброго старого торгового города. Конечно, там есть неоновая реклама и кое-где попадаются фасады из бетона и стекла, но современные дополнения не звучат диссонансом, как во многих западных столицах. Новое не пытается заглушить все соседствующее с ним, оно скромно держится в стороне и вписывается в существующий ансамбль.

Общий вид Антверпена в большой степени определяется разнообразнейшими ресторанами. Я не знаю статистических данных, но думаю, что по соотношению количества ресторанов и численности населения Антверпен занимает одно из первых мест в мире. И ни один из многочисленных ресторанов не похож на другой. У каждого свой стиль, но все они удобны и уютны. Посетитель сразу чувствует: тут мне все будет по вкусу.

Мы заглядываем в некоторые рестораны — этого достаточно, чтобы создалось впечатление, что в Антверпене едят только «monies» и «frites».

Приготовленные разными способами моллюски и жареный картофель — фирменное блюдо города на Шельде. Картофель жарят в передвижных кухнях на глазах покупателей и продают на перекрестках. За ним становятся в очередь, как в Берлине за сосисками. Обычная картина в Антверпене: элегантный делец, с портфелем пли биржевой газетой под мышкой, не спеша идет в густой толпе пешеходов и грызет горячий жареный картофель, доставая его пластмассовыми палочками из просаленного пакетика.

Если бы мне нужно было передать атмосферу Антверпена одним словом, я бы сказал: уютный.

Даже в учреждениях здесь люди добродушнее, чем где бы то ни было, и обладают чувством юмора. Не последним доказательством этого был офицер полиции в порту. Даже в объявлениях проявляется это столь редкое для официальных учреждений свойство.

Например, в музей судоходства на набережной Шельды можно заглянуть с улицы. На окнах не видно строгих запретительных надписей, лишь небольшие таблички мило советуют: «Отсюда очень плохо видно! Лучше войди внутрь!»

Достойный зависти Антверпен!

Поздно вечером «Хиддензее» выходит из порта. Мы снова стоим на верхней палубе и смотрим на далекие огни старого Антверпена. Так мы распрощались с Европой.