Перевалы, нефтепроводы, пирамиды

КОЛОДЕЦ

Перефразируя старую остроту, можно сказать: «Сразу, как войдешь в Сахару, налево бензоколонка!» Она стоит на развилке дороги, перед городом-оазисом Бу-Саада. Здесь начало «большого путешествия по оазисам», рекламируемого алжирским министерством туризма как «незабываемое переживание».

Мы наполнили все канистры и тут рядом с бензоколонкой заметили водопроводный кран. Как по команде все трое сбросили рубашки. Хотя стоял декабрь, уже первые часы поездки по Сахаре заставили нас здорово попотеть. Это был самый жаркий день за все наше путешествие. Вчера вечером мы покинули город Алжир и переночевали в маленькой деревушке, у подножия горы. Утром мы поднялись вверх по зигзагообразной дороге в горы Кабилии и после полудня достигли Сахары. Сначала ландшафт не казался нам достаточно «пустынным». Потом появились первые песчаные дюны, и нам пришлось скинуть куртки, а затем и свитера. Взгляд на термометр убедил нас: мы уже не подвержены влиянию холодного зимнего Средиземноморья.

Будет ли и здесь нас преследовать дождь? Не придется ли нам поэтому усомниться во всех географических описаниях пустыни и многочисленных рассказах о ней?

Альфред подставил голову под струю воды из крана, а потом, фыркая, выпрямился.

— Последний водопроводный кран, теперь мы их долго не увидим! А мне нужна хорошая вода для приготовления пищи!

Мы достали резиновые мешки, сложенные в дальнем углу багажника, и наполнили их водой.

— Пятьдесят литров! Хватит для твоих жидких супов?

Вместо ответа наш шеф-повар пустил мне за шиворот струю воды.

Солнце уже клонилось к закату, через полчаса стемнеет. Не остаться ли нам в Бу-Сааде? В переводе это название означает «Счастливое место»[40]. Я вспомнил один туристский проспект: ««Трансатлантик» — отель-люкс в мавританском стиле — расположен среди пышно цветущего парка. Плавательный бассейн». Чтобы назвать отель в пустыне «Трансатлантик», надо обладать недюжинным чувством юмора!

— Туристский оазис? — буркнул Альфред. — Не достаточно ли мы были туристами в Марокко? Повязывать галстук ради кока-колы в роскошной харчевне? Нет уж, спасибо!

«Бу-Саада — родина знаменитых улед-найльских девушек». Имя красивой танцовщицы из племени улед-найль стало во всем Алжире синонимом мимолетной любовной встречи в пути. Но даже перспектива увидеть в Бу-Сааде танцы этих девушек не прельстила нас. Нам и без того пришлось целых восемь дней носить парадные костюмы с галстуками!

— Поедем дальше, до другого оазиса или до лагеря кочевников. Там выпьем чаю и попытаемся поболтать с жителями.

Мы взглянули на карту. В сорока километрах от того места, где мы находились, изображены две пальмы, под ними подпись: Бен C-Рур. Там мы и переночуем.

Солнце садилось. Небо окрасилось в желтые и оранжевые тона, а цепи холмов начали свою цветовую игру: они становились то коричневыми, то лиловыми, то черными… Мы все время следили за спидометром. Тридцать восемь километров — ничего вокруг, кроме песка и камней! Сорок один — развалины двух бараков у дороги, но пальм нет и в помине! Не может же это быть оазисом? Сорок четыре, пятьдесят — ничего!

После шестидесяти километров картина не изменилась — ни пальм, ни огней! Тогда мы просто остановились на обочине дороги. До следующего большого оазиса, если верить карте, осталось более ста пятидесяти километров. Решили переночевать вдали от людей — так мы, по крайней мере, думали.

Но когда утром солнце разбудило нас и мы отодвинули занавески, примерно в четырехстах метрах от дороги мы увидели ярко-желтую палатку. Позавтракав, нанесли визит соседям. Четыре алжирских рабочих встретили нас очень тепло. В знак приветствия они положили правую руку на сердце и угостили нас апельсинами. По здешним местам это княжеский подарок!

Все четверо были государственные рабочие. В этом пустынном районе они рыли скважину диаметром два метра. С помощью маленького крана, приводимого в движение руками, одного из рабочих опускали в корзине на дно ямы. Там он пневматическим буром дробил камни и накладывал в корзину, а товарищи поднимали ее наверх. Затем камни на тележках свозили в кучу. Изнурительный труд на таком солнцепеке!

Глубина колодца уже достигла двенадцати метров.

— Только на глубине шестидесяти метров, — объяснил нам рабочий, — можно надеяться найти воду.

— Хорошую воду? — спросили.

Рабочий покачал головой:

— Вряд ли. Колодцы предназначаются только для скота, для стад кочевников, бродящих в этих местах.

— А почему вы копаете именно здесь? Уж не волшебная ли палочка подсказала, что здесь вода?

— Нет, нет! — возразил начальник группы. — Место определил русский инженер. Он точно знает, где в пустыне вода.

— Советский инженер?

— Да, из Москвы.

— А где его можно увидеть?

Алжирец широким жестом показал на горизонт:

— Там… Тут… Где-нибудь в Сахаре!

Сахара занимает семь миллионов квадратных километров!

КЛАН МАХМУДА

Хотя «Баркас» был оборудован сравнительно комфортабельно, за время экспедиции не раз случалось, что жизнь современных кочевников становилась нам в тягость и мы с тоской вспоминали о благах цивилизации.

К обеду сделали привал на гряде холмов, чтобы самим сварить куриный суп с лапшой. После встречи с группой бурильщиков нам не встретилось ни одного человека, даже ни одной машины. Сейчас мы сидели на корточках в придорожной канаве и мыли посуду, стараясь расходовать побольше песку и поменьше воды. Перед нами мерцала бледно-желтая холмистая пустыня, на которой местами как бы пунктиром были обозначены кусты тамариска. Ртуть в термометре давно переползла последнюю черту «жары». Наша машина не отбрасывала уже никакой тени. Мы разрешили себе взять два литра воды из наших запасов, чтобы освежить головы. Всех троих мучила одна мысль: «Сейчас бы под душ, а затем часок поспать в помещении с кондиционированным воздухом!»

Вдруг из-за выступа скалы показалась группа бедуинов. Их имущество было навьючено на десять верблюдов и столько же ослов: покрывала, ковры, палатки, подушки, посуда, сосуды для воды, корзины с финиками, связки хвороста, мешки с едой, домашние животные… Из мешков, перекинутых через седло одного осла, пугливо выглядывали шесть ягнячьих головок. Мамаши семенили рядом.

На стройном верблюде восседала красивая молодая женщина в яркой одежде. Правой рукой она поддерживала ребенка не старше года, а левой давала грудь младенцу, завернутому в платок. Позади нее на седле висели куры, которые, по-видимому, уже смирились со своей судьбой и даже не кудахтали.

Мы подсчитали, что семья состояла из трех женщин и десятерых детей. Все они ехали на верблюдах. Сторожевая собака — и та была прикручена к ослу, и только глава семьи шагал рядом. То и дело он наклонялся и поднимал с недавно заасфальтированной дороги кусочки вара, которые затем сминал в комок: запасал материал, чтобы замазывать сосуды для воды.

Рядом с нашей машиной караван остановился. Глава его приблизился. На лице его, напоминавшем Насреддина, было написано: «Ну-ка посмотрим, как снаряжена конкурирующая группа!»

Он подал каждому руку и представился:

— Меня зовут Махмуд!

Бедуин со светскими манерами!

Потом он с хитрой усмешкой подверг строгому осмотру наше снаряжение. Его интересовали пенопластовые подстилки, спальные мешки, судки, термосы… Очень внимательно он осмотрел нашу двухконфорочную газовую — плитку. — Нам пришлось несколько раз зажечь ее, и сам он тоже попробовал ее зажигать, но, обнаружив толстые баллончики с газом, печально покачал головой:

— Не для меня! Где же достать в Сахаре газ?

Происходил своего рода обмен опытом между «кочевниками» разных эпох.

Больше всему Махмуду понравились резиновые — ведра. Он несколько раз складывал их, брал под мышку, вновь разворачивал… Наконец спросил:

— Сколько?

Мы рассмеялись:

— Не продается!

— Только одно! Прошу!

К сожалению, ведра были нам нужны еще на многие месяцы.

Махмуд позвал трех своих жен и показал им приглянувшиеся ему ведра, все время сожалея, что мы ни одного не хотим — продать. Женщины были без покрывал. Они держались с нами гордо, с чувством собственного достоинства, и не протестовали против того, что мы их фотографировали. Мы не заметили у Махмуда высокомерия, с которым арабы обычно относятся к — своим женщинам.

Мусульманки-кочевницы всегда выступали в иной роли, чем горожанки. Жена кочевника делит с мужем все опасности и неудобства кочевой жизни, поэтому к ней относятся скорее как к товарищу, чем как к рабыне.

По просьбе Махмуда мы посидели еще несколько минут — вместе, покурили и поболтали. Так полагается при встрече двух «кланов» среди одиночества пустыни.

— Семья Махмуда возвращалась со сбора фиников обратно в пустыню. Месяц или два в году ее палатка стоит у края оазиса — это период оседлости. В это время бедуины нанимаются на работу к владельцам плантаций. Они обрывают финики, а женщины собирают и сортируют. Их ослы и верблюды пока пасутся в большом общем стаде. На заработанные деньги кочевники покупают все необходимое для жизни в пустыне на целый год, прежде всего муку, сахар, чай, пряности… В этом году урожай фиников был плохой, рассказал Махмуд. Поэтому он раньше обычного собрался в обратный путь.

Когда сигареты были выкурены, Махмуд встал. Он еще раз с сожалением посмотрел на резиновые ведра, потом поклонился и ударил в ладоши. Верблюды, которые, воспользовавшись остановкой, жевали тамариск, росший у дороги, сразу же поднялись и зашагали дальше. Женщины нерешительно кивнули нам на прощание.

Мы посмотрели вслед удалявшемуся каравану и вновь ощутили удовлетворение условиями нашей кочевой жизни. Дитер глубоко вздохнул и вытер пот со лба.

— Представляют ли себе бедуины, что за наслаждение принять ванну!

ФИНИКИ И ДОМИНО

Много часов подряд мы видели только песок, камни, тамариск, горное плато цвета охры, а между ними — серую ленту асфальта. Но вот на горизонте показалась темно-зеленая полоса. Что это? Фата-моргана? Пальмы, вода в канавах, плантации, покрытые водой, тень… Нам сразу стало ясно, почему кочевники воспевают в своих песнях такие мгновения.

У края пальмовой рощи Фугалы еще стояли черные палатки, группами по пять-шесть штук за высокими изгородями из хвороста. Они походили на маленькие крепости. Клан Махмуда, видимо, покинул оазис одним из первых.

Когда мы приблизились к лагерю, навстречу выскочила целая свора яростно лающих собак. Но как и все псы в североафриканских странах, они трусливо поджали хвосты, как только мы на них прикрикнули. Лагерь был пуст. Одна только сутулая старая берберка сидела на корточках у палатки перед примитивным ткацким станком из бамбука. Долго смотрели мы на нее, пока она заметила нас. Вздрогнув от неожиданности, она боязливо указала на пальмы: все мужчины там.

Но нас привлекло монотонное пение, доносившееся из пальмовой рощи в низине. Десять женщин ползали на коленях по земле и собирали в корзины опавшие финики. Темнокожая девушка запевала печальную мелодию, и все хором подхватывали припев.

Чуть дальше босой бедуин, обмотав веревку вокруг тела, проворно взбирался по черенкам отмерших листьев, как по лестнице, на верхушку дерева. Там он привязывал веревку к грозди фиников, обрубал ее ножом, похожим на саблю, и медленно спускался на землю. Внизу огромные гроздья выстраивали в ряд, черенками кверху. Такая гроздь высотой с метр весит полцентнера.

Бедуины были в превосходном настроении.

— Остались только четыре пальмы, и в этом оазисе сбор урожая закончен! — сообщил, улыбаясь, старший. Значит, мы приехали вовремя.

Через полчаса финики были собраны со всех четырех пальм. Гроздья погрузили на спины ослов, привязали, и мужчины, весело переговариваясь, отправились в деревню. Нас дружелюбно пригласили присоединиться к ним. Ослы семенили сзади. В роще остались только женщины — они до темноты будут подбирать упавшие плоды.

В Фугале гроздья фиников висели на стенах домов и на дверных проемах. Во дворах высились большие кучи рассортированных плодов, а на обочинах дороги штабелями стояли ящики с финиками, готовые к отправке. Для жителей оазиса это самая горячая пора года, ведь финики — единственная произрастающая здесь культура. В эти дни наслаждались и мухи Сахары. Казалось, что они проводят на грудах фиников свои ассамблеи.

Бедуины подошли к длинному глинобитному сараю, на стенах, на потолке, на рамах которого висели зонтики фиников. Казалось, что все помещение до отказа набито плодами, что они вот-вот вывалятся из двери. Однако и для новой партии нашлось место. Финики ц неделю пролежат здесь в гроздьях, потом их оборвут и рассортируют: плохие и мелкие пойдут на корм скоту, средние — для домашнего потребления, а отборные уложат в ящики и отправят в город Алжир.

Когда последние гроздья были уложены в сарай, старший из бедуинов, которого почему-то звали Жан, радостно хлопнул в ладоши. Потом он дружески ударил нас по плечам:

— А теперь выпьем кофе!

Мы направились было к палаткам, но Жан показал на центр селения:

— В кофейню!

Пока бедуины живут в палатках на краю оазиса и в кармане у них еще водятся деньги, вечера они проводят в мужской компании за игрой в домино или за беседой. Для одиноких вечеров в семейном кругу у жителя пустыни достаточно времени в течение года.

Кофейня — выбеленное помещение с глиняным прилавком — была уже полна. Бедуины группами сидели на ковриках из пальмовой соломы и играли в домино. Нам сейчас же освободили место. И не успели мы оглянуться, как перед нами уже лежала деревянная дощечка, а в руках мы держали кости домино. Свой кофе еще нужно было заслужить!

По правилам игры тот, кто проиграет семь партий, должен платить за кофе или чай для всех партнеров. Играют с увлечением и азартом, прибегая ко всяческим ухищрениям. Мы не знали их приемов и большей частью проигрывали, но один раз мне все же удалось сыграть со счетом 3: 3. Это была сенсация. На соседних досках игра прекратилась. У моего противника сразу оказалось много болельщиков. Его подбадривали, поддерживали возгласами… Не удивительно, что я снова проиграл.

Еще не успели принести кофе, а передо мной уже уселся новый противник. Честолюбие повелевало чуть ли не всем кочевникам выиграть у «немца» кофе. После десяти игр мы забастовали, хотя нам хотелось бы еще поиграть и поболтать. Но после такого количества выпитого кофе наши сердца забились учащенно.

МАТРОС ПУСТЫНИ

Что за шум? Я проснулся. По стеклам колотили детские кулачки.

— Тихо!

Как сказать по-арабски «тихо»? К сожалению, наши лингвистические познания очень ограниченны.

Вечером мы заснули поздно — за время игры в домино пришлось выпить столько кофе, что мы чуть не отравились. А теперь оказалось, что мы поставили машину перед школой. Я открыл дверцу и выругался по-немецки. Не помогло. Ну, значит надо вставать!

Наш утренний туалет и завтрак были для молодежи оазиса настоящей сенсацией. Двадцать пар глаз следили за каждым куском, который мы клали в рот. А потом все разом кричали:

— Мосье, какой это газ?

— Мосье, сколько лошадиных сил у вашего мотора?

— Мосье, а в Германии едят финики?

— Мосье, мосье!..

Можно ли сердиться на детей? Если бы караван верблюдов остановился перед какой-нибудь школой в Саксонии, вряд ли его погонщикам удалось бы утром выспаться!

Дети говорили сравнительно сносно по-французски и часто выступали в роли переводчиков, помогая нам объясняться с бедуинами. Сейчас большинство маленьких кочевников ходит в школу, по крайней мере в те месяцы, пока они живут близ оазисов. Многие кочевники уже в течение всего года посылают в школу своих сыновей. Вся семья кочует по Сахаре, а мальчики живут в интернатах, созданных государством в оазисах. Раньше это было бы немыслимо. Интернаты, правда, еще довольно примитивные, но свое назначение выполняют. Через несколько лет появятся, без сомнения, и студенты из детей кочевников.

Какие профессии изберут они? Врачей? Гидрологов? Ветеринаров? Офицеров? Я спросил об этом Абделя, самоуверенного двенадцатилетнего мальчугана, верховодившего среди детей. Вчера во время игры в домино он давал мне полезные советы.

Ответ Абделя прозвучал быстро, как выстрел из автомата:

— Я хочу быть матросом!

В первый момент мы онемели, но, поразмыслив, решили, что это желание сына безводной Сахары не так уж странно.

Свисток учителя освободил нас от мучителей — начался урок. Без ребят мы сможем побродить по оазису, на радость Альфреду, которому «мухи», как он назвал детей, мешали производить съемку.

Но не прошли мы и ста метров, как из-за колючего кустика появился Абдель:

— Что вам угодно посмотреть, мосье? Я проведу вас!

— А уроки?

— Ради вас стоит снести наказание!

Не хватало только, чтобы он при этом галантно поклонился! Наш довод, что ему, мол, как будущему матросу, нужно много знать, тоже не помог.

— Я второй ученик!

Ну, если так…

Абдель повел нас к новой плантации. Молодые пальмы были посажены в ямы — два метра в ширину и пять в глубину. Их сажают так глубоко, чтобы удобнее было поливать и охранять молодые побеги от горячего ветра пустыни. По мере того как пальма вырастает, в яму подсыпают землю. Взрослые пальмы оказываются уже в неглубоких ямах. Насос подает воду из колодца в водоем, находящийся на возвышении, откуда она по системе труб и канав распределяется по плантации. Чтобы полить пальму, земляную перемычку в канаве разрушают. Когда вода наполняет углубление, канаву перекрывают, а воду направляют к следующему дереву.

Старый бербер вышел из глинобитного домика и пригласил нас выпить с ним кофе. Он арендовал плантацию у помещика, жившего в Алжире, за двести динаров в месяц. Это много, пожаловался он, ведь большинство пальм еще не плодоносит. Он уже задолжал арендную плату за два года…

— Плантацию нельзя расширять по своему желанию, — объяснил Абдель с выражением доцента, читающего вступительную лекцию. — Под оазисом воды мало. Но скоро ее будет вдоволь. Русские инженеры бурят поблизости землю. Часть воды перепадет и Фугале…

— Советские инженеры? А где они работают?

— Там! В десяти километрах от нас.

— А ну покажи-ка дорогу!

По неровной дороге мы поехали к маленькому оазису — спутнику Фугалы. В ста метрах оттуда на плоском холме стояла буровая вышка, окруженная вагончиками, в которых жили люди. Инженер, брюнет с вьющимися волосами, вышел нам навстречу.

Мы направили к нему Дитера — нашего специалиста по русскому языку:

— Здравствуйте, товарищ! Мы из Германской Демократической Республики…

Инженер улыбнулся и ответил по-французски:

— Сожалею. Я итальянец и работаю для французской фирмы… Советские коллеги бурят восточнее, в тридцати километрах отсюда.

Мы извинились. Инженер кивнул головой:

— Мы уже привыкли. Здесь стало обычаем приписывать все поисковые работы советским инженерам. До сих пор они успешнее всех находили воду!

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ТОВАРИЩИ!

В городе-оазисе Бискра мы, наконец, нашли центральный пункт советских бурильщиков: большой двор, окруженный высокими сараями и мастерскими, заполненный грузовиками, кранами, бурильными установками, бензобаками… Здесь же, уложенные штабелями, лежали стальные трубы.

В дирекции мы показали наши визитные карточки. Через несколько секунд в дверях появился широкоплечий мужчина типа Вяхирева из книги «Битва в пути».

— Welcome, товарищи!

— Guten Tag! Здравствуйте!

Приветствие, произнесенное на трех языках, всех рассмешило. Преграда была сломлена. Мы находились среди друзей.

Главный инженер Владимир Александрович Кремшенков постепенно познакомил нас со всеми своими товарищами, которые заходили, увидев «Баркас». Мы уже ответили на многочисленные вопросы о нашей экспедиции, о странах, которые видели, и хотели, в свою очередь, расспросить советских друзей о их работе, но тут Кремшенков посмотрел на часы:

— Работа кончилась, товарищи. Не провести ли нам вечер в каком-нибудь уютном месте?

Час спустя мы сидели с Кремшенковым и главным геологом Эдмундом Антоновичем Шилкором в «Баркасе», на краю пальмовой рощи. Советские друзья принесли бутылку коньяку. Мы достали пластиковые рюмки и разрезали последний кусок венгерской салями, купленной в Ростоке. За «ста граммами» мы разговорились.

По договору между алжирским министерством сельского хозяйства и Советским правительством сорок шесть советских инженеров, научных работников и техников уже год работают в Сахаре. Им пришлось преодолеть большие трудности: геологические исследования, оставшиеся, в наследство от французских колонизаторов, были весьма неполными. Прежде чем приступать к бурению скважин, нужно было провести трудоемкие изыскания.

— Порой работа была чертовски трудной, особенно в убийственно жаркие летние месяцы, — рассказал Кремшенков. — Но когда мы видели, как нужна вода жителям пустыни, когда слышали, какие надежды они возлагают на нашу работу, мы снова обретали бодрость духа. Мы не имели права их разочаровывать!

Но вот анализы почв были тщательно изучены, и началось пробное бурение. Его проводили там, где нужда в воде была особенно острой, где соль грозила уничтожить оазисы.

— Наше терпение подверглось жестокому испытанию. Мы ошибались и в результате находили только соленую воду. Но, наконец, на глубине пятисот метров все же обнаружили между двумя оазисами богатый резервуар пресной воды.

На лице Шилкора отразилась радость тех дней:

— Наши успехи произвели на жителей оазисов особенно сильное впечатление, потому что именно здесь французы уже много раз проводили бурение, правда, только на глубине двухсот метров. У них не было таких совершенных бурильных установок…

Мы провозгласили тост за счастливое бурение и осушили пластмассовые бокалы.

— Однажды, — сказал Кремшенков, — мы даже нашли целебную минеральную воду. Кочевники годами не могли избавиться от сыпи, а тут выкупались в источнике — и через три дня ее как не бывало.

— Что же стало с этим источником?

— Сейчас Алжир лишен возможности использовать эту воду в медицинских целях. Чтобы ценная влага не иссякла в песке, даже если ею польют финиковые пальмы, мы закрыли источник, но его можно в любой момент открыть. Может быть, через несколько лет здесь, посреди Сахары, возникнет мировой курорт с современными санаториями, ваннами, парками… Может быть…

Мы разговаривали до полуночи, а потом советские друзья пригласили нас на свою виллу.

— Вы должны провести ночь в нашем саду. Там вы можете рвать апельсины прямо с веток!

Перед тем как лечь в постель, каждому из нас, хоть головы и были затуманены, пришлось еще сыграть партию в шахматы.

БОГАТСТВО В ПЕСКЕ

Мы поехали к месту работ советских инженеров — к югу от «Национальной магистрали № 3», ведущей через оазисы Туггурт и Уаргла к Чаду и Нигеру. Дорога прекрасная. Она соединяет Средиземноморское побережье с алжирским нефтяным центром Хасси-Мессауд.

Еще сравнительно недавно, лет двадцать назад, поездка по Сахаре была опасной авантюрой. Величайшая пустыня мира была доступна лишь мужественным путешественникам. Теперь она стала неисчерпаемой кладовой для геологов. Это район с большим будущим, настоящая Сибирь Африки.

Почти до половины нашего столетия Сахара считалась мертвым песчаным морем, приносящим только бедствия. Но ученые вновь и вновь утверждали, что недра Сахары таят в себе неисчислимые богатства. Французские исследователи бомбардировали правительство в Париже сообщениями, в которых точно указывали, где и, в каких количествах залегают нефть, природный газ, уголь, железная руда, марганец, свинец, алмазы… Но Париж оставался глух к словам исследователей, их даже часто объявляли безумцами, которым не следует верить. Такое странное поведение объяснялось тем, что в то время интересы французских монополий были направлены в другие районы. Нефтяные компании были тесно связаны со знаменитыми. «семью сестрами» — крупными нефтяными трестами, господствовавшими на мировом рынке. Сахарская нефть, расположенная по отношению к Европе гораздо удобнее ближневосточной, могла оказать неблагоприятное влияние на цены.

Только в начале пятидесятых годов, когда усиливавшееся движение за независимость в странах Ближнего Востока сделало их нефтяные ресурсы не столь надежными, французские компании заинтересовались эксплуатацией богатств сахарских недр.

Но теперь алжирский народ поднял голос и заявил о своем праве на богатства родной страны. Через несколько месяцев после того как в великой восточной пустыне, в тысяча пятистах километрах к югу от города Алжира, из буровой щели впервые показался природный газ, 1 ноября 1954 года началась вооруженная борьба за свободу.

После завоевания независимости использование полезных ископаемых пошло быстрыми темпами. В 1964 году было добыто: 26,2 миллиона тонн нефти, 2 миллиарда кубических метров природного газа. 2,7 миллиона тонн железной руды, 65 тысяч тонн цинка. 73 тысячи тонн фосфатов. Однако в добывающих отраслях все еще господствует иностранный капитал[41]. Алжирскому государству принадлежит только один из тред нефтепроводов и пятьдесят процентов акций французской нефтяной компании Репаль, добывшей в 1964 году около восьми миллионов тонн нефти — менее одной трети всей добычи.

Алжиру необходима промышленность, которая обрабатывала бы это сырье. В Колон-Бешаре, на марокканской границе, есть все предпосылки для того, чтобы здесь возникла североафриканская Рурская область: железная руда и уголь залегают в близком соседстве. Но для индустриализации Сахары необходима еще вода. Эту проблему также можно решить. Геологи предполагают, что под песками находится пресное море площадью шестьсот тысяч квадратных километров, водные ресурсы которого составляют около шестидесяти биллионов кубических метров.

Но оно расположено на глубине свыше тысячи метров. Если удастся добыть воду в нужных количествах, величайшая пустыня мира может быть превращена в индустриальную область, окруженную цветущими садами.

Вода для Сахары — богатство для Алжира.

ПОДЕЛЕННЫЙ ИСТОЧНИК

Голые детишки кочевников с визгом барахтались во рву с водой и кидали друг в друга грязью. Что это — картина Сахары будущего? Такую сцену мы наблюдали вблизи колодца, принесшего советским инженерам славу «чудодейственных» искателей воды.

Колодец расположен на холме, между двумя маленькими оазисами — Бен-Тиус и Кереллах, — в тридцати километрах к западу от шоссе Бискра — Хасси Мессауд. Из трубы диаметром сорок сантиметров в бассейн била кристально чистая тепловатая вода. Две глиняные дамбы высотой в метр, похожие на маленькие виадуки, отводили воду в западном и восточном направлении. Отсюда по рвам она текла к оазисам. Открыт был только один сток, другой — заложен камнями.

У колодца толпились женщины и подростки. Они набирали воду в деревянные бочки, а также в мешки из козьих шкур, которые перевозили попарно, перебросив через спины ослов. Молодой человек, в черной кожаной куртке, по-видимому, выполнял здесь административные функции. Он командовал женщинами и детьми и очень деловито регулировал движение. Заметив нас, он подошел и больше уже не отходил. Может быть, он следил, чтобы мы не попортили колодец? Нет, ему не терпелось рассказать, что произошло здесь два месяца назад, но ему это было трудно — он плохо говорил по-французски. К его великой радости, мы все же поняли, что он хотел сказать. Советские инженеры весьма наглядно обрисовали накануне это событие.

В тот день глубина скважины приблизилась к пятистам метрам. Из Бискры, как обычно, прибыли инженеры, руководившие работами. Правда, они надеялись в ближайшие дни наткнуться на хорошую воду, но когда это будет — точно не знали. К их смущению, они обнаружили, что население обоих соседних оазисов собралось у места бурения и ждало воду!

И вот свершилось чудо! Из буровой скважины внезапно брызнула вода под давлением примерно пяти атмосфер и образовала фонтан выше минарета! Из ста глоток вырвался крик! Люди ликовали, обнимались, прыгали под струи огромного фонтана. Вымокнув до нитки, они резвились, как расшалившиеся дети. Наконец-то, наконец-то пресная вода! Слава аллаху и русским кудесникам! Кое-кто из женщин затаскивал инженеров и техников под струи искусственного дождя и там начинал танцевать. Появление воды надо было отпраздновать!

Вот она, вода для Сахары!

Праздник еще не кончился — а уже прорывали первые каналы, отводившие воду на плантации. И тут возник спор: куда направить основной поток? Каждый оазис требовал для себя львиной доли. После стихийно возникшего совета старейшин обоих селений было найдено соломоново решение: двенадцать часов вода будет течь в восточном направлении, двенадцать — в западном. Сторож, нанятый общинами, будет следить за соблюдением этих условий. Мирный договор был скреплен рукопожатием старейшин, и празднества продолжались еще целые сутки.

Необычное для населения оазисов изобилие воды породило новые проблемы. Через несколько дней люди поняли, что для орошения имеющихся плантаций, полей и садов достаточно только части добываемой воды. Что делать с остальной?

— Давайте заложим новые плантации, возделаем новые поля! — сказали одни.

— Но кому принадлежит земля пустыни? — возразили другие.

— Никому!

Все растерялись. Наконец кто-то сказал:

— Никому — это значит всем! Кому принадлежит вода? Нам всем! А если земля и вода принадлежат нам всем, то почему бы не обрабатывать и не орошать землю совместно, а потом делить урожай?

После этого в обоих оазисах возникли сельскохозяйственные производственные кооперативы.

Старейшина Бен-Тиуса, седовласый старик с обликом пророка, показал нам статут кооператива, выработанный самими крестьянами и записанный учителем. К сожалению, мы не смогли его прочитать, но даже из несовершенного перевода поняли, что в нем нет юридических мудрствований, он изложен простыми, часто беспомощными фразами, но по сути дела мало чем отличается от устава наших первых кооперативов.

Колодец, животворная сила воды изменили общественные отношения в этих двух оазисах.

ОНИ ПРОБУЮТ ЕЖЕДНЕВНО!

На краю Бен-Тиуса создавали новые поля. Участок пустыни очистили от камней, сровняли и с помощью машины, напоминавшей снегоочиститель, окружили двойной дамбой. Возникшие при этом каналы соединили с колодцем. Теперь, открыв отверстие в насыпи, можно, по желанию, залить поле водой.

Заливные поля переливались на солнце, и мокрый, бурого цвета песок блестел, как жирная пахотная земля… Два молодых крестьянина, подвязав рубашки у бедер, с мотыгами через плечо шли вброд по канавам, протянувшимся вдоль дороги.

— По воде лучше ходить? — спросил я.

Смеясь, оба жестами объясняли: по сухой каменистой почве они ходили годами. А теперь у них водные пути!

Один из парней взял ком глины, слепил из него шар и с шумом бросил в воду. С сияющим от радости лицом он сказал: «L’eau: russki ingenieurs! Pour nous: beaucoup fluus!» Эта смесь арабского с французским означала: «Вода советских инженеров принесет нам много денег».

Как выглядел Бен-Тиус два месяца назад, мы узнали после получасовой поездки по зыбучим пескам в оазис Лиуа. Поля здесь лежали под слоем белой пыли, как будто их покрыл иней. Пальмы растрепанными метлами печально торчали на фоне неба. У одних осталось два-три веерообразных листа, другие стояли совсем голые. Земля под пальмами, на которой в Бен-Тиусе росла трава, здесь была покрыта твердой соленой коркой.

Уже много лет колодцы Лиуы дают только соленую воду, которая постепенно губит растительность на полях и плантациях. Оазис обречен на смерть.

Но в четырех километрах отсюда в Сахаре мы увидели надежду Лиуы — буровую вышку советских инженеров. Они и здесь установили ее на холме посреди большого шотта — высохшего соленого озера.

Алжирские рабочие меняли деталь установки, руководил ими буровой мастер из Баку по фамилии Бушев. Бурение производили в две смены. Постоянно присутствовал только один советский мастер, но сегодня на скважину прибыли и несколько инженеров. Шилкор стал на колени у буровой щели и наполнил пробирки водой — это проба для анализа.

— Здесь мы столкнулись с большими трудностями — просачивается соленая вода, — пояснил он. — Пришлось вставлять трубы, а промежутки между ними заполнять специальным цементным раствором. Это нас очень задержало.

В этот момент невдалеке на дороге остановился грузовик. Из него вышли несколько жителей оазиса. Они подошли к буровой вышке, склонились над источником, помочили в нем руки, а затем облизали пальцы.

— Крестьяне-финиководы каждый день приходят пробовать воду, — сказал Шилкор. — Так, по содержанию соли в воде, они контролируют нашу работу, чтобы знать, скоро ли конец!

— Можно ли нам приготовить фотокамеру, чтобы заснять момент, когда пойдет вода?

Шилкор, смеясь, показал на жителей оазиса, возвращавшихся к машине:

— Они уезжают. Значит, сегодня ничего не произойдет! Но я уверен, когда мы наткнемся на пресную воду, все жители, как и в Бен-Тиусе, будут тут как тут. Но вам-то вряд ли можно так долго ждать… Мы дошли пока до двести тридцать седьмого метра, а рассчитываем на хорошую воду только после пятисот!

— Всегда одно и то же: приезжаешь либо слишком рано, либо слишком поздно! — жалобным тоном произнес Альфред и в раздумье сел на кучу труб. — Ликование под фонтаном воды в Сахаре… неплохой кадр!

ЧЕЛОВЕК С ОБЛОЖКИ ЖУРНАЛА

Я сидел в машине и писал… рождественские поздравления! В окно я видел, как мимо проплывали песчаные дюны, видел стада верблюдов, причудливые скалы, а между ними кое-где карликовые оазисы из трех-четырех пальм. Затем дорога начала постепенно подниматься в гору, и, как бы под влиянием моих рождественских мыслей, с каждым километром становилось все холоднее.

Глубокие ущелья, густые леса пиний и дубов, горы высотой до двух тысяч метров — таков массив Аурес на востоке Алжира. На отвесных склонах лепятся деревни, центр которых образуют гелаа[42] — похожие на крепости зернохранилища. Пробраться к ним можно только по узким ступенькам, выбитым в скалах, или по веревочным лестницам.

Этот район с его неприступными деревнями-крепостями много веков был недосягаем для иноземных завоевателей. Гордые (берберы Ауреса выстояли против нашествий вандалов, византийцев, турок и долгое время оказывали сопротивление войскам французских колонизаторов. В этих горах, история которых богата освободительными войнами, в ноябре 1954 года началась героическая (борьба алжирцев за независимость. С тех пор Аурес считается колыбелью алжирской свободы.

Когда мы достигли Батны — главного города Ауреса, было уже темно и очень холодно. Термометр показывал два градуса выше нуля. Четыре часа назад в Сахаре мы изнывали от тридцативосьмиградусной жары.

В Батне мы встретили группу механиков из Карл-Маркс-Штадта, работавших на строительстве текстильного комбината. Обрадованные встречей, они пригласили нас на ужин и дали возможность смыть с себя пыль пустыни под горячим душем. На следующее утро они показали нам стройку и помещения, где обучали своих алжирских коллег управлять текстильными машинами.

Осмотр стройки был не единственной и не главной целью нашей остановки в Батне. Нам хотелось отыскать места, откуда в 1954 году началась борьба за независимость. Но кто мог их показать? Можно ли было рассчитывать встретить в горах бывших партизан? Нам помог случай. Один механик рассказал, что несколько дней назад в городе с ним заговорил по-немецки алжирец, который потерял во время боев в Ауресе ногу, а затем долго жил в ГДР. Вот был бы идеальный гид!

Но как его найти? Мы навели справки в городском управлении и в штабе армии. И тут и там с первого слова поняли, о ком идет речь, назвали даже имя этого человека: Ахмед Ябка, но адреса его никто не знал. «Через три дня он выступит перед новобранцами в армейском клубе. Если вы подождете…»

Наконец мы с механиком нашли улицу, где он встретил Ахмеда. Справились у лавочника и в автомастерской, но только булочница показала нам дом Ахмеда. На стук никто не открыл. После повторного сильного стука за закрытой дверью раздался женский голос, сообщивший, что мужа нет дома. Мы попросили женщину передать, что в восемь часов вечера будем ждать Ахмеда в отеле, где живут немецкие механики, но вовсе не были уверены, что она нас поняла.

До назначенного часа мы сидели с земляками в вестибюле отеля и играли в скат. Вдруг Альфред вскочил:

— Это он! С ума сойти: герой с моей обложки!

Ахмед Ябка тоже сразу же вспомнил:

— Это было в 1959 году в Эйзенберге. Вы пришли с очень хорошенькой блондинкой.

Вместе с другими тяжелоранеными Ахмед лечился в одном из наших санаториев. Ему сделали протез, пользоваться которым он учился в госпитале для выздоравливающих в Эйзенберге. Ахмед догадался, чего мы от него хотим. Прежде чем мы успели его попросить, он сам сказал:

— А теперь вы хотите посетить места боев в Ауресе? Конечно, я с удовольствием покажу вам все, что знаю… В котором часу мы завтра встретимся?

ПЕРВЫЕ ВЫСТРЕЛЫ

Если бы мы предвидели, как утомительна будет для нашего друга поездка в горы, мы не приняли бы его предложения.

Утро следующего дня было, дождливым, с вершин гор дул ледяной ветер. Через несколько километров мы въехали в густые облака, а четверть часа спустя «дворники» на «Баркасе» заскрипели, счищая хлопья снега. Снежная буря в Африке! Сначала мы храбрились, хорошее настроение не покидало нас, на перевале мы даже затеяли игру в снежки. Но потом дорога, вьющаяся вокруг горы, стала скользкой, машину несколько раз заносило, и мы начали клясть снег.

— Вон там был холм, покрытый лесом… Напалм все сожрал! — объяснял Ахмед.

Но мы видели только стену тумана.

— Деревню там, на склоне, три раза пыталась захватить рота иностранных легионеров. Потом ее уничтожили бомбами…

Мы различали только контуры гор, затянутых пеленой облаков.

Ахмеда погода не обескураживала. Много раз он просил остановиться и выходил из машины, хотя ему было трудно передвигаться по скользкой дороге. Он прошел с нами по развалинам бывшей французской базы снабжения, которую — стремительным ударом захватил со своей ротой, разгромил и взорвал.

— Здесь был склад консервов, а там — ручных гранат… С того дерева я поджигал подрывной заряд.

А потом мы стояли у опушки леса. Под нами расстилалась долина, по ней петляла дорога. Такой пейзаж можно увидеть в Тюрингском Лесу. Только мощная каменная сторожевая башня на противоположном холме напоминала остатки средневековой крепости. Французы окружили весь район сетью подобных — башен, расставив их так, чтобы из каждой была видна соседняя, но и это не остановило операции Армии освобождения. Сегодня эти башни на кручах Ауреса напоминают о тяжелых временах, связанных с большими жертвами.

Ахмед показал палкой на ямы у опушки леса:

— Отсюда 1 ноября 1954 года раздались первые выстрелы. Рота муджахидов — добровольцев из района Ауреса-окопалась в лесу и напала на колонну французских грузовиков. Такие же налеты были совершены одновременно в тридцати других точках Алжира. Кроме того, в казармах и на вокзале в Батне взорвались самодельные бомбы. Выступлению предшествовали массовые собрания в деревнях Ауреса и Кабилии. Ораторы Революционного комитета единства и действия разъясняли смысл решения — начать вооруженную освободительную войну против колониального режима — и проводили голосование. Поднимались все руки. «Мы призываем всех алжирцев независимо от их партийной принадлежности к единству!» — говорили ораторы. На таких собраниях в районе Ауреса в последних числах октября в армию вступили более двух тысяч алжирских добровольцев. О необходимости вооруженной борьбы говорилось и в листовке, распространенной по всему Алжиру 31 октября: «Наша тяжелая борьба окончится только тогда, когда будет достигнута великая цель: Алжир станет независимой демократической республикой».

Ауресское восстание было не выступлением кучки заговорщиков, как твердили французские газеты, а подлинным народным восстанием. Время для него назрело. Угнетение алжирцев колонистами и колониальными учреждениями усилилось настолько, что иного выхода не оставалось. Попытки алжирских руководителей вести переговоры с французским правительством, чтобы найти мирный путь для получения независимости, терпели неудачу, так как большая часть колонистов была ультрареакционной и симпатизировала фашистам.

Мы не ставим (перед собой задачу излагать историю освободительной борьбы в Алжире, но об одном событии все же нельзя не вспомнить — о кровавой расправе 8 и 9 мая 1945 года.

В те дни, как и в Москве, Париже, Вашингтоне, Лондоне, как во всех странах, участвовавших в борьбе против фашизма, жители алжирских городов, счастливые и гордые, праздновали победу. В городе Сетифе — район Константины — пятнадцать тысяч алжирцев направились к памятнику павшим, чтобы возложить венки. Впереди несли флаги стран, участвовавших в борьбе с фашизмом. Среди них было и зелено-белое знамя с красным полумесяцем и звездой — флаг Алжира. Демонстранты полагали, что имеют право на это, ибо триста тысяч алжирских добровольцев боролись против фашистских армий в Тунисе, Италии и Франции. Многие были награждены за доблесть орденами.

В Сетифе демонстрация была организована Ассоциацией друзей Алжирского манифеста. В феврале 1943 года манифест был принят группами националистов, объединившимися вокруг Фархата Аббаса. В нем выдвигалось требование конституции и создания самостоятельного алжирского правительства в рамках федерации с Францией. «Друзья манифеста» верили в мирный путь достижения независимости. 8 мая 1945 года им был преподан жесточайший урок.

Когда около девяти часов утра колонна демонстрантов достигла рыночной площади, ее остановили жандармы. Разъяренный офицер французской полиции Оливьери потребовал убрать алжирский флаг и транспаранты. Ему спокойно возразили, что демонстрация, и притом с флагами, была разрешена администрацией. Тогда Оливьери скомандовал: «Огонь!» Полицейские начали стрелять в безоружных людей. Одним из первых был убит человек, несший алжирский флаг. Несмотря на это, демонстранты дисциплинированно отошли назад, собрались у памятника и возложили к его подножию цветы. Оратор предложил почтить память погибших минутой молчания. И в этот момент над площадью прозвучал залп. Полицейские безжалостно стреляли в людей, которые лишь хотели отдать должное тем, кто погиб на войне.

Такие же нападения произошли в Омале, Гельме, Константине и других городах. Алжирские руководители были арестованы. Военные власти объявили чрезвычайное положение в районе Константины. Началась охота на людей, которую можно сравнить только с преследованием евреев фашистами. Алжирцев сотнями сгоняли и расстреливали в каменоломнях или перед свежевырытыми массовыми могилами. Французские самолеты без предупреждения бомбили десятки деревень. Крейсер «Дюгэй-Труэн» также без предупреждения обстрелял прибрежные городки… Десять дней длилась эта бойня. Погибло сорок пять тысяч алжирцев. Сорок пять тысяч невиновных были убиты!

Только через девять лет алжирский народ нанес ответный удар. Девять лет потребовалось ему для подготовки. За это время была создана сильная подпольная организация.

1 ноября 1954 года считается днем начала борьбы. Но решение начать борьбу было спровоцировано французскими колонизаторами в кровавые майские дни мирного 1945 года.

ДЕРЕВО АХМЕДА

Мы решили остановиться и выпить чаю в Медине — маленьком поселке, расположенном на высоте двух тысяч метров в центре гор Ауреса. Согреться было необходимо — резкий ветер буквально пронизывал нас до костей. Как только Ахмед вышел из машины, его, несмотря на снежную метель, тотчас же окружила толпа берберов. Особенно сердечно его обнимал какой-то великан двухметрового роста с крючковатым носом.

— Это Рабах, — представил великана Ахмед. — Три года он был у меня старшим сержантом! Другие братья, собравшиеся здесь, тоже из моей роты.

Нам крепко, до боли, жали руки. Рота худощавых берберов, напомнивших мне римских легионеров с картин, была, вероятно, хорошим отрядом.

Прежде чем мы смогли усесться в теплой чайной, Ахмед должен был пойти в соседний дом, посмотреть новорожденного, дать совет торговцу насчет кредитов, посетить больного товарища… По тому, как берберы с ним разговаривали и как почтительно к нему относились, было ясно, что Ахмед для них — большой авторитет. Жители Медины еще и сейчас называли его с уважением — «наш лейтенант», хотя он не уроженец здешних мест и не бербер, а араб из города Алжира.

В 1952 году девятнадцатилетний Ахмед, сын хозяина харчевни, был призван во французскую армию. Он уже тогда был связан с руководителями движения за независимость. Его часть прошла подготовку во Франции и в Кобленце, после чего ее отправили во Вьетнам.

— Мои друзья из революционного комитета в городе Алжире сказали мне перед тем, как меня призвали: «Ахмед, если попадешь во Вьетнам, изучай методы вьетнамских партизан!» — рассказывал Ахмед за чаем. — Я, правда, не был среди партизан, но все же научился многому, что мне пригодилось потом здесь, в Ауресе.

В 1954 году часть Ахмеда вернулась в Алжир. Он тотчас же восстановил контакты с освободительным движением. Осенью он получил приказ дезертировать со своим оружием и пробиться в горы Ауреса. Пятнадцать дней шел он от Омаля в Центральном Алжире до Медины, все время рискуя быть схваченным французскими патрулями и расстрелянным на месте.

В районе Ауреса, где командование было возложено на полковника Айсауи, родом также из Медины, Ахмед принял роту храбрых, но не обученных военному делу берберов. Уже в боях он должен был сделать из них дисциплинированных солдат.

Товарищи Ахмеда до сих пор оставались слушателями и только просили переводить наши вопросы. Теперь освоившись, они вступили в разговор. Длинный Рабах внезапно так хлопнул по плечу своего лейтенанта, что тот вздрогнул.

— Нас даже заставляли часами тренироваться на этой кособокой поляне в лесу…

И здесь живут люди…

Рабах вскочил и чуть не ударился головой о потолок чайной. Вместе с двумя друзьями он показал, что еще не забыл того, чему его учили:

— Кругом! Ружье наперевес! Даже «на караул» еще получается!

Брат Таиб, пожилой человек с лихо закрученными усами, смеясь, напомнил лейтенанту, как тот наказал его тремя днями ареста за то, что он, будучи послан добывать провиант, без разрешения провел ночь у жены.

— Сначала мы не понимали, как необходима такая строгость, но все же это было правильно!

Я вышел на улицу, чтобы взять сигареты из машины. За мной пошел длинный Рабах и повел меня в хлев соседнего дома. Любовно похлопал он двух лошаков по крупам:

— Это были наши верные соратники, наше «секретное оружие»! Часто они вели себя умнее самых опытных муджахидов. Вражеские самолеты, например, они слышали раньше нас и немедленно искали укрытия. Как будто у них в ушах радарная установка… Когда стреляли, они ложились, и мы могли спрятаться за ними. Они чувствовали любую опасность и умели так хорошо укрываться в кустах и так смирно стоять, что мы потом с трудом находили их. Что бы мы делали без лошаков? Нужно бы поставить им памятник…

Рабах выдернул две большие охапки сена и дал их длинноухим.

— Наш лейтенант тоже обязан жизнью лошаку. Он вам не рассказывал? Он не любит говорить об этом… Когда в мае 1957 года он был тяжело ранен, мы крепко привязали его к спине лошака и вместе с двадцатью другими ранеными доставили к тунисской границе. Пятнадцать ночей провел он в пути привязанный, с разбитой ногой, без болеутоляющих средств… Он жестоко страдал. И все же ему еще повезло. Наша колонна последней перебралась на север через границу. Несколько дней спустя здесь прошла к<линия смерти» — с заграждениями из проволоки под током высокого напряжения, с минными полями…

Во время этого тягостного путешествия нога Ахмеда воспалилась. В Тунисе ее пришлось срочно ампутировать. Только через полтора года он смог выйти из больницы и улететь в ГДР.

Я почувствовал угрызения совести: не слишком ли много потребовали мы сегодня от Ахмеда? Я возвратился в чайную и предложил прервать зимний поход в прошлое и по кратчайшей дороге вернуться в Батну, но Ахмед энергично запротестовал: сначала надо посетить могилы!

Братья Рабах и Таиб поднялись вместе с нами, и мы по обледенелой дороге поехали к горной вершине, где в разрушенной усадьбе, в седловине, устроено «кладбище мучеников». Последние сто метров мы шли по вязкой глине.

Ахмед знал каждого, кто был здесь похоронен. При смерти многих он присутствовал.

— Абделькрим… Это было уже в пятьдесят четвертом… Белькасем… Бомбой, зимой пятьдесят шестого…

Мы отошли в сторону, чтобы не мешать троим алжирцам почтить память своих павших братьев.

Обратно в Батну Ахмед предложил нам ехать другой дорогой. В узком ущелье он попросил еще раз остановиться. На выступе скалы, у крутого поворота, стояло мертвое дерево, на его сухих, корявых ветках лежали хлопья снега.

— Отсюда я в последний раз руководил боем. Это было 9 мая 1957 года, в шесть часов утра. Мы сумели обратить в бегство батальон легионеров. Тридцать пять убитых оставили они здесь. Но через четыре часа легионеры вернулись с броневиками и самолетами и отомстили нам. Под градом бомб моя рота потеряла двадцать муджахидов. Меня ранили в ногу. Там, под выступом, я и лежал без сознания. Рабах с двумя братьями перенесли меня на другую сторону долины и спрятали в надежном убежище…

Ахмед постучал палкой по стволу мертвого дерева, так что с него облетел снег.

— Дрова в здешних местах очень ценятся, но это дерево никогда не срубят. Берберы Ауреса называют его деревом Ахмеда.

НОЧЬ В ПОЛОСЕ СМЕРТИ

Как и первый наш вечер в Алжире, последний мы провели с таможенниками, неподалеку от того места, откуда в 1957 году тяжело раненный Ахмед был переправлен на спине лошака через тунисскую границу.

Напялив на себя все теплые вещи, мы пили глинтвейн и все равно мерзли. Кашель, насморк, жар — таков был результат нашей экскурсии в горы Ауреса. В первый раз мы прибегли к помощи аптечки. Мы мечтали о теплой, сухой комнате. Через три дня наступало рождество.

На холме, поту сторону границы, блестели огни Саки-ет-Сиди-Юсефа. B 1958 году о нем узнал весь мир. 9 февраля французские самолеты бомбили этот городок, расположенный на тунисской земле. Налет был совершен утром, когда женщины делали покупки на базаре, а дети сидели в школах. Сотни домов были разрушены, среди развалин остались лежать убитые и раненые. Одно сообщение особенно потрясло читателей газет: восемь детей-первоклассников были убиты на школьных скамьях, когда они как раз учились писать букву «Т». С буквы «Т» начинается арабское слово, означающее «самолет».

После Сук-Ахраса — районного центра в Восточном Алжире — мы долго ехали вдоль заржавевших проволочных заграждений, мимо опрокинутых баррикад, разрушенных хуторов, обуглившихся лесных массивов… Пресловутая «линия смерти» и сегодня производила впечатление мертвой зоны, хотя большинство полей уже было обработано, а во многих деревнях снова поселились люди. Раны войны зарубцовывались с трудом.

Перед заходом солнца мы достигли пограничной станции — скромного барака у подножия холма-крепости, со всех сторон опутанной колючей проволокой. Мы хотели подняться к развалинам крепости, но таможенный чиновник с ужасом закричал:

— Что вы! Один неверный шаг — и взлетите на воздух! Здесь еще повсюду в песке мины.

Единственное, что он нам разрешил — это поставить машину на ночь у шлагбаума.

Сейчас оба таможенника, симпатичные парни, любившие пошутить, сидели в «Баркасе» и пили с нами глинтвейн. Им очень хотелось выучиться играть в «немецкий скат». Работой своей они, кажется, были вполне довольны, никакие проблемы их не волновали.

Но вот один из парней, менее разговорчивый, спросил вроде бы невзначай, как нам понравился Алжир и что мы думаем о нынешней ситуации. Я заколебался — очень трудно было выразить в нескольких словах наши впечатления. Таможенник перехватил мой ответ:

— Я, кажется, знаю, что вы хотите сказать… Конечно, многое у нас еще не так, как должно быть. Но подумайте, пожалуйста, — он показал на черный силуэт заминированной крепости, — нам еще и сегодня приходится устранять остатки колониализма. И не только здесь, на границе, не только в песках пустыни, но и в сознании людей… Мы можем, конечно, взорвать бункера и мины, а колючую проволоку использовать для ограждения пастбищ, но у нас нет людей, умеющих строить новые дома…

Возьмем, к примеру, мою семью: старший брат смог закончить только четыре класса и с трудом нашел низкооплачиваемую работу — собирает железный лом на «линии смерти». Я — второй сын — восемь лет посещал школу, могу читать и писать, знаю таможенные инструкции, но построить дом? Руководить фабрикой? Вести корабль? Нет, этого я не могу. Вот младшие братья — те когда-нибудь смогут. Они уже учатся в старших классах… А там, где много учатся, дело пойдет вперед.

Был бы доволен этим ответом страстный, нетерпеливый Мухтар из города Алжира?