Перевалы, нефтепроводы, пирамиды

СОЧЕЛЬНИК ПО-МУСУЛЬМАНСКИ

Приближалось рождество, «семейный праздник». В эти дни даже самый черствый немец склонен к сентиментальности… Куда же деваться нам, троим бродягам? Может, отметить праздник где-нибудь в оазисе или на обочине дороги, а «Баркас» украсить ветками пальм или пиний? Но холодная, дождливая погода не манила провести рождество на биваке. Тут мы вспомнили, что в Тунисе живет небольшая группа граждан ГДР…

И вот с алжирской пограничной станции Сакиет-Сиди-Юсеф мы без остановки помчались прямо в город Тунис. Мы были так простужены, что, когда попали в торгпредство ГДР, едва смогли поздороваться и назвать себя. Это у нас память о снегах Ауреса. Нас ждали друзья, лежала наготове целая стопка писем. Пока мы их разбирали, торговый советник между прочим спросил, где мы собираемся остановиться.

Мы смущенно пролепетали:

— Э-э-э… В кемпинге… Или… Может, у вас есть свободный гараж?

Торговый советник засмеялся:

— Гаража нет… Ну да пойдемте со мной!

Он повел нас через несколько улиц в пустую квартиру: в ней жил работник торгпредства, отозванный сейчас в Берлин. Натопленные комнаты, ванная, кровати с чистыми простынями, кушетка, кухня… Мы обменялись взглядами: рай, да и только! Здесь и встретим Новый год! Да здравствует наша внешняя торговля!

Итак, наступил сочельник. Мы отпраздновали его с жившими в Тунисе гражданами ГДР. Два дня наслаждались удобным, теплым жильем, лечились горячим молоком, медом и таблетками, не решаясь выйти в город.

Сочельник совпал в том году с мусульманским праздником — началом рамадана, религиозного поста, который продолжается целый месяц. Религиозные мусульманские праздники исчисляются по календарю, ведущему начало с 16 июня 622 года — дня бегства пророка Мухаммеда из Мекки в Медину, так называемой хиджры. У мусульман — лунный год, который на десять-двенадцать дней короче нашего солнечного. Так случилось, что 24 декабря этого года мы праздновали в Тунисе двойной праздник!

На авеню Хабиба Бургибы, в центре современного Туниса, — широкой, как площадь, улице, тянущейся с востока на запад, — все напоминало о наступающем веселом рождестве! В витринах сверкали цветные стеклянные шары, под золотым дождем сияли электрические свечи. Между воздушными дамскими гарнитурами и кружевными лифчиками меланхолически кивали головами рождественские деды-морозы из папье-маше, над аппетитными окороками и колбасами распростерли серебряные крылья ангелочки. Под деревьями в средней части авеню Хабиба Бургибы были расставлены вплотную один к другому лотки с цветами. Розы, гладиолусы, гвоздика, сирень, маргаритки продавались в таком изобилии, являли собой столь многообразную цветовую гамму, что мы не выдержали и купили несколько букетиков дамам из представительства ГДР. На улицах и в магазинах толпились преимущественно взволнованные мужчины. Совсем как в Берлине: в самый последний момент перед закрытием магазинов мужчинам вдруг пришла в голову мысль, что надо бы еще купить флакон духов для жены, куклу для дочурки, пистолет для сына… Веселого вам праздника, господа!

Всего несколько шагов отделяло западную оконечность авеню Хабиба Бургибы от Порт-де-Франс, ворот в старый город — медину. Здесь не было никакой рождественской суеты. Лавчонки на базаре, правда, еще торговали, но продавцы апатично сидели на корточках без дела. Их глаза светились голодным блеском. Зато в харчевнях и ресторанах варили и жарили вовсю. Столы стояли накрытые, но за ними никого еще не было. Готовили впрок к тому времени, когда солнце сядет.

Через три часа, выпив в торговом представительстве ГДР кофе с настоящей дрезденской коврижкой, мы возвратились в медину. Перед нами предстала совершенно иная картина. Празднично одетая толпа заполнила арабский увеселительный квартал близ Баб-Суика. Идти против течения было почти невозможно. На ресторанных столиках виднелись остатки обильного праздничного пиршества. Лишь немногие едоки, либо опоздавшие, либо особенно выносливые, еще сидели перед кучками куриных ножек, грудами баранины, мисками с кускусом, блюдами с салатом… Из репродукторов над дверями ресторанов, заглушая одна другую, звучали восточные мелодии. Над праздничной толпой мелодии сливались в сплошной шум. Я наклонился к уху торгового советника и во весь голос прокричал:

— Тихая ночь, святая ночь…[43]

Небольшая площадь перед мечетью была сплошь забита павильонами. Здесь стреляли по цветам, бросали мячи в пирамиды жестяных банок, старались набросить железные кольца на увешанные бубенцами шесты. На наклонных рельсах стояла вагонетка, снабженная двадцатисантиметровой гранатой. Вагонетку надо было толкнуть вверх так, чтобы капсюль гранаты ударился о мишень наверху, от чего раздавался взрыв.

Повсюду царило веселье. Первый день поста остался позади, это требовалось отпраздновать!

У входа в арабские кабаре толпились люди.

Мы присоединились к самой большой толпе, и, когда через четверть часа дверь открылась, нас рывком всосало внутрь. В зале, украшенном пестрыми гирляндами, стояли скамьи. У рампы на небольшой сцене сидели несколько женщин в национальном одеянии берберок и мужчин в театральных костюмах. Статная дама посередине, одетая в платье с блестками, из-под которого виднелись голые ноги, была, вероятно, звездой вечера. Современный оркестр исполнял своеобразные восточные ритмы. Молодые люди в белых джеллябах и красных фесках лавировали между рядами и предлагали чай, кофе, лимонад и кренделя, бисквиты и лепешки, на вид такие же сдобные и сладкие, как марокканское печенье, которое вызывает изжогу.

Оркестр сыграл туш. К микрофону подошел с серьезным видом конферансье. За ним прятался маленький толстяк, пародировавший все движения своего рослого партнера. Публика визжала от восторга. По-видимому, конферансье объявил выход певицы, ибо после его ухода со сцены маленький шут появился у рампы еще раз и мастерски, но страшно смешно исполнил колоратуру. Действительно, вышла грустная на вид девушка и исполнила печальную песню. Затем появилась группа жонглеров, которой, к радости зрителей, все время мешал маленький толстяк. После этого номера оркестр снова сыграл туш, а затем выступила звезда программы: статная женщина в платье с блестками исполнила — довольно скромно — танец живота. До танжерских танцовщиц ей было далеко. Пародия маленького толстяка была, пожалуй, лучше оригинала. В заключение четыре темпераментные, богато одетые берберки под щелканье кастаньет исполнили бешеный танец, похожий то ли на ча-ча-ча, то ли на шейк. Часть зрителей вскочила с мест и с воодушевлением танцевала между рядами. Аплодисменты еще не смолкли, когда следующая волна посетителей вытеснила нас и остальных зрителей через узкую дверь черного хода на улицу. Программа заняла меньше получаса.

В торжественном настроении, навеянном праздником, мы в торговом представительстве сели около маленького, сияющего огнями дерева за хальберштедтские сосиски и пунш. Каждый стремился подавить приступ ностальгии. Сочельник, да еще во время рамадана, должен быть веселым! Думать о доме разрешается только лежа в постели!

ПОСТ И ОБЖОРСТВО

Пока можно отличить белую нитку от черной, то есть от рассвета до захода солнца, правоверные мусульмане не должны во время рамадана ни есть, ни пить, ни курить. Это очень суровое требование, особенно в те годы, когда рамадан приходится на летние месяцы с жаркими длинными днями. От обязательного поста освобождаются лишь больные, маленькие дети и беременные женщины.

В Тунисе далеко не все мусульмане соблюдали так строго предписанный пророком пост. И все же каждый день около пяти часов вечера в арабских кварталах Туниса происходило одно и то же: в ресторанах и частных домах столы ломились от блюд, а люди стояли на улицах, на балконах, на крышах и смотрели на ближайший минарет. Как только на минарете взвивалась ракета, официально сообщавшая верующим о заходе солнца, улицы, балконы и крыши пустели за несколько секунд. Люди устремлялись к столам и жадно поглощали все, что мог вместить желудок.

По статистическим данным, в мусульманских странах за месяц поста поедают больше, чем за любой другой месяц в году. И еще кое о чем повествует статистика: месяц рамадана — рекордный по числу смертных случаев и тяжелых заболеваний. Чаще всего случаются заворот кишок, различные заболевания печени, желтуха, апоплексический удар. Врачи считают четырехнедельное чередование голодовки днем и обжорства ночью преступлением против здоровья. Поэтому они выступают за отмену или по меньшей мере за смягчение законов рамадана «как не соответствующих больше достигнутому уровню знаний и требованиям современного общества». Но этим они навлекли на себя враждебность улемов, стражей исламской чаши Грааля[44]. Для них даже смягчение строгих законов — грех перед аллахом. Пост во время рамадана в конце концов один из пяти столпов мусульманской веры (четыре других — признание аллаха единым богом, ежедневная пятикратная молитва, раздача милостыни и паломничество в Мекку).

В борьбе против догматов веры тунисские врачи нашли теперь союзника. Правительство установило, что во время рамадана сильно падает производительность труда, а число несчастных случаев на производстве и транспорте увеличивается настолько, что наносит серьезный ущерб молодой тунисской экономике.

Поэтому правительство распорядилось, чтобы в пост все служащие, студенты, преподаватели и рабочие государственных предприятий днем обедали. Если понадобится, их следует силой заставлять есть. Это было оскорбление улемов!

Правительству не удалось победить сразу. Его поддержали лишь молодежь и интеллигенция, а многие пожилые тунисцы пускались во все тяжкие, лишь бы и впредь следовать заповедям Корана. Борьба между правительством и улемами не закончилась и по сей день.

Студент педагогического училища Юсеф, с которым мы познакомились однажды днем во время рамадана в кондитерской на авеню де Пари, был полон уверенности в будущем. Он демонстративно сел за стол, на котором стоял кофейник, лежал нарезанный кусками торт.

— Когда-то пост был оправдан, — объяснил он. — Он очищал организм и улучшал кровообращение. А теперь? У рабочего после восьмичасовой тяжелой работы темнеет от голода в глазах, и он попадает рукой в станок… Разве это угодно аллаху? Водитель такси после полудня не находит пассажиров — они боятся, что он от слабости спутает красный свет с зеленым… Кому это нужно? Во многих мусульманских странах ныне возникла современная промышленность. Знатоки Корана должны приспособиться к этому прогрессу, хотят они того или нет! Поверьте мне: через несколько лет рамадан у нас будет значить столько же, сколько ныне в европейских странах значит пасхальный пост. Кто у вас еще думает о том, что в эти дни нужно поститься?

ХЛОПОТЫ О ВИЗАХ

— К сожалению, я не могу дать вам визу. Телеграфируйте нашему министерству иностранных дел в Эль-Бейду…

Ливийский консул произнес эти слова таким тоном, как если бы думал: «Попытаться-то вы можете, но пользы от этого не ждите!»

Между тем нам была необходима ливийская виза, без нее мы не могли попасть в Каир. Мы уже обращались в ливийские посольства в Рабате и Алжире, и каждый раз нам отвечали: «В Тунисе вы за сутки получите визу». И вот — извольте! Может быть, западногерманские дипломаты, узнав из газет о наших намерениях, ставят нам палки в колеса? Ливийский консул составил текст телеграммы на арабском языке, и мы не смогли его прочесть. Чиновник на почте тоже не смог перевести. Мы удивились: разве арабский не является наряду с французским официальным языком? Чиновник усмехнулся.

— Мы объясняемся на тунисском диалекте. Литературный арабский для нас почти иностранный язык. На нем говорит и пишет меньше людей, чем на французском.

После нескольких неудачных попыток мы, наконец, нашли торговца, который перевел текст телеграммы. В ней указывались лишь наши анкетные данные, никаких намеков на то, что нашу просьбу следует отклонить, не было. Итак, мы отправили телеграмму и, не теряя надежды, стали ждать.

Спустя два дня мы наведались в консульство. Ответа еще нет! Прошло четыре дня, шесть, восемь, десять… Все то же! Мы позвонили другу в Триполи и попросили помочь нам.

Ночью нам снилась скучная приемная на заднем дворе ливийского консульства и консул, который, заметив нас среди ожидающих, сразу же начинал качать головой в знак отрицания: «Ответа нет, ответа нет, ответа нет…».

Мы отправили вторую телеграмму и снова связались с Триполи. Наш друг вздохнул:

— Каждый день хожу в министерство, но не могу встретиться ни с одним ответственным чиновником. Рамадан! А работать во время поста — слишком утомительно для высокопоставленных чиновников! Потерпите. Я не сдаюсь!

После трехнедельного ожидания мы начали нервничать и думать, как нам поступить в случае отказа. Как миновать Ливию? Выбрать морской путь? Пароходы ГДР совершают регулярные рейсы в Триполи, но редко заходят в Тунис. В порту мы выяснили, что между Тунисом и ОАР нет пароходного сообщения.

— Вам следует отправиться в Марсель. Там вы найдете пароход, идущий в Александрию!

Это слишком дорого. Кроме того, для этого нужна французская виза!

Мы проклинали бюрократию всего мира. Неужели наше путешествие потерпит неудачу из-за отсутствия одной-единственной печати?

А если коренным образом изменить маршрут? Мы раскладывали карты и ломали себе головы… Обратно в Алжир, а оттуда через Сахару, Мали, Нигерию и Гвинею? Из любого западноафриканского порта мы сможем на пароходе ГДР возвратиться в Росток. А дороги? Сумеем ли мы пересечь Сахару на перегруженной машине? Мы строили планы и тут же их отвергали. Наконец мы пришли к выводу: без ливийской визы нам не обойтись, надо вооружиться терпением и ждать. Быть может, после рамадана нам повезет и телеграмма попадет к чиновникам в Триполи, когда они будут в хорошем настроении.

МОЖНО ЛИ ОТЫСКАТЬ КАРФАГЕН?

«Великий Карфаген вел три войны. Он был еще могущественным после первой, в нем еще можно было жить после второй. Его нельзя было отыскать после третьей» (Брехт).

Сегодня, спустя две тысячи сто двенадцать лет после третьей пунической войны, в Карфаген можно проехать на трамвае по дамбе, ведущей через озеро Тунис. На развалинах некогда богатой и агрессивной пунической метрополии возникло одно из наиболее аристократических предместий Туниса. Здесь живут дипломаты, управляющие государственных предприятий, министры, врачи, профессора… На одном из холмов, среди ухоженного парка за высокими стенами, прячется от любопытных взоров один из дворцов президента республики Хабиба Бургибы.

«Ceternm censeo Carthaginem esse delendam»[45]. Эти слова вспомнились мне, когда мы приблизились к Карфагену. Так обычно заканчивал свои речи в римском сенате Катон, но это было также излюбленное изречение Галла, нашего старого преподавателя латыни, носившего гинденбургские усы. Знаменитая фраза Катона была для него не только примером из латинской грамматики, но и обоснованием агрессивных войн. В соответствии с направлением ударов фашистских армий она означала для Галла: «Впрочем, я считаю, что Варшава… Лондон… Белград… Москва… должны быть разрушены!» Я все еще вижу Галла стоящим в позе карликового Катона возле кафедры и с наслаждением скандирующим эту злобную фразу. Большей частью за этим следовало: «Оп!се et decorum est pro patria mori»[46]. Старая германская гимназия старалась на свой лад внушить ученикам «житейскую мудрость».

Для меня это было не первое свидание с Карфагеном. В декабре 1957 года, в такую же дождливую холодную погоду., я уже бродил однажды между развалинами и виллами. Тогда мы наблюдали, как несколько американцев грузили в багажник своего сухопутного крейсера «кусок Карфагена»: осколок колонны весом в центнер. Быть может, он теперь украшает плавательный бассейн где-нибудь в Соединенных Штатах. Подлинный Карфаген в Калифорнии! Ведь нужно же в конце концов приобщиться к истории!

Ныне подобный грабеж не зависел уже от мускулатуры посетителей или размеров их багажника. Тунисское правительство поняло, что Карфаген стал магнитом, притягивающим богатых туристов, и даже развалины могут быть источником валюты. Поэтому в рекламных целях аэропорт Аль-Ауина переименовали в «аэропорт Тунис-Карфаген», а уцелевшие еще кое-где руины огородили заборами и превратили в музей под открытым небом.

Близ развалин терм Антония — римских бань — были произведены раскопки пунического некрополя, города мертвых. Между рядами откопанных колонн стояли стелы, мраморные скульптуры, урны, вазы, лежали сложенные грудами каменные ядра. Хотя все эти экспонаты расположены в не в строгой исторической последовательности, посетитель получает представление о многообразии культур, оставивших свои следы на земле Карфагена. Возле замечательного полукруглого колонного зала, встроенного в склон горы, нас развеселило объяснение экскурсовода, к которому мы присоединились:

— Некогда здесь перед «переполненным залом» читали стихи и выступали с докладами… Культурная работа в древности!

Центром Карфагена был бывший храмовой курган Бирса, на вершине которого ныне возвышаются белые башни собора святого Людовика. Построенный в конце девятнадцатого века в византийско-мавританском стиле, он кажется несколько безвкусным. В 1957 году мне довелось встретить перед собором нескольких своеобразных монахов: баварских деревенских парней со светлыми бородками, в горных ботинках, гольфах и кожаных штанах под коричневой рясой. В соседнем монастыре Белые отцы[47] готовили их для миссионерской деятельности в Африке. За это время монахи были вынуждены покинуть монастырь, и в соборе святого Людовика больше не отправляют богослужение. В мае 1964 года тунисское правительство экспроприировало крупные иностранные земельные владения, и собственность Ватикана подпала под действие этого закона. Римско-католической церкви Туниса, представлявшей интересы колонизаторов, специальным декретом было разрешено использовать в дальнейшем лишь семь храмов. Собор святого Людовика в их число не попал. Теперь он будет преобразован в музей. В саду уже выставлены археологические находки пунической и римской эпох, в том числе крупный торс коня (конь изображен на гербе пунического Карфагена).

С высоты храмового кургана можно окинуть взглядом весь полуостров между озером Тунис, мелкой лагуной и Средиземным морем: на севере — до круто спускающейся к морю гряды холмов Сиди-Бу-Саида и на юге — до мыса Ла-Гулет с мачтами океанских судов и трубами электростанции. А позади, на противоположной стороне озера, подобно сахарной голове, возвышается силуэт Джебеля-Бу-Корни с ретрансляционной телевизионной станцией.

Между Ла-Гулетом и Карфагеном, среди вилл небольшого утопающего в садах городка Саламбо мы увидели остатки знаменитых морских портов карфагенян. Торговый порт представлял собой большой прямоугольник длиной шестьсот метров. С севера к нему примыкал круглый бассейн с островком посередине: здесь была военная гавань, в которой помещалось до двухсот галер одновременно.

Мы уселись на фундамент древнего карфагенского дома у южного склона храмового кургана и задумались о том, свидетелем каких событий был этот узкий полуостров. Карфаген был основан в 814 году до нашей эры финикийскими купцами, вынужденными покинуть свою родину на нынешнем побережье Ливана из-за того, что ей угрожали вавилоняне и ассирийцы. Финикияне назвали свое поселение Карт-Хадашт — «новый город». Благодаря выгодному расположению на пересечении средиземноморских путей Карфаген быстро вырос в крупнейший торговый порт тогдашнего мира, стал столицей могучего государства, под властью которого одно время находились вся Северная Африка, Испания, Сицилия, Сардиния и Корсика. В Карфагене проживало двести тысяч человек. Множество дворцов и высоких домов в шесть-восемь этажей было сосредоточено на холме Бирса вокруг цитадели и храма бога Эшмуна. Карфагенские корабли доставляли с британских островов олово, с берегов Голштинии — янтарь, из Испании — серебро, из Западной Африки — золото, драгоценные камни и рабов. По тогдашним понятиям, город казался почти неприступным. Он был с трех сторон окружен морем, а с суши защищен мощной системой укреплений из каменных стен, рвов и валов.

Двести лет воевали карфагеняне с греками за господство на Средиземном море, затем начался период соперничества с Римской империей, завершившийся знаменитыми пуническими войнами. Со стороны Карфагена военные действия вели полководцы Гамилькар Барка, Гасдрубал и Ганнибал. В результате первой пунической войны (264–241) карфагеняне потеряли Сардинию и Корсику, но завоевали Испанию. Во второй (218–201) Ганнибал с девяноста тысячами пехотинцев, двенадцатью тысячами конницы и тридцатью семью слонами, этими «танками древности», совершил переход через Альпы, стоивший ему больших потерь, и разбил римлян в битве при Каннах. Однако Римская империя[48] оказалась сильнее, и войска Ганнибала были разбиты. По условиям мира, Карфагену пришлось сдать военно-морской флот, кроме десяти галер, и всех слонов, а также уплатить большую дань.

Однако Карфаген сумел восстановить свое военное могущество. Третья пуническая война продолжалась всего лишь три года (149–146). Когда две римские армии высадились в Северной Африке, карфагеняне заявили, что покоряются. После того как им было обещано «пощадить город», они сдали вооружение и корабли. Тут римляне разъяснили, что обещание «пощадить город» означало лишь, что будет сохранена жизнь его населению. Они потребовали, чтобы карфагеняне покинули родной город и поселились внутри страны. Сопротивление было безнадежно, но карфагеняне решили бороться до конца. Они выковали новое оружие и все, кто мог держать в руках меч, вышли на поле брани.

Римляне во главе с Корнелием Сципионом Эмилиа-ном перегородили гавань искусственной дамбой. Целый год осаждали они Карфаген, а затем в шестидневном уличном сражении захватили город и сровняли его с землей. Карфаген пылал семнадцать дней и сгорел дотла.

Лишь спустя сто лет, при императоре Августе, Карфаген был вновь отстроен и стал административным центром римской провинции Африки. В пятом и шестом веках он был столицей империи вандалов. Затем город был захвачен полководцем Велизарием и некоторое время принадлежал византийцам. В 698 году арабы разрушили римский Карфаген так же основательно, как уничтожили пунический город римляне. С тех пор его руины служили каменоломней для строительства расположенного неподалеку Туниса. Даже для большой мечети в святом городе Кайруане были использованы колонны из Карфагена.

Мы сидели на фундаменте древнего карфагенского дома на южном склоне холма Бирса и смотрели на полуостров, напоминавший мне вид на Хиддензее с высоты Дорнбуша.

Сколько человеческой крови было пролито в течение веков на этой узкой полосе земли?!

НАСЛОЕНИЯ ВЕКОВ

Пока что из груд щебня между Ла-Гулетом и Сиди-Бу-Саидом добыта лишь небольшая часть свидетельств прошлого. Стоит копнуть в любом саду — наткнешься на следы былых поселений. Но деление территории на мелкие участки, принадлежащие частным лицам, препятствует систематической работе археологов.

Среди вилл Саламбо на двух случайно незастроенных участках несколько лет назад нашли остатки тафета пунических богов Танита и Ваала-Хаммона. Тафет — священная площадь, где приносили жертвы богам. Танит и Ваал-Хаммон были жестокими божествами и требовали человеческих жертвоприношений. Знатные семьи древнего Карфагена должны были по мере надобности умерщвлять своих первенцев, чтобы «боги были благосклонны к государству». Останки жертв в маленьких глиняных урнах подносили богам и предавали земле на тафете. Если на священном участке не оставалось места для новых урн, насыпали слой земли и наращивали следующий «этаж». При раскопках в Саламбо было открыто больше десяти жертвенных слоев и обнаружено более двухсот урн с детскими скелетами и полторы тысячи стел.

Стало быть, жители соседних роскошных вилл знали, что их дома стоят на кладбище зверски зарезанных жертв божествам. Думали ли они иногда об этом во время приемов с коктейлями?

Некоторые архитектурные памятники минувших эпох ныне используются в довольно прозаических целях. Деревушка Ла-Марса, расположенная к северо-западу от Бирсы, выросла на древнем гидротехническом сооружении карфагенян. Из двадцати четырех цистерн пятнадцать еще хорошо сохранились. Сложенные из плоских неотесанных камней своды длиной сорок, шириной девять метров служат теперь местным крестьянам хлевами и сараями. Из некоторых цистерн доносилось блеяние овец, в других хранилась солома. В двух цистернах даже стояли мопеды и мотоциклы. Современная техника под античной крышей!

Встреча веков: древний акведук

и современные оросительные каналы

Некогда эти цистерны питались из протекающего в семидесяти километрах источника храма нимф у горы Загуан. При императоре Адриане римляне построили водопровод с гигантскими акведуками, достигавшими тридцатиметровой высоты. Еще и поныне Тунис получает из этого источника отличную, вкусную воду, причем используются значительные отрезки древнего римского водопровода. Лишь через отдельные долины, в которых красно-коричневые акведуки частично разрушены, проложены новые трубы. Шляпы долой перед техническим мастерством древних римлян и трудом их рабов!

Не всегда приходится затрачивать много усилий, чтобы откопать сокровища древности, иногда земля Карфагенского полуострова отдает кое-что и добровольно. После сильных ливней дети обшаривают полевые межи и сады и нередко находят блестящие монеты и мелкие ювелирные изделия, вымытые из развалин и куч щебня. После шторма морское дно также нередко выбрасывает на пляж исторические сувениры.

Дети, гиды и сторожа всегда носят с собой более или менее полную коллекцию древних монет. Стоило нам остановиться, как нас тотчас окружали бродячие антиквары: «Мосье, деньги!» Они извлекали из карманов завязанные узелками носовые платки и раскладывали свои сокровища. Не только сторожа, но и дети хорошо различали монеты разных эпох. Больше всего предлагали византийских монет, затем шли римские. Реже встречались и стоили дороже монеты пунические. Если понимать в этом деле, при известном везении можно сравнительно недорого приобрести ценные экземпляры. Но, повторяю, для этого надо быть специалистом! Даже путеводители предупреждают: среди монет попадаются подделки. Они сериями изготовляются за границей и через международную организацию завозятся в исторические места Средиземноморья!

Есть, правда, средство, помогающее профану отличить подделку от оригинала: это цена. Продавцы очень хорошо знают ценность подлинных монет. Если невзрачные, до неузнаваемости отшлифованные водой и песком монеты вам предлагают по баснословной цене, можете быть уверены — это не фальшивка.

Мы даже научились, не обращая внимания на цену, с первого взгляда различать серийные изделия. Слишком часто нам предлагали одинаковые, особенно мастерски «патинированные» экземпляры. Впоследствии мы не раз ставили в тупик иного продавца и внушали ему уважение, когда тут же выделяли среди предложенных монет фальшивые.

Несомненной подделкой были пунические масляные светильники, которые все гиды и сторожа извлекали из карманов брюк и предлагали как «подлинные находки». Светильники отливаются по оригиналам, за несколько марок их можно приобрести в любом магазине сувениров. Хотя гиды при помощи огня и ржавчины очень искусно «старили» этот товар массового производства, результаты их усилий большей частью бросались в глаза.

Если, поторговавшись, купишь несколько монет и тем завоюешь доверие «государственного стража древностей», может случиться, что он предложит и более ценные сувениры. Когда мы покидали музей, устроенный в развалинах римской виллы, сторож сделал нам таинственные знаки и, оглядываясь на своих коллег, последовал за нами до ближайшего поворота. Хотя поблизости не было никого, кто мог бы его услышать, он прошептал, прикрывая рукой рот:

— Не желаете ли приобрести римскую голову из мрамора? Приходите завтра ко мне домой. Вот адрес. Я не могу принести ее сюда… Голова прекрасная! Даже нос сохранился!

Зачем нам древний римлянин, даже если у него сохранился нос? Был бы он, по крайней мере, из бронзы, а то мрамор всегда немного напоминает кладбище… Наверное, мы ничего не понимаем в искусстве!

ХУДОЖНИК АЛЬ-МЕККИ

Деревушка Сиди-Бу-Саид на гряде холмов Карфагенского мыса — перл мавританской архитектуры — являла собой причудливое сочетание синих, белых и зеленых тонов. Ослепительно белые хижины лепились одна к другой у крутого склона, у подножия которого раскинулась широкая тунисская бухта. В нее вдается полуостров ЛаГулет. Окна, открывающиеся в узкие улочки, забраны искусно выкованными пузатыми металлическими решетками, сбоку имеющими форму половинок груш. Все двери, веранды, крытые балконы покрашены в сверкающий синий цвет, смесь ультрамарина и бирюзы, который в Тунисе называют «бу-саид-синий». Между домами из-под вечнозеленых пальм, кипарисов и агав открывается вид на море.

Эта живописная идиллическая деревушка — заповедник искусства Туниса, средоточие художников и артистов.

Арабские художники не могли опираться на национальные традиции. Ислам запретил изображать человека, поэтому в течение веков высокого расцвета достигло лишь искусство орнамента. Только в прошлом веке в различных арабских странах- Сирии, Кувейте, Тунисе — появились группы художников, пытавшихся синтезировать современные направления в европейском искусстве с орнаментальными традициями Востока.

B Тунисе художники встретили понимание и поддержку государственных учреждений. Президент Хабиб Бургиба, долго живший во Франции, слывет сторонником современного искусства. Многие общественные здания, например радиоцентр, дворец труда, украшены монументальной живописью и фресками, росписью, изображающей исторические события или символизирующей тунисский народ и его борьбу за национальную и экономическую независимость.

Аль-Мекки — один из выдающихся художников Сиди-Бу-Саида. Его имя стоит на прекраснейших почтовых марках Туниса. Сейчас Аль-Мекки уже не живет в Сиди-Бу-Саиде. Он построил себе красивый домик внизу, на окраине Карфагена.

Когда мы посетили Аль-Мекки, у него сидел гость: Абу, известный карикатурист лондонской газеты «Обсервер», индиец. Мы извинились и попросили разрешения зайти в другое время. Но Аль-Мекки улыбнулся и пригласил нас в дом:

— Заходите! Теперь за моим столом соберется действительно интернациональное общество!

Хозяин немного преувеличил: за его столом и без нас уже было представлено достаточно национальностей. Сам Аль-Мекки — интернациональный художник в полном смысле этого слова: его отец — тунисец, мать — индонезийка, бабушка — китаянка. А светловолосая жена художника — дочь француза и норвежки.

У Аль-Мекки длинные вьющиеся волосы, задорная бородка клинышком, вызывающая улыбку. Темные глаза-пуговки лукаво поблескивали, даже когда он после кофе показывал нам свои картины, выполненные темперой.

По стилю эти выразительные картины, посвященные жизни тунисского народа, напомнили мне ранние работы дрезденских художников. Однако Аль-Мекки отрицал такое родство. По его словам, в его творчестве скорее заметно влияние современных индонезийцев и древних египтян. Наибольшее впечатление на нас произвел цикл картин против войны во Вьетнаме и несколько работ, в которых Аль-Мекки протестует против голода и эксплуатации человека человеком.

После оживленного обсуждения, временами на трех языках, Аль-Мекки повел нас в свою мастерскую. На полу он выложил мозаичный ковер размером пять метров на десять, состоявший из многочисленных квадратов с сюжетными изображениями и абстрактными узорами в красках.

— Работа по заказу? — поинтересовались мы.

— Я уже сделал эскиз мозаики для гостиницы в Хаммамете и для правительственного здания. Но эту мозаику я подарю себе в день моего пятидесятилетия!

За два часа до этого в нескольких шагах от дома АльМекки мы стояли на хорошо сохранившемся мозаичном полу, оставшемся от римской виллы. На нем можно было различить изображения птиц и сцен охоты. Есть ли сходство между древней и современной карфагенской мозаикой?

— Меня вдохновлял не стиль, а техника древних произведений, — объяснил Аль-Мекки. Подмигнув, он добавил:

— Хотя скоро мне исполнится пятьдесят лет, я не, древний римлянин, а тунисец, и хочу отобразить современное восприятие жизни…

Отныне, когда я буду вспоминать о Карфагене, мне уже не придут в голову слова Катона. Перед моим взором возникнет мастерская Аль-Мекки и его впечатляющие работы темперой, на которых он изображает людей своей родины и осуждает войну во Вьетнаме.

Карфаген Ганнибала на Карфаген Аль-Мекки — вовсе не плохой обмен!

ВЕРХОВНЫЙ БОРЕЦ

Новогодние номера тунисских газет поражали своим однообразием. Лишь на первых двух полосах можно было найти актуальные сообщения, остальные восемь-десять были заполнены почти одинаковыми извещениями. Все начинались с набранной жирным шрифтом строки: «Верховному борцу и госпоже Бургиба…» Затем следовали пожелания счастья в новом году и вместо подписи — название фирмы, объединения или кооператива. Это своеобразный способ заверять президента республики в своей преданности. Кроме того, размер приветствия официально свидетельствовал о значении и финансовых возможностях подписавшихся.

Печать и радио создали вокруг личности президента такой культ, что о современном Тунисе так и хочется сказать: государство — это Хабиб Бургиба! В Тунисе мы трижды побывали в кино. В получасовой хронике, обычно предшествующей основной программе, в течение двадцати пяти минут на экране мелькала невысокая фигура президента: Бургиба на государственном приеме, Бургиба среди детей, Бургиба осматривает завод, Бургиба посещает школу…

Тунисский президент обладает такими же широкими правами, что и президент США. Однако здесь его практически нельзя забаллотировать спустя четыре или пять лет. Хабиб Бургиба правит почти как абсолютный монарх. Он является одновременно главой правительства, верховным главнокомандующим и руководителем Нео-Дестур — единственной легальной партии.

Хабиб Бургиба, бесспорно, имеет большие заслуги перед Тунисом. Длительная борьба за независимость и создание суверенного государства неразрывно связаны с его именем.

Из официальной биографии Хабиба Бургибы известно, что он родился в 1903 году в городке Монастир в Центральном Тунисе, в семье со скромными доходами. Он изучал в Париже право, в 1927 году сдал выпускные экзамены и возвратился в Тунис, имея диплом адвоката. Он сотрудничал в различных газетах, а с 1930 года издавал «Вуа дю тюнизье»[49]. Совместно с единомышленниками он в 1934 году организовал партию Нео-Дестур — Новую либеральную конституционную партию, — ставившую своей целью добиться внутренней автономии Туниса. Французская колониальная администрация немедленно нанесла удар и арестовала Бургибу и других руководителей Нео-Дестур. За исключением периода правительства Народного фронта, с 1936 по 1938 год, Хабиб Бургиба до 1942 года просидел во французских тюрьмах. Когда немецкие и итальянские войска захватили место его заточения у Ривьеры, а также Тунис, ему разрешили вернуться на родину. Однако Бургиба отказался сотрудничать с державами оси и даже призывал тунисский народ помогать союзникам.

Французы проявили неблагодарность. После освобождения Туниса от немецких войск в 1943 году французский губернатор посадил Бургибу под домашний арест. В 1945 году он бежал через Ливию в Каир и оттуда стал разъезжать по всем странам, добиваясь поддержки национально-освободительной борьбы Туниса. Когда в 1951 году переговоры с французским правительством закончились неудачей, он ненадолго прибыл в Тунис и был вновь арестован[50].

По призыву нео-дестуровской партии началось вооруженное восстание. В Южном Тунисе возникли сильные партизанские соединения, действия которых причиняли столько хлопот французским колонизаторам, что в 1954 году они, наконец, согласились начать переговоры.

1 июня 1955 года Хабиб Бургиба, подобно мессии, въехал в Тунис. Население восторженно приветствовало «отца свободы». 20 марта 1956 года Тунис получил независимость. Бургиба стал первым премьер-министром.

Год спустя Бургиба заставил номинального главу государства бея Мухаммеда Ламина отречься от престола. Бургиба провозгласил республику и был избран президентом.

До сих пор Бургиба опирался прежде всего на средние слои населения и интеллигенцию. Чтобы еще больше упрочить свои позиции и завоевать поддержку крупной буржуазии и мусульманского духовенства, он развелся со своей женой-француженкой и женился на тунисской мусульманке из богатой, влиятельной семьи. Многие прогрессивные тунисцы поныне ставят ему в упрек «политический брак».

В последующие десять лет Бургиба проводил весьма двойственную политику. Не желая давать повод для сомнений в его прозападной ориентации, он часто подрывал единство братских арабских государств и во внешней политике шел не в ногу с ними. Примеры тому — его позиция по поводу агрессии Израиля и при разрыве дипломатических отношений с Федеративной Республикой Германии.

Во внутренней политике Бургиба вначале стремился повысить национальный доход путем усиления государственного и кооперативного секторов в промышленности и сельском хозяйстве, однако одновременно поддерживал частные предприятия. Земли крупных иностранных землевладельцев он экспроприировал лишь после того, как было подготовлено достаточно национальных кадров. Конфискованные земли остались собственностью государства, а обработка ферм и плантаций была передана кооперативам.

По воле Бургибы промышленность, отвечающая потребностям небольшой страны, должна была создаваться под руководством государства. В так называемых смешанных компаниях, основывавших предприятия с помощью иностранного капитала, не менее пятидесяти одного процента акций принадлежало государству.

В 1961 году был принят десятилетний план, установивший этапы развития различных отраслей народного хозяйства и рост государственного дохода до 1971 года. Был создан национальный плановый совет, а для руководства важнейшими отраслями промышленности — национальные бюро.

В 1964 году на партийном съезде в Бизерте была сформулирована программа развития, получившая название тунисского пути к социализму. Нео-дестуровская партия была переименована в Социалистическую дестуровскую партию.

Хабиб Бургиба однажды дал следующее определение «тунисского социализма»: «Тунис не обременяет себя какой-либо идеологией и не применяет систематически никакой политэкономии. Мы свободно ищем свой путь и стремимся найти подходящие методы, которые прежде всего соответствуют национальным традициям, особенностям нашего народа, экономическим и социальным потребностям. Но мы не пугаемся слов: если социализм заключается в том, чтобы освободить человека от нужды, чтобы при помощи труда предоставить ему возможность для развития его личности, если социализм означает достижение равенства в обществе посредством труда, благосостояния и справедливости, — тогда Тунис решительно выбирает социализм. При этом мы не ссылаемся ни на одну иностранную модель…»

Несмотря на осторожную и расплывчатую формулировку, характеризующую тунисский социализм как мелкобуржуазный и преследующий лишь цель проведения определенных реформ в рамках буржуазного общества, Хабиб Бургиба все же вступил в конфликт со своими друзьями на Западе. Американцы, а также западные немцы ни в коем случае не хотят способствовать социалистическому развитию и требуют использовать — их кредиты и «экономическую помощь» лишь для финансирования частных предприятий. Вначале тунисское правительство отказывалось принять это условие, но в отдельных случаях было вынуждено уступить. Хабиб Бургиба попал в трудное положение. Как он из него выйдет — изменит ли он свою политико-экономическую позицию в угоду внешнеполитической ориентации или наоборот, — покажет будущее.

ПУСТЫЕ ДОКИ

Автомашины, запряженные ослами тележки и грузовики пестрой чередой вытянулись на южном берегу капала Бизерты в ожидании парома, на котором можно переправиться в город. На этом самом месте в 1957 году мои документы проверяли французские солдаты, хотя Тунис уже тогда был независимым государством: французское правительство оставило за собой право использовать эту военно-воздушную и военно-морскую базу, необходимую ему якобы по стратегическим соображениям.

База в Бизерте — идеальная естественная гавань: через полуторакилометровый искусственный канал крупные — суда проходят в обширное глубокое озеро, где они защищены от штормов прибрежной грядой холмов. Французы пошли на большие затраты, чтобы обеспечить эту естественную гавань всем необходимым для содержания современного военно-морского флота: причалами, цистернами, верфями, доками, противоатомными подземными убежищами…

Однако Тунис не хотел мириться с существованием базы НАТО на своей территории. Когда в июле 1961 года французские парашютисты с оружием в руках выступили против демонстрантов, тунисские войска встали на защиту своих земляков. Произошло кровопролитное сражение за Бизерту, в котором французы ввели в бой танки и ракеты. Тунисцы потеряли более пятисот убитых — мирных жителей и солдат. Они покоятся ныне на Кладбище мучеников, на их могиле воздвигнут памятник.

Возмущение мировой общественности заставило наконец парижское правительство подписать соглашение о выводе войск из Бизерты. 5 октября 1963 года последний французский солдат покинул Тунис. Но прежде все, что можно было демонтировать — подъемные краны, станки, моторы, — вывезли во Францию. Тунисцы приняли пустые ангары, причалы без погрузочных кранов, доки без оборудования… и более трех тысяч рабочих, нуждавшихся в работе.

— Пожалуйста, господа! Въезжайте!

Паром переправил нас на другой берег. Мы пересекли новый город и индустриальный район, миновали современные нефтеперегонный и цементный заводы. Направлялись мы в Манзаль-Бургибу, — бывший Ферривиль, расположенный возле озера, в двадцати километрах от побережья. Здесь находились французский военно-морской арсенал с верфью и мастерскими и четыре крупных сухих дока, принимавших даже танкеры водоизмещением семьдесят тысяч тонн. Манзаль-Бургиба стал центром мирной реиндустриализации военной базы Бизерты.

Хеди Мабрук, уполномоченный правительства по осуществлению проекта, принял нас накануне вечером в своей конторе, высоко над тунисским портом. Этот сорокапятилетний человек производил впечатление умного, энергичного администратора. Он слыл одним из наиболее способных тунисских специалистов по планированию и кроме своего ведомства руководил государственным пароходством. В начале нашей беседы он счел нужным дать некоторые разъяснения:

— Народ, стремящийся преодолеть трудности и бедствия, вызванные многолетним колониальным угнетением, легко впадает в ошибку — старается двигаться вперед слишком быстро. Это ведет к неупорядоченной, бесплановой индустриализации, создающей новые трудности. Мы хотим предотвратить это и строго придерживаемся принципа, предложенного президентом: не индустриализация любой ценой, а внимательное изучение рыночной конъюнктуры перед осуществлением каждого проекта. Какую пользу принесет строительство современного предприятия, если его продукция потом не найдет сбыта? К тому же наша страна очень мала, рынок ее ограничен, поэтому мы должны согласовываться в своих действиях с друзьями и соседями — странами Магриба. Ведь рано или поздно, но возникнет же общий рынок Магриба. Мы все время должны помнить об этом.

Секретарша принесла кофе и коньяк. Мабрук подождал, пока наполнили рюмки, затем спокойно продолжал, время от времени подчеркивая отдельные слова скупыми жестами:

— Этим общим принципам, положенным в основу десятилетнего и всех региональных планов, подчиняется ныне и индустриализация района Бизерты и Манзаль-Бургибы. В октябре 1963 года, когда мы приняли сооружения базы, здесь кроме зданий и фундамента для крупной верфи больше ничего не было. Естественно, возникла мысль создать отечественное судостроение. Наведя справки, мы, однако, выяснили, что крупная верфь поглощает огромные капиталовложения, а добиться ее рентабельности впоследствии очень трудно… Тогда возник план создать в Манзаль-Бургибе судоремонтный завод. Расположенный на наиболее оживленных морских путях, он наверняка не страдал бы из-за недостатка заказов. Но и этот проект превышал наши тогдашние возможности…

— Мы читали, что Крупп предлагал построить крупную верфь в Манзаль-Бургибе?

— Условия господина Круппа были неприемлемы для Туниса! — отрезал Мабрук.

Из газет мы знали: Крупп требовал, чтобы только он решал, какие заказы принимать, чтобы использовались лишь западногерманские материалы. Крупп рассчитывал, что сочетание дорогой стали, производимой его предприятиями, и дешевой рабочей силы арабов принесет ему огромные прибыли. Тунисцы поняли это и захлопнули перед ним дверь.

— Проблема верфи отнюдь не отложена в долгий ящик, — продолжал Мабрук. — Мы будем изыскивать другие возможности, но в первую очередь нам надо было быстро обеспечить работой три тысячи человек. Поэтому мы решили в пустовавших ангарах создать небольшие предприятия, наладить совместно с датским предприятием сборку дизельных моторов для рыболовства и сельского хозяйства; организовать при помощи гамбургской фирмы производство электробытовых приборов, пои помощи французской — производство плит и печей. Как вы знаете, одну из важнейших наших строек мы ведем при помощи ГДР: это фабрика швейных изделий, которая обеспечит работой более пятисот человек. Но зачем я все так подробно рассказываю? Поезжайте в Манзаль-Бургибу и посмотрите сами! Я сообщу, что вы приедете.

Мабрук сдержал свое слово. У ворот арсенала в Манзаль-Бургибе нас ожидал помощник директора:

— Добро пожаловать, господа! Разрешите предложить вам кофе, или вы предпочитаете сначала осмотреть территорию?

Мы посетили огромные ангары с небольшими станками для производства металлической мебели, видели конвейер для сборки тракторов, столярную мастерскую, сарай, заполненный готовыми газовыми плитами… Нам называли цифры, имена, снова цифры…

— До сих пор мы создали рабочие места для тысячи шестисот человек, — сказал помощник директора. — В будущем году их будет более трех тысяч!

Огромные сухие доки выглядели печально. Рельсы на причалах ржавели, подъемных кранов не было. В самом большом доке стоял крошечный пожарный катер. Он производил такое же впечатление, какое производит футбольный мяч, одиноко лежащий на пустом стадионе, где проходили олимпийские игры. Во сколько обходится строительство дока? Будет очень жаль, если сооружения покроются ржавчиной.

Вдруг до нас донесся знакомый саксонский говор. Семеро механиков из ГДР!

Все же добрались сюда? Когда мы прочли в газетах о вашем прибытии, то тут же подумали: «А вдруг они появятся в наших краях?»

В зале, залитом светом неоновых ламп, наши соотечественники монтировали установки для кондиционирования воздуха. Швейные машины фирмы «Текстима», еще не распакованные, стояли во дворе. Лишь часть их временно расставили в соседнем помещении, и там около ста девушек и юношей учились строчить. Сотни черных глаз уставились на нас. Лишь когда в дверях появился руководитель монтажной группы, инженер из Циттау, который вместе с тунисцем будет в ближайшие годы руководить предприятием, темные курчавые головы быстро склонились над тканью и машины вновь зажужжали.

Девушки и юноши были одеты аккуратно и чисто. По-видимому, они были довольны своей работой. Что бы они делали, не будь этого предприятия? Скорее всего пополнили бы армию чистильщиков сапог и «гидов»… или пошли бы попрошайничать!

Что сказал вчера, предлагая прощальный тост, генеральный директор Мабрук?

— Мы благодарим ГДР за сотрудничество. Оно помогло нам разрешить трудную проблему!

Теперь я понял, что это была не пустая формула вежливости.

ОТКАРМЛИВАТЬ НЕВЕСТ ЗАПРЕЩЕНО!

Если между четырьмя и пятью часами пополудни побродить по авеню Хабиба Бургибы — главной торговой улице Туниса, — можно подумать, что находишься в современной южноевропейской столице. Из банков, магазинов и учреждений на улицы выходят толпы красивых девушек. Одетые по последней парижской моде, они отлично сознают свою красоту и понимают, какое впечатление производят на прохожих. В это время на улицах почти не попадается сефсери, традиционная белая чадра тунисских женщин, которую еще носят в деревнях, на базаре и на окраинах города. Большинство девушек не сразу садятся в автобус или трамвай, а прогуливаются вдоль витрин, заходят с подругами, а той с друзьями в кафе. В «Кафе де Пари», что напротив театра, в этот час нет ни одного свободного места.

Это удивило нас. Ведь мы только что побывали в Марокко и Алжире! Такого множества девушек, оживленно беседующих в кафе с молодыми людьми, мы не видели с начала поездки!

По типична ли такая картина для нынешнего Туниса? И да и нет! Тунисское правительство гордится тем, что освободило женщин от сефсери и от пут средневековой традиции. В официальных изданиях постоянно публикуются фотографии артисток, учительниц, танцовщиц, медицинских сестер, лаборанток и единственной женщины — депутата парламента. В Тунисе уже считается в порядке вещей, что девушки участвуют в работе молодежных организаций, занимаются спортом, голосуют на выборах, учатся, проводят дискуссии на различные темы.

По закону женщина в Тунисе имеет те же права, что и мужчина, пользуется избирательным правом, сама может быть избрана, равноправна во всех юридических вопросах.

Многоженство запрещено, закон устранил прежний порядок, когда детей женили родители. Девушка может вступить в брак лишь с восемнадцати, а юноша с двадцати лет.

Но соответствует ли практика законоположениям? Вот три примера, показывающие, сколь сложна эта проблема.

Лайла, домашняя работница сотрудника нашего торгового представительства, была разведена и жила одна с четырнадцатилетним сыном. Однажды мы поинтересовались, когда и при каких обстоятельствах ее муж с ней развелся. Лайла взглянула на нас удивленно:

— Мой муж? Это я с ним развелась!

Лайлу почти ребенком выдали замуж за железнодорожного рабочего. Со временем муж стал разыгрывать из себя пашу, а к жене, как это было принято, относился как к рабыне. Себя же он ни в чем не стеснял. Наконец Лайла взбунтовалась и подала адвокату заявление о разводе. Все ее подруги считали такой шаг безумием и пытались удержать ее. Но произошло то, что во многих арабских странах еще невозможно: суд вынес решение в пользу жены. Умный судья встал на сторону установленного законом равноправия, против пережитков прошлого!

Второй пример: однажды в субботу вечером нам захотелось взглянуть, как проводит конец недели тунисская молодежь. Мы обратились к доценту университета, который был руководящим деятелем Дестуровской социалистической партии. Он ответил:

— Как в Германии! Посещают кино, театр, устраивают вечеринки, ходят на ярмарку, танцуют…

— Танцуют? Где?

Наш собеседник ответил менее уверенно:

— Ну, в казино «Бельведер», в студенческих клубах, в «Амилькаре», «Карфагене», даже в «Хилтоне»…

Мы принялись разыскивать веселящуюся молодежь, по сначала безуспешно. В студенческом клубе лишь несколько юношей играло в карты. В ответ на наши вопросы они сказали, что у студенток есть свой клуб, В «Хилтоне» и «Амилькаре», действительно, танцевали, но не те, кого мы искали. Кроме нескольких супружеских пар из числа «первой десятки» в эти рестораны ходят одни лишь иностранцы.

Мы уже хотели вернуться домой, когда на авеню Хабиба Бургибы случайно попали в «Ротонду». Этот ресторан из-за тускло-красного освещения производил на первый взгляд впечатление дешевого ночного клуба. Заметив на танцевальной площадке веселую компанию из пяти юношей и трех девушек, говоривших по-арабски, мы сели за соседний столик. Вскоре разговорились. Оказалось, что это студенты педагогического училища отмечали сдачу экзамена. Беседовали мы лишь в перерывах между танцами, ибо студенты не пропускали ни одного. Будь то твист или шейк, они танцевали с исступлением.

Мы заговорили с Джаминой, стройной двадцатилетней девушкой с длинными рыжеватыми волосами. Я спросил, как ее родные относятся к тому, что она ходит танцевать одна. Джамина сразу стала серьезной:

— Мало-помалу начинают привыкать к тому, что мы, молодые, хотим жить своей жизнью, иначе, чем жили наши родители… Но столкновений, и порой весьма ожесточенных, было много. Нам помогало то, что общественность, молодежные организации, а также правительство на нашей стороне…

Третий случай произошел без нас, но мы много о нем слышали. За несколько месяцев до нашего приезда о нем говорил весь Тунис. В центре событий была учительница с острова Джерба, бывшая соученица Джамины, но года на два старше ее. За четыре недели до свадьбы отец запер ее для откорма в полном смысле этого слова. Ей запретили выходить из ее комнаты и закармливали там всевозможными деликатесами. Отца никак нельзя было убедить отказаться от обычая откармливания невесты, распространенного ранее во всех арабских странах.

— Я не допущу, — говорил он, — чтобы зять упрекал меня, будто моей дочери жилось у меня плохо!

Его не интересовало, разделяет ли вообще его зять устаревший идеал красоты: «Чем толще, тем лучше!»

Лишь когда подруги учительницы обратились к президенту республики и тот, не долго думая, запретил откармливать невест, несчастная девушка с Джербы была освобождена из-под домашнего ареста.

Откармливание невест и твист, сефсери и джинсы — вот крайности, типичные в настоящее время для процесса эмансипации женщин в Тунисе. Я уверен, что через несколько лет сельская молодежь последует примеру городских юношей и девушек. Сефсери и черные покрывала вскоре можно будет увидеть только в музеях.

КОННЫЙ ПРАЗДНИК В КАЙРУАНЕ

У южных ворот города Туниса стоит большой дорожный указатель желтого цвета: «Каир — 3245 км, Бенгази — 1807 км, Триполи — 762 км». Мы часто проезжали мимо него, совершая короткие поездки в пустой машине, и каждый раз с тоской смотрели на надписи: начнем ли мы когда-нибудь этот марафонский пробег?

Но вот, наконец, долгожданный день настал. В набитой до отказа машине мы в последний раз миновали «колонну вздохов» и, громко сигналя, попрощались с Тунисом.

Совершилось чудо, на которое мы уже не смели надеяться! Когда в предпоследний день рамадана мы нанесли привычный визит в ливийское консульство, консул не встретил нас обычным отрицательным жестом. Его лицо сияло:

— Ответ из Триполи! Вы получите транзитную визу на десять дней!

Мы едва могли этому поверить и подтолкнули друг друга в бок. За пять минут необходимые для продолжения поездки визы были проставлены в наши паспорта.

Очутившись на улице, мы уставились друг на друга:

— Если мы поторопимся с погрузкой и до восхода солнца тронемся в путь, то окончание рамадана отпразднуем завтра в священном городе Кайруане.

Что нам требовалось сделать? Смазать и помыть машину, закупить продукты, постирать сорочки, проявить пленку, написать письма в редакцию в Берлин… Мы работали с новым подъемом. Ощущение было такое, будто наша поездка начинается еще раз! Лишь поздно вечером мы запихали в машину все, что из предосторожности внесли в теплый дом.

Прощание с товарищами из торгового представительства было тяжелым для всех. Они сделали все возможное, чтобы скрасить нам недели удручающего ожидания. Спасибо за это, друзья!

Итак, мы двинулись дальше! Дорога к Нилу была открыта! Три тысячи километров… По приемнику мы отыскали радиостанцию ГДР. Пел Манфред Круг. Последний взгляд через озеро Тунис на карфагенский полуостров и дальше — на холмы Сиди-Бу-Саид. Восходящее солнце гасило огни Ла-Гулета.

Спустя три часа перед нами из красно-бурой пустыни появились башни священного Кайруана. Над ними возвышался громоздкий трехступенчатый минарет большой мечети. На этом месте, на расстоянии всего лишь двух часов скачки галопом от прибрежных византийских крепостей, знаменитый мусульманский полководец Окба бен Нафи приказал в 670 году раскинуть шатры. Отсюда он начал завоевание Северной Африки. В течение столетий Кайруан временами был столицей, но религиозным центром Туниса оставался всегда. Еще и поныне семь паломничеств в Кайруан равнозначны для верующих мусульман одному паломничеству в Мекку. Легенда гласит, что колодец Бир-Бирут на базаре старого города связан под землей со священным колодцем Земзем в Мекке.

Мы оставили «Баркас» перед воротами, вблизи бассейнов Аглабидов[51].

Оба многоугольных, почти круглых бассейна диаметром сто двадцать девять и тридцать семь метров сооружены в девятом веке. Они служат наглядным опровержением распространенного среди европейских туристов мнения, будто после арабского завоевания североафриканская культура не создала ничего значительного.

Кайруан — чисто арабский город — богат архитектурными сокровищами. И мы могли познакомиться с ними! Кайруан — первый город на нашем пути, где вход в мечети разрешен и неверным. Правда, предварительно надо было приобрести за одну марку в туристическом бюро входной билет.

Больше, чем спрятанная за высокими стенами главная мечеть — ее как раз реставрировали, — нам понравилась завийя[52] Сиди Сахби, мечеть брадобрея[53]. Она была сооружена в семнадцатом веке над могилой одного из спутников пророка, постоянно носившего с собой три волоса из бороды своего господина. Завийя Сиди Сахби, в которой чудесно сочетаются мозаика, филигранная резьба по кедру и тончайшие цветные орнаменты, — прекрасный гимн аллаху.

Нам все время встречались празднично одетые дети с трещотками и воздушными шарами в руках, лакомившиеся сластями из толстых бумажных кульков. Последний день рамадана — Аид ас-Сагир[54], — главным образом, детский праздник. Детям дарят новую одежду, игрушки, родители водят их на прогулку, конечная цель которой у всех одна: ярмарочная площадь у мечети брадобрея. Здесь можно найти все, что заставляет сильнее биться детские сердца: карусели, качели, летающие лодки, тиры, балаганы… Больше всего детей привлекают ослиные упряжки с увитыми гирляндами тележками, на которых совершают круг по городу.

У длинных столов предлагали блюда тунисской кухни: брик жаренные в масле пирожки из слоеного теста, начиненные яйцами; на древесном угле жарили мергезы — красноватые колбаски из баранины, которые едят не с горчицей, а с хариссой — острой пряной пастой из паприки, чеснока, перца, растительного масла и соли; здесь была, конечно, и мешуи — зажаренная на вертеле баранина, а также каскруты — сандвичи с тунцовым мясом, оливами, каперсами, овощным салатом и хариссой. Сандвичи можно было сделать и самому. На столе в стаканах и мисках стояли всевозможные приправы.

Перед балаганами зрителей привлек четырнадцатилетний подросток, только что появившийся с новым аттракционом. Из тряпок он смастерил некое подобие бутылочной тыквы и поставил на большой глиняный сосуд. На узкое горло игрок клал монету и дубинкой сбивал тыкву с сосуда. Если монета падала в сосуд, то она доставалась подростку, а если рядом, то игрок получал в два раза больше того, что поставил. В мгновение ока мы испортили изобретателю всю игру. В противоположность большинству детей мы старались не размахиваться сильно. Тряпичная тыква падала медленно, и монета катилась на песок. Три раза подряд мы выиграли, но нас растрогало лицо мальчика, на котором уважение к нашему мастерству сменялось боязнью потерять заработок, и мы перестали играть, прежде чем окружающие ребята поняли наш трюк. В знак благодарности подросток угостил нас… сигаретами!

После полудня ярмарка за несколько минут опустела. Дети и взрослые, горожане и туристы устремились к городским воротам. Там, перед высокой кирпичной стеной, еще и поныне окружающей старый город, состоялась «фантазия». Чтобы посмотреть выступления конников, в Кайруан прибывают бедуины племени зласс из пустыни Салех на белых в яблоках конях, убранных коврами, темляками, золотыми монетами…

Лишь с помощью бакшиша нам удалось раздобыть место на крыше кафе, откуда через головы тесно сгрудившейся толпы нам было видно все. Вначале выступали танцоры, акробаты, певцы. Затем раздались выстрелы и щелканье плетей! Толпа вскрикнула. Трое наездников проложили себе путь к центру засыпанной песком клумбы и оттеснили людей назад.

Мы посочувствовали операторам тунисского телевидения, которых толпа оттерла. Пыль, поднятая конскими копытами, осела па объективах аппаратов. Впервые из Африки в Европу будут переданы по телевидению подлинные кадры «фантазии».

Расчистив себе достаточно места, трое бедуинов показали каскад удалых джигитских трюков. На полном скаку они становились на голову, делали стойку на руках, пролезали под брюхом коня, соскакивали с коней и вновь вскакивали в седла, падали, позволяя волочить себя… Вершиной искусства сынов пустыни было сальто па скачущих по кругу конях. Мы затаили дыхание, но наездники каждый раз падали обратно в седла. Эти трое бедуинов могли бы выступать на лучших цирковых аренах мира.

Выступление всадников в Кайруане

Вечером нас пригласили выпить коллеги из тунисской телестудии, большей частью французские специалисты. Они, как и мы, ожидали, что окончание месячного поста будет ознаменовано во всех ресторанах роскошными пиршествами. Но нам пришлось разочароваться. Как и в обычные дни, мужчины Кайруана и сегодня со скучающим видом сидели перед кафе и пили ахва и тшай — сладкий кофе и чай. Оказалось, что губернатор еще на неделю продлил действовавший в Кайруане запрет продавать во время рамадана алкогольные напитки. Надо было привыкать к дьявольским соблазнам земной жизни швей-швей, то есть постепенно.

КРАТЕРЫ И ТРАНЗИСТОРЫ

Туризм порождает своеобразнейшие явления. Иногда он даже бедность превращает в средство привлечения иностранцев. «Не желаете ли провести ночь в пещере наподобие первобытных людей? Пожалуйста! Охотно забронируем для вас место в Отель де терр в Матмате…» Подобную рекламу скоро можно будет увидеть во многих западноевропейских бюро путешествий.

Несмотря на недостаток времени, мы решили ненадолго поехать в южнотунисские горы. Друзья говорили нам, что здесь мы сможем изучить жизнь полукочевников из племени ашеше в ее первозданном виде.

Из священного Кайруана мы выехали поздно вечером п ночь провели под сенью амфитеатра в Эль-Джеме. Крупнейший в Северной Африке памятник римской архитектуры, находящийся в центре плоскогорья и окруженный лишь несколькими хижинами, производит более величественное впечатление, чем римский Колизей. Утром мы долго ехали через оливковые плантации с тянувшимися до самого горизонта деревьями. Недаром Тунис занимает четвертое место в мире по экспорту оливкового масла! После Сфакса картина изменилась. По правую руку раскинулась желто-бурая холмистая пустыня, слева — матово-синее Средиземное море. В городе-оазисе Габес — конечной станции тунисской железной дороги на юге — мы свернули с магистрали в направлении красновато-синего горного массива.

Развалины римского амфитеатра в Эль-Джеме

Преодолев первые перевалы, мы увидели в этой глуши совсем новый дорожный указатель: «Матмата». Остановились. Внизу раскинулась рябая ржаво-коричневая котловина, пересеченная паутиной белых дорог. Она казалась лунным ландшафтом со скупо разбросанными по нему пальмами. Рябинками были кратеры. Внизу виднелась лишь маленькая белая мечеть.

На дне долины дорога кончилась. Деревянная стрелка с каракулями «Отель» поманила нас налево, но мы заблудились в путанице дорог. Не было видно ни души. Лишь на окраине оазиса нам повстречался человек с коробом кактусовых веток па спине.

— Отель? — спросили мы.

Он показал на кратер в середине долины и задал встречный вопрос:

— Чай?

Нам, конечно, хотелось выпить чего-нибудь горячего. Мужчина склонился, прижал руку к сердцу и жестом пригласил последовать за ним в пещеру.

Мы миновали длинный темный ход, едва достигавший в высоту полутора метров, и на дне кратера вновь вышли на свет. Кратер имел около семи метров в диаметре, а в высоту достигал десяти. По бокам в глиняных стенах были выкопаны пещеры. В одной из них помещались овцы, в другой были привязаны два осла. Закопченный угол под земляным выступом служил кухней. Один из входов был завешен старыми коврами. Что это? Не играло ли за ними радио?

Абид, наш хозяин, два раза хлопнул в ладоши. Музыка оборвалась, из-за ковров появилась кочевница в прекрасном красочном одеянии: желтый тюрбан, ярко-синий жакет, пурпурные шаровары. Морщинистое лицо украшала татуировка — штрихи, крестики, крючочки… В ушах болтались серьги из золотых монет, на груди красовались серебряные броши… Альфред тотчас же поднял заряженную цветной пленкой камеру. Ему не пришлось долго упрашивать — кочевница не боялась фотоаппарата. Она лишь желала сфотографироваться со всей семьей. Очень красивая девушка, к счастью еще не татуированная, вынесла из спальни малыша и передала матери.

— Мириам — один год, Айше — четырнадцать! — сказал Абид.

После того как семейная фотография была сделана, мать разожгла сухие пальмовые листья и верблюжий навоз и поставила кипятить воду. Тем временем Абид показал нам свой «дом», стойла и склады… «А если пойдет сильный дождь?» — подумал я… Все входы в пещеру были на две ступени выше дна воронки, а подземный ход, ведший наружу, имел уклон вниз. Через него отводилась дождевая вода… Завешенный коврами вход вел в спальню семьи. Там у стен лежало лишь несколько протертых матрацев, ковров и подушек. На табурете, единственной здесь мебели, стояла керосиновая лампа… и современный японский транзисторный приемник. Абид гордо включил его. Итальянский тенор пел о любви.

К сожалению, мы с Абидом с трудом понимали друг друга. Он знал лишь несколько французских слов, а наш арабский разговорник не мог помочь, ибо Абид говорил на берберском диалекте[55]. При помощи жестов и рисунков на песке мы узнали, что транзистор доставлен из Ливии контрабандой и Абиду пришлось отдать за него осла. Однажды он даже поймал Каир и выступление Насера!

Слушая легкую музыку, мы примостились во дворе на камнях и принялись пить сладкий мятный чай из двух чашек — больше посуды не было. В это время из школы возвратилась со стопкой тетрадей под мышкой третья дочь Абида, одиннадцатилетняя Фатьма. Она вежливо приветствовала нас:

— Здравствуйте, мосье!

Дитер оглядел мрачный кратер.

— Где же девочке делать уроки? Ведь здесь даже нет стола…

Лишь двести метров отделяли кратер Абида от земляной гостиницы тунисского туристического клуба. Она состояла из нескольких соединенных между собой ходов и кратеров, подобных тому, в котором жил Абид. Правда, вход, закрытый деревянной дверью, был выше, так что можно было войти, не пригибаясь. Здесь находилась «регистратура»: стол с регистрационной книгой и телефон, а над ним доска, но вместо ключей на ней висели номерки. В гостинице было пятьдесят четыре кровати, место стоило пять марок за ночь.

Номера представляли собой пещеры, где едва помещались две походные кровати и табурет с керосиновой лампой. В большом среднем кратере пещеры даже имели два этажа. Из входов во втором этаже свешивались веревки, а в крутых стенах были выбиты уступы. Гость должен, держась за канат, взобраться наверх. Втянув его за собой, он может быть гарантирован от любых посещений. Неудобно, но романтично.

Гостиничная кухня представляла собой широкую железную плиту под отверстием для вытяжки дыма, столовая — высокую сводчатую пещеру с деревянными столами и плетеными табуретами. В «баре» стойки и полки для бутылок были вырублены в стене. К стенам не рекомендовалось прислоняться: жирная глина пачкала.

Верхом цивилизации в пещерной гостинице наряду с работающим от батареи холодильником в баре являлся туалет: перед голой глиняной стеной — белые керамические унитазы, в которых даже спускалась вода. Гигиену следует соблюдать, иначе не будут приезжать американцы. Ватерклозет в первобытной обстановке!

Единственными постояльцами были два тунисца. Они обрадовались нашему появлению и тут же пригласили распить бутылку бухи — крепкой тунисской водки из винных ягод. Старший — его звали Тауфик — носил красную феску и серый бурнус. Он отрекомендовался председателем местной дестуровской организации. Младший, его племянник, был одет по-европейски. Он приехал на два дня из Туниса. Дядя гордо сообщил, что племянник занимает важный пост в министерстве хозяйства.

— Ну, что скажете об этой гостинице? Занятно, не правда ли? Мы построили ее осенью. Теперь туристы тысячами повалят сюда и привезут деньги в наш оазис!

Мы не оспаривали, что некоторые туристы охотно израсходуют несколько долларов за ночь, проведенную под землей. Затем поинтересовались:

— А на какие средства существовали жители Матматы до сих пор?

— Бедуины из племени ашеше всегда вели наполовину кочевой образ жизни, — пояснил Тауфик. — Они кочевали со своими стадами по горам и степям внизу, на равнине. Они использовали кратеры для жилья не только в Матмате, но и повсюду в горах, но находились в них только зимой, а в остальное время хранили здесь свои запасы. В прошлом столетии эрозия почвы и процесс превращения степей в пустыни усилился. Ашеше стали еще беднее, так как их стада почти не находили корма.

Ныне ашеше существуют главным образом благодаря сбору альфы — важного сырья для производства бумаги. Тунис экспортирует ее даже в Англию. На ослах и верблюдах альфу доставляют с гор и степей в Матмату на государственный заготовительный пункт. Но… много на этом не заработаешь. Статистики подсчитали, что в этой местности годовой доход семьи едва достигает двадцати долларов…

Касим, ответственный сотрудник министерства хозяйства, счел нужным разъяснить политику правительства:

— Бедность в южных районах — серьезная проблема, требующая безотлагательного решения. Десятилетний план предусматривает, что средний годовой доход бедняков, составлявший в 1959 году лишь четырнадцать динаров[56], к 1971 году возрастет до пятидесяти. За этот же период доход наиболее состоятельной группы населения снизится с двухсот восемнадцати до ста шестидесяти девяти динаров… Для первой группы это означает рост доходов на двести пятьдесят семь процентов, а для второй — снижение на двадцать два процента. Это станет возможным лишь путем усиления индустриализации…

— И благодаря туристам, — добавил Тауфик. — Мы построим еще несколько гостиниц здесь, в горах, и на Джербе. Это дешевле, чем строить заводы… Как вы думаете, сколько стоило сооружение «земляной гостиницы?» Через два месяца, если она будет заполнена, мы начнем получать прибыль!

Повысится ли тогда доход нашего гостеприимного хозяина Абида? Ему, конечно, и в последующие годы придется отправляться со своими двумя ослами в горы для сбора альфы.

Стемнело. Официант поставил на стойку бара керосиновую лампу и новую бутылку бухи. Мы запротестовали, но Тауфик сказал:

— Вы мои гости. Рамадан кончился!

И в самом деле! Кончился рамадан, из-за которого мы так долго не могли выбраться из Туниса. По графику нам уже следовало быть в Каире…

Провозгласить ли тост за рамадан? Бокал бухи за продолжение нашей поездки!